выходят только ночью, - сказала Уэббер. - И знают, что мы убьем их, если они попытаются отойти дальше чем на пять метров от трейлера. Тернер взглянул на Сатклиффа. - Приказ Конроя, - ответил тот. - С настоящего момента все приказы Конроя недействительны, - сказал Тернер, - за исключением этого. Что они за люди? - Медики, - сказал Линч, - подпольные врачи. - В самый раз попользоваться, - отозвался Тернер. - А что остальные члены команды? - Мы натянули пару навесов из маскировочного брезента. Спят посменно. Тут не хватает воды, и мы не можем особо рисковать с готовкой, - Сатклифф потянулся за кофейником. - Часовые на местах, и мы периодически прогоняем местную линию на целостность. - Он плеснул кофе в красную пластмассовую кружку, которая выглядела так, как будто ее жевала собака. - Так когда наш выход, мистер Тернер? - Я хочу посмотреть на вашу жестянку с ручными медиками. Я хочу осмотреть командный пункт. Вы ничего не сказали о командном пункте. - Все устроено, - сказал Линч. - Прекрасно. Вот, - он передал Уэббер револьвер, ~ взгляни, не сможешь ли сообразить для него какую-нибудь кобуру. А теперь Линч покажет мне этих медиков. - Он так и думал, что это будешь ты, - сказал Линч, без усилий взбираясь по низкому гравиевому откосу. Тернер шел следом. - У тебя та еще слава. - Молодой человек оглянулся на Тернера, тряхнув челкой грязных, выгоревших на солнце волос. - Даже слишком, - ответил Тернер. - Сколько бы ее ни было, всегда чуть слишком. Ты раньше с ним работал? Скажем, в Марракеше? Линч боком протиснулся в пробоину в стене горелого блока, Тернер едва не наступал ему на пятки. Пустынные растения пахли дегтем; если их задеть, они норовили прилипнуть или вцепиться колючкой. Через пустое прямоугольное отверстие, предназначенное под окно, на Тернера глянули розовые вершины гор; тут Линч заскользил вниз по склону. - Конечно, я работал на него раньше, - сказал он, остановившись у подножия оползня. Древний на вид кожаный ремень висел у него по-ковбойски на бедрах, тяжелая пряжка - почерневший серебряный череп в центре креста из тусклых пирамидальных шипов. - Марракеш - это было еще до меня. - И на Конни тоже, Линч? - То есть? - На Конроя. Ты работал на него раньше? Или, если быть точным, ты сейчас работаешь на него? Тернер медленно и неуклонно съезжал по гравию; камешки крошились и выскальзывали из-под подметок пляжных туфель - ненадежная опора. Тернеру был виден изящный маленький игольник в кобуре под грубой парусиновой жилеткой Линча. Линч облизнул сухие губы: - Это Сатов контакт. Сам я с Конроем не встречался. - У Конроя свои проблемы, Линч. Он не способен передать кому-либо ответственность. Он любит с самого начала внедрить в команду своего человека, кого-то, кто сторожил бы сторожей. Всегда. Это ты, Линч? Линч покачал головой - абсолютный минимум движений, требующийся для выражения отрицания. Тернер подошел теперь настолько близко, чтобы за деготной вонью пустынных растений почувствовать запах его пота. - Конрой провалил на этом два извлечения, я свидетель, - тяжело проговорил Тернер. - Ящерицы и битое стекло, а, Линч? Как, по-твоему, хочется тебе здесь умереть? - Он занес перед лицом Линча сжатый кулак и медленно вытянул указательный палец, указывая прямо вверх. - Мы, считай, у них на прицеле. Стоит подсадке Конроя хотя бы пикнуть, и они тут же сядут нам на хвост. - Если уже не сели. - Верно. - Сат - вот кто тебе нужен, - выдавил Линч. - Это не я, и я не думаю, что это Уэббер. - Сломанные, с черными ободками ногти рассеянно поскребли в бороде. - А теперь: ты привел меня сюда только для этой беседы или все еще хочешь поглядеть на нашу жестянку с япошками? - Пойдем поглядим. Линч. Это был Линч. Когда-то в Мексике, много-много лет назад, Тернер зафрахтовал переносной прогулочный модуль французского производства на солнечных батареях. Семиметровый корпус модуля походил на бескрылую муху в панцире из полированной стали. Глаза - две одинаковые полусферы из затемненного фоточувствительного пластика; Тернер сидел за ними, а двухвинтовой русский транспортер брел вдоль берега, сжимая в челюстях модуль и едва-едва не задевая им за кроны более высоких пальм. Спрятавшись на пятачке удаленного пляжа с черным песком, Тернер провел три дня в изнеженном уединении узкой, обитой тиком кабины, готовя еду в микроволновой печи и бережливо, но регулярно обливаясь холодной свежей водой. Прямоугольные клумбы солнечных батарей вращались, следуя за солнцем, и он научился определять время по их положению. Переносной нейрохирургический бокс "Хосаки" напоминал безглазую версию того французского модуля, может, метра на два длиннее, и покрашен он был в тускло-коричневый цвет. К нижней части обшивки недавно через равные интервалы были приварены выгнутые углом листы перфорированного металла, и продетые в дыры обычные веревочные подвески крепили к ним с десяток толстых, глубоко рифленных мотоциклетных шин из красной резины. - Они спят - сказал Линч. - Эта штука покачивается, когда внутри кто-то ходит, так что это всегда видно. Когда придет время, мы снимем колеса, но пока нам хотелось бы иметь возможность следить за ними. Тернер медленно обошел коричневый фургон, заметив черный глянцевый сливной шланг, уходивший в маленький прямоугольный резервуар по соседству. - Пришлось приваривать прошлой ночью, - Линч покачал головой. - Господи, у них там есть еда, сколько-то воды. Тернер приложил ухо к обшивке. - Звуконепроницаема, - пояснил Линч. Тернер поднял взгляд к стальной крыше над головой. Сверху хирургический бокс был экранирован добрым десятком метров ржавеющей крыши. Единый лист железа, к тому же горячий сейчас настолько, что можно поджарить на нем яичницу. Тернер задумчиво кивнул. Этот горячий прямоугольник - постоянная деталь на инфракрасном сканере "Мааса". - Летучие мыши, - сказала Уэббер, протягивая ему "смит-и-вессон" в наплечной кобуре из черного нейлона. Сумерки были полны звуков, которые исходили как будто из какого-то замкнутого пространства: металлическое кваканье и цоканье жуков, крики невидимых птиц. Тернер засунул пистолет, а потом и кобуру в карман парки. - Хочешь поссать, пройди вверх мимо того куста, но смотри, кругом колючки. - Ты откуда? - Из Нью-Мексико, - ответила женщина. В угасающем свете ее лицо казалось вырезанным из дерева. Она повернулась и зашагала прочь, направляясь к стыку стен, приютившему брезентовые навесы. Тернер различил там силуэты Сатклиффа и какого-то молодого цветного. Они что-то ели из блеклых полиэтиленовых пакетов. Похоже, это - Рамирес, компьютерный жокей с полигона, партнер Джейлин Слайд. Из Лос-Анджелеса. Тернер взглянул вверх в чашу неба - бескрайнюю, как звездная карта. Странно, почему отсюда оно кажется таким огромным, подумалось ему, а с орбиты - это просто бесформенная бездна, где масштаб теряет всякое значение. Тернер знал, что и сегодня ему не уснуть, что Большая Медведица вихрем закружится для него, а потом канет за горизонт, утянув за собою хвост. Его ударила тошнотворная и дезориентирующая волна - в мозг вдруг непрошено хлынули образы из досье биософта. 8.ПАРИЖ Андреа жила в Картье-де-Терн, где ее старинный дом вместе со всеми прочими ждал нашествия неуемных городских реставраторов. В подъезде было темно, только биофлюоресцентные полоски "Фудзи Электрик" едва тлели над ветхой стенкой маленьких деревянных ячеек; у некоторых даже еще сохранились на месте дверцы с прорезями. Марли знала, что когда-то почтальоны ежедневно проталкивали в эти щели квитанции и письма. Что-то очень романтичное было в самой этой идее, однако ячейки с их желтеющими визитными карточками, оповещавшими о роде занятий давно исчезнувших жильцов, почему-то всегда действовали на нее угнетающе. По стенам коридора змеились разбухшие кабели и оптоволоконные провода, каждая связка - потенциальный кошмар для какого-нибудь бедняги-монтера. В дальнем конце коридора через открытую дверь с панелями из линзового стекла виднелся заброшенный внутренний двор, где от сырости влажно блестел булыжник. Когда Марли вошла в парадное, консьерж сидел во внутреннем дворике на белом пластмассовом ящике, в былые времена служившем упаковкой для бутылок воды "Эвиан". Консьерж звено за звеном терпеливо смазывал черную цепь от старого велосипеда. Когда Марли стала взбираться по первому лестничному пролету, он поднял на нее глаза, но не проявил особого интереса. Мраморные ступени давно потеряли былой блеск, покрывшись шершавыми выбоинами от ног бесчисленных поколений жильцов. Квартира Андреа находилась на четвертом этаже. Две комнаты, кухня и ванная. Марли приехала сюда, в последний раз заперев свою галерею, когда стало больше невозможно спать в импровизированной спальне - маленькой комнатке над складом, которую она делила с Аденом. Теперь этот дом вновь грозил ввергнуть ее в замкнутый круг депрессии, но ощущение новой одежды и опрятный стук каблучков по мрамору удерживали от этого. На Марли было просторное кожаное пальто несколькими тонами светлее сумочки, шерстяная юбка и шелковая блузка от "Пари Изетан". Сегодня утром она постриглась в предместье Сан-Оноре у бирманки с немецким лазерным карандашом - дорогая стрижка, утонченная, без излишней консервативности. Марли коснулась круглой пластины, привинченной в центре двери Андреа. Услышала, как та тихонько пискнула, считывая линии и завитки отпечатков пальцев. - Андреа, это я, - сказала она в крохотный микрофон. Последовала череда щелчков и позвякиваний - это подруга открывала дверь. И вот Андреа стоит на пороге - в лужице воды и старом махровом халате. С полминуты француженка восхищенно рассматривала новую прическу Марли, потом улыбнулась. - Так ты получила эту свою работу или просто ограбила банк? Переступив порог, Марли поцеловала подругу в мокрую щеку. - Судя по ощущениям, понемногу того и другого, - рассмеялась она. - Кофе, - сказала Андреа, - свари нам кофе. Со сливками. Мне нужно еще сполоснуть волосы. А твоя прическа просто чудо... - Она исчезла в ванной, и до Марли донесся плеск воды по фаянсу. - Я привезла тебе подарок! - крикнула ей вслед Марли, но Андреа ее не расслышала. Пройдя в кухню, Марли налила воды в чайник, зажгла плиту от старомодной электрозажигалки и начала рыться на заставленных всякой всячиной полках в поисках кофе. - Пожалуй, да, - говорила за кофе Андреа, - теперь понимаю. - Она рассматривала голограмму шкатулки, которую Марли впервые увидела в вирековском конструкте парка Гауди. - Это в твоем стиле. - Она тронула клавишу, и "брауновская" иллюзия исчезла. За единственным окном комнаты небо, будто причудливой гравировкой, было разукрашено венчиками перистых облаков. - Что до меня, это слишком угрюмо, слишком серьезно. Как и те работы, что ты выставляла в своей галерее. Но значить это может только одно - герр Вирек не ошибся в выборе; ты ему решишь эту загадку. А учитывая заработную плату, я бы на твоем месте с этим не торопилась. Андреа щеголяла в подарке Марли - дорогой, с восхитительным количеством мелких деталей, мужской блузе из серой фламандской фланели. Андреа просто обожала вещи такого стиля, и ее радость при виде блузы была очевидной. Блуза почти под цвет ее глаз великолепно оттеняла пепельные волосы. - Он просто ужасен, этот Вирек. Мне кажется... - Марли запнулась. - Охотно верю, - отозвалась Андреа, прихлебывая кофе. - А ты что, ждала, что денежный мешок окажется приятным или хотя бы нормальным типом? - В какой-то момент мне почудилось, что он не совсем человек. Я очень отчетливо это почувствовала. - А он и не человек, Марли. Ты разговаривала с проекцией, спецэффектом... - И тем не менее... - Она беспомощно повела рукой и тут же почувствовала досаду на саму себя. - И тем не менее он очень, очень богат и платит тебе кучу денег за то, чтобы ты сделала что-то, к чему ты, возможно, уникально подходишь. - Улыбнувшись, Андреа расправила тщательно заглаженный угольно-черный манжет. - У тебя ведь не такой уж богатый выбор, правда? - Знаю. Пожалуй, это меня и тревожит. - Ну-у, - протянула Андреа, - я думала, что смогу ненадолго оттянуть этот разговор, но у меня есть еще кое-что, что может тебя встревожить. Если "встревожить" здесь подходящее выражение. - Да? - Я подумала было, может, вообще не стоит тебе об этом говорить, но уверена, что рано или поздно он все равно до тебя доберется. Я сказала бы: он чует деньги. Марли осторожно поставила пустую чашку на заваленный журналами столик из индийского тростника. - У него очень острый нюх на такие вещи. - Когда? - Вчера. Началось, думаю, примерно через час после того, как должно было состояться твое собеседование с Виреком. Он позвонил мне на работу. Он оставил записку здесь, у консьержа. Если я уберу экранирующую программу, - она кивнула на телефон, - уверена, он позвонит в течение получаса. Вспомнился взгляд консьержа, позвякивание велосипедной цепи. - Он сказал, что хочет поговорить, - продолжала Андреа. - Только поговорить. Ты хочешь поговорить с ним, Марли? - Нет, - ответила она голосом маленькой девочки, высоким и ломким. А потом: - Он оставил номер? Вздохнув, Андреа медленно покачала головой, потом сказала: - Да, конечно, оставил. 9.ВВЕРХУ, НА ПРОЕКТАХ Тьму наполняли узоры - как пчелиные соты цвета крови. Было тепло. И по большей части мягко. - Ну и бардак, - сказал один из ангелов. Голос оказался женский и доносился откуда-то из далекого далека, но звучал нежно, музыкально и очень отчетливо. - Надо было перехватить его еще у Леона, - сказал второй ангел - тоже женщина. - Наверху это не понравится. - У него, похоже, что-то было в этом большом кармане, видишь? Карман разрезали, чтобы это что-то вытащить. - И не только карман, сестренка. Господи. Вот. Узоры качнулись и поплыли, когда кто-то подвинул его голову. Холодная ладонь у него на щеке. - Не испачкай себе рубашку, - сказала первый ангел. - Дважды-в-День это не понравится. Как, по-твоему, с чего это он так сорвался и побежал? Его это выводило из себя, потому что хотелось спать. Разумеется, он спит, но почему-то в его мозг просачиваются искусственные сны Марши, и он барахтается в рваной путанице фрагментов из самых разных серий "Важных мира сего". Мыло тянулось беспрерывно еще до его рождения, сюжет - этакий многоголовый солитер повествования, извивающийся, как магнитная лента, - каждые несколько месяцев сворачивался кольцом, чтобы поглотить самое себя, но потом отращивал новые головы, жадные до напряжения и накала страстей. Наконец Бобби смог увидеть этого корчащегося червяка целиком, во всей его длине, таким, каким Марше его никогда не увидеть, - удлиненную спираль "сенснетовской" ДНК, хрупкий дешевый эктоплазм, сосущий соки из бесчисленных голодных мечтателей. Что до Марши, к ней повествование приходило через органы чувств Мишель Морган Магнум, главной героини, унаследовавшей корпорацию "Магнум АГ". Но сегодняшняя серия каким-то жутким образом все норовила уклониться от отчаянно запутанных сердеч! ных дел Мишель, за которыми Бобби вскоре перестал следить, перескочив на подробные описания социоархитектуры самодостаточных комплексов-"ульев" типа "Солери". Некоторые детали этих описаний казались подозрительными, даже на взгляд Бобби. Он, например, сомневался, что там действительно целые этажи отведены под продажу исключительно льдисто-голубых вельветовых комбинезонов с алмазными пряжками у колен или что там есть другие этажи, вечно темные и заселенные исключительно голодающими детьми. В это последнее, как он вроде бы смутно помнил, Марша верила беззаветно и относилась поэтому к Проектам с суеверным ужасом - как к некоему вертикально вздыбленному аду, куда ей придется однажды взойти. Другие фрагменты искусственного сна напомнили Бобби "сенснетовский" канал "Знание", появлявшийся у них в доме в качестве бесплатного приложения к каждой стим-подписке; там тоже были искусные мультипликационные диаграммы внутренней структуры Проекта, на них накладывался монотонный голос, бубнивш! ий лекцию об образе жизни различных его обитателей. Эти обитатели - когда Бобби удалось на них сосредоточиться - оказались еще менее убедительными, нежели вельветовые вспышки цвета голубого льда или беззвучно крадущиеся во тьме младенцы-каннибалы. Веселая молодая мать резала пиццу огромным промышленным водяным ножом на кухоньке безупречно чистой однокомнатной квартиры. Стеклянная дверь открывалась на узкий балкон и прямоугольник мультяшно-голубого неба. Женщина была черной, но не негритянкой - Бобби подумал, что она скорее походит на одну из порнокукол из модуля в его спальне, только очень-очень темную, юную и в образе счастливой матери. И у нее были - так на первый взгляд - очень маленькие, но мультяшно совершенные груди. (В этот момент, как будто чтобы еще больше усилить его тупое замешательство, поразительно громкий и очень не "сенснетовский" голос сказал: "А вот это, Джекки, я определенно назвала бы признаком жизни. Если точный прогноз еще дать и невозможно, то, по крайней! мере, мы на верном пути".) Тут его закружило, и он снова вывалился в показушно обаятельную вселенную Мишель Морган Магнум, которая отчаянно боролась за то, чтобы предотвратить перекупку своей корпорации "Магнум АГ" зловещим промышленным кланом Накамура из Сикоку. В данном случае клан представлял (усложнение сюжета) основной любовник Мишель в этом сезоне, состоятельный (но почему-то жадный до пары лишних миллиардов) красавец политик из Новой Советии Василий Суслов, который и одеждой, и своим внешним видом удивительно смахивал на готиков из заведения Леона. Серия, похоже, приближалась к некой кульминации: антикварный "БМВ" с двигателем, переделанным под водородное топливо, был обстрелян на улице близ жилого блока "Ковина-Конкорс-Коуртс" из радиоуправляемых западногерманских микровертолетов; вероломный личный секретарь нацелил на Мишель Морган Магнум пистолет с никелированной пластинкой "Намбу", а Суслов, с которым Бобби все больше начинал идентифицировать самого себя, собирался смыться из города с роскошной феминой-телохранителем, которая была японкой, однако почему-то крайне напоминала Бобби еще одну девицу из его голографического порномодуля - но тут кто-то закричал. Бобби никогда не слышал, чтобы так кричали, и в голосе кричавшего было что-то до ужаса знакомое. Но прежде чем он успел начать переживать из-за этого, перед глазами у него вихрем закружились кроваво-красные соты, и он пропустил конец "Важных мира сего". Мелькнула невнятная мысль - красный вихрь как раз сменился черным, - что он всегда может спросить у Марши, чем же там все закончилось. - Открой глаза, приятель. Вот так. Свет тебе слишком ярок? "Слишком" еще мягко сказано, но это ничего не меняло. Белый, белый. Белизна. Он вспомнил, как его голова взорвалась - будто годы назад. Взрыв гранаты, вспышка сумасшедшего белого света в пронизанной холодными ветрами темноте пустыни. Его глаза открыты, но он ничего не видит. Только белое. - Ну, в обычной ситуации я дал бы тебе побыть без сознания еще немного, учитывая, в каком состоянии наш белый мальчик. Но те, кто мне платит, говорят: "Поставь парня на ноги", так что я тебя бужу, еще не закончив работу. Ты хочешь спросить, почему ты ничего не видишь, да? Только белый свет - вот и все, что ты видишь, - это верно. А дело в том, что у нас тут стоит реле нейропрерывания. Между нами говоря, эта штука взята из секс-шопа, но не вижу причин, почему бы не использовать ее в медицине, если так уж хочется. А нам того хочется, потому что тебе по-прежнему чертовски больно, и уж во всяком случае ты лежишь тихо, пока я работаю. - Голос был спокойным и размеренным. - Ну вот, самая большая проблема была у тебя со спиной, но я поставил скобы и наложил несколько футов цеплючки. Сам посуди, кто тебе тут сделает пластическую операцию - хотя милашки, думаю, сочтут эти шрамы весьма привлекательными. А что я делаю теперь? Я вычищаю рану у тебя на груди, а потом мы и ее застегнем кусо! чком цеплючки, и все будет готово. Правда, ближайшие несколько дней тебе придется двигаться очень осторожно, иначе разойдутся скобы. Я уже налепил на тебя парочку дермов и налеплю еще несколько потом. А тем временем я собираюсь переключить твой сенсориум на аудио и полное видео, чтобы ты постепенно начинал приходить в себя. Не обращай внимания на кровь, она вся - твоя, но больше уже ниоткуда не течет. Белизна свернулась в серое облако, предметы с медленной неуклонностью кислотного глюка стали приобретать очертания. Он распластан по обитому чем-то потолку - смотрит вниз на белую безголовую куклу. На месте головы у куклы - зеленая хирургическая лампа, которая, похоже, растет у нее из плеч. Негр в залитом кровью зеленом халате распыляет что-то желтое в разверстую рану, которая сбегает наискось от левого соска куклы и кончается почти над тазовой костью. Бобби знает, что мужчина черный, потому что тот с непокрытой головой - непокрытой, бритой и глянцевой от пота. Руки негра скрываются под туго натянутыми зелеными перчатками. Зеленые перчатки и скользкий набалдашник лысины, ничего больше от негра, в сущности, и не видно. По обеим сторонам шеи к коже куклы присосались розовые и голубые дермодиски. Края раны кажутся выкрашенными чем-то вроде шоколадного сиропа, а желтый аэрозоль, вылетая из своего серебристого баллончика, издает слабое шипение. Тут Бобби осознал, что перед ним, и вселенная тошнотворно опрокинулась. Лампа свисала с потолка, потолок был зеркальный, а куклой был он сам. Казалось, длинный эластичный шнур снова выдернул его сквозь красные соты назад, в комнату из сна, где черная девушка резала детям пиццу. Водяной нож не издавал ни звука, в игольчатом потоке высокоскоростной воды крутились микроскопические песчинки. Инструмент предназначался для разрезания стекла и стали, а вовсе не для того, чтобы нарезать на ломтики пиццу из микроволновки. Бобби хотелось накричать на "негритянку", потому что он боялся, что она отрежет себе палец, даже этого не почувствовав. Но кричать он не мог, как не мог пошевелиться или вообще издать хоть какой-то звук. Женщина любовно вырезала последний кусок и, нажав ногой на отключающую нож педаль в полу, переложила нарезанную пиццу на белое керамическое блюдо, потом повернулась к прямоугольнику голубизны за балконом, где были ее дети... Нет, сказал Бобби, проваливаясь глубоко в себя, не надо. Потому что существа, которые ворвались в комнату и бросились к ней, были не потирающими ладошки малышами, а страшными монстрами, младенцами-каннибалами из снов Марши. У них были крылья, порванные в лохмотья, - мешанина розовых костей, металла, туго натянутых перепонок из пластиковых лоскутов... Он увидел их зубы... - Уф, - сказал негр, - потерял тебя на секунду. Не надолго, понимаешь, только, быть может, на одну нью-йоркскую минутку... Его рука в зеркале над головой взяла из кровавой тряпки рядом с ребрами Бобби плоскую катушку из прозрачного синего пластика. Двумя пальцами он осторожно вытянул кусок какого-то коричневого, собравшегося бусинами вещества. По краям бусин вспыхивали крохотные точки света, дрожали и, казалось, раскачивались. - Цеплючка, - пояснил негр и второй рукой нажал на кнопку - наверное, кнопку встроенного в синюю катушку резака. Теперь отрезок нитки бус свободно качнулся и попытался заизвиваться. - Славная хреновина, - продолжал негр, поворачивая катушку так, чтобы и Бобби тоже было видно. - Новая. Такие сейчас используют в Тибе. Что-то коричневое, безголовое, каждая бусина - сегмент тела, каждый сегмент окаймлен бледными светящимися ножками. Потом, как фокусник взмахнув руками в зеленых перчатках, негр наложил гадину по всей длине открытой раны и легким движением оторвал последний сегмент - тот, что был ближе всего к лицу Бобби. Отделяясь, этот сегмент втянул в себя блестящую черную нить, служившую многоножке нервной системой, и каждая пара клешней, одна за другой, сомкнулась, крепко стянув края раны - будто задернула "молнию" на новой кожаной куртке. - Ну вот видишь, - сказал негр, промокая остатки шоколадного сиропа влажным белым тампоном, - не так уж было и страшно, правда? Его вступление в апартаменты Дважды-в-День совсем не походило на то, что так часто рисовало Бобби воображение. Начать с того, что он никогда не думал, что его вкатят на кресле-каталке, позаимствованном в "Материнском обществе Святой Марии", - название общества и серийный номер были аккуратно выгравированы лазером на тусклой хромировке левого подлокотника. Катившая его женщина, однако, вполне вписалась бы в какую-нибудь из его фантазий: ее звали Джекки - первая из двух девушек с Проектов, которых он видел у Леона, и, насколько он понял, одна из двух его ангелов. Кресло-каталка беззвучно катилась по ворсистому серому паласу, от стены до стены покрывавшему узкой проход к жилым помещениям, но золотые побрякушки на федоре весело позвякивали при каждом шаге черного ангела. И он представить себе не мог, что хата Дважды-в-День окажется такой огромной или что в ней будет полно деревьев. В своей импровизированной операционной Пай - доктор, не преминувший объяснить, что на самом деле никакой он не врач, а просто тот, кто "иногда помогает выпутаться", - устроившись на драном высоком табурете, стянул окровавленные зеленые перчатки, закурил сигарету с ментолом и посоветовал Бобби недельку-другую не перетруждаться. Через несколько минут Джекки и Pea - второй ангел - с трудом впихнули его в мятую черную пижаму, которая выглядела как одежда из дешевого фильма про ниндзя, втолкнули в кресло-каталку и двинулись к шахте лифтов в сердцевине улья. Благодаря еще трем дополнительным дермам из запаса наркотиков Пая - один из них был заряжен добрыми двумя тысячами миллиграммов аналога эндорфина - в голове у Бобби прояснилось и никакой боли он не испытывал. - Где мои вещи? - запротестовал он, когда его выкатили из первого коридора в другой, ставший опасно узким из-за десятилетних наслоений водопроводных труб и проводки. - Где моя одежда, дека и все остальное? - Твоя одежда, дорогуша, в том виде, в каком она была, сейчас в пластиковом мешке у Пая, ждет, когда он спустит ее в мусоропровод. Паю пришлось срезать ее с тебя на столе, и, уж если на то пошло, она была просто окровавленными лохмотьями. И если твоя дека была в куртке, в нижнем кармане, то я думаю, что те, кто тебя порезал, ее и забрали. Едва не прихватив и тебя заодно. И ты, ублюдок, ко всем чертям испортил мне рубашку от "Салли Стэнли". - Ангел Pea казалась не слишком дружелюбной. - Ну, - протянул Бобби, когда они заворачивали за угол, - хорошо. А вы случайно не нашли в карманах отвертку? Или кредитный чип? - Чипа не было, малыш. Но если ты имеешь в виду отвертку с двумя сотнями по одной бумажке и еще десяткой новых иен в рукоятке, то это как раз цена моей новой рубашки... Вид у Дважды-в-День был такой, как будто толкач не особенно рад видеть Бобби. В самом деле, можно было подумать, что он вообще его не заметил. Смотрел прямо сквозь него на Джекки и Pea и скалил зубы в улыбке, целиком состоявшей из нервов и недосыпания. Бобби подкатили достаточно близко, так что ему было видно, какие желтые у Дважды-в-День белки - почти оранжевые в розовато-пурпурном свечении трубок гро-света, которые, казалось, в полном беспорядке свисали с потолка. - Что вас, суки, задержало? - спросил толкач, но в голосе его не было ни тени гнева, одна только смертельная усталость и еще что-то такое, что Бобби поначалу не смог определить. - Пай, - сказала Джекки, качнув бедрами мимо кресла, чтобы взять пачку китайских сигарет с невероятных размеров деревянной плиты, служившей Дважды-в-День кофейным столиком. - Он виртуоз, наш Пай. - И научился этому в ветеринарной школе, - добавила ради Бобби Pea, - но обычно он так пьян, что никто не позволит ему попрактиковаться даже на собаке... - Так, - сказал Дважды-в-День, останавливая наконец взгляд на Бобби, - значит, жить будешь. Этот взгляд был настолько холодный, настолько усталый и клинически отстраненный, настолько далекий от маски этакого заманьяченного толкача, которому сам черт не брат - и который Бобби принимал за истинную личность этого человека, что Бобби смог только опустить глаза и уставиться в стол. Лицо у него горело. Почти трехметровой длины стол был сколочен из бревен, каждое толще ноги Бобби. Должно быть, дерево какое-то время провело в воде, подумал Бобби, в некоторых местах еще сохранилась белесая серебристая патина плавуна, как на колоде, возле которой он играл давным-давно в детстве в Атлантик-сити. Но дерево не видело воды уже довольно давно, и столешницу покрывала плотная мозаика из воска оплывших свечей, винных пятен, странной формы луж матово-черной эмали и темных ожогов сотен раздавленных сигарет. Стол был так завален едой, мусором и безделушками, что казалось, что это какой-то уличный торговец собрался было разгружать "железо", но потом передумал и решил пообедать. Тут были наполовину съеденные пиццы - от вида катышек криля в кетчупе у Бобби стало сводить желудок - рядом с обваливающимися стопками дискет, грязные стаканы с затушенными в недопитом красном вине окурками, розовый стироновый поднос с ровными рядами заветрившихся канапе, открытые и неоткрытые банки пива. Антикварный! герберовский кинжал лежал без ножен на плоском обломке полированного мрамора. Еще на столе оказалось по меньшей мере три пистолета и, быть может, два десятка компонентов загадочного с виду компьютерного оборудования, того самого ковбойского снаряжения, при виде которого в обычных обстоятельствах у Бобби потекли бы слюнки. Теперь же слюнки текли из-за куска холодной пиццы с крилем, но голод был ничто по сравнению с внезапным унижением, которое он испытал, увидев, что Дважды-в-День на него просто плевать. Нельзя сказать, что Бобби думал о нем именно как о друге, но он, безусловно, немало вложил в надежду, что Дважды-в-День видит в нем равного, человека, у которого хватает таланта и инициативы и у которого есть шанс выбраться из Барритауна. Но взгляд Дважды-в-День сказал ему, что он, в сущности, никто и к тому же вильсон... - Взгляни-ка на меня, друг мой, - сказал голос, но это был не Дважды-в-День, и Бобби поднял глаза. По обе стороны от Дважды-в-День на пухлой хромированно-кожаной кушетке оказались еще двое, оба негры. Говорящий был одет в какой-то балахон или халат, на носу у него сидели древние очки в пластмассовой оправе. Очки были ему велики, к тому же в квадратах оправы отсутствовали линзы. Другой был вдвое шире в плечах, чем Дважды-в-День, но на нем оказался строгий костюм, какие носят в кино японские бизнесмены. Безупречно-белые манжеты французской рубашки были застегнуты блестящими прямоугольниками золотых микросхем. - Просто стыд и срам, что мы не можем дать тебе немного времени подлечиться, - сказал первый, - но у нас тут серьезная проблема. - Он помедлил, снял очки и помассировал переносицу. - Нам требуется твоя помощь. - Черт, - ругнулся Дважды-в-День. Он наклонился вперед и, взяв из пачки на столе китайскую сигарету, прикурил ее от свинцового черепа размером с крупный лимон, потом потянулся за стаканом вина. Мужчина в очках, протянув худой коричневый палец, постучал им по запястью Дважды-в-День. Дважды-в-День выпустил стакан и откинулся назад. Лицо его оставалось тщательно пустым. Мужчина же улыбнулся Бобби. - Счет Ноль, - сказал он, - нам сказали, такая у тебя кличка. - Верно, - выдавил Бобби. Вышло как какое-то карканье. - Мы хотим знать о Деве, Счет. - Негр ждал. Бобби, прищурившись, посмотрел на него. - Вьей Мирак. - Мужчина снова надел очки. - Наша госпожа, Дева Чудес. Мы знаем ее, - он сделал какой-то странный жест левой рукой, - как Эзили Фреду. Бобби осознал, что сидит с открытым ртом, и закрыл его. Три темных лица ждали. Джекки и Pea исчезли, но он не видел, как они ушли. Бобби охватила паника, и он в отчаянии оглянулся по сторонам, чтобы увидеть странные заросли низкорослых деревьев, окружающих стол. Во всех направлениях свисали под различными углами трубки гро-света. В гуще зеленой листвы проглядывали розовато-пурпурные чучела. Никаких стен. Стен вообще не видно! Кушетка и видавший виды стол стояли на какой-то прогалине с полом из шершавого бетона. - Мы знаем, что она приходила к тебе, - сказал гигант, осторожно кладя ногу на ногу. Он поправил безупречную складку на брюках, и Бобби подмигнула золотая запонка. - Мы это знаем, понимаешь? - Дважды-в-День говорит, это твой первый набег? - вмешался второй. - Это правда? Бобби кивнул. - Значит, ты избран Легбой, - сказал мужчина, снова снимая пустую оправу, - чтобы встретиться с Вьей Мирак. - Он улыбнулся. У Бобби снова отвисла челюсть. - Легба, - повторил негр. - Хозяин дорог и тропинок, лоа коммуникаций... Дважды-в-День затушил сигарету о поцарапанное дерево, и тут Бобби увидел, что руки у него дрожат. 10.АЛЕН Они условились встретиться в брассерии на пятом подземном этаже комплекса "Двор Наполеона" под стеклянной пирамидой Лувра. Это место было знакомо обоим, хотя ни для одного из них не имело особого значения. Предложил его Ален, и Марли подозревала, что он очень тщательно его выбирал. Это была эмоционально нейтральная территория: знакомая обстановка, при этом не отягощенная никакими воспоминаниями. Кафе было стилизовано под прошлый век: гранитные стойки, черные балки от пола до потолка, зеркала во всю стену и итальянская ресторанная мебель из черной сварной стали, какая могла относиться к любому десятилетию за последние сто лет. Столы покрыты серыми льняными скатертями в тонкую черную полоску, этому сочетанию вторят черно-полосатые обложки меню, спичечные коробки и передники официантов. Для встречи Марли надела кожаное пальто, которое она купила еще в Брюсселе, красную льняную блузку и новые джинсы из черного хлопка. Андреа сделала вид, что не замечает, как старательно подруга подбирает одежду, а потом одолжила простую нитку жемчуга, который отлично оттенял блузку. Едва успев войти, Марли поняла, что Ален пришел заранее, - стол уже был завален его барахлом. На Алене был его любимый шарф, тот, что они купили вместе год назад на блошином рынке, и как обычно, выглядел Ален всклокоченным, но совершенно в своей стихии. Потрепанный кожаный "атташе" изверг свое содержимое на небольшой квадрат полированного гранита: блокнотики на спирали, нечитаный том самого спорного романа месяца, "Галуаз" без фильтра, коробок деревянных спичек, переплетенный в кожу ежедневник, который она приобрела ему в "Браунсе". - А я уже думал, что ты не придешь, - сказал он с улыбкой. - Почему ты так решил? - спросила Марли. Вопросом на вопрос - спонтанная реакция (какая жалкая, подумалось ей) - в нелепой попытке замаскировать ужас, который она наконец позволила себе испытывать. Страх снова потерять себя, потерять волю и стимул жить, страх перед любовью, которая еще жива. Марли пододвинула второй стул и села. Возле нее тут же возник молодой официант в полосатом переднике - судя по виду, испанец, - чтобы принять заказ. Она заказала "Виши". - Это все? - спросил Ален. Официант услужливо наклонился. - Да, спасибо. - Я уже несколько недель пытаюсь с тобой связаться, - сказал Ален. Марли понимала, что это ложь; и все же, как это часто с ней случалось ранее, спросила себя: а сознает ли он сам до конца, что снова лжет. Андреа утверждала, что такие, как Ален, лгут так постоянно и так искренне, что вскоре перестают различать, что в их словах правда, а что - вымысел. Они своего рода артисты, говорила Андреа, они одержимы желанием переиначивать реальность. И Новый Иерусалим тогда - воистину прекрасное местечко: свобода и от превышения кредита, и от ворчания домохозяев, и от необходимости искать кого-то, кто оплатил бы счет за вечер. - Я что-то не заметила, чтобы ты пытался связаться со мной, когда Гнасс привел полицию. Марли надеялась, что эта фраза заставит его хотя бы поморщиться. Впустую. Мальчишеское лицо под шапкой непослушных русых волос, которые он по привычке зачесывал назад пятерней, осталось невозмутимо-спокойным. - Прости, - только и сказал он, давя в пепельнице "галуаз". Аромат черного французского табака постепенно стал ассоциироваться для Марли с Аденом, и Париж теперь казался ей городом, где на каждом шагу его запах, его призрак, цепочка его следов. - Я был уверен, что он никогда не обнаружит, гм... происхождение работы... Ты должна понять: как только я признался самому себе, насколько отчаянно мы нуждаемся в деньгах, я решил, что должен что-то предпринять. Я же знаю: сама ты - идеалистка. Галерею в любом случае пришлось бы свернуть. Если бы с Гнассом все прошло по плану и мы получили бы все, что хотели, ты была бы счастлива. Счастлива, - повторил он, вытаскивая очередную сигарету из пачки. Марли могла лишь ошеломленно смотреть на него, испытывая тошнотворное отвращение к самой себе за желание в это поверить. - Знаешь, - продолжал он, вынимая спичку из красно-желтого коробка, - у меня ведь и раньше были сложности с полицией. В студенческие годы. Политика, разумеется. Он чиркнул спичкой, бросил на стол коробок и прикурил. - Политика, - произнесла она и вдруг поняла, что ей отчаянно хочется рассмеяться. - Я и не подозревала, что существует партия для таких, как ты. Даже представить себе не могу, как она может называться. - Марли, - сказал он, понизив голос; он всегда так делал, желая подчеркнуть силу своих чувств, - ты же знаешь, не можешь не знать, что я сделал это ради тебя. Ради нас, если хочешь. Но ты, конечно же, это знаешь. Ты же знаешь, чувствуешь, Марли, что намеренно я никогда бы тебя не обидел, не подверг бы опасности. На загроможденном столике не нашлось места для ее сумочки, так что ее пришлось поставить на колени. Теперь Марли вдруг осознала, что впивается ногтями в мягкую толстую кожу. - Никогда бы не обидел... Голос был ее собственным, а в нем - потерянность и ошеломление. Голос ребенка. Внезапно она почувствовала себя свободной, свободной от любви и желания, свободной от страха, и все, что она испытывала к красивому лицу по ту сторону стола, исчерпывалось примитивным отвращением. И она могла только смотреть на него в упор, на этого совсем чужого ей человека, с которым она целый год спала рядом в задней комнатке очень маленькой галереи на рю Мосонсей. Официант поставил перед ней стакан "виши". Ален, должно быть, воспринял ее молчание за готовность к примирению, абсолютную пустоту ее лица - за открытость. - Чего ты не понимаешь... - насколько она помнила, эта фраза была его излюбленным вступлением, - так это того, что все эти Гнассы существуют в каком-то смысле лишь для того, чтобы поддерживать искусство. Поддерживать нас, Марли. - Тут он улыбнулся, как будто смеясь над самим собой, улыбнулся беспечной, заговорщицкой улыбкой, от которой теперь ее пробрал холод. - Однако, полагаю, мне все же следовало признать за ним крупицу здравого смысла, поверить, что у него хватит ума нанять собственного эксперта по Корнеллу. Хотя мой эксперт, уверяю тебя, из них двоих был гораздо компетентнее... Как ей отсюда сбежать? Встань, сказала она самой себе. Повернись. Спокойно пройди к выходу. Выйди через дверь. Наружу, в приглушенное изобилие "Двора Наполеона", где полированный мрамор сковал рю де Шам Флери, улочку четырнадцатого века, которая, говорят, сначала предназначалась для проституток. Что угодно, все что угодно, только бы уйти. Уйти прямо сейчас - и подальше от него. Уйти куда глаза глядят, чтобы затеряться в Париже, городе туристов, исхоженном ею вдоль и поперек еще в первый свой приезд. - Но теперь, - говорил Ален, - ты же сама видишь, что все вышло к лучшему. Так часто случается, правда ведь? И снова эта улыбка, на этот раз мальчишеская, слегка завистливая и - к ее ужасу - гораздо более интимная. - Мы потеряли галерею, но ты нашла место, Марли. У тебя есть работа, интересная работа, а у меня - связи, которые тебе понадобятся. Я знаю людей, с которыми тебе нужно будет встретиться, чтобы найти своего художника. - Своего художника? - Скрывая внезапную растерянность за глотком "виши". Открыв потрепанный "атташе", он вынул оттуда нечто плоское - самую обычную эхо-голограмму. Марли взяла ее, благодарная, что хоть чем-то может занять руки, - и, всмотревшись, поняла, что это небрежно сделанный снимок шкатулки, которую она видела в вирековском конструкте Барселоны. Кто-то протягивал шкатулку вперед к камере. Руки мужские, не Алена, на правой - перстень-печатка из какого-то темного металла. Фон расплывался. Только шкатулка и руки. - Ален, - с трудом выдавила она, - откуда у тебя это? Подняв глаза, она встретила взгляд карих глаз, полных пугающего ребяческого триумфа. - Кое-кому очень дорого придется заплатить, чтобы это выяснить. - Он загасил сигарету. - Извини. Встав из-за стола, Ален удалился в сторону туалетов. Когда он исчез за зеркалами и черными стальными балками, она уронила голограмму и, потянувшись через стол, откинула крышку папки. Ничего, только синяя эластичная лента и табачные крошки. - Принести вам что-нибудь еще? Может быть, еще "виши"? - Подле нее стоял официант. Она подняла на него глаза, ее вдруг поразила не мысль, а скорее ощущение, что она знает этого человека. Худое смуглое лицо... - У него радиопередатчик, - вполголоса проговорил официант. - К тому же он вооружен. Я был тем коридорным в Брюсселе. Соглашайтесь на его условия. Помните, что деньги для вас значения не имеют. - Он взял ее стакан и аккуратно поставил его на поднос. - И очень вероятно, что эта игра для него закончится плохо. Вернулся Ален. Улыбающийся. - А теперь, дорогая, - сказал он, потянувшись за сигаретами, - мы можем поговорить о деле. Марли улыбнулась в ответ и кивнула. 11.НА ПОЛИГОНЕ Он наконец позволил себе поспать часа три. Рухнул на матрас в бункере без окон, где команда полигона обустроила командный пункт. Прежде чем лечь, Тернер познакомился с остальными членами команды. Рамирес оказался худым, нервным, постоянно зацикленным на собственной сноровке компьютерного жокея. Немудрено: вся команда зависела от его способности - в тандеме с Джейлин Слайд на океанской платформе - следить за киберпространством вокруг того сектора решетки, где располагались основательно обледенелые базы данных "Маас Биолабс". Если в последний момент "Маас" все же засечет присутствие незваных гостей, Рамиресу, возможно, удастся передать хоть какое-то предупреждение. В его задачу входило также перегонять данные медицинского обследования из нейрохирургического бокса на нефтяную платформу - сложная многоступенчатая процедура, позволяющая удерживать "Маас" в неведении. Линия шла сперва к телефонной будке посреди "нигде". Проскочив через эту будку как в дверь, Рамирес и Джейлин будут ! действовать в матрице на свой страх и риск. Если они провалят свою часть, "Маас" сможет проследить их обратно до будки и засечь полигон. Был еще Натан, ремонтник, чья подлинная работа заключалась в надзоре за оборудованием в бункере. Если рухнет какая-то часть системы, будет небольшой шанс, что он сумеет все это исправить. Натан принадлежал к той же разновидности рода человеческого, что и Оукей и тысячи ему подобных, с которыми Тернер работал многие годы, - бродячие техи, которым нравилось зарабатывать на опасности и которые доказали, что умеют держать рот на замке. Остальные: Комптон, Тедди, Коста и Дэвис - это просто дорогостоящие мускулы, солдаты удачи, в общем, тот тип людей, кого нанимают помахать кулаками. Именно ради них Тернер с особым тщанием прилюдно допросил Сатклиффа о том, как подготовлено отступление. Сатклиффу пришлось подробно объяснить, где сядут вертолеты, каков порядок загрузки и как и когда в точности будет произведена выплата денег. Потом Тернер попросил всех оставить его в бункере одного и приказал Уэббер разбудить его через три часа. Сам бункер был раньше то ли насосной станцией, то ли чем-то вроде коммутатора электронных сетей. Выступавшие из стен обрубки пластмассовых труб в равной степени могли служить как для телефонных линий, так и для линий канализации. Тернер внимательно осмотрел помещение и не нашел никаких признаков того, что какая-нибудь из этих труб была раньше куда-то подсоединена. Потолок, единый пласт литого бетона, был слишком низким, чтобы Тернер мог выпрямиться во весь рост. В бункере стоял сухой, пыльный, но в общем и целом не такой уж неприятный запах. Команда вычистила помещение, прежде чем занести столы и оборудование, но на полу завалялись несколько желтых хлопьев газетной бумаги, которые рассыпались при прикосновении. Кое-где Тернер различал буквы, иногда целое слово. Все походные металлические столы были придвинуты к дальней стене, образуя угол, на каждой стороне которого размещалось множество сверхсложных приборов коммуникационного оборудования. Лучшее, что смогла раздобыть "Хосака", подумал он. Несмотря на то что приходилось пригибаться, он внимательно осмотрел все столы, легонько касаясь каждой консоли, каждого черного ящика. Основательно модифицированная армейская бортовая рация, настроенная на пакетную передачу. Она обеспечит им связь в том случае, если Рамирес и Джейлин напортачат с передачей данных. Пакеты были записаны заранее - тщательно продуманная техническая белиберда, закодированная лучшими шифровальщиками "Хосаки". Содержание каждого отдельного пакета не имело никакого смысла, но последовательность, в которой они будут передаваться, должна донести довольно примитивное сообщение. Последовательность "Би-Си-Эй" проинформирует "Хосаку" о прибытии Митчелла; "Эф-Ди" - о его отбытии с полигона, "Эф-Джи" даст сигнал о смерти перебежчика и, соответственно, свертывании операции. Нахмурившись, Тернер побарабанил пальцами по рации. Ему совсем не нравилось, как Сатклифф все это организовал. Если извлечение провалится, маловероятно, что они выберутся отсюда, - не говор! я уже о том, чтобы убраться, не оставляя следов. К тому же Уэббер преспокойно сообщила, что ей дан приказ в случае провала операции использовать против медиков и их микрохирургии ручную противотанковую ракету. "Они это знают, - сказала Уэббер. - Готова поспорить, им за это и платят". Остальные члены команды всецело зависели от вертолетов, базирующихся в окрестностях Таксона. Тернер прикинул, что "Маас", если что-то пронюхает, без труда сможет перехватить их на подходе. Когда он изложил свои возражения Сатклиффу, австралиец только пожал плечами: "Ну это, конечно, не то, как я сыграл бы при лучшем раскладе, коллега, но все мы здесь ведь ненадолго, разве не так?" Рядом с передатчиком разместился усовершенствованный биомонитор "Сони", напрямую соединенный с нейрохирургическим боксом. В его память заранее загрузили медицинскую карту Митчелла, переписанную из досье биософта. Когда придет их черед, медики получат доступ к медицинской карте перебежчика; процедуры же, производимые в боксе, будут одновременно передаваться назад на "Сони" для архивации. Затем Рамирес, оснастив архивные блоки ледяной коркой, сможет закидывать данные в киберпространство, куда короткими набегами будет подключаться Джейлин Слайд со своей деки на нефтяной платформе. Если все пройдет гладко, то к тому моменту, когда Тернер на реактивном самолете доставит Митчелла в Мехико-сити, в исследовательском центре "Хосаки" ученого уже будет ждать обновленная медицинская карта. Тернер никогда не видел ничего подобного этому "Сони", но мог предположить, что у голландца в его сингапурской клинике наверняка было что-то похожее. С этой мыслью он поднял руку к голой груди и провел ! пальцами по давно исчезнувшему шраму от пересадки ткани. На втором столе размещалась киберпространственная аппаратура. Дека была идентична той, какую он видел на нефтяной платформе: прототип "Маас-Неотек". Конфигурация деки выглядела стандартной, но Конрой говорил, что она собрана из новых биочипов. На крышку консоли был прилеплен ком бледно-розового пластика величиной с кулак. Кто-то, может быть и Рамирес, выдавил в нем два глаза и грубо прочертил кривую идиотскую ухмылку. Два провода - голубой и желтый - тянулись из розового лба "куклы" к одной из черных труб, выступающих из стены за консолью. Еще одно из заданий Уэббер на случай атаки на полигон. Тернер, хмурясь, поглядел на провода: заряд такой мощности в этом маленьком, да еще закрытом помещении гарантирует смерть всех находящихся в бункере. Болели плечи, затылок то и дело задевал о шершавый бетон потолка, но Тернер продолжал свою инспекцию. Остальную часть стола занимала периферия деки - несколько черных ящиков, расставленных с тщательностью одержимого. Тернер подозревал, что каждый модуль расположен на определенном расстоянии от своего соседа и что они предельно точно выровнены относительно друг друга. Рамирес, должно быть, расставил их собственноручно, и Тернер не сомневался, что, коснись он какого-нибудь из ящиков, сдвинь его хоть на десятую долю миллиметра, жокей тотчас же узнает об этом. С подобным невротичным подходом Тернер, и ранее имевший дело с компьютерщиками, уже сталкивался, так что о Рамиресе это не говорило ровным счетом ничего. Впрочем, Тернер встречал и других жокеев, которые, бывало, выворачивали эту особенность наизнанку, намеренно опутывая свои пульты кабелями и проводами, что делало их похожими на крысиное гнездо; эти суеверно шарахались от любого проявления опрятности, оклеивая свои консоли ! картинками игральных костей и скалящимися черепами. Ничего нельзя предугадать заранее, думал Тернер, или Рамирес и вправду хорош, или все мы, что вполне вероятно, скоро станем трупами. На дальнем конце стола лежали пять клипсовых раций "Телефункен" с самоклеющимися горловыми микрофонами - каждая запаяна в индивидуальную пузырчатую упаковку. Во время критической фазы побега, которую Тернер оценивал в двадцать минут до и после прибытия Митчелла, он сам, Рамирес, Сатклифф, Уэббер и Линч будут поддерживать связь через эфир, хотя использование передатчиков следовало свести к минимуму. За "Телефункенами" - немаркированная пластиковая коробка с двадцатью шведскими катализаторными грелками для рук; плоские обтекаемые бруски из нержавеющей стали вложены каждый в свой чехол из рождественской красной фланели, стянутый шнурком. - Ну умен, собака, - задумчиво сказал Тернер коробке. - До этого я мог бы додуматься и сам... Он уснул на рифленой поролоновой подстилке из снаряжения автостопщиков, развернутой на полу командного поста, натянув на себя, как одеяло, парку. Конрой был прав насчет ночного холода в пустыне, но бетон, казалось, еще сохранял дневной жар. Комбинезон и туфли Тернер снимать не стал; Уэббер посоветовала, одеваясь, всякий раз тщательно встряхивать одежду и обувь. "Скорпионы, - пояснила она. - Они любят пот, любую влагу". Прежде чем лечь, вынул из нейлоновой кобуры "смит-и-вессон", аккуратно положил его возле поролона. Оставив включенными два фонаря на батарейках, Тернер смежил веки. И соскользнул в мелководье сна. Замелькали беспорядочные образы; фрагменты митчелловского досье сливались с кадрами его собственной жизни. Вот они с Митчеллом таранят автобусом стеклянную стену и, не снижая скорости, влетают в вестибюль гостиницы в Марракеше. Ученый радостно улюлюкает, нажимая на кнопку, которая взрывает две дюжины канистр с азотом, прикрученных по бокам машины, и Оукей тоже тут - предлагает ему виски из бутылки и желтый перуанский кокаин с круглого зеркальца в пластиковом ободке, которое он в последний раз видел в сумочке Эллисон. Тернеру кажется, что он видит за окнами автобуса Эллисон, задыхающуюся в клубах газа; он пытается сказать об этом Оукею, указать на нее, но стекла сплошь залеплены голограммами мексиканских святых, почтовыми открытками с изображением Девы Марии, и Оукей протягивает что-то круглое и гладкое, шар из розового хрусталя... И Тернер видит свернувшегося внутри паука, паука из ртути, но Митчелл смеется - с его зубов капает кровь - и протяги! вает раскрытую ладонь, предлагая Тернеру серый биософт. Тернер видит, что досье - это на самом деле мозг. Серовато-розовый и живой под влажной прозрачной мембраной, мозг мягко пульсирует в руке Митчелла... И тут Тернер, обрушившись с какого-то подводного уступа сна, плавно погружается в беззвездную ночь. Его разбудила Уэббер. Ее жесткие черты лица были обрамлены квадратом дверного проема, на плечах складками собралось прибитое к притолоке армейское одеяло. - Вот твои три часа. Медики проснулись, если хочешь - можешь с ними поговорить. - На этом она удалилась. Под тяжелыми ботинками заскрипел гравий. Врачи "Хосаки" ждали возле автономного нейрохирургического бокса. В свете пустынного заката в своей модно измятой одежде для отдыха - последний писк сезона в Гинзе - они выглядели так, будто только что сошли с платформы какого-нибудь передатчика материи. Один из мужчин кутался в огромный, не по росту, мексиканский жилет ручной вязки, что-то вроде перепоясанного кардигана, такие Тернер видел на туристах в Мехико. Остальные двое спрятались от холода пустыни под дорогими герметичными лыжными куртками. Мужчины были на голову ниже кореянки, стройной женщины с резкими архаичными чертами лица и пушистым "ирокезом" подкрашенных красным волос, что навело Тернера на мысль о хищной птице. Конрой сказал, что двое - люди компании, и Тернер отчетливо это ощутил. А вот в женщине чувствовалась аура, присущая его собственному миру. Подпольный врач, человек вне закона. Вот кто нашел бы общий язык с голландцем, подумал он. - Я Тернер, - представился он. - Я отвечаю за операцию. - Наши имена вам без надобности, - отрезала женщина, а двое врачей из "Хосаки" автоматически поклонились. Обменявшись взглядами, они посмотрели на Тернера, потом снова на кореянку. - Верно, - отозвался Тернер, - необходимости нет. - Почему нам до сих пор отказывают в доступе к медицинским данным на нашего пациента? - спросила кореянка. - Требования безопасности, - сказал Тернер. Ответ вышел почти автоматическим. На самом деле он не видел причин препятствовать им в изучении досье на Митчелла. Женщина пожала плечами и отвернулась. Ее лицо скрылось за поднятым воротником гермокуртки. - Желаете осмотреть бокс? - спросил японец в огромном кардигане. Лицо его выражало настороженную вежливость - маска безупречного служащего корпорации. - Нет, - ответил Тернер. - Мы перевезем вас на стоянку за двадцать минут до его прибытия. Снимем колеса, опустим бокс, обеспечив равновесие распорками. Сливной шланг будет отсоединен. Я хочу, чтобы модуль был в полной готовности через пять минут после того, как мы опустим его на землю. - Проблем не будет, - улыбнулся японец. - Теперь я хочу, чтобы вы рассказали мне, что вы намерены предпринять. Что вы собираетесь сделать с пациентом и как это может на нем отразиться. - Так вы не знаете? - резко спросила женщина, поворачиваясь, чтобы взглянуть ему в лицо. - Я сказал, что хочу, чтобы вы мне рассказали, - отрезал Тернер. - Мы немедленно проведем сканирование на предмет смертельных имплантантов, - сказал мужчина в кардигане. - Это что, какие-нибудь бомбы в коре головного мозга? - Сомневаюсь, что мы столкнемся с чем-то настолько грубым, - вступил второй. - Однако мы действительно просканируем его на предмет всего спектра устройств, вызывающих летальный исход. Одновременно будет сделан полный анализ крови. Насколько мы понимаем, его нынешние работодатели специализируются на исключительно сложных биохимических системах. Поэтому вполне вероятно, что наибольшую опасность следует ожидать именно с этой стороны. - В настоящее время довольно модно начинять служащих высших эшелонов подкожными устройствами, которые впрыскивают в кровь препараты, сходные с инсулином, - вмешался его напарник. - Организм субъекта может быть ввергнут в искусственную зависимость от, скажем, синтетического аналога определенного фермента. В том случае, если подкожные капсулы не перезаряжаются через регулярные промежутки времени, удаление от источника - в данном случае от работодателя - может привести к травме. - Мы готовы справиться и с этим, - вставил второй. - Ни один из нас даже отдаленно не готов иметь дело с тем, с чем, как я подозреваю, нам придется столкнуться, - сказала подпольный врач. Голос ее был так же холоден, как ветер, который дул теперь с востока. Тернер слышал, как над головой по ржавым листам металла шипит песок. - Ты пойдешь со мной, - бросил ей Тернер. После чего повернулся и, не оглядываясь, зашагал прочь. Вполне возможно, она ослушается его приказа, в таком случае он потеряет лицо перед остальными двумя, но это казалось правильным ходом. Отойдя метров на десять от трейлера, он остановился. Услышал ее шаги по гравию. - Что тебе известно? - не оборачиваясь спросил он. - Возможно, не больше, чем тебе, - сказала она, - а может, и больше. - Очевидно, больше, чем твоим коллегам. - Они исключительно талантливые люди. Но они также и... слуги. - А ты нет. - Как и ты, наемник. На эту операцию меня вызвали из лучшей подпольной клиники Тибы. Чтобы подготовиться к встрече с этим прославленным пациентом, мне передали значительный объем материала. Нелегальные клиники Тибы - передний край медицины. Даже "Хосака" не могла знать, что мое положение в подпольной медицине позволит мне догадаться, что именно может носить в голове перебежчик. Улица пытается найти применение многим вещам, мистер Тернер. Уже несколько раз меня приглашали, чтобы извлечь эти новые имплантанты. Кое-какие из усовершенствованных микробиосхем "Мааса" уже нашли себе путь на рынок. Подобные попытки вживления - шаг вполне логичный. Я подозреваю, что "Маас" преднамеренно допускает утечку своих биосхем. - Тогда объясни мне. - Не думаю, что я в состоянии это сделать. - В ее голосе послышался странный оттенок смирения. - Я сказала тебе, что видела это. Я не сказала, что я понимаю. - Внезапно кончики ее пальцев пробежались по коже возле разъема в его черепе. - По сравнению с вживленными биочипами твой имплантант - все равно что деревянная нога рядом с микроэлектронным протезом. - Но в данном случае - это представляет угрозу для жизни? - Где уж там, - сказала кореянка, убирая руку, - только не для его собственной... А потом он услышал, как она устало побрела назад, к хирургическому трейлеру. Конрой прислал гонца с микрософтом, который должен был помочь Тернеру в пилотировании реактивного самолета, чтобы вывезти Митчелла в исследовательский центр "Хосаки" в Мехико. Гонцом оказался почерневший на солнце человек с безумным взглядом, которого Линч назвал Гарри. Это привидение с мускулами, как веревки, прикатило со стороны Таксона на отполированном песком велосипеде с лысыми полуспущенными шинами и рулем, обмотанным полосками сыромятной кожи, желтой как кость. Пока Линч вел его через автостоянку, Гарри напевал что-то себе под нос - странный звук в напряженной тишине полигона. Его песня, если это можно было назвать песней, звучала, как будто кто-то крутил наугад ручку сломанного радиоприемника, водя стрелкой вверх-вниз по полуночным милям шкалы и вылавливая то мотивы госпела, то обрывки самых различных хитов международной поп-музыки за последние двадцать лет. Гарри волок велосипед на себе, просунув под раму выжженное, по-птичьи худое плечо. - Гарри кое-что привез для тебя из Таксона, - сказал Линч. - Вы знаете друг друга? - спросил Тернер, в упор глядя на Линча. - Может, есть общий друг? - Как это понимать? - вскинулся Линч. Тернер выдержал взгляд: - Ты знаешь, как его зовут. - Он сам мне назвал это свое сраное имя, Тернер. - Зовите меня Гарри, - сказал обгоревший человек и забросил велосипед в кусты. Он безучастно улыбнулся, показав неровные выщербленные зубы. Пленка пота и пыли покрывала его голую грудь, на которой болталось странное ожерелье: на тонкую металлическую цепочку были нанизаны кусочки животного рога и меха, латунные гильзы и медные монеты, стертые от употребления так, что почти невозможно было различить, где орел, где решка. Среди всего этого барахла висел маленький кисет из мягкой коричневой кожи. Некоторое время Тернер разглядывал ассортимент вывешенных на узкой груди предметов, а затем протянул руку и щелкнул по кривому хрящу на плетеном шнурке. - А это что, черт побери, такое, Гарри? - Нос енота, - ответил тот. - У енота в носу кости соединяются суставом. Это мало кто знает. - Ты когда-нибудь встречал моего друга Линча раньше, а, Гарри? Гарри сморгнул. - У него были пароли, - подал голос Линч. - Существует иерархия срочности. Он знал самый старший. Он сам назвал мне свое имя. Я тебе еще нужен или я могу вернуться к работе? - Иди, - отозвался Тернер. Как только Линч оказался вне пределов слышимости, Гарри стал распутывать завязки кожаного кисета. - Не стоило так обращаться с мальчиком, - заметил он. - Он и вправду очень хорош. Честное слово, я не заметил его, пока он не приставил игольник к моей шее. - Открыв мешочек, он осторожно запустил в него руку. - Скажи Конрою, что я его раскусил. - Прости, - сказал Гарри, извлекая сложенный пополам желтый блокнотный листок, - кого ты раскусил? - Он протянул листок Тернеру. Внутри было что-то еще. - Линча. Он - шестерка Конроя на полигоне. Так ему и передай. Тернер развернул листок и вынул толстый армейский микрософт. На бумаге синими крупными буквами было накарябано: "ЧТОБ ТЫ СВЕРНУЛ СЕБЕ ШЕЮ, ЗАДНИЦА. УВИДИМСЯ В КОНСУЛЬСТВЕ". - Ты действительно хочешь, чтобы я ему это передал? - Да. - Ты - босс. - Вот именно, мать твою, - сказал Тернер и, скомкав бумагу, засунул ее Гарри под мышку. Гарри улыбнулся - мило и безучастно. Ненадолго всплывший в нем разум вновь ушел на дно, как некое водяное животное, нырнувшее в гладкое, скучное, протухшее на солнце море. Тернер заглянул в глаза, похожие на потрескавшийся желтый опал, и не увидел там ничего, кроме солнца и заброшенной трассы. Рука с отсутствующими последними фалангами на двух пальцах поднялась и рассеянно почесала недельную щетину. - Вали отсюда, - сказал Тернер. Гарри повернулся, вытащил из зарослей свой велосипед, хрюкнув, забросил его на плечо и начал пробираться назад через полуразрушенную автостоянку. Пока он шел, огромные драные шорты цвета хаки били ему по коленям и тихонько позвякивала коллекция цепочек. С холма метрах в двадцати левее донесся свист. Обернувшись, Тернер увидел, что Сатклифф машет ему рулоном оранжевой геодезической ленты. Пора было начинать выкладывать посадочную полосу для Митчелла. Работать придется быстро, пока солнце еще не слишком поднялось. И все равно будет очень жарко. - Ах вот как, - сказала Уэббер, - он прибывает по воздуху. Повесив коричневый плевок на желтый кактус, она запихнула за щеку новую порцию копенгагенского табака. - Вот именно, - ответил Тернер. Он сидел рядом с ней на выступе сланцевой породы. Оба наблюдали за тем, как Линч и Натан расчищают посадочную полосу, которую Тернер с Сатклиффом огородили оранжевой лентой. Лента маркировала прямоугольник размером четыре на двадцать метров. Линч подволок к ленте отрезок проржавевшего рельса, с натугой перетащил через нее. Когда рельс загремел о бетон, что-то метну лось прочь через кусты. - А они ведь могут увидеть эту ленту, если захотят, - сказала Уэббер, вытирая рот тыльной стороной ладони. - Даже заголовки в утреннем факсе могут прочесть, если им того захочется. - Знаю, - отозвался Тернер. - Но если они еще не знают, что мы здесь, сомневаюсь, что они вообще об этом узнают. А с трассы нас не видно. - Он поправил черную нейлоновую каскетку, которую дал ему Рамирес, опустив длинный козырек так, что тот уперся в солнечные очки. - Во всяком случае, мы пока просто таскаем тяжести, рискуя при этом переломать себе ноги. Едва ли в этом есть что-то странное, особенно если смотреть с орбиты. - Пожалуй, - согласилась Уэббер. Ее испещренное шрамами лицо под черными очками оставалось совершенно бесстрастным. С того места, где он сидел, Тернер мог слышать запах ее пота, резкий и звериный. - Что ты, черт побери, делаешь между контрактами, Уэббер? Когда ты не в деле? - спросил он, посмотрев на нее. - Да побольше тебя, черт побери, - сказала она. - Часть года выращиваю собак. - Она вытащила из сапога нож и начала терпеливо править его о подметку, плавно поворачивая с каждым проходом, как мексиканский брадобрей, натачивающий свою бритву. - Ужу рыбу. Форель. - У тебя там есть родня? Я хочу сказать, в Нью-Мексико? - Наверное, больше, чем у тебя, - ровным голосом проговорила она. - Думаю, такие, как ты или Сатклифф, вы - вообще ниоткуда. Вы живете только в деле, ведь так, Тернер? На полигоне, сегодняшним днем, тем днем, когда прибудет ваш мальчик. Я права? - Она попробовала заточку на ногте большого пальца, потом убрала нож обратно в ножны. - Но у тебя есть семья? Мужчина, к которому ты вернешься? - Женщина, если хочешь знать, - сказала она. - Ты хоть что-то понимаешь в собаководстве? - Нет, - ответил он. - Так я и думала. - Она искоса взглянула на него. - У нас есть и ребенок. Наш собственный. Она его выносила. - Срастили ДНК? Она кивнула. - Дорогое удовольствие. - Вот именно. Если бы не надо было выплачивать кредит, меня бы здесь не было. Но она прекрасна. - Твоя женщина? - Наша малышка. 12.КАФЕ "БЛАН" Идя прочь от Лувра, Марли словно кожей чувствовала, как беззвучно смещаются блоки какого-то сложного шарнирного механизма, подстраиваясь к каждому ее шагу. Официант - всего лишь часть огромного целого: высокоточный зонд или, быть может, щуп. Целое должно быть больше, гораздо больше. Как она могла вообразить, что можно жить, передвигаться в противоестественном силовом поле состояния Вирека, не подвергаясь при этом силе, искажающей реальность? Выбрав очередной объект - жалкую тряпицу с ярлычком "Марли Крушкова", - Вирек провернул его через чудовищные невидимые жернова своих денег. И объект изменился. Конечно, думала Марли, конечно: они постоянно вертятся вокруг меня - бдительные и незримые колесики необъятного и тонкого механизма, с помощью которого и наблюдает герр Вирек. Некоторое время спустя она обнаружила, что стоит на тротуаре под террасой с вывеской "Блан". Кафе показалось ничем не хуже любого другого. Месяц назад она обошла бы его стороной - слишком много вечеров они провели здесь вместе с Аденом. Теперь же, осознавая, что это и есть свобода, .Марли решила, что заново открывать свой собственный Париж можно и с выбора столика в кафе "Блан". Она села возле бокового экрана. Заказала официанту коньяк и, зябко ежась, стала смотреть на текущий мимо поток уличного движения, на бесконечную реку из стекла и стали. А вокруг нее за соседними столиками незнакомые парижане ели и улыбались, пили и ссорились, с горечью прощались или клялись в вассальной верности полуденному чувству. Но - тут Марли улыбнулась - ведь и она принадлежит этой жизни. Что-то просыпалось в ней после долгого оцепенелого сна, что-то возвращенное ей в мгновение, когда открылись глаза на жестокость Алена и на то, что она по-прежнему хочет любить его. Теперь же, сидя в ожидании коньяка, Марли чувствовала, как это желание растворяется само собой. Его жалкая ложь непонятным образом разорвала путы депрессии. Марли не видела в этом логики: в глубине души - и задолго до истории с Гнассом - она знала, чем именно в этом мире занимается Ален. Впрочем, какая разница - для любящего-то человека? Наслаждаясь давно забытым чувством свободы, она решила, что плевать ей на логику. Достаточно того, что она жива, сидит за столиком в "Блан" и придумывает вокруг себя сложнейший механизм, который - как она теперь знает - запустил герр Вирек. Парадокс, думала она, глядя, как на террасу поднимается молодой официант из "Двора Наполеона". Он был во все тех же темных брюках, однако передник сменил на синюю ветровку. Темные волосы мягким крылом падали на чистый лоб. Улыбаясь, он направился к ней, твердо уверенный, что никуда она не убежит. И тут какой-то внутренний голос шепнул вдруг Марли, что надо бежать, бежать, но она знала, что даже не стронется с места. Парадокс, повторила она сама себе: наслаждаться открытием, что ты не вместилище вселенских горестей и сожалений, а всего лишь еще одно не застрахованное от ошибок животное в каменном лабиринте огромного города, - и в то же время понимать, что отныне ты - ось вращения огромного устройства, работающего на топливе чьего-то тайного желания. - Меня зовут Пако, - сказал молодой человек, отодвигая стоящий напротив нее крашенный белым железный стул. - Это вы были ребенком, мальчиком в парке?.. - Да, очень давно. - Он сел. - Сеньор сохранил образ моего детства. - Я как раз сидела и думала о вашем сеньоре. - Она смотрела не на него, а на проезжавшие мимо машины; взгляд отдыхал на потоке уличного движения, на многоцветье полимеров и раскрашенной стали. - Человек, подобный Виреку, не способен абстрагироваться от собственного состояния. А его деньги давно уже живут собственной жизнью. Может быть, даже обрели собственную волю. Он почти подразумевал это при нашей встрече. - А вы философ. - Я инструмент, Пако. Я самая новая деталь в очень старой машине в руках очень старого человека, который желает пробраться куда-то или добиться чего-то, но до сих пор терпел неудачу. Ваш хозяин перебирает тысячи инструментов и почему-то выбирает меня... - Да вы еще и поэт! Она рассмеялась; отведя взгляд от машин. Пако улыбался, вокруг рта запали глубокие вертикальные складки. - По дороге сюда я представляла себе некую конструкцию, механизм - настолько огромный, что я не способна его увидеть. Механизм, который окружает меня, предугадывая каждое мое движение. - Так вы еще и эгоцентрист? - Неужели? - Пожалуй, нет. Естественно, вы под наблюдением. Наблюдают наши люди, и это к лучшему. Далее, ваш друг в баре, мы следим также и за ним. К несчастью, нам пока не удалось установить, где он приобрел ту голограмму, которую показывал вам. Вполне вероятно, она уже была у него, когда он начал названивать по телефону вашей подруге. Кто-то вышел на него, понимаете? Вам его подставили. Вы не находите это интригующим? Разве это не задевает притаившегося в вас философа? - Да, наверное. В баре я воспользовалась вашим советом и согласилась на его цену. - Тогда он ее удвоит, - улыбнулся Пако. - Что, как вы заметили, не имеет для меня значения. Он согласился связаться со мной завтра. Полагаю, вы сможете устроить выплату денег. Он требует наличные. - Наличные, - он закатил глаза, - как рискованно! Да, могу. Подробности мне известны. Мы следили за ходом вашей беседы. Особого труда это не составило, поскольку он был настолько любезен, что сам вещал через капельный микрофон. Нас весьма интересует, кому именно предназначалась передача, но боюсь, он и сам этого не знает. - Это так не похоже на него, - нахмурилась Марли. - Извиниться, оборвать разговора не выставив прежде своих требований. Он воображает, что у него исключительное чутье на драматичность момента. - У него не было выбора, - спокойно отозвался Пако. - Мы спровоцировали помехи, которые он принял за сбой источника питания в передатчике. Что потребовало прогулки к туалетам. Он говорил очень мерзкие вещи о вас, сидя один в кабинке. Марли жестом указала на свой стакан проходившему мимо официанту. - Мне все еще довольно сложно определить, какую роль во всем этом играю я. В чем моя ценность. Для Вирека, я имею в виду. - Не спрашивайте меня. Это вы тут философ. Я же просто по мере сил выполняю приказания сеньора. - Выпьете бренди, Пако? Или, быть может, чашку кофе? - Французы, - с глубокой убежденностью заявил он, - ничего не понимают в кофе. 13.ОБЕИМИ РУКАМИ - Может, прокрутишь мне это еще раз? - спросил Бобби с полным ртом, набитым рисом с яйцами. - По-моему, ты только что сказал, что это не религия: Сняв пустую оправу, Бовуа подышал на одну из дужек. - Этого я не говорил. Я сказал, что тебя не должно заботить, религия это или нет - вот и все. Это просто структура. Давай лучше обсудим происходящее, иначе мы можем не найти для этого слов, концепций.... - Но ты говоришь, что эти, как ты их там назвал, лоы... - Лоа, - поправил Бовуа, бросая очки на стол. Он вздохнул, выудил из пачки Дважды-в-День китайскую сигарету и прикурил от оловянного черепа. - Что во множественном числе, что в единственном. - Он глубоко затянулся, потом, раздув ноздри, выпустил двойную струю дыма. - Когда ты говоришь "религия", что именно приходит тебе в голову? - Ну, сестра моей матери, она - сайентистка, причем твердокаменная, понимаешь? Есть еще одна тетка, в другом конце коридора, та - католичка. А моя старуха... - Он помедлил, еда внезапно стала безвкусной. - Она иногда вешала в моей комнате всякие голограммы. Иисус, или Хаббард, или еще какое дерьмо. Вот, пожалуй, что я имею в виду. - С вуду все немного иначе, - сказал Бовуа. - Вуду не интересуют категории спасения или трансцедентальности. Скорее, речь идет о том, как улаживать дела. Поспеваешь за мной? В нашей системе много богов и духов. Все они - часть одной большой семьи, со всеми добродетелями, со всеми пороками. Есть традиционный ритуал явления всей общине, понимаешь? Вуду говорит: "Бог, конечно, есть - Гран Me, - но Он велик, слишком велик и слишком далек, чтобы беспокоить себя тем, что кто-то разгуливает с голой задницей, а кто-то не может кончить". Да брось ты, сам ведь знаешь, как это работает. Это - религия улицы, вышедшая с помоек миллионы лет назад. Вуду - как улица. Ты же не идешь походом на якудза, если какой-нибудь раздолбай прирезал твою сестру, правда? Никоим образом. Однако ты идешь к тому, кто может это уладить. Так? Не переставая жевать, Бобби задумчиво кивнул. Еще один дерм и пара стаканов красного немало помогли, плюс крутой пиджак увел Дважды-в-День погулять среди деревьев и флюоресцентных чучел, оставив Бобби с Бовуа. Потом объявилась веселая Джекки с большой миской этого самого риса с яйцами - кормежка оказалась не так уж плоха - и, ставя миску перед ним на стол, прижалась грудью к его плечу. - Так вот, - продолжал Бовуа, - мы занимаемся улаживанием всяких дел. Если хочешь, работаем с системами. Тебя они тоже занимают, или, по крайней мере, ты хочешь ими заниматься, иначе не стремился бы в ковбои и у тебя не было бы прозвища, так? - Он загасил бычок в захватанном пальцами стеклянном стакане с остатками красного вина. - Судя по всему, Дважды-в-День намеревался повеселиться всерьез - и как раз в тот момент, когда дерьмо попало в вентилятор. - И что это было за дерьмо? - полюбопытствовал Бобби, вытирая рот тыльной стороной ладони. - Ты, - нахмурился Бовуа. - Впрочем, все это - не твоя вина. Как бы ни выкручивался Дважды-в-День, так оно и есть. - А он выкручивается? То-то он показался мне таким дерганым. И, к тому же, совершенно не в себе. - Вот именно. Я бы скорее сказал, он в штаны наложил от страха. - С чего бы это? - Ну, видишь ли, когда речь идет о Дважды-в-День, все не совсем так, как кажется. Я хочу сказать, он и в самом деле занимается этой фигней, о которой ты знаешь - впаривает крутой софт барритаунским простофилям... прошу прощения, - он хмыкнул. - Но основной его прицел, то есть, я хочу сказать, настоящие амбиции этого парня, понимаешь ли, лежат в другой области... - Бовуа взял с подноса чахлое канапе и, осмотрев его с явным подозрением, швырнул через стол в гущу деревьев. - Его основное дело, видишь ли, - обслуживать парочку больших оунганов из Муравейника. Бобби тупо кивнул. - Людей, которые служат обеими руками. - Тут ты меня совсем потерял. - Мы с тобой говорим сейчас о профессиональных жрецах, можешь так это называть. Другими словами, просто представь себе пару больших людей - они же, кстати, помимо прочего еще и компьютерные ковбои, - которые делают свой бизнес на том, что устраивают чужие дела. "Служить обеими руками" - бытующее у нас выражение, что означает, что они работают в обе стороны. И в белую и в черную, понимаешь? Бобби проглотил рис, затем мотнул головой. - Колдуны, - сказал Бовуа. - Впрочем - неважно. Люди они сердитые, а деньги у них большие, вот и все, что тебе требуется знать. Дважды-в-День работает для этих людей мальчиком на побегушках, шестеркой. Иногда он находит что-то, что может их заинтересовать, тогда он скачивает это им, а в качестве платы рассчитывает на одолжение в будущем. Случается, таких одолжений набегает, скажем, лишняя дюжина, и тогда что-то скачивают ему. Только их "что-то" уже совсем иного рода, поспеваешь за мной? Скажем, они получили нечто, что, на их взгляд, обладает определенным потенциалом, но их самих пугает. Видишь ли, люди наверху склонны к некоторому консерватизму. Не понимаешь? Ну ладно, потом поймешь. Бобби снова кивнул. - То программное обеспечение, которое кто-нибудь вроде тебя арендует у Дважды-в-День, - это ничто. Я хочу сказать, оно, конечно, работает, но никто из серьезных людей не стал бы с ним возиться. Ты ведь смотришь ковбойские киношки, да? Так вот, то, что выдумывают для этих фильмов, - это детские игры по сравнению с той дрянью, с которой может столкнуться по-настоящему серьезный оператор. Особенно, когда речь идет о ледорубах. Тяжелые ледорубы, бывает, выкидывают разные фортели, даже у больших мальчиков. И знаешь почему? Потому что лед, весь по-настоящему прочный лед - стены вокруг любого крупного склада данных в матрице, - это всегда продукция ИскИна, искусственного интеллекта. Ни у кого больше нет такой сноровки, чтобы соорудить хороший лед, а потом постоянно его изменять и апгрейдить. Это значит, что всякий раз, когда на черном рынке всплывает по-настоящему мощный ледоруб, игру заранее определяют несколько рискованных факторов. Для начала: откуда взялся этот продукт? В девяти ! случаях из десяти он пришел от ИскИнов, ИскИны же постоянно экранированы, в основном людьми "Тьюринга" - просто для гарантии, что они не станут слишком умничать. Следовательно, вполне возможно, что на тебя тут же навалится вся машина "Тьюринга": а вдруг где-нибудь какой-нибудь ИскИн пожелал подправить свой личный поток налички. У некоторых ИскИнов ведь есть еще и гражданство, так? Есть и еще кое-что, чего следует остерегаться: а вдруг это военный ледоруб, а это тоже опасное дело. Или, может, он свалился с какого-нибудь дзайбацу, а встречаться с этими ребятами - тоже никакой радости. Сечешь, в чем загвоздка, Бобби? Бобби кивнул. Он чувствовал себя так, будто всю свою предыдущую жизнь ждал этого момента: сидеть и слушать, как Бовуа объясняет ему механику мира, о существовании которой ранее он мог только догадываться. - И все же ледоруб, который действительно пробивает лед, стоит дорого, я имею в виду - очень дорого. Итак, скажем, ты на рынке - мистер Крутой, и кто-то предлагает тебе такую штуковину, и ты не хочешь сказать им: мол, идите гуляйте. Следовательно, ты ее покупаешь. Покупаешь втихую, но не вставляешь дискету сам, нет. Что ты с ней делаешь? Ты привозишь ее домой, даешь в работу своим техам, так чтобы она выглядела как что-нибудь средненькое. Скажем, вгоняешь вот в такой вот формат, - он постучал пальцем по стопке софтов на столе, - и, как обычно, скидываешь своей шестерке, перед которой у тебя должок... - Подожди-ка, - вмешался Бобби, - не думаю, что мне это нравится... - Хорошо. Это значит, что ты умнеешь на глазах, или, во всяком случае, становишься чуть умнее. Потому что так они и сделали. Они привезли дискету сюда твоему приятелю-толкачу, мистеру Дважды-в-День, и поделились своей печалью. "Туз, - сказали они, - нам нужно проверить эту хрень, испытать в деле, но мы никоим образом не намерены делать этого сами. Дело за тобой, мальчик". И что делает дальше Дважды-в-День? Вставляет дискетку? Никоим образом. Он просто делает то же самое, что сделали с ним большие мальчики, разве что даже не дает себе труда шепнуть словцо тому, кто поработает за него. А делает .он следующее - находит базу на Среднем Западе, базу, под завязку нашпигованную программами по уклонению от налогов и блок-схемами для отмывки иен для какого-нибудь борделя в Канзас-Сити. Каждый, кто не вчера родился, знает, что эта дрянь по уши во льду, в черном льду, абсолютно смертельных программах обратной связи. И нет ни одного ковбоя в Муравейнике или за его пределами, кто полез бы ! в эту базу. Во-первых, потому что она прямо-таки сочится защитой; во-вторых, потому что складированная в ней мура не интересна никому, кроме налоговых инспекторов, каковые, скорее всего, и так уже у владельца на содержании. - Эй, - вскинулся Бобби, - а нельзя ли пояснее... - По-моему, я растолковываю тебе яснее некуда, белый мальчик! Короче, он нашел такую базу, потом пробежался по своему списку хотдоггеров, честолюбивых панков из Барритауна, вильсонов, среди которых может найтись тупой настолько, чтобы при помощи впервые увиденной программы совершить набег на базу, в которую шутник вроде Дважды-в-День ткнул пальцем и сказал, что это, мол, легкая пожива. И кого же он выберет? Он выберет новичка, того, кто не знает, где он живет, того, у которого нет даже его номера. Он говорит ему: "Слушай, мужик, возьми это домой и заработай себе немножко денег. Если найдешь что-то стоящее, я это у тебя куплю!" - Бовуа округлил глаза, он больше не улыбался. - Ну что, похоже на кого-то из твоих знакомых, или, быть может, ты не якшаешься с неудачниками? - Ты хочешь сказать, он знал, что меня могут прикончить, если я вломлюсь в эту базу? - Нет, Бобби. Но он знал, что такая возможность существует, если пакет не сработает. Он, в сущности, просто хотел понаблюдать за твоей попыткой - ничего больше. Однако он не потрудился сделать это сам, просто поставил за себя пару ковбоев. А дальше все могло идти двумя различными путями. Вариант первый: ледоруб пробивает черный лед, ты попадаешь внутрь, находишь кучу цифр, которые представляются тебе пустышкой, выбираешься назад, возможно, даже не оставив следов. Ну, ты тогда пошел бы к Леону и сказал Дважды-в-День, что он ошибся с базой. А тот бы жутко извинялся, конечно - и ты получил бы новую цель и новый ледоруб, а он повез бы этот в Муравейник и сказал, что с ним все в порядке. А тем временем не спускал бы с тебя глаз, просто чтобы последить за твоим здоровьем. Чтобы убедиться, что никто не пришел искать ледоруб, который, как они могли прослышать, ты использовал. Могло случиться и иначе, так, как это едва не случилось: у ледоруба могла выявиться какая-нибудь странность, л! ед сжег бы тебя насмерть, и тогда одному из ковбоев пришлось бы вломиться в квартиру твоей мамочки и забрать софт прежде чем найдут твое тело. - Не знаю... Бовуа, это чертовски жест... - Задница моя жесткая. Жизнь жестока. Я хочу сказать, мы же говорим о бизнесе, не забыл? Бовуа рассматривал его с полной безмятежностью. Пластмассовая оправа сползла почти на кончик изящного носа. Он был светлее, чем Дважды-в-День или гигант в костюме - с кожей цвета слегка разбавленного кофе, и к черному мху коротко стриженных волос уходил высокий гладкий лоб. В балахоне из серой плащевки он выглядел худощавым, и Бобби не находил в нем ничего угрожающего. - Но нам надо выяснить, почему ты здесь, а ты здесь для того, чтобы выяснить, что произошло на самом деле. А это уже нечто другое. - Однако ты сказал, что он меня подставил, что Дважды-в-День подставил меня так, чтобы меня пришили? - Бобби все еще сидел в кресле-каталке "Материнского общества Святой Марии", хотя теперь ему казалось, что кресло ему больше не нужно. - И что он в глубокой жопе перед этими парнями, этими крутыми из Муравейника? - Теперь ты понял. - Так вот почему он ведет себя так, будто ему уже все по хрену, а меня - меня он ненавидит до самых потрохов, да? И он действительно перепуган? Бовуа кивнул. - И это все потому, - продолжал Бобби, понимая наконец, почему Дважды-в-День не в своей тарелке, почему он так испугался, - что на меня напали там, на Большой Площадке, и сволочи до-лики обули меня на деку! И на их софт, он ведь оставался у меня в деке! - Он подался вперед, возбужденный от того, что сложил все вместе. - А эти парни могут, скажем, убить его, если он не вернет дискету, так? - Должен тебе сказать, что ты слишком много смотрел кино, - сказал Бовуа, - хотя, в общем и целом, определенно так. - Хорошо. - Бобби откинулся на спинку кресла-каталки, закинув голые ноги на край стола. - Ну, Бовуа, кто же эти парни? Как ты их там назвал, унганы? Колдуны? Что, черт побери, это должно означать? - Видишь ли, Бобби, - сказал Бовуа, - я один из них, а тот большой мужик - ты можешь называть его Лукасом - второй. - Ты, наверное, видел такие раньше, - сказал Бовуа, когда человек по имени Лукас поставил на стол трехмерный проектор, перед этим методично расчистив для него место. - В школе, - покорно ответил Бобби. - Ты ходил в школу, парень? - огрызнулся Дважды-в-День. - Почему ты там, черт побери, не остался? Он прикуривал одну сигарету от другой с тех самых пор, как они с Лукасом вернулись, и, казалось, был в еще худшем настроении, чем прежде. - Заткнись, Дважды-в-День, - предложил Бовуа, - немного образования и тебе бы не повредило. - С их помощью нас учили, как отыскивать дорогу в матрице, как получать доступ ко всякому барахлу из печатных библиотек, все такое... - Тем лучше. - Лукас выпрямился, отряхивая несуществующую пыль с огромных розовых ладоней. - Ты когда-нибудь пользовался им, чтобы получать доступ к печатным книгам? Он снял черный, без единой морщинки, пиджак; на крахмальной рубашке под ним ярко выделялась пара изящных темно-бордовых подтяжек. Лукас ослабил узел строгого черного галстука. - Я не слишком-то хорошо читаю, - сказал Бобби, - Я хочу сказать, могу, но это работа. Ну да, я входил. Искал по-настоящему старые книги о матрице и о всем таком. - Так я и думал, - отозвался Лукас, подключая к консоли в основании проектора что-то вроде маленькой деки. - Счет Ноль. Прерывание на счет ноль. Старый программистский жаргон. - Он передал деку Бовуа, который стал вводить в нее команды. Внезапно в экранном объеме проектора начали возникать сложные геометрические фигуры, выравниваясь вдоль почти невидимых плоскостей трехмерной решетки. Бобби догадался, что Бовуа набрасывает в киберпространстве координаты Барритауна. - Будем считать, что синяя пирамидка - это ты, Бобби. Вот она. - В самом центре объема мягко запульсировала синяя пирамида. - Теперь мы покажем тебе, что увидели наблюдавшие за тобой ковбои Дважды-в-День. С этого момента ты видишь запись. Из пирамиды выросла синяя пунктирная линия и побежала по линии решетки. Бобби смотрел в экранный объем, видя себя, одинокого, в гостиной своей матери с "Оно-Сендаи" на коленях. Занавески задернуты, пальцы бегают по клавишам. - Пошел ледоруб, - прокомментировал Бовуа. Синий пунктир достиг стенки экрана. Бовуа нажал пару клавиш, и координаты изменились. Исходную декорацию сменил новый набор геометрических фигур. Бобби узнал нагромождение оранжевых кубов в центре решетки. - Вот оно, - сказал он. Из-за стенки экрана появилась синяя линия и потянулась к оранжевой базе. Вокруг кубов мерцали смутные плоскости оранжевого света, которые, когда линия подошла ближе, начали вдруг смещаться и пульсировать. - Сам видишь, что что-то здесь не так, - сказал Лукас. - Вон он, их лед, и он уже о тебе знает. Подмял тебя еще до того, как ты за него зацепился. Когда синий пунктир коснулся скользнувшей навстречу оранжевой плоскости, вокруг него тут же образовалась оранжевая трубка чуть большего диаметра. Трубка начала удаляться, двигаясь назад вдоль пунктира, пока не уперлась в стенку экрана... - А тем временем, - сказал Бовуа, - дома, в Барритауне... - Он снова пробежал пальцами по клавишам, и теперь в центре оказалась синяя пирамидка Бобби. На глазах у Бобби оранжевая трубка выросла из стенки экранного объема и по синему пунктиру вкрадчиво подобралась к пирамидке. - А вот с этого момента, ковбой, ты должен был начать умирать всерьез. Трубка коснулась пирамидки, оранжевые треугольники сомкнулись, как будто закрывая ее стеной. Бовуа остановил запись. - Когда няньки Дважды-в-День, - сказал Лукас, - жокеи, в общем-то, бывалые и закаленные, увидели то, что сейчас увидишь ты, друг мой, они решили, что в этой, так сказать, побелке в небесах виновата их дека. Как и у любых профи, у них была вторая дека, для подстраховки. Подключив ее к линии, они увидели то же самое. Именно тогда они решили позвонить своему работодателю, мистеру Дважды-в-День, который, как можно заключить из окружающего нас бардака, собирался устроить вечеринку... - Мужик, - сказал Дважды-в-День сдавленным от истерики голосом, - я же тебе говорил. У меня тут были клиенты, которых требовалось развлечь. Я заплатил своим мальчикам, чтобы они присмотрели за ледорубом, они и смотрели, а потом позвонили мне. Я позвонил вам. Ну что тебе, черт побери, от меня надо? - Нашу собственность, - мягко отозвался Бовуа. - А теперь смотри внимательно, - обратился он к Бобби, - такую штуку, кроме как аномальным феноменом, не назовешь, без дураков... Он снова ввел команду, запуская запись. На нижней плоскости экрана расцвели жидкие цветы, белые, как молоко. Подавшись вперед, Бобби увидел, что состоят они словно из тысяч мельчайших сфер или пузырьков. Цветы полностью подстроились к кубической решетке, срослись с ней, образовав асимметричную структуру с тяжелым верхом, нечто вроде многогранного гриба. Грани были белыми и совершенно пустыми. Фигура в экранном объеме была размером не больше ладони Бобби, но всякому вошедшему в матрицу она показалась бы непомерной. "Гриб" развернул пару "рожек"; "рожки" вытянулись, изогнулись, превратившись в пинцет, который метнулся, чтобы схватить пирамидку. Бобби увидел, как кончики щипцов беспрепятственно прошли сквозь посверкивающие оранжевые плоскости враждебного льда. - Она сказала: "Что ты делаешь?" - услышал Бобби собственный голос. - Потом она спросила меня, почему они это делают, делают это со мной, убивают меня... - Ага, - негромко произнес Бовуа, - вот теперь мы хоть как-то продвинулись. Бобби не знал, куда они идут, но был рад возможности выбраться из кресла. Бовуа пригнулся, чтобы не задеть косо висящую гро-лампу, которая покачивалась на двух отрезках крученой веревки; Бобби последовал за ним, едва не поскользнувшись в луже воды с зеленоватой пленкой. Чем дальше от кушетки-поляны Дважды-в-День, тем чище становился воздух. Стоял тепличный запах перегноя и растущей зелени. - Вот так это было, - задумчиво произнес Бовуа. - Дважды-в-День послал пару ребят на Ковина-Конкорс-Коуртс, но ты уже ушел. И деки тоже не было. - Ну, это не совсем его вина, - сказал Бобби, - то есть, я хочу сказать, что если бы я не рванул к Леону... а я и правда искал Дважды-в-День, даже подумывал о том, как бы мне попасть сюда, наверх - то он нашел бы меня, верно? Бовуа помедлил, чтобы полюбоваться роскошными листьями цветущей конопли, и, протянув худой коричневый палец, тронул бледный бесцветный цветок. - Верно, - отозвался он, - но бизнес есть бизнес. Ему надо было поставить кого-нибудь следить за твоей квартирой в течение всего набега, чтобы убедиться, что ни ты, ни софт не отправитесь ни на какую незапланированную прогулку. - Но послал же он Pea и Джекки к Леону, раз я их там видел. - Бобби запустил руку за ворот черной пижамы и почесал заклеенную рану, пересекавшую его грудь и живот. Тут он вспомнил о многоножке, которую Пай использовал как стягивающий рану пластырь, и быстро убрал руку. Шрам отчаянно зудел, превратился в сплошную линию зуда, но многоножки касаться не хотелось. - Нет, Джекки и Pea - наши. Джекки - мамбо, жрица, лошадь Данбалы. Бовуа продолжал свой путь, придерживаясь, как решил Бобби, какой-то известной ему тропинки в этом беспорядочном гидропонном лесу, хотя тропинка эта, похоже, петляла безо всякого смысла. Кусты покрупнее пустили корни в огромных грушевидных пластиковых мешках для мусора, наполненных темным гумусом. Мешки местами лопнули, и бледные корни искали себе пропитание в тенях между полосами гро-света, где общими усилиями времени и постепенного опадания листьев нарос тонкий слой компоста. На Бобби были черные нейлоновые тапки, которые подобрала для него Джекки, но в них уже набилась сырая земля. - Лошадь? - переспросил он, уклоняясь от чего-то шипастого, наводившего на мысль о вывернутой наизнанку пальме. - Данбала оседлывает ее. Данбала Ведо, змей. А в другое время она - лошадь Айды Ведо, его жены. Бобби решил не углубляться и сменил тему: - А как вышло, что у Дважды-в-День такая огромная хата? Зачем тут деревья и все такое? Насколько он понял, Джекки и Pea вкатили его в кресле от "Святой Марии" через какой-то дверной проем, но с тех пор он не видел ни одной стены. При этом он знал, что здание-улей покрывает энное число гектаров, так что вполне возможно, что обиталище Дважды-в-День и в самом деле было очень велико. Правда, представлялось маловероятным, чтобы толкач, пусть даже очень крутой, мог позволить себе столько пространства. Никто не может позволить себе столько места - да и кому захочется жить в вечно сыром гидропонном лесу? Последний дерм снашивался, и грудь и спину начинало жечь острой болью. - Фикусовые деревья, деревья мапоу... весь этот этаж Проекта - лье сан, святое место. - Тронув Бобби за плечо, Бовуа указал на перевитые двухцветные ленточки, свисающие с веток ближайшего дерева. - Все деревья здесь посвящены различным лоа. Вот это посвящено Огу, Огу Ферею, богу войны. Тут растет еще много всего: есть растения, необходимые докторам-травникам, а другие - просто для удовольствия. Но это место принадлежит не Дважды-в-День - оно принадлежит всей общине. - Ты хочешь сказать, весь Проект этим повязан? Тут все вудуисты и всякое такое... - Это было хуже самой страшной фантазии Марши. - Нет, друг мой, - рассмеялся Бовуа. - Наверху, ближе к крыше - мусульмане, затем здесь живут несколько - а может, и все десять тысяч праведных баптистов, они разбросаны по всему Проекту. Есть последователи Церкви сайентологии... Обычный сброд. И все же, - он ухмыльнулся, - мы - единственные с традицией улаживания дел... Но история этого этажа уходит довольно далеко в прошлое. Проектировщики - а строительство "ульев" велось, может, восемьдесят, а то и все сто лет назад - планировали сделать "ульи" как можно более автономными. Заставить их выращивать пищу. Заставить их обогреваться, генерировать электроэнергию и так далее. Взять конкретно этот Проект: если пробурить достаточно глубокую скважину, то увидишь, что он стоит над резервуаром геотермальных вод. Там и вправду очень жарко, но недостаточно, чтобы запустить мотор, так что никакого тока не будет. Поэтому на крыше установили сотню ротационных ветровых ловушек Даррье - их тут еще называют яйцеварками. Сделали себе ветряные м! ельницы, понимаешь? Правда, сегодня большую часть своих ватт Проект получает от Ядерной Комиссии, как и все прочие. Но эти геотермальные воды накачивают наверх, в теплообменник. Для питья вода слишком соленая, так что в обменнике она просто греет обычную воду из системы водоснабжения вашего Джерси. Впрочем, кое-кто полагает, что и эту воду тоже пить нельзя... Наконец они вышли к какой-то стене. Бобби оглянулся назад. В мелких озерцах на грязном бетонном полу отражались сучья и ветки карликовых деревьев. Голые бледные корни переплетались в импровизированных баках с гидропонной жидкостью. - Потом вода поступает в цистерны с креветками, их там выращивают в промышленных объемах. В теплой воде креветки растут действительно быстро. Потом по трубам в бетоне воду качают сюда наверх, чтобы обогревать этот этаж. Вот для чего на самом деле этот уровень - чтобы выращивать гидропонный амарант, салат и тому подобное. Дальше вода снова уходит вниз, в резервуары с сомами, а дерьмо креветок доедают сине-зеленые водоросли. Сомы питаются водорослями - и все идет по новой. Или, во всяком случае, так было задумано. Готов поспорить, никому из проектировщиков и в голову не могло прийти, что кто-то решит забраться на крышу и скинуть роторы Даррье, чтобы освободить место для мусульман. И многие другие перемены они тоже не предусмотрели. Нынешние жители основательно переоборудовали "улей". Но на Проектах еще можно достать чертовски хороших креветок... Да и сома тоже... Они достигли стены. Стена, целиком стеклянная, была сплошь усеяна бусинами сконденсировавшейся влаги. За стеклом, в нескольких сантиметрах, виднелась вторая стена - что-то вроде ржавого стального листа. Выудив откуда-то из блестящего балахона ключ, Бовуа вставил его в отверстие в голой стальной раме, разделявшей две створки окна. Неподалеку со стоном ожил мотор; широкий стальной ставень сложился, рывками уходя наверх, чтобы открыть панораму, которую так часто воображал себе Бобби. Они были, наверное, почти у самой крыши, высоко-высоко на Проекте, потому что Большая Площадка казалась пятном, которое он мог бы накрыть ладонями. Кондо Барритауна выглядели отсюда как простирающийся до горизонта серо-белый заплесневелый ковер. Уже стемнело, и за последней волной кондо Бобби смог различить далекое розовое свечение. - Там ведь Муравейник, правда? Этот розовый свет? - Верно, но чем ближе к нему, тем он непригляднее. Тебе хотелось бы поехать туда, Бобби? Счет Ноль готов завоевать Муравейник? - Господи, да... - Бобби прижал ладони к запотевшему стеклу. - Ты и понятия не имеешь... Действие дерма закончилось, и грудь и спину начало жечь огнем. 14.НОЧНОЙ ПОЛЕТ С наступлением ночи Тернер вновь ощутил в себе грань. Казалось, слишком много времени прошло с тех пор, когда он в последний раз испытывал подобное ощущение. Но теперь он чувствовал себя так, словно грань никогда не оставляла его. Он будто стал сверхчеловеческой ячейкой в синхроцепи - ощущение, которое стимуляторы могут лишь имитировать. Такое возможно лишь на полигоне, когда все готово для извлечения по-настоящему крупной дичи и когда ты один в ответе за все - да и то лишь в самые последние часы перед рывком. Но сколько времени с тех пор утекло!