оворилось в письме, которое мы получили от твоего отца, понимаешь? С Салли пожалуйста, но ее сейчас нет. Не буду утверждать, что на улице тебе обязательно кто-нибудь станет докучать, но к чему рисковать? С другой стороны, я сам был бы рад, просто счастлив пойти с тобой погулять, но я здесь на посту на тот случай, если Суэйну кто-нибудь позвонит. Так что я не могу. Просто стыд и срам, правда, правда. Он выглядел настолько искренне расстроенным, что девочка решила смягчиться. Поджарить тебе еще гренок? спросил он, жестом указывая на ее тарелку. Нет, спасибо. Кумико положила салфетку на стол и добавила: Было очень вкусно. В следующий раз тебе следует попробовать масла, сказал он. После войны его было не достать. С Германии нанесло радиоактивный дождь, и коровы уже стали не те, что раньше. Суэйн сейчас здесь, Петал? Нет. Я никогда его не вижу. Приходит, уходит. Дела. Все возвращается на круги своя. Очень скоро у нас отбоя не будет от посетителей, и Суэйн снова станет устраивать аудиенции. Какие посетители, Петал? Деловые люди, можно сказать и так. Куромаку, пробормотала девочка. Прости? Ничего. Остаток вечера она провела в одиночестве в бильярдной. Свернулась калачиком в глубоком ко-ясаном кресле и смотрела, как сад прячется в снег h солнечные часы, теряя очертания, превращаются в белую таинственную колонну. Она представила себе, что там, в снегопаде, ее мать, одна в саду, закутанная в темные меха. Принцесса-балерина, утопившаяся в ночных водах Сумиды. Озябнув, девочка встала, обошла бильярдный стол и присела у мраморного камина, где газовое пламя тихонько шипело над вечными углями, которые никак не могло поглотить. ГЛАВА 15. СЕРЕБРЯНЫЕ ТРОПЫ Была у нее подруга в Кливленде, Ланетта, которая много чему ее научила: как быстро выбраться из машины, если клиент пытается запереть за тобой дверь, как вести себя, когда идешь покупать дозу. Ланетта была чуть старше и торчала в основном на магике: как она говорила чтобы сбить депрессняк; если его не было, она вкачивала что под руку подвернется от аналогов эндорфина до старого доброго опиума из Теннесси. Иначе, говорила подруга, так и будешь сидеть по двадцать часов перед видиком, смотреть всякую дрянь. Когда магик добавляет бодрости к теплой неуязвимости хорошего кайфа, утверждала она, вот это действительно нечто. Но Мона заметила, что те, кто всерьез уходит в кайф, большую часть времени корчатся по углам блюют, и еще она никак не могла взять в толк, как кому- то может захотеться смотреть видик, если с тем же успехом можно подключиться к стиму. (А Ланетта говорила, что симстим это еще большая дрянь. ) Мона подумала о Ланетте потому, что порой та давала ей дельные советы: например, как вывернуть неудачную ночь наизнанку. Сегодня, думала она, Ланетта посоветовала бы поискать бар и какую-нибудь компанию. У Моны еще оставались деньги после Флориды, так что дело за малым отыскать место, где примут наличные. Попала с первой попытки. Добрый знак. Вниз по узкому пролету бетонных ступенек, чтобы окунуться в дымный гул голосов и знакомый приглушенный ритм Белых алмазов Шабу. Да уж, тусовка не для пиджаков, но и не такой бар, какие коты в Кливленде называли свой клуб. Она совсем не заинтересована сейчас в том, чтобы пить в их клубе. Во всяком случае, не сегодня. Она только входила, как вдруг кто-то поднялся от стойки, собираясь на выход, так что Мона тут же проскользнула вперед и захватила его табурет, даже пластик остыть не успел еще один добрый знак. Бармен поджал губы, потом кивнул, когда Мона показала ему банкноту. Так что она сказала: Плесни мне бурбона и пива вдогонку, это всегда заказывал Эдди, если платил за выпивку сам. Если платил кто-то другой, он заказывал разные болтушки, которые бармен не знал, как готовить, а потом немало времени тратил на объяснения, как именно это делается. И, выпив коктейль, принимался жаловаться на то, какая же это дрянь по сравнению с тем, что смешивают в Сингапуре или Лос-Анджелесе, или в каком другом месте, где Мона-то знала он никогда не бывал. Бурбон здесь был странноватый, с непонятной кислинкой, но в общем-то неплохой если его проглотить. Она сообщила об этом бармену, а тот в свою очередь спросил у нее, где она обычно пьет бурбон. Она сказала, что в Кливленде, и он кивнул. У них там это этил плюс какое-то дерьмо, которое должно давать вкус бурбона, сказал он. Когда бармен отсчитывал сдачу, Мона решила, что этот их бурбон в Муравейнике дороговатое удовольствие. Однако дело он свое делал трясучку снимал, так что она проглотила остатки и принялась за пиво. Ланетта любила бары, но сама никогда не пила только коку или что- нибудь легкое. Мона навсегда запомнила тот день, когда она приняла два кристалла подряд двойной удар, как сказала Ланетта и услышала голос в собственной черепушке. Голос звучал так ясно, будто кто-то в комнате говорил: Это происходит так быстро, что остается на месте. И Ланетта, которая часом раньше распустила спичечную головку мемфисской черноты в чашке китайского чая, тоже дохнула магика, и они пошли гулять. Бродили вдвоем по дождливым улицам в совершенной гармонии, когда нет нужды о чем- либо говорить (так это казалось Моне). Тот голос был прав: ни шума по пустякам, ни спешки, никаких психов с перекошенными лицами просто такое nysyemhe, будто что-то может быть, сама Мона расширяется из тихого неподвижного центра. И они нашли парк, где ровные плоские газоны усеивали серебристые лужи, и они с Ланеттой исходили там все дорожки. У Моны было даже название для этого воспоминания: Серебряные тропы. А какое-то время спустя Ланетта просто исчезла, никто ее больше не видел. Одни говорили, что она отправилась в Калифорнию, другие трепались про Японию, а третьи что она откинулась от передозняка. Эдди это называл нырнуть всухую, но вот уж об этом Моне думать совершенно не хотелось. А потому она выпрямилась, оглянулась по сторонам и да, это классное место, достаточно маленькое, чтобы выглядеть переполненным, но иногда это и хорошо. Здесь были те, кого Эдди называл богемой. Люди с деньгами, но оде вающиеся так, будто их не имеют, если не считать того, что одежда на них отлично сидит и с первого взгляда ясно, что куплена-то она новой. За баром стоял телевизор над всей этой батареей бутылок, и тут Мона увидела в нем Энджи. Та что-то говорила, глядя прямо в камеру, но бармен, очевидно, выкрутил звук, так что за гулом голосов было не разобрать, что она там говорит. Потом съемка пошла сверху, камера уставилась вниз на цепочку домов, примостившихся на самом краю пляжа, и тут вернулась Энджи. Она смеялась, встряхивала гривой волос, дарила камере свою знаменитую полупечальную улыбку. Эй, окликнула Мона бармена, вон там Энджи. Кто? Энджи, повторила Мона, указывая на экран. Ага, протянул тот, она торчала на какой-то модельной дряни, но решила соскочить, поэтому поехала в Южную Америку или еще куда-то заплатить пару лимонов, чтобы ее почистили. Да не может она торчать! Бармен равнодушно поглядел на нее: Тем не менее. Но как она могла даже начать? Я хочу сказать, она ведь Энджи, так? Как сказать... Но поглядите на нее, запротестовала Мона, она так хорошо выглядит... Но Энджи уже исчезла, ее сменил чернокожий теннисист. Так ты думала, это она? Это говорящая голова. Голова? Что-то вроде куклы, сказал голос позади нее. Мона резко обернулась, чтобы увидеть встрепанные песочные вихры и ленивую белозубую усмешку. Кукла, человек поднял руку со сложенной фигой, как в мультике, понимаешь? Она услышала, как бармен кинул на стойку сдачу и перешел к следующему клиенту. Белая усмешка стала шире. Так что ей нет нужды записывать весь материал самой, верно? Мона улыбнулась в ответ. Симпатичный, умные глаза и заговорщицкое привет вспыхнули для нее именно тем сигналом, который ей и хотелось прочесть. Не клиент, не пиджак. Легкий малый, как раз такой, какой мог бы ей сегодня понравиться и что-то бесшабашно веселое в рисунке губ, такое странное в сочетании с умными, насмешливыми глазами. Майкл. А? Мое имя Майкл. О, Мона. Меня зовут Мона. Откуда ты, Мона? Из Флориды. И разве не сказала бы ей Ланетта, что за такого надо хвататься не глядя? Эдди терпеть не мог богему: они не покупали того, что он продавал. А Майкла он возненавидел бы еще больше, раз у того была работа и мансарда в нормальном доме. Во всяком случае, Майкл сказал, что это мансарда или чердак. Впрочем, когда они добрались туда, помещение оказалось гораздо меньше, чем, по мнению Моны, полагается быть чердаку. Само здание было старым бывшая фабрика или что-то вроде того. Часть стен из песчаника, а потолки деревянные, с массивными балками. Но все это было нарезано на клетушки: комната немногим больше ее номера в отеле, со спальной нишей в одном конце и кухней и ванной в другом. Однако этаж был верхним, так что потолок оказался по большей части застекленной крышей может, это и dek`kn клетушку мансардой? Под окном в крыше, затеняя свет, горизонтально висел лист красной бумаги. По углам он был проткнут крюками на веревках прямо-таки огромный воздушный змей. В комнате царил ужасный беспорядок, но разбросанные кругом вещи все были новыми: несколько белых проволочных кре сел с каркасом, обмотанным прозрачными пластиковыми трубками, стеллажи с развлекательными модулями, рабочая станция и серебристая кожаная кушетка. Они начали на кушетке, но к кушетке все время липла спина, так что они перебрались в альков на кровать. И только тут она увидела на стене белые полки, а на них записывающее оборудование, стим-модули. Но магик снова взял вверх, а потом, если уж она на это решилась, то почему бы и не пойти до конца? Майкл надел на нее устройство с сенсорными датчиками такой черный резиновый ошейник, из которого торчат внутрь тупые штыри-пальцы с дерматродами, прижимающиеся к основанию черепа. Никаких проводов. Кучу денег стоит, это любому известно. Надевая на себя троды и проверяя приборы на стенах, Майкл рассказывал о своей работе, о том, как работает на одну контору в Мемфисе, которая выдумывает для компаний новые имена. Прямо сейчас он старается сочинить название для компании, которая зовется Китайские Катоды. Им это позарез нужно, сказал он и рассмеялся, но потом добавил, что все не так просто. Потому что на свете и без этих китайцев слишком много всяких компаний и все удачные названия уже разобраны. У него есть компьютер, который знает названия всех компаний в мире, и еще один, который составляет слова, чтобы потом использовать их в качестве имен, и еще один, который проверяет, не значит ли придуманное слово тупица или еще что-нибудь в этом роде на каком-нибудь турецком или шведском. Но контора, на которую он работает, продает не просто имена, они там продают то, что называется имидж, так что ему приходится взаимодействовать с командой других людей только так можно быть уверенным, что его идея впишется в общий пакет. Потом он пристроился рядом с ней в постели, и не так уж это все было здорово. Веселье куда-то испарилось, с тем же успехом это мог бы быть какой-нибудь клиент она лежала, думая даже не о Майкле, а о том, что он сейчас все записывает. Проиграет потом ее, Мону, когда ему захочется. И вообще, сколько у него уже было таких, как она? Вот так она рядом с ним и лежала после всего, слушая, как он посапывает во сне, пока магик не стал закручивать плотные маленькие круги на дне черепа, раз за разом выщелкивая на экран век одну и ту же последовательность бессвязных картинок: пластиковый пакет, в котором она хранила свои вещи во Флориде, верх пакета завязан проволокой, чтобы не впустить внутрь жуков; старик сидит у фанерного стола, чистит мясницким ножом картофелину, нож сточен до огрызка размером с ее большой палец; кливлендская забегаловка, где подавали криль, павильон построен в форме свернувшейся креветки, а выгнутая спина из металлических листов и разрисованного розовым и оранжевым прозрачного пластика служит крышей; проповедник, которого она видела, когда шла за новой одеждой, он и его бледный, расплывчатый Иисус. Всякий раз, когда наступал черед проповедника, Иисус все собирался что-то сказать, но так и не заговорил. Черт, теперь это кино никак не остановишь, разве что встать и попытаться занять мысли чем-то еще. Ладно, выбралась из постели, постояла в сером свете от окна в крыше, глядя на Майкла. Вознесение. Вознесение грядет. Что поделаешь... вышла в комнату и натянула платье замерзла. Мона присела на серебристую кушетку. Красное затемнение превращало серый свет из окна в розовый это снаружи начинало светать. Интересно, сколько может стоить такая квартира? Теперь, не видя его, Мона с трудом вспоминала: а как вообще выглядит Майкл? Ну, подумалось ей, ему-то не составит труда меня запомнить. Но одна только мысль о стиме оставила у нее привкус чего-то такого... как будто ее ударили или обидели, а может, просто попользовались. Она почти жалела, что не осталась в отеле постимить Энджи. Серо-розовый свет заполнял комнату, ложился пятнами, цепенел, застывал в углах. Что-то в нем напомнило о Ланетте и о разговорах о передозняке. Иногда от передозняка кончаются в чужих квартирах, и потом проще всего выбросить тело из окна, так чтобы копы не сообразили, откуда именно оно выпало. Но она ведь не собиралась об этом думать... Мона встала, порылась в unkndhk|mhje и в шкафах в кухне. В морозилке лежал мешок кофейных зерен, но на магике от кофе начинает трясти. Еще там было полно маленьких целлофановых пакетиков с японскими этикетками, что-то замороженное или обезвоженное. Она нашла пакетики чая и сорвала печать с одной из бутылок воды в холодильнике. Налила немного воды в кастрюльку. С плитой пришлось повозиться, прежде чем удалось ее зажечь. Электроконфорки оказались белыми кругами на черном фоне плиты. Ставишь кастрюлю в центр круга и касаешься красной точки, нарисованной рядом. Когда вода закипела, она бросила в кастрюлю пакетик чая и сняла ее с конфорки. Наклонившись над кастрюлькой, Мона вдохнула пар с запахом трав. Она никогда не забывала, как выглядит Эдди, когда его не было рядом с ней. Пусть это случалось не очень часто, но когда он был рядом, она чувст вовала себя уверенней. Должно же быть подле тебя какое-то лицо, которое не меняется. Но, пожалуй, и об Эдди думать сейчас не такая уж хорошая идея. Скоро, очень скоро наступит отходняк, а до тех пор надо еще найти способ вернуться в отель. Внезапно ей пришло в голову, что все это так сложно: слишком многое надо сделать, просчитать варианты а это и есть отходняк, когда начинаешь волноваться, как бы слепить обратно дневную сторону суток. Едва ли Прайор позволит Эдди ее ударить, думала Мона, хотя бы потому, что хочет что-то сотворить из ее внешности. Мона обернулась, чтобы достать чашку. Прайор был одет в черное пальто. Она услышала, как из ее горла сам по себе вырвался странный звук. При отходняке ей и раньше случалось видеть всякую всячину. Если смотреть в упор, видения исчезали. Она попыталась вглядеться в Прайора, но это не сработало. Он просто стоял у двери с каким-то пластмассовым пистолетом в руке, не целился в нее, просто держал пушку в руках. На нем были перчатки, точно такие, как те, какие Джеральд надевал для осмотра. С виду он был не слишком чтоб зол, но ради разнообразия не улыбался. Довольно долго он вообще не произносил ни слова, и Мона тоже молчала. Кто здесь? Он сказал это так, будто спрашивал мимоходом на вечеринке, как дела. Майкл. Где? Она кивком показала на альков. Надень туфли. Она вышла из кухни, стараясь держаться подальше от него, по дороге автоматически нагнулась, подобрала с ковра белье. Туфли нашлись за кушеткой. Прайор беззвучно шагнул за ней в комнату, стал смотреть, как она надевает туфли. В руке у него по-прежнему был пистолет. Сняв свободной рукой со спинки кушетки кожаную куртку Майкла, он бросил ее Моне. Надень, спокойно сказал он. Она просунула руки в рукава, в одном из карманов скомкала белье. Он подобрал рваный белый дождевик и, свернув в ком, убрал в карман своего пальто. Храпел Майкл. Возможно, он вскоре проснется и проиграет запись по новой. С его снаряжением ему и в самом деле никто здесь больше не нужен. В коридоре Мона равнодушно смотрела, как Прайор с помощью серой коробочки запирает дверь. Пушка исчезла, но она не видела, как он ее убирал. Из коробочки торчал кусок гибкого красного шнура с непримечательным магнитным ключом на конце. На улице было холодно. Он заставил ее пройти пешком квартал, потом открыл дверь маленькой белой трехколесной машины. Она села внутрь. Заняв место водителя, Прайор стянул перчатки. Завел машину. Мона увидела облачко выхлопа, отраженное в зеркальных стеклах башни бизнес-центра. Он подумает, что я ее украла, пробормотала она, теребя лацкан куртки. Тут магик сдал последнюю свою карту: по синапсам рванул рваный каскад нейронов... Кливленд под дождем и покой в душе, какой она испытала лишь однажды тогда, на тропинках. Серебро. ГЛАВА 16. НИТЬ НАКАЛИВАНИЯ В СЛОЕ НАГАРА Я твоя идеальная аудитория, Ганс, подумала она, когда запись пошла по второму кругу. Где тебе найти более внимательного зрителя? Ты ведь уловил их сущность, Ганс. Можешь мне поверить, я это знаю, потому что мне снятся ее воспоминания. Я вижу, насколько близко ты подошел. Да, ты уловил сущность этих людей. Путешествие вовне, строительство стен, долгая спираль, закручивающаяся внутрь. Они помешались на стенах, не так ли? Лабиринт крови, лабиринт семьи. Грибница посреди пустоты... Они как будто говорят: Мы это то, что внутри, снаружи другое. Здесь мы пребудем вечно. А тьма таилась там с самого начала... Ты раз за разом находил ее в глазах Мари-Франс, вновь и вновь пригвождал медленным наплывом камеры на затененные глазницы черепа. Очень рано она запретила снимать себя на пленку. Ты подровнял, увеличил ее изображение, провернул его через плоскости света, плоскости тени, сгенерировал модели, расчертил ее череп решеткой неона. Ты использовал особые программы, чтобы состарить ее визуальный образ согласно статистическим моделям, затем анимационные программы, чтобы оживить свою зрелую Мари-Франс. Ты раздробил ее изображение, низвел его до бесчисленного, но конечного числа точек, перемешал, давая выйти на свет новым формам, выбрал те, которые, похоже, что-то говорили тебе... А потом ты взялся за остальных, за Эшпула и дочь, чье лицо обрамляет твой фильм, его первый и последний кадр. Повторный просмотр придал основательность их истории, позволил Энджи нанизать отрывочные видеозарисовки Беккера на единую временную линию. Точкой отсчета стала свадьба Тессье и Эшпула, союз, наделавший в свое время немало шума, особенно в средствах массовой информации финансовых кругов. Оба были наследниками своих отнюдь не скромных империй: Мари-Франс громадного состояния семьи Тессье, основанного на девяти базовых патентах в области прикладной биохимии, а Эшпул мощной инженерной фирмы со штаб-квартирой в Мельбурне, фирмы, которая носила имя его отца. Журналистам этот брак представлялся слиянием, хотя возникшую в результате корпоративную единицу финансовый мир рассматривал как невыгодную этакая химера с двумя головами, смотрящими в разные стороны. Однако вскоре стало заметно, как на фотографиях тех лет из взгляда Эшпула исчезли пресыщенность и скука, а их место заняла абсолютная решимость. Эффект вышел нелестным или скорее даже пугающим: красивое жесткое лицо становилось все жестче, все безжалостней в своей все поглощающей целеустремленности. Через год после женитьбы на Мари-Франс Тессье Эшпул избавился от девяноста процентов акций своей фирмы, вложив освободившийся капитал в орбитальную собственность и установки по запуску шаттлов. Плод живого союза, двоих детей брата и сестру вынашивали тем временем суррогатные матери на вилле Мари-Франс в Биаррице. Тессье-Эшпулы взошли на орбитальный архипелаг и здесь обнаружили, что плоскость эклиптики размечена лишь очень редко разбросанными военными базами и первыми автоматизированными фабриками картелей. И тогда они начали строительство. Первоначально их объединенные капиталы были не больше, чем затраты Оно-Сендаи на изготовление одного-единственного процессорного блока в условиях орбитальной станции, но Мари-Франс, проявив неожиданное предпринимательское чутье и сноровку, создала приносящую колоссальный доход гавань данных для обслуживания потребностей не столь респектабельных секторов международного банковского сообщества. А это, в свою очередь, породило связи с самими банками и их клиентами. Эшпул занимал направо и налево, и стена лунного бетона, которой предстояло стать Фрисайдом, росла и закруглялась, смыкаясь вокруг своих создателей. Когда разразилась война, Тессье-Эшпулы уже скрылись за этой стеной. Они видели, как вспыхнули и погибли Бонн и Белград. Строительство веретена продолжалось в те три недели войны лишь с незначительными перебоями, хотя в последовавшие за ними десятилетия оцепенения и хаоса эта задача стала гораздо сложнее. Но дети, Джейн и Жан, теперь уже были с ними. Вилла в Биаррице была продана, чтобы оплатить создание криогенной установки для их нового дома, виллы Блуждающий огонек. Первыми жильцами криогенной утробы стали десять o`p клонированных эмбрионов: 2-Джейн и 2-Жан, 3-Джейн и 3-Жан... Существовало множество законов, запрещавших или как-то иначе регулиро вавших искусственное репродуцирование индивидуального генетического материала, но было и столько же лазеек в хитросплетениях юрисдикции... Энджи остановила запись и попросила дом вернуться к предыдущему эпизоду. Снова кадры с изображением криогенного устройства, этой утробы Тессье- Эшпулов, созданной швейцарскими инженерами. Она знала, что предположение Беккера о сходстве верно: эти круглые двери из окаймленного хромом черного стекла были центральными образами в воспоминаниях незнакомки, убедитель ными и тотемными. Одно изображение сменяло другое. Теперь речь шла о создании сооружений на внутренней поверхности веретена в условиях невесомости. Продвигалось строительство осветительной системы Ладо-Ачесона, преобразующей солнечную энергию, наращивалась атмосфера, создавалась ротационная за счет вращения гравитация... Тут Беккер столкнулся с непреодолимым, на первый взгляд, препятствием: он обнаружил, что на него свалилось сказочное богатство в виде многих-многих часов блестяще-глянцевой документации. Он ответил на этот вызов яростным, рваным монтажом, напрочь выстригая поверхностный лиризм исходного материала; на экране остались лишь от дельные напряженные лица измученных рабочих среди неистового улья механизмов. Фрисайд зеленел и расцветал в ускоренном порхании записанных на пленку восходов и искусственных закатов. Роскошная, запечатанная в бетон и пластик земля, усеянная драгоценными камнями бирюзовых озер. Тессье и Эшпул выбирались из Блуждающего огонька, своего тайного дома на кончике веретена, лишь на официальные церемонии. С примечательной отстраненностью обозревали властители ими же созданную страну. Тут Беккер резко сбросил темп и снова принялся за свой одержимый анализ. Вот это последний раз, когда Мари-Франс взглянула в объектив. Беккер исследует черты ее лица в мучительной, растянутой фуге, крупные планы медленно перетекают один в другой в изысканном контрапункте к пульсирующим волнам аудиореверса, прорывающимся на звуковой дорожке сквозь дрейфующие наслоения статических шумов. Энджи вновь попросила паузу, поднялась с кровати и подошла к окну. Она испытывала странный подъем, пришло неожиданное ощущение силы и внутренней гармонии. Что-то подобное произошло с ней семь лет назад в Нью-Джерси, когда она узнала, что и другим известны те, кто приходил к ней в снах, что они зовут их лоа, Божественными Наездниками, дают им имена, и призывают их, и торгуются с ними о милостях. И даже тогда не обходилось без путаницы и недоразумений. Бобби, например, утверждал, что Линглессу, оседлавший Бовуа в оумфоре, и Линглессу из матрицы это различные, не связанные между собой сущности. Если, конечно, первого из них вообще можно считать сущностью. Они проделывают это уже более десяти тысяч лет, танцуют, сходят с ума, говорил он, твари же из киберпространства духи, призраки, не важно, что они такое, обитают там лишь последние лет семь-восемь, не более. Бобби верил старым ковбоям. Тем, кому он покупал выпивку в Джентльмене- Неудачнике всякий раз, когда карьера Энджи приводила их в Муравейник. Старики считали, что лоа появились не так давно, они вроде как новоприбывшие. Старые ковбои жили прошлым, когда решительность и талант были единственными решающими факторами в карьере компьютерного виртуоза. Впрочем, Бовуа возразил бы на это, что для того, чтобы иметь дело с лоа, решительности и таланта требуется не меньше. Но они же приходят ко мне, возражала она. И мне не нужна дека. Это то, что у тебя в голове. То, что сделал твой отец... Бобби рассказал ей, что старые ковбои сошлись на том, что однажды настал такой день, когда все изменилось, хотя существовали разногласия отно сительно того, как и когда. Когда Все Изменилось так они называли это событие или этот день, и однажды Бобби заставил Энджи загримироваться и привел ее в Неудачник, чтобы она сама послушала стариков. Вокруг бара суетились агенты из службы безопасности Сенснета, которых даже на порог не пустили. То, что охрана осталась за дверью, произвело на нее тогда большее впечатление, нежели разговоры стариков. Джентльмен-Неудачник стал баром ковбоев еще во bpelem` войны, которая ознаменовала рождение новой технологии. Тогда в Муравейнике не было другого места, где криминальные элементы были бы представлены в таком изобилии, хотя, когда Энджи появилась здесь, это изобилие наводило скорее на мысль, что завсегдатаи бара в большинстве своем давно ушли на покой. В Неудачнике уже не толклись крутые ребята из молодых, но некоторые из них приходили сюда послушать. И вот теперь, в спальне дома в Малибу, Энджи вспомнила эти истории о том, Когда Все Изменилось, понимая, что какая-то часть ее сознания мучительно пытается найти место стариковским байкам и воспоминаниям в коллаже из обрывков ее собственной жизни и истории семейства Тессье- Эшпулов. 3-Джейн была нитью накаливания, Тессье-Эшпулы слоем нагара. Дата ее рождения была официально зарегистрирована тем же днем, что и рождение девятнадцати ее клонированных братьев и сестер-близнецов. Расследование Беккера стало еще более нервозным, когда 3-Джейн была выношена в чреве очередной суррогатной матери и вышла на свет посредством кесарева сечения в хирургическом отсеке Блуждающего огонька. Критики соглашались: 3-Джейн явилась для Беккера чем-то вроде спускового крючка. С рождением 3-Джейн фокус документального фильма незаметно сместился, являя новое усиление напряженности, прогрессию одержимости как бы некое чувство греха, что отмечал не один критик. 3-Джейн стала центром внимания, капризной жилкой золота в гранитном массиве семьи. Нет, подумала Энджи, серебра, тусклого и сумасбродного. Изучая снимок 3-Джейн и двух ее сестер, сделанный китайским туристом у озера возле какого-то отеля во Фрисайде, Беккер неиз менно возвращается к глазам 3-Джейн, рассматривает выемку ключицы, хрупкие запястья. Физически сестры совершенно идентичны, и все же нечто выделяет 3- Джейн. И попытка Беккера докопаться до природы этой особенности превращается в основной посыл всего фильма. По мере того как расширяется архипелаг, Фрисайд процветает. Банковский узел, публичный дом, гавань данных, нейтральная территория для воюющих корпораций веретено начинает играть все более сложную роль в истории высокой орбиты; тем временем владельцы Тессье-Эшпул СА скрываются еще за одну стену, на этот раз дочерних корпораций. Имя Мари-Франс ненадолго всплывает в связи с разбирательством в женевском патентном суде по поводу определенных достижений в области создания искусственного интеллекта. Впервые и только на короткое время достоянием общественности становится информация о массированных вложениях Тессье-Эшпулов в исследования в этом направлении. И вновь семейство проявляет свою своеобразную способность исчезать из виду, вступая в еще один период забвения, тот, что окончится лишь со смертью Мари-Франс. Постоянно будут ходить слухи об убийстве, но любая попытка расследования натолкнется на богатство и изолированность клана, на сложное переплетение их финансовых и политических связей. Вторично просматривая фильм Беккера, Эн-джи уже знала личность убийцы Мари-Франс Тессье. На рассвете, не зажигая на кухне свет, она приготовила себе кофе и села смотреть на бледную линию прибоя. Континьюити. Здравствуй, Энджи. Ты знаешь, как связаться с Гансом Беккером? У меня есть номер телефона его агента в Париже. Беккер что-нибудь снял после Антарктики? Насколько мне известно, ничего. А как давно это было? Пять лет назад. Спасибо. Пожалуйста, Энджи. До свидания. До свидания, Энджи. Уж не считал ли Ганс Беккер, что 3-Джейн повинна в смерти Эшпула? Казалось, он каким-то окольным путем внушал эту мысль. Континьюити. Здравствуй, Энджи. Фольклор компьютерных жокеев, Континьюити. Что ты об этом знаешь? Интересно, что подумает Свифт, спросила она себя. Что бы тебе хотелось знать, Энджи? Когда Все Изменилось... Архетип мифа встречается обычно в одной из двух версий. Одна версия предполагает, что матрица киберпространства населена или, скорее, посещаема некими существами, чьи характеристики соответствуют первичному архетипу скрытого народа. Другая основана на предположении о вездесущности, всесильности и непостижимости самой матрицы. То есть, что матрица есть Бог? Можно сказать и так, хотя в рамках архетипа точнее было бы говорить о том, что у матрицы есть Бог, поскольку вездесущность и всесильность этого существа ограничивается матрицей. Если у него есть ограничения, он не всесилен. Вот именно. Обрати внимание на то, что архетип не наделяет его бессмертием, что обычно присуще религиозным системам, основанным на вере в высшее существо, по крайней мере, в рамках именно вашей культуры. Киберпространство существует если, конечно, можно употребить слово существует лишь благодаря деятельности людей. Как ты. Да. Энджи вернулась в гостиную, где в сером рассветном свете очертания кресел эпохи Людовика XVI стали чем-то похожи на скелеты: их изогнутые ножки напоминали позолоченные кости. Если бы подобное существо имелось в действительности, спросила она, ты был бы его частью, так? Да. И ты знал бы об этом? Не обязательно. Ты знаешь? Нет. Ты исключаешь такую возможность? Нет. Тебе не кажется, что это довольно странный разговор, Континьюити? Ее щеки были мокрыми от слез, хотя она и не заметила, когда они начали течь. Нет. Как вписываются истории о... Она помедлила, едва не сказав слово лоа. О существах в матрице... как они уживаются с представлением об этом сверхсуществе? Никак. И то и другое лишь версии события, известного как Когда Все Изменилось. И та и другая версии очень недавнего происхождения. Точнее? Приблизительно пятнадцать лет. ГЛАВА 17. СВАЛИВАЕМ! Девочка проснулась, почувствовав, что рот ей зажимает холодная ладонь Салли. Другая рука жестом призывала к молчанию. Горели мелкие лампочки, встроенные в зеркало с золотыми искорками. Одна из ее сумок была открыта и стояла в ногах гигантской кровати, рядом с ней аккуратная стопка одежды. Салли прикоснулась указательным пальцем к плотно сжатым губам, потом жестом указала на одежду и чемодан. Кумико выскользнула из-под пухового одеяла и, спасаясь от холода, натянула свитер. Снова взглянув на Салли, она заколебалась, не заговорить ли ей вслух. Что бы это ни было, подумала она, достаточно одного слова, чтобы появился Петал. Салли была одета так же, как в последний раз, когда Кумико ее видела: дубленка с барашковым воротником, под подбородком завязан клетчатый шарф. Она повторила жест: собирай вещи. Быстро одевшись, Кумико начала складывать вещи в саквояж. Салли беспокойно, но и бесшумно ходила по комнате, открывала и закрывала ящик за ящиком. Отыскав паспорт Кумико, черную пластиковую табличку на нейлоновом xmspje с рельефной золотой хризантемой, она повесила ее на шею девочке. Потом скрылась в фанерной каморке, чтобы появиться с замшевым несессером в руках с туалетными принадлежностями Кумико. Когда Кумико застегивала саквояж, зазвонил золоченый антикварный телефон. Салли проигнорировала звонок, взяла с постели чемодан, открыла дверь и, схватив Кумико за руку, потянула ее в темный холл. Отпустив ее руку, Салли прикрыла за ними дверь, заглушив телефон и оставив их в полной темноте. Кумико позволила провести себя к лифту его она узнала по запаху масла и полироля, позвякиванию металлической решетчатой двери. Лифт пошел вниз. В ярко освещенной прихожей их ждал Петая, закутанный в необъятных размеров выцветший шерстяной халат. На Петале были все те же рваные шлепанцы, выглядывающие из-под халата ноги казались неестественно белыми. В руках у него был пистолет тупорылое оружие отблескивало тускло-черным. Черт побери, увидев их, мягко проговорил он, это еще что такое? Она поедет со мной, бросила Салли. Это, медленно произнес англичанин, совершенно невозможно. Куми, Салли легонько подтолкнула девочку в спину, выпроваживая ее из лифта, нас ждет машина. Ты не можешь так поступить, сказал Петал. Но Кумико почувствовала, что он растерян. Тогда пристрели меня, мать твою. Петал опустил пистолет. Это меня чертов Суэйн пристрелит, если все выйдет по-твоему, можешь мне поверить. Будь он здесь, он оказался бы в таком же положении, не так ли? Пожалуйста, попросил Петал, не надо. Не волнуйся, с ней все будет в порядке. Открой дверь. Салли, спросила Кумико, куда мы едем? В Муравейник. ... И проснулась снова, чтобы понять, что дремала, пригревшись под Саллиной дубленкой, убаюканная мягкой вибрацией сверхзвукового полета. Кумико вспомнила огромную низкую машину, которая ждала их на подъездной аллее. Когда они с Салли вышли на тротуар, с фасадов домов Суэйна вырвались лучи прожекторов. В окне машины мелькнуло залитое потом лицо Тика. Салли рывком распахнула дверь и втолкнула девочку внутрь. Тик тихонько и без умолку чертыхался все то время, пока машина набирала скорость; жалобно взвизгнули шины, когда он слишком резко свернул на Кенсингтон-Паркроуд. Салли посоветовала ему сбросить скорость и отдать управление самой машине. Только тут, в машине, Кумико вспомнила, что положила модуль Маас- Неотек на место в тайник за мраморным бюстом. Со всеми своими лисьими повадками и курткой, протертой на локтях, как и шлепанцы Петала, Колин остался позади теперь всего лишь призрак, чем он, в сущности, на самом деле и был. Сорок минут, сказала Салли с соседнего кресла. Хорошо, что ты поспала. Скоро нам принесут завтрак. Помнишь, на какое имя у тебя паспорт? Прекрасно. А теперь не задавай мне никаких вопросов, пока я не выпью кофе, идет? Кумико знала Муравейник по тысячам стимов. Повальное увлечение этим необъятным городским конгломератом стало в последнее время характерной чертой японской массовой культуры. У Кумико было некоторое представление об Англии еще до того, как она туда попала: смутные образы каких-то знаменитых сооружений, неотчетливое представление об обществе, которое ее собственное, похоже, считало эксцентричным и застойным. (В сказках ее матери принцесса-балерина всегда с удивлением обнаруживала, что англичанам ее танцы не по карману. ) Однако Лондон во многом оказался совсем другим, нежели она ожидала, ее поразили энергия города, его очевидное изобилие, а суета и великолепие больших торговых улиц сильно напомнили Гинзу. Девочка считала, что и о Муравейнике она знает немало, но и это убеждение развеялось в первые же часы, прошедшие после посадки их самолета. Они с Салли стояли в очереди других пассажиров посреди огромного гулкого зала таможни, потолок которого уходил куда-то во тьму. Эту тьму через равные промежутки прорывали бледные сферы света. Вокруг шаров, несмотря на то что стояла зима, клубился рой мошкары, как будто здание обладало собственным климатом. Но пока еще это был Муравейник из стимов, каким она его себе представляла. Чувственно-электрический фон для проигрываемых при ускоренной перемотке жизней Анджелы Митчелл и Робина Ланье. Прошли таможню. Сам досмотр, несмотря на бесконечное ожидание в очереди, заключался в том, что ее паспорт пропустили сквозь грязную на вид металлическую прорезь. И дальше в сумасшедшую суету на бетонной платформе, где багажные роботележки медленно бороздили толпу, которая галдела и напирала, осаждая наземный транспорт. Кто-то взял у нее сумку. Протянул руку и взял с уверенностью, которая говорила, что этот человек просто выполняет привычную обязанность, как, скажем, молодые женщины, поклонами приветствующие покупателей в дверях крупных универмагов Токио. А Салли вдруг ударила его ногой. Ударила под колено, стремительно и плавно развернувшись на месте, как таиландская боксерка в бильярдной Суэйна. Выхватила сумку еще до того, как затылок незнакомца с резким стуком ударился о грязный бетон. Салли потянула девочку за собой, не дожидаясь, когда над неподвижной фигурой сомкнется толпа. Это вспышка насилия, со стороны выглядевшая так небрежно, могла бы показаться сном если бы не улыбка Салли, первая с тех самых пор, как они вылетели из Лондона. Чувствуя себя не в своей тарелке, сбитая с толку Кумико безвольно смотрела, как Салли производит осмотр имеющихся машин. А та быстро дала взятку диспетчеру, нагнала страху на очередь и затолкала девочку в потрепанный ховер в косую черно-желтую полоску. Отделение для пассажиров было голым и выглядело исключительно неудобным. Водитель, если он вообще был, оставался невидимым за изогнутой перегородкой из пластиковой брони. Из того места, где перегородка смыкалась со стенкой, торчал объектив видеокамеры, вокруг которого кто-то нарисовал мужской торс: объектив выступал в роли фаллоса. Когда Салли, забравшись внутрь, захлопнула за собой дверцу, динамик проскрежетал что-то вовсе уж неразборчивое. Кумико решила, что это какой-нибудь диалект английского. Манхэттен, приказала Салли. Она достала из куртки пачку бумажных денег и, развернув веером, помахала ею перед камерой. Динамик вопросительно затрещал. В центр. Скажу, где остановиться. Юбка воздушной подушки надулась, свет в пассажирском отделении погас, и они тронулись в путь. ГЛАВА 18. ТЮРЕМНЫЙ СРОК Он на чердаке у Джентри. Смотрит, как Черри нянчится с ковбоем. Черри, сидящая на краю кровати, поворачивается к нему. Как ты, Слик? В порядке... я в порядке. Ты помнишь, что я тебя об этом уже спрашивала? Он смотрит в лицо человека, которого Малыш Африка называл Графом. Черри возится с чем-то у надстройки в изголовье носилок, с какой-то капельницей; в ней жидкость цвета овсянки. Как ты себя чувствуешь, Слик? Нормально. Никакое не нормально. Ты всегда отве... Он сидит на полу на чердаке у Джентри. Лицо мокрое. Рядом с ним Черри; она стоит на коленях, очень близко, ее руки у него на плечах. Ты сидел? Он кивает. В блоке химнаказаний? Да... Индуцированный синдром Корсакова? Он... Фрагментами? спрашивает его Черри. Слик сидит на полу на чердаке у Джентри. А где сам Джентри? Ты помнишь все фрагментами, не так ли? А кратковременные воспоминания исчезают напрочь? Откуда она это знает? И где Джентри? А что срабатывает как переключатель? Что включает синдром, Слик? Что с тобой делали в тюрьме? Он сидит на полу на чердаке у Джентри; Черри чуть ли не уселась на него верхом. Стресс, выдавливает он, удивляясь, откуда она это знает. Где Джентри? Я уложила его в постель. Почему? Отрубился, увидев ту штуку... Какую? Черри вдавливает в его запястье розовый дерм. Это сильный транк, говорит она. Может, он выведет тебя из этого... Из чего? Она вздыхает. Не важно. Он просыпается в постели с Черри Честерфилд. Он полностью одет, за исключением куртки и ботинок. Вставший член, прижавшись к теплой джинсовой ткани над задницей Черри, попал в ловушку за пряжкой ремня. Даже не думай. Зимний свет сквозь залатанное окно, и если откроешь рот белым облачком вылетает дыхание. Что случилось? И почему в комнате так холодно? Он вспоминает вопль Джентри, когда серое нечто устремилось на него... Слик поспешно садится. Потише, говорит Черри, перекатываясь на спину. Ляг. Не знаю, что это было, что вызвало срыв. Что ты хочешь этим сказать? Ложись обратно. Забирайся под одеяло. Хочешь совсем замерзнуть? Он слушается. Ты был в тюрьме, так? В блоке химнаказаний? Да... А ты откуда знаешь? Ты же сам мне и сказал. Прошлой ночью. Ты говорил, что стресс способен вызвать возврат к прошлому. Так оно и случилось. Это нечто прыгнуло на твоего приятеля, ты бросился к рубильнику, отключил стол. Джентри упал и разбил себе голову. Я бинтовала рану, когда заметила, что с тобой творится что-то неладное. Сообразила, что у тебя ряд последовательных воспоминаний только минут на пять в одном интервале. Такое бывает при стрессе или иногда при контузии... Где он? Джентри? В своей кровати, напичкан транками под завязку. Учитывая то, в каком он состоянии, я решила, что денек сна ему не помешает. Во всяком случае, это на время снимет его с нашей шеи. Слик закрыл глаза и вновь увидел перед собой серое нечто, набросившееся на Джентри. Человекообразное или, скорее, похожее на обезьяну. Оно ничем не напоминало те завивающиеся спиралью образы, какие генерировали устройства Джентри в его предыдущих поисках Образа. Думаю, у вас здесь кончилось электричество, сказала Черри. Свет погас часов шесть назад. Слик открыл глаза. Холодно. Джентри не успел добраться до консоли, чтобы свершить свой обычный ритуал. Слик застонал. Оставив Черри готовить на газовой плитке кофе, Слик отправился на поиски Пташки. Нашел он его по запаху дыма. Пташка развел костер в какой-то железной посудине и заснул, свернувшись вокруг нее по-собачьи. Эй, позвал его Слик, легонько подталкивая парнишку носком сапога, bqr`b`i. У нас проблемы. Долбаный ток кончился, пробормотал тот в ответ, садясь в засаленном спальном мешке, таком же грязном, как пол в цеху Фабрики. Я это заметил. Это проблема номер один. Проблема номер два нам нужен грузовик или ховер, или что-то вроде того. Нужно убрать отсюда этого парня. Иначе Джентри совсем посыпется. Но Джентри ведь единственный, кто может добыть ток. Пташка, поеживаясь, поднялся на ноги. Джентри спит. У кого есть фургон? У Марви, выдавил Пташка и провалился в сотрясающий приступ кашля. Возьми мотоцикл Джентри. Привезешь его потом обратно в фургоне. Двигай. Пташка кое-как справился с приступом: Не бздишь? Ты ведь знаешь, как на нем ездить? Да, но Джентри, он... Предоставь это мне. Ты знаешь, где он держит запасной ключ? Ну... да, пугливо протянул Пташка. Скажи, спросил он, а что, если Марви не захочет дать мне фургон? Дашь ему вот это, сказал Слик, вытаскивая из кармана зиплок с наркотиками. Его забрала у Джентри Черри, перевязав тому голову. Отдай ему все, ты меня понял? Чтобы потом не тянуло. Бипер Черри подал голос, когда они, приткнувшись друг к другу на краю кровати в комнате Слика, пили кофе. Слик, отвечая на ее вопросы, рассказывал ей что знал о синдроме Корсакова Он никому об этом по- настоящему не рассказывал, и странно как мало на самом деле он знал Он рассказал ей о предыдущих провалах в прошлое, потом попытался объяснить, как работала эта система в тюрьме. Фокус был в том, что долгосрочная память у тебя сохраняется до того момента, пока тебя не подсаживают на препарат. В общем, сначала заключенных натаскивают что-то делать, пока не начался основной срок и потому они уже не могут забыть, что и как нужно делать. Правда, делают они в основном то, с чем и роботы бы управились. Слика натаскивали собирать миниатюрные цепные передачи. Как только он стал укладываться в пять минут, пошел срок. И больше они с тобой ничего не делали? спросила она. Только эти цепные передачи. Нет, я имею в виду нечто вроде замков, ловушек в мозгу. Он посмотрел на нее. Язва на губе у девушки почти зажила. Если они что-то и делают, то тебе об этом не сообщают, сказал он. И тут в одной из ее курток застрекотал бипер. Что-то стряслось, сказала она, поспешно вскакивая с кровати. Джентри стоял на коленях возле носилок с чем-то черным в руках. Черри выхватила у него эту штуковину, прежде чем он успел хотя бы пошевелиться. Джентри не двинулся с места, недоуменно щурясь на девушку. Это сколько же нужно, чтобы тебя вырубить, мистер? Она протянула Слику черный предмет, оказавшийся камерой для проверки сетчатки глаза. Нам нужно выяснить, кто он, сказал Джентри. Его голос был хриплым и низким от большого количества транков, которые Черри ему вкатила, но Слик почувствовал, что страшная грань безумия отступила. Идиот, кипятилась Черри, ты даже не знаешь, те ли у него глаза, что были год назад! Джентри коснулся повязки на виске. Вы это тоже видели, правда? Да, ответила Черри, и Слик эту штуку отключил. Все дело в шоке, объяснил Джентри. Я и вообразить себе не мог... Но никакой реальной опасности. Я был просто не готов... Ты просто выскочил из своего чертова черепа, сказала Черри. Джентри нетвердо поднялся на ноги. Он уезжает, сказал Слик. Я послал Пташку одолжить фургон. Не нравится мне все это Черри уставилась на него в упор. Куда уезжает? Мне придется ехать с ним. Это моя работа. Я знаю одно место, соврал Слик. У нас электричество кончилось, Джентри. Ты не можешь отвезти его незнамо куда, сказал Джентри. Еще как могу. Нет. Джентри слегка качнуло. Он остается. Переходники уже на месте. Я не стану его больше беспокоить. Черри может остаться здесь. Тогда тебе придется хотя бы в двух словах объяснить, что это за хреновина, Джентри, сказал Слик. Для начала, Джентри указал на предмет над головой Графа, это не низкочастотник, не Эл-Эф. Это алеф. ГЛАВА 19. ПОД НОЖОМ Какой, к черту, отель! Он тонет в марше смерти наркотической ломки. Прайор вводит ее в вестибюль, а японские туристы уже встали и теперь толпятся вокруг скучающих гидов. Шаг, еще шаг, одна нога, другая нога, а голова такая тяжелая, будто кто-то просверлил в макушке дыру и залил туда полфунта свинца, и зубы во рту будто чужие слишком велики. Дополнительная перегрузка тронувшегося вверх лифта вдавливает в пол Мона без сил приваливается к стенке. Где Эдди? Эдди уехал, Мона. С трудом разомкнула веки, глаза широко распахнулись. Сфокусировала взгляд и увидела, что он, ублюдок, еще и улыбается. Что? Эдди заплачено. Ему все компенсировали. Он уже на пути в Макао с солидным кредитом в кармане. Этакий милый игорный пикничок. Компенсировали? Его вложения. В тебя. За все время. За все время? Дверь скользит в сторону, открывая устланный синим ковром коридор. И что-то обваливается холодным комом в груди Эдди ведь ненавидит азартные игры. Ты теперь работаешь на нас, Мона. И нам бы очень не хотелось, чтобы ты снова ушла без спросу. Но ты же хотел, думала она, ты же отпустил меня. И знал, где меня искать. Эдди больше нет... уехал... Мона не помнила, как заснула. На ней все еще была куртка Майкла, теперь подоткнутая под плечи, как одеяло. Даже не поворачивая головы, Мона видела угол здания с фасадом в виде горного склона, но снежного барана там не было. Стимы Энджи были запаяны в пластик. Взяв один наугад, Мона поддела упаковку ногтем большого пальца, вставила кассету в прорезь и надела троды. Она ни о чем не думала, руки, казалось, сами знали, что делать добрые маленькие зверьки, которые никогда не обидят. Один из них коснулся клавиши PLAY, и Мона перенеслась в мир Энджи, чистый и безупречный, как любой хороший наркотик... Медленный саксофон, лимузин плывет по какому-то европейскому городу... круговерть улиц, машина без водителя, широкие проспекты предрассветно чисты и безлюдны, прикосновение меха к плечам. И катить, катить по прямой дороге через плоские поля, окаймленные совершенными, одинаковыми деревьями. А затем поворот, шорох шин по расчесанному граблями гравию, потом вверх по подъездной аллее через парк, где серебрится роса, где стоит железный олень, а рядом мокрый торс из белого мрамора... Дом огромен и стар, не похож ни на один из тех, какие она видела раньше. Но машина проплывает мимо, проезжает еще несколько строений поменьше и выезжает наконец на край широкого ровного поля. Там бьются на привязи планеры, прозрачная пленка туго натянута на хрупкие с виду полиуглеродные рамы. Планеры слегка подрагивают на утреннем ветерке. А рядом с ними ее ждет Робин Ланье, красивый раскованный Робин в черном свитере грубой вязки он играет партнера Энджи почти во всех ее стимах. И вот она выходит из машины, ступает на траву, смеется, когда высокие шпильки сразу же увязают. И остаток пути до Робина с туфлями в руках, улыбаясь; последний шаг в его объятия, в его запах, в его глаза. Ощущения закручиваются вихрем в монтажном танце, который в одну секунду ужимает посадку в планер по серебристой лесенке, и вот они уже мягко скользят по траве через все поле. Затем взмывают вверх, зависают на мгновение, чтобы поймать ветер... Все выше и выше, пока огромный дом не превращается в прямоугольный камушек в зеленой пелене, прорезанной тусклым серебром речной излучины... ... и Прайор с рукой на клавише СТОП. От запаха еды с тележки возле кровати у Моны сводит желудок. Тупая тошнотворная боль ломает каждый сустав. Поешь, доносится голос Прайора. Мы скоро уезжаем. Он поднял металлическую крышку с одного из блюд. Фирменный сэндвич, сказал он, кофе, пирожные. Это предписание врача. Попав в клинику, ты какое-то время не сможешь есть. В клинику? К Джеральду. Это в Балтиморе. Зачем? Джеральд хирург-косметолог. Над тобой немного поработают. Если захочешь, все это потом можно будет вернуть обратно, но нам кажется, тебя обрадуют результаты, очень обрадуют. Опять эта улыбка. Мона, тебе когда-нибудь раньше говорили, насколько ты похожа на Энджи? Мона подняла на него глаза, но ничего не ответила. С трудом села, чтобы выпить немного водянистого черного кофе. Не смогла заставить себя даже взглянуть на сэндвич, но съела одно из пирожных. Вкус у него был картонный. Балтимора. Черт его знает, где это. А планер навсегда завис над прирученной зеленой страной, мех на плечах, и Энджи, должно быть, все еще там, смеется... Час спустя, в вестибюле, пока Прайор подписывал счет, Мона случайно увидела, как мимо на багажной роботележке проезжают знакомые чемоданы из кожи клонированных крокодилов. В этот момент она отчетливо осознала, что Эдди мертв. Место, которое Прайор назвал Балтиморой. На вывеске надпись, выведенная старомодными заглавными буквами. Офис Джеральда располагался на четвертом этаже блочного кондо. Это было одно из тех зданий, где строится лишь каркас, а обитатели жильцы или коммерсанты привозят собственные модули и оборудование. Похоже на многоэтажный кемпинг для трейлеров, только повсюду провода, оптоволоконные кабели, шланги канализации и водоснабжения. Что там написано? спросила она Прайора. Джеральд Чин, дантист. Ты же говорил, что он хирург-косметолог. Так оно и есть. А почему нельзя просто пойти в больницу, как все остальные? Он не ответил. Она теперь и вправду мало что чувствовала и даже отчасти понимала, что не так испугана, как надо бы. Впрочем, может, это не так уж и плохо, потому что если она по-настоящему испугается, то ничего не сможет предпринять, а ей определенно хотелось выпутаться из этой истории. В машине по дороге сюда она обнаружила в кармане куртки Майкла какой-то предмет. Десять минут ушло у нее на то, чтобы сообразить, что это шокер, такой обычно носят при себе особо дерганые пиджаки. На ощупь он напоминал ручку отвертки с парой тупых металлических рожек там, где у отвертки находится рабочий конец. Заряжался он, должно быть, от настенной розетки, и оставалось только надеяться, что Майкл держал его заряженным. Тут Мона сообразила, что Прайор, скорее всего, не знает о существовании шокера. Обычно такие игрушки вполне легальны, поскольку считается, что ими нельзя нанести непоправимый вред, но Ланетта знала девчонку, которую однажды основательно обработали такой вот штукой и она уже так никогда и не поправилась. Если Прайор не знает, что у нее в кармане шокер, значит, ему не все на qbere известно, а ведь он специально делает ставку на то, чтобы заставить ее поверить в его всеведение. Опять же, он ведь не знал, насколько Эдди ненавидит азартные игры. И к Эдди она особых чувств не испытывала, разве что по-прежнему была уверена, что он мертв. Сколько бы ему ни всучили, он бы все равно не бросил свои чемоданы. Даже если бы пошел покупать новые шмотки, чтобы сменить прикид. Эдди ни о чем так не заботился, как об одежде. А эти крокодиловые чемоданы вообще были особенными: он купил их у гостиничного вора в Орландо, и они, судя по всему, напоминали ему что-то, что он оставил дома. Если вдуматься, трудно себе представить, чтобы Эдди вообще купился на какие-то пусть даже очень большие отступные, потому что сильнее всего на свете ему хотелось поучаствовать в какой-нибудь крупной игре. Он считал, что, как только это случится, люди начнут воспринимать его всерьез. Вот и дождался наконец кто-то воспринял его всерьез, подумала Мона, когда Прайор вносил ее сумку в клинику Джеральда. Только совсем не так, как хотелось Эдди. Мона оглядела двадцатилетней давности пластиковую мебель, кипы журналов со звездами симстима и японским текстом. Казалось, Джеральд содержал парикмахерскую. Только никакие клиенты в приемной не ждали, и за регистрационным столиком тоже никого не было. Тут через белую дверь вошел Джеральд, одетый во что-то вроде комбинезона из жесткой складчатой фольги, подобного тем, какие носят санитары скорой помощи, выезжающие на дорожные аварии. Запри дверь, бросил он Прайору сквозь синюю бумажную маску, закрывающую нижнюю половину лица. Привет, Мона. Если ты пройдешь сюда... Он жестом указал на белую дверь. Она в отчаянии сжала в руке шокер, но не знала, как его включить. Ничего не оставалось, кроме как последовать за Джеральдом. Шествие замыкал Прайор. Присядь, предложил Джеральд. Она села на белый эмалированный стул. Джеральд подошел ближе, заглянул ей в глаза. Тебе надо отдохнуть, Мона. Ты устала, совсем измучена. На ручке шокера ребристый рычажок. Нажать? Сдвинуть вперед? Назад? Джеральд отошел к белому шкафчику со множеством ящиков, что-то вынул. Вот, сказал он, направляя на нее какой-то цилиндрик с надписью на боку, это тебе поможет... Она почти не ощутила прикосновения струи мельчайших аэрозольных брызг. Черная дырочка на баллончике то самое место, на котором стремился сфокусироваться ее взгляд начала расти, расти... Она вспомнила, как старик показывал ей, как убивать сома. У рыбины есть такое отверстие в черепе, прикрытое только кожей. Нужно взять что-нибудь тоненькое и острое, проволоку, например, подойдет даже прут из веника, и просто проткнуть... Мона вспомнила Кливленд, обычный день перед работой. Она сидит у Ланетты, листает журнал. Нашла снимок Энджи: звезда смеется в ресторане с какими-то людьми, все так красивы, и кажется, будто от них исходит сияние. На снимке никакого сияния, конечно, нет, но ты знаешь, что оно есть, ты его просто чувствуешь. Взгляни, говорит она Ланетте, показывая снимок, от них как будто сияние исходит. Это называется деньги, отвечает Ланетта. Это называется деньги. Просто проткнуть. ГЛАВА 20. ХИЛТОН СВИФТ Хилтон впрочем, как и всегда прибыл один и без предупреждения. Похожий на одинокую, залетевшую сюда случайно осу вертолет Сенснета приземлился на пляже, разметав по мокрому песку плети водорослей. Стоя у изъеденных ржавчиной перил, она смотрела, как Свифт спрыгивает на землю что-то мальчишеское сквозило в том, как он едва не споткнулся от своей неуемной прыти. Коричневое твидовое пальто нараспашку открывало aegsopewms~ чистоту полосатой, как карамелька, рубашки; поднятый пропеллером ветер трепал русые волосы и галстук с эмблемками Сенснета. Робин прав, решила она, Хилтон действительно выглядит так, как будто его одевает мамочка. Возможно, это просчитанный имидж, думала Энджи, пока, увязая в песке, продюсер карабкался вверх по пляжу, наигранная наивность. Она вспомнила, как однажды Порфир развивал теорию о том, что крупные корпорации на самом деле никак не зависят от отдельных человеческих единиц, составляющих их тело. Энджи это казалось само собой разумеющимся, но парикмахер настаивал, что она не улавливает основной его предпосылки. Свифт был самой значительной из этих человеческих единиц Порфира, наделенных властью принимать решения в Сенснете. Мысль о Порфире заставила ее улыбнуться. Свифт же, приняв это за приветствие, в ответ просиял от радости. Он предложил ей ленч в Сан-Франциско: мол, на служебном вертолете они домчат туда в момент. Она отказалась, настояв на том, чтобы приготовить ему миску чудного швейцарского супа и разморозить в микроволновке кубик ржаной водки. Глядя, как Хилтон ест, Энджи задумалась о его сексуальной жизни. Несмотря на то что ему было далеко за тридцать, продюсер производил впечат ление мальчика-вундеркинда, не достигшего половой зрелости. Возникавшие время от времени слухи приписывали ему по очереди все возможные из известных сексуальных наклонностей и еще несколько, которые, по ее мнению, существовали лишь в воображении сплетников. Все это казалось Энджи маловероятным. Она знала Свифта с тех пор, как попала в Сенснет. Когда она появилась, он уже успел упрочить свое положение в верхних эшелонах производства, был одним из воротил в команде Тэлли Ишэм. Естественно, что такой человек не мог не проявить профессиональный интерес к дебютантке. Если вдуматься, то это, пожалуй, Легба подсунул ее продюсеру: взлет его ка рьеры был слишком уж очевиден, хотя сама она тогда, наверное, могла и не понимать этого, оглушенная блеском и постоянной сменой статистов и декораций на подмостках Сенснета. Бобби, который тут же решил, что ему этот человек не нравится, ощетинился врожденной враждебностью барритаунца по отношению к любой власти. Но ему удавалось это скрывать ради ее карьеры. Свифт же встретил их разрыв и отъезд Бобби с явным облегчением. Хилтон, сказала Энджи, наливая ему чашку чая на травах, который он предпочитал кофе, что может задерживать Робина в Лондоне? Свифт поднял глаза от дымящейся чашки. Думаю, что-то личное. Может, нашел себе нового друга. Для Хилтона Бобби всегда был другом Энджи. Друзья же Робина имели тенденцию оказываться молодыми атлетами. Сглаженные эротические эпизоды в их стимах с Робином монтировались из дополнительного метража, подготовлен ного Континьюити, который потом основательно обрабатывали Рэбел и его команда по спецэффектам. Энджи вдруг вспомнила ночь, которую они с Робином провели вместе в каком-то доме на южном побережье Мадагаскара, его пассивность и его терпение, ветер, бьющийся в стену дома. Это была первая и последняя их попытка, и Энджи подозревала, что Робин просто боится, что физическая близость развеет иллюзию, которую с таким совершенством проецировал стим. Как он отнесся к моему решению лечиться? Он тебе что-нибудь говорил, Хилтон? Думаю, он в восторге. А мне передали, будто он рассказывает всем и каждому, что я сумасшедшая. Хилтон закатал рукава полосатой рубашки и распустил галстук. Да у Робина даже в мыслях такого не может быть, не то что на языке. Я знаю, как высоко он тебя ценит. А слухи, они и есть слухи. У нас в Сенснете... Хилтон, где Бобби? Взгляд его карих глаз будто остановился. А разве с этим не покончено, Энджи? Хилтон, ты знаешь. Ты должен знать. Тебе положено знать такие вещи. Скажи мне. Мы его потеряли. Потеряли? Его потеряла служба безопасности. Ты права, конечно: после того как он тебя оставил, за ним, насколько это было возможно, велось тщательное наблюдение. Он вернулся к прежнему образу жизни, сказал Свифт с оттенком удовлетворения. И что же это за образ? Я никогда не спрашивал, что вас свело, ответил продюсер. Естественно, служба безопасности провела расследование в отношении вас обо их. Он был мелким преступником. Энджи рассмеялась: Он даже на такое не тянул... Для человека ниоткуда, Энджи, у тебя были исключительно ловкие агенты, настоящие профессионалы. Тебе ведь известно, что ключевым условием твоего контракта было включение в команду Бобби Ньюмарка. Бывали и более странные условия, Хилтон. И он получал оклад, как твой... компаньон. Мой друг. Неужто Свифт действительно покраснел? Он отвел глаза и уставился на свои руки. Оставив тебя, он уехал в Мексику, точнее в Мехико-Сити. Естественно, служба безопасности отслеживала все его передвижения. Мы не любим терять из виду тех, кто слишком много знает о личной жизни наших звезд. Мехико... там все очень запутано... Мы точно знаем, что он, судя по всему, пытался вернуться к своей предыдущей... карьере. Делать деньги на информации, мошенничать через киберпространство? Он снова поднял на нее глаза. Он встречался с кое-какими людьми, промышляющими в этой области, известными преступниками. И?.. Продолжай. Потом он... словно растворился. Исчез. Ты хоть как-то представляешь себе, что такое Мехико-Сити для тех, кто соскользнул за черту бедности? А он нуждался? Он стал наркоманом. Согласно самым надежным нашим источникам. Наркоманом? И что же он потреблял? Я не знаю. Континьюити! Хилтон едва не пролил чай. Здравствуй, Энджи. Бобби, Континьюити. Бобби Ньюмарк, мой друг, глядя в упор на Свифта. Он уехал в Мехико-Сити. Хилтон говорит, что он там подсел на что-то. Наркотик, Континьюити? Извини, Энджи. Это засекреченная информация. Хилтон! Континьюити, начал было тот, но закашлялся. Здравствуй, Хилтон. Служебный канал, Континьюити. У нас имеется такая информация? Источники службы безопасности описывают пристрастие Ньюмарка как нейроэлектронное. Не понимаю. Что-то вроде, гм-м, провод очков в голове, предположил Свифт. Энджи внезапно захотелось рассказать Свифту, как она нашла наркотики и движок. Тише, дитя, спокойнее. Голова наполнилась пчелиным гудением... давление изнутри. Энджи? Что с тобой? Он приподнялся со стула, протягивая к ней руку. Ничего. Я... расстроена. Извини. Просто нервы. Ты тут ни при чем. Я собиралась рассказать тебе, что нашла киберпространственную деку Бобби. Но ведь ты уже об этом знаешь, правда? Может, тебе что-нибудь принести? Воды? Нет, спасибо, но если ты не возражаешь, я ненадолго прилягу. У меня есть кое-какие идеи насчет съемок на орбите, так что мне бы хотелось твоего совета по... Конечно, конечно. Подремли, а я пока пойду погуляю по пляжу, мы поговорим потом. Она наблюдала за ним из окна спальни, смотрела, как коричневая фигурка, делаясь все меньше и меньше, удаляется в направлении Колонии, со провождаемая маленьким терпеливым дорнье. На пустом пляже он казался ребенком и выглядел таким же потерянным, какой и она себя чувствовала. ГЛАВА 21. АЛЕФ Когда поднялось солнце электричества все еще не было, чердак Джентри залил утренний свет. Зимнее солнце смягчило очертания консолей и проекционного стола, выявило фактуру корешков старинных книг, заполнявших прогнувшиеся фанерные полки вдоль западной стены. Джентри, не переставая говорить, мерил шагами чердак, петушиный хвост светлых волос подскакивал всякий раз, когда он резко разворачивался на каблуках своих черных ботинок. Возбуждение Джентри, похоже, успешно противостояло остаточному действию Черриных снотворных дермов. Сама Черри сидела на краю кровати, наблюдая за ковбоем, и время от времени бросала осторожные взгляды на показатели датчика зарядки батарей, укрепленного на краю носилок. Слик пристроился на колченогом стуле, который он раскопал где-то на Пустоши. Импровизированная набивка из скомканной рваной одежды была обтянута прозрачной пленкой. К облегчению Слика, Джентри на этот раз опустил привычную белиберду по поводу Образа и прямиком окунулся в свою теорию об алефе. Как всегда, стоило Джентри завестись, он использовал такие слова и конструкции, что Слик лишь с большим трудом понимал, о чем идет речь, но он по опыту знал, что ковбоя лучше не прерывать. Фокус состоял в том, чтобы выловить из общего потока фраз подобие смысла, пропуская непонятные куски. Джентри сказал, что Граф подключен к тому, что равнозначно гигантской материнской плате, утыканной огромным количеством микрософтов. По его мнению, серая пластина в изголовье это один цельный биочип размерами с приличный булыжник. Если это так, то объем памяти у этой штуковины практически безграничен. Алеф было бы немыслимо дорого изготовить, продолжал Джентри, просто сказка, что кто-то вообще решился его создать, хотя ходят слухи, что подобные вещи существуют и находят себе применение, в особенности при хранении гигантских объемов конфиденциальной информации. Не имея связи с глобальной матрицей, данные здесь фактически иммунны к любой атаке через киберпространство. Загвоздка, однако, состоит в том, что поскольку в алеф нет доступа через матрицу, то это как бы мертвая память. У него там может быть все, что угодно, сказал Джентри, останавливаясь, чтобы заглянуть в пустое лицо. Он круто повернулся на каблуках и снова начал шагать взад-вперед. Некий мир. Много миров. Сколько угодно конструктов разных личностей... Как будто он живет в стиме? спросила Черри. Вот почему он всегда в REM? Нет, сказал Джентри, это не симстим. Эта штука полностью интерактивна. Все дело в масштабах. Если это биософт класса алеф, то у него там может быть все, что угодно. В некотором смысле эта штука может давать доступ буквально ко всему на свете... Судя по поведению Малыша Африки, сказала Черри, этот парень платит ему за то, чтобы оставаться в таком состоянии. Что-то вроде кайфа под проводами в голове, но немного по-другому. И к тому же проволочные торчки не врубаются в REM, как этот... Но когда ты попытался прогнать его программу через свою аппаратуру, рискнул вставить Слик, то получил в ответ... нечто. Он увидел, как плечи Джентри напряглись под вышитой бисером кожей куртки. Да, мрачно ответил Джентри, а теперь мне надо восстановить наш счет у Ядерной Комиссии. Он указал на батареи постоянного заряда, уложенные под стальным столом. Достанька мне их. Н-да, протянул Слик, самое время. У меня уже задница отмерзает. Оставив Джентри, согнувшегося над киберпространственной декой, они bepmskhq| в комнату Слика. Черри настояла на том, чтобы подключить электроодеяло Джентри к одной из батарей так, чтобы она могла накрыть им носилки. На газовой плитке еще оставался холодный кофе; Слик допил его, не разогревая. Черри смотрела в окно на занесенную снегом Пустошь. Как она стала такой? рассеянно спросила девушка. Джентри говорит, что лет сто назад тут внедряли проект по землеустройству. Завезли тонны чернозема, но так ничего и не выросло. Боль шая часть земли оказалась токсичной. Затем дождь смыл почвенный слой. Думаю, они сдались и начали сбрасывать сюда все больше дерьма. Здешнюю воду пить нельзя: полным-полно полихлорбифенилов и всего остального. А как насчет кроликов, на которых охотится этот ваш птичий мальчик? Они к западу отсюда. На Пустоши я никогда их не видел. Здесь даже крыс нет. Во всяком случае, любое мясо, какое здесь удается достать, приходится проверять и проверять. Но птицы тут есть. Они только устраиваются на ночевку, а кормиться улетают куда-то еще. А что там между тобой и Джентри? Она все еще смотрела в окно. Что ты имеешь в виду? Сперва я решила, что вы голубые. Ну вместе живете. Нет. Но все выглядит так, будто вы друг в друге нуждаетесь... Это его дом, Фабрика то есть. А он разрешает мне тут жить. Я... хочу жить здесь. Чтобы работать. Зажглась лампочка в конусе из желтого факса, защелкал вентилятор в обогревателе. Ну, может, он и псих, протянула Черри, присаживаясь на корточки перед обогревателем и одну за другой расстегивая свои куртки, однако он только что сделал хоть что-то разумное. Поднявшись на чердак, Слик обнаружил, что Джентри сидит ссутулившись на старом офисном стуле и смотрит на светящийся откидной экранчик монитора на своей деке. Роберт Ньюмарк, сказал Джентри. А? Идентификация по сетчатке глаза. Или это Роберт Ньюмарк, или тот, кто купил его глаза. Откуда ты это узнал? Слик наклонился взглянуть на экран со стандартной таблицей свидетельства о рождении. Джентри пропустил его вопрос мимо ушей. Вот именно. Копни одно, а вляпаешься во что-нибудь совсем другое. То есть? Кому-то до смерти интересно, а не задает ли кто-нибудь вопросы о мистере Ньюмарке. Кому? Не знаю. Джентри забарабанил пальцами по обтянутым черной кожей коленям. Взгляни сюда: почти никакой информации. Родился в Барритауне. Мать Марша Ньюмарк. У нас есть его ГРЕХ, но явно меченый. Он отодвинулся вместе со стулом от стола и повернулся так, чтобы видеть неподвижное лицо Графа. Ну что, Ньюмарк? Это твое настоящее имя? Он встал и направился к проекционному столу. Не надо, начал было Слик, но Джентри уже нажал на кнопку подачи питания. И снова на мгновение возникло серое нечто, но на этот раз оно рванулось к основе полусферического дисплея, съежилось там и исчезло. Нет, не исчезло. Крохотный серый шарик завис в самом центре светящегося проекционного поля. На лицо Джентри вернулась прежняя безумная улыбка. Хорошо, проговорил он. Чего хорошего? Я понял, что это. Что-то вроде льда. Защитная программа. Эта обезьяна? У кого-то неплохое чувство юмора. Если обезьяна тебя не напугает, то превратится в вошь... Он отошел к рабочему столу и начал копаться в одной из корзин. Сомневаюсь, что им такое удастся с прямой сенсорной связью. Теперь у mecn было что-то в руках. Сетка тродов. Джентри, не делай этого! Посмотри на него! А я и не собираюсь это делать, улыбнулся Джентри. Ты сделаешь. ГЛАВА 22. ПРИЗРАКИ И ПУСТОТА Глядя в грязное окошко такси, Кумико жалела, что рядом с ней нет Колина с его ехидными комментариями. Но потом вспомнила, что эта ситуация со вершенно вне его компетенции. Интересно, подумала девочка, а производит ли Маас-Неотек подобные модули для Муравейника и какую форму принял бы в таком случае призрак? Салли, спросила она полчаса спустя, когда они уже въезжали в Нью- Йорк, почему Петал позволил мне уехать с тобой? Потому что он умный. А мой отец? Твой отец будет вонять. Прости? Будет очень зол. Если, конечно, об этом узнает. А может, и не узнает. Мы здесь ненадолго. А зачем мы здесь? Мне надо кое с кем переговорить. А я? Тебе тут не нравится? Кумико помедлила. Да нет, нравится. Хорошо. Салли поерзала, устраиваясь поудобнее на продавленном сиденье. Петалу пришлось нас отпустить. Дело в том, что он не смог бы нас остановить, не поранив одну из нас. Ну, может, не поранив, а скорее не оскорбив. Тебя Суэйн мог бы потом успокоить, сказать твоему отцу, что это было сделано для твоего же блага. Но если бы ему удалось заставить меня пойти на попятную, это как потеря лица, понимаешь? Едва увидев Петала с пушкой в руках, я уже знала, что он нас отпустит. Твоя комната прослушивается, как, впрочем, и весь дом. Собирая твою экипировку, я потревожила сенсоры, регистрирующие передвижение по дому. Однако чего-то в этом роде я и ожидала. Петал же, в свою очередь, знал, что это я. Вот почему зазвонил телефон наш друг давал понять, что ему все известно. Не понимаю. Жест вежливости чтобы я знала, что он ждет внизу. Давал мне шанс передумать. Но у него не было выбора, и он это понимал. Видишь ли, Суэйна вынуждают кое-что сделать, или, во всяком случае, он так говорит. Что до меня, то мне определенно выкручивают руки. И тут мне стало любопытно, а насколько на самом деле я Суэйну нужна. Как выясняется, нужна, и даже очень. Потому что мне позволяют уйти, прихватив с собой дочь ойябуна, привезенную в такую даль в целях безопасности. Сдается мне, есть что-то такое, чего Суэйн до смерти боится, причем боится гораздо больше, чем твоего папочку. Возможно, это что-то или кто-то способно дать ему много больше, чем уже дал твой отец. Во всяком случае, то, что я тебя увезла, отчасти выравнивает счет. Как бы ответный удар. Ты не против? Но тебе угрожают? Кое-кто слишком много знает, что я делала в этой жизни. И Тик установил личность этого человека? Да. Пожалуй, я и так это знала. Но хотелось бы ошибиться. Фасад выбранного Салли отеля был обшит проеденными ржавчиной стальными панелями, каждая из которых крепилась блестящими хромированными болтами этот стиль Кумико знала еще по Токио и считала его несколько старомодным. Их номер был просторным и серым повсюду десятки оттенков серого цвета. Салли заперла дверь, прошла прямо к кровати и, сняв куртку, легла. У тебя нет сумки, заметила Кумико. Салли села, чтобы расшнуровать ботинки. Я могу купить все, что мне понадобится. Устала? Нет. А я устала. Салли стянула через голову черный свитер. Груди у нее были маленькие, с коричневато-розовыми сосками; чуть ниже левого соска m`whm`kq старый шрам, который исчезал за поясом джинсов. Тебя когда-то ранили? спросила Кумико, глядя на шрам. Салли тоже посмотрела на шрам. Ага. А почему ты не пошла в клинику, чтобы его удалили? Иногда неплохо иметь зарубку на память. О том, как тебе было больно? О том, как я была глупа. Серое на сером. Не в силах спать, Кумико вышагивала по серому ковру. В этой комнате девочке чудилось что-то вампирическое. Нечто, роднящее ее с миллионами подобных комнат в сотнях гостиниц по всему миру. Однояйцевая анонимность гостиничного номера будто высасывала из нее индивидуальность, фрагменты которой всплывали повышенными при ссоре голосами родителей, лицами одетых в черное секретарей отца... Во сне лицо Салли превратилось в гладкую маску. Вид из окна вообще ничего не говорил Кумико: ясно было только то, что она смотрит на какой-то город, который не Токио и не Лондон бескрайнее столпотворение людей и зданий, новая ступень видовой эволюции, воплотившая парадигму урба нистической реальности ее века. Возможно, Кумико тоже удалось подремать, хотя сама она не была в этом уверена. Она смотрела, как Салли заказывает туалетные принадлежности и белье, вводя требуемое с клавиатуры в видеомодуль подле кровати. Покупки доставили, пока Кумико принимала душ. О'кей, услышала она из-за двери голос Салли, вытирайся, одевайся. Пойдем повидаемся кое с кем. С кем? спросила Кумико, но Салли ее не расслышала. Гоми. Тридцать пять процентов прибрежного Токио выстроено на гоми, на выровненных площадках, отвоеванных у залива за века систематического сваливания и утрамбовки мусора. У нее дома гоми был ресурсом, требующим сбора, сортировки, прессовки использования, одним словом. Взаимоотношения Лондона и гоми уловить было сложнее. На взгляд Кумико, сам костяк города состоял из гоми из зданий, которые японская экономика уже давно поглотила бы в своей неуемной жажде пригодных для застройки пространств. Но даже маленькой японке лондонские дома позволяли различить ткань времени: каждая стена была залатана поколениями рук в бесконечном процессе обновления. Англичане ценили свой гоми сам по себе, совсем на иной лад Кумико только-только начинала постигать это: они населяли его. Гоми в Муравейнике был чем-то иным: богатый гумусом, перегноем, прорастающий человеческим талантом и чудесами из полимеров и стали. Кумико поразило уже одно только отсутствие очевидной планировки это шло вразрез всему значению, какое придавала ее культура эффективному использованию земли. Их поездка в такси из аэропорта яснее ясного показала, какой здесь царит распад: целые кварталы стояли в руинах, то тут, то там над замусоренными тротуарами разевали пасти пустые оконные проемы. Напряженные лица, настороженные взгляды вслед проехавшему мимо ховеру. Салли внезапно окунула ее во всю странность этого места, с его гниением и беспорядочным нагромождением вросших в землю башен, которые были выше любого здания в Токио. Эти монументы корпораций пронзали покрытое сажей кружево куполов, теснившихся один на другой. Еще две пересадки из такси в такси и вот они с Салли уже на улице, в гуще предвечерней толпы и косых теней. Воздух был холодным, но без примеси лондонской сырости, и Кумико вспомнились гроздья цветов в парке Уэно. Первая их остановка была в просторном, хотя и слегка поблекшем баре с вывеской Джентльмен-Неудачник, где Салли вполголоса обменялась с барменом несколькими быстрыми фразами. Они ушли, не заказав выпивки. Призраки, задумчиво сказала Салли, поворачивая за угол. Кумико старалась держаться к ней поближе. С каждым кварталом улицы становились все безлюднее, а здания все более темными и запущенными. Прости? Здесь для меня все наполнено призраками прошлого, или, во всяком случае, должно быть ими наполнено. Ты знаешь это место? Конечно. Выглядит все примерно так же и все же иначе, понимаешь? Нет... Со временем поймешь. Когда найдем того, кого я ищу, прикинься паинькой. Говори, только если тебя спросят, а лучше помалкивай. Кого мы ищем? Одного человека. Или, по крайней мере, то, что от него осталось... Полквартала спустя на какой-то мрачной пустынной улочке если не считать проезда у дома Суэйна под саваном полночного снега, Кумико еще никогда не доводилось видеть улицу без единого человека Салли остановилась возле древней, ничем не примечательной с виду лавки. Обе ее витрины серебрились изнутри толстым ковром пыли. Заглянув внутрь, Кумико увидела стеклянные трубки букв неработающей неоновой вывески: МЕТРО и дальше еще какое-то длинное слово. Дверь между витринами была укреплена листом рифленой стали. Через равные промежутки из нее выступали ржавые головки болтов, обмотанные провисшими отрезками бритвенно- острой проволоки цвета окалины, будто через нее некогда пропускали ток. Салли, встав лицом к двери, расправила плечи и выдала серию мелких стремительных жестов. Кумико с удивлением уставилась на нее, а Салли тем временем повторила свои странные действия. Салли? Язык жестов, оборвала ее Салли. Я же сказала тебе заткнуться, так? Да-а-а? Голос чуть громче шепота, казалось, появился словно из ниоткуда. Я уже все тебе сказала, отрезала Салли. Не знаю я этого вашего языка. Я хочу поговорить с ним. Голос Салли звучал размеренно и жестко. Он умер. Я знаю. Последовало молчание, и до Кумико донесся звук, который вполне можно было принять за ветер холодный, наполненный песком ветер, рыщущий среди рваных куполов геодезиков над головой. Его тут нет, сказал голос и, похоже, стал исчезать. Повернешь за угол, потом через полквартала налево в переулок. Этого переулка Кумико никогда не забыть. Темный кирпич скользких от сырости стен. Укрытые колпаками люки вентиляторов отрыгивают потоки сгущенной пыли. Желтая лампочка в сетке из окислившегося металла. Низкая поросль пустых бутылок, давшая побеги у основания обеих стен. Горы скомканных факсов и кусков упаковочного пенопласта высотой в человеческий рост. И перестук Саллиных каблуков. За тусклым свечением лампочки полная тьма, хотя отраженный мокрым кирпичом свет позволял разглядеть стену в конце тупик. Кумико помедлила, напуганная внезапно проснувшимся эхом, шуршанием, мерным перестуком водяных капель... Салли подняла руку. Узкий ослепительный луч, выхватив четкий круг испещренного корявыми надписями кирпича, мягко соскользнул вниз. Он опускался до тех пор, пока не нащупал у основания стены какой-то предмет: блеснувший тусклым металлом вертикальный округлый прибор на подставке, который Кумико ошибочно приняла за еще один вентилятор. Рядом с ним приютились огарки белых свечей, плоская пластиковая фляжка с прозрачной жидкостью, коллекция сигаретных пачек, дюжина сигарет россыпью и замысловатая многорукая фигурка, нарисованная чем-то белым, похожим на истолченный мел. Салли сделала шаг вперед. Луч даже не дрогнул. Кумико увидела, что этот бронированный предмет крепится к кирпичной стене массивными скобами. Финн? В ответ мгновенная вспышка розового света из горизонтальной прорези. Эй, Финн, приятель... с непривычной заминкой в голосе повторила женщина. Молл. Скрежет, как будто звук проходит через испорченный динамик. Зачем тебе фонарь? Линзы у тебя еще на месте? Что, стареешь и уже не bhdhx| в темноте? Это ради моей подруги. Что-то шевельнулось за прорезью, это что-то было нездорового розового оттенка, как пепел тлеющей сигареты на полуденном солнце, и лицо Кумико омыло волной колеблющегося света. Понятно, проскрипел голос. И кто же она? Дочь Янаки. Ничего себе. Салли опустила фонарь. Луч упал на свечи, фляжку, сырые серые сигареты, белую фигурку с похожими на крылья руками. Угощайся подношениями, сказал голос. Вон там пол-литра Московской. А вот этот колдовской рисунок сделан порошком. Якобы при носит удачу; обдолбанные роллеры рисуют его кокаином. Господи, отстраненно сказала Салли, присев на корточки. Просто поверить не могу. Кумико смотрела, как она подбирает фляжку и нюхает содержимое. Хлебни. Недурное пойло. Должно быть хорошим. Никто не решается экономить на оракуле, особенно если знает, что для него хорошо, а что плохо. Финн, начала было Салли, потом взболтала фляжку и, глотнув, вытерла рот тыльной стороной ладони, ты просто сумасшедший. Если бы так. Первоклассная оснастка, и все равно приходится ее вздрючивать, чтобы извлечь хоть немного фантазии, не говоря уже о безумии. Кумико подошла ближе и присела на корточки рядом с Салли. Это конструкт? Поставив фляжку с водкой на мостовую, Салли тронула сырой порошок кончиком перламутрового ногтя. Конечно. Ты их и раньше видела. Хочешь воспоминания о реальном мире, хочешь врубаешься в киберпространство. Я получил этот оракулов волчок, чтобы все время крутить его, понимаешь? Прибор издал странный звук: смех. Любовные неприятности? Злая женщина тебя не понимает? Снова скрежещущий смех, похожий на раскаты статики. На самом деле я скорее бизнес-консультант. А это добро оставляют здесь местные ребятишки. Вроде как добавляет мистики к антуражу. Время от времени мне удается заполучить скептика, какого-нибудь ублюдка, который решает вдруг угоститься. Из прорези полыхнула тонкая, как волосок, алая линия, и где-то справа от Кумико взорвалась бутылка. И снова смех статики. Так что привело тебя сюда, Молл? Тебя и, розовый свет опять скользнул по лицу девочки, дочь Янаки? Рейд на виллу Блуждающий огонек, сказала Салли. Давно это было, Молл... Она охотится за мной, Финн. Четырнадцать лет прошло, а эта сумасшедшая сучка все не хочет от меня отстать... Так, может, ей больше заняться нечем? Ты же знаешь, какие они, эти богатенькие... Где Кейс, Финн? Возможно, ей нужен он... Кейс вне игры. Урвал пару-другую приличных кушей после того, как вы расстались, потом соскочил со стимуляторов и вышел подчистую. Сделай ты то же самое, не морозила бы сейчас свои прелести в тупике, а? Последнее, что я о нем слышал, у него четверо детей... Следя за гипнотическим покачиванием сканирующего розового уголька, Кумико кое-как сообразила, с кем или с чем говорила Салли. В кабинете ее отца были похожие предметы: четыре черных лакированных кубика, расставленных на длинной сосновой полке. Над каждым кубиком висел офи циальный портрет. Портреты были черно-белыми фотографиями мужчин в темных костюмах и с галстуками; четыре очень серьезных джентльмена Лацканы их пиджаков украшали маленькие металлические эмблемы, отец тоже иногда такую носил Хотя мать ей и рассказывала, что в кубиках заключены призраки, духи злых предков отца, Кумико они скорее притягивали, чем пугали. Если в них сидят призраки, рассуждала она, то наверняка эти духи очень маленькие, ведь в кубик и голова ребенка не поместится. Иногда отец подолгу медитировал перед кубиками, стоя на коленях на татами в позе, означающей глубочайшее почтение. Девочка не раз видела его в этой позе, но лишь когда ей исполнилось десять лет, она однажды sqk{x`k`, как он обращается к ним вслух. И один ответил. Вопрос показался Кумико бессмысленным, а уж ответ тем более, но размеренный голос духа заставил ее замереть, скорчившись за бумажной ширмой. Отец потом очень смеялся, найдя ее там, и, вместо того чтобы отругать дочь, объяснил, что кубики служат жилищами для записанных личностей прежних директоров корпорации. Это их души? спросила девочка Нет, с улыбкой ответил отец и добавил, что различие тут очень тонкое. У них нет сознания. Они отвечают на заданный вопрос приблизительно так же, как реагировали бы, будь они людьми. Если уж они призраки, то что тогда говорить о голограммах. После лекции Салли об истории и иерархии якудза в робата-баре на Эрлз- Коурт Кумико решила, что каждый из мужчин на фотографии, каждый из этих записанных личностей был в свое время ойябуном. Существо в бронированном футляре, наверное, имеет сходную природу, размышляла про себя девочка, ну, может быть, немного более сложную. Точно так же, как Колин просто более сложная версия гида Мишелин, какой носили с собой секретари отца в их экспедициях за покупками в Синдзюку. Салли звала его Финн. И было ясно, что когда-то этот Финн был ей то ли другом, то ли партнером. Интересно, подумала Кумико, а бодрствует ли он, когда тупик пуст? Сканирует ли его лазерный взгляд беззвучное кружение полуночного снега? Европа, сказала Салли. Отколовшись от Кейса, я исколесила весь континент. После той операции денег осталось даже больше, чем нужно, по крайней мере, так мне тогда казалось. ИскИн Тессье-Эшпулов выплатил все через швейцарский банк. Он же стер все следы того, что мы когда-либо поднимались вверх по колодцу. Я хочу сказать, вообще все: скажем, имен, под которыми мы путешествовали на шаттле Джей-Эй-Эль, там просто не было. Кейс все проверил, когда мы вернулись в Токио, пробурился в самые разные базы данных такое впечатление, что ничего из этого просто не происходило. Я не знаю, как такое возможно, ИскИн он или нет, но ведь никто так на самом деле и не понял, что случилось там, наверху, когда Кейс прогнал тот китайский ледоруб сквозь их базовый лед. ИскИн потом пытался выйти на вас? Я ничего об этом не знаю. Кейс считал, что он ушел не исчез, а именно ушел, растворился во всей матрице в целом. Как будто он перестал существовать в киберпространстве, а просто стал им. Если ИскИну не хочется, чтобы его увидели, чтобы знали о его присутствии, ну тогда, думаю, нет никакой возможности его обнаружить. И нет никаких шансов доказать это кому-то еще, даже если ты что-то знаешь... Что до меня, я ничего не желала знать. Я хочу сказать: что бы там ни случилось, мне казалось, что с этим покончено. Армитидж мертв, Ривьера мертв, Эшпул мертв, пилот-растафари, который возил нас туда на буксире, вернулся к себе в кластер Сион и, вероятно, списал все происшедшее на еще один наркотичес кий сон... Я оставила Кейса в токийском Хайятте и никогда больше его не видела... Почему? Кто знает? Да ни почему. Я была молода, и вообще казалось, что все позади. Но ее вы ведь оставили там, наверху. В Блуждающем огоньке. Вот именно. И время от времени я раздумываю над этим. Финн, когда мы уходили, было такое впечатление, что ей на все наплевать. Наплевать, что я за нее убила ее больного сумасшедшего отца, а Кейс взломал их защиту и выпустил в матрицу их ИскИн... Но я внесла ее в список, так? Когда однажды на тебя сваливаются по настоящему крупные неприятности, когда тебя достают, ты проходишься по такому списку. И ты с самого начала вычислила ее? Нет. Список у меня довольно длинный. Кейс, который, как показалось Кумико, был для Салли чем-то большим, нежели просто партнер, больше в рассказе не появлялся. Сидя на корточках рядом с Салли и слушая рассказ о четырнадцати годах ее жизни, который ради финна та сжала в стремительное стаккато мест и событий, Кумико вдруг обнаружила, что воображает себе более молодую Салли этакой бисонен, героиней традиционного романтического видеофильма: трагичной, элегантной и смертельно опасной. Кумико с трудом поспевала за deknbhrn-сухой манерой Салли излагать свою жизнь. Слишком много ссылок на места и вещи, которые девочке ничего не говорили. Зато так легко было представить себе, как Салли одним взмахом руки добивается внезапных и блестящих побед, как и положено бисонен. Нет, подумалось ей, когда Салли отмахнулась от неудачного года в Гамбурге (тут в ее голосе вдруг зазвучал гнев застарелый гнев, ведь с тех пор прошло десять лет), ошибочно оценивать эту женщину в японских понятиях. Никакая она не ронин, нет в ней ничего от странствующего самурая; и Салли и Финн говорили о бизнесе. Насколько Кумико сумела понять, тот трудный год в Гамбурге наступил для Салли после того, как она приобрела и потеряла какое-то состояние. По лучила она его как свою долю в деле наверху, в том месте, которое Финн назвал Блуждающим огоньком, в партнерстве с мужчиной по имени Кейс. При этом она нажила себе врага. Гамбург, перебил Финн, я слышал рассказы о Гамбурге... Деньги закончились. Так оно всегда и бывает, когда ты молода... Вроде сколько их ни сшибай, а все как-то не то, но я уже успела связаться с теми людьми из Франкфурта, оказалась по уши перед ними в долгу, а они хотели получить по счетам моим ремеслом. Каким ремеслом? Хотели, чтобы кое-кому перепало. А дальше? Я завязала. Как только смогла. Уехала в Лондон... Возможно, решила Кумико, что Салли когда-то и походила на ронин, была кем-то вроде странствующего самурая. Однако в Лондоне она стала совсем другой, стала деловой женщиной. Обеспечивая себя неким неназванным способом, она постепенно превратилась в спонсора, субсидирующего различные деловые операции. (Что такое спускать кредит? Что значит отмывать данные? ) Да уж, протянул Финн, неплохо поработала. Заполучила долю в каком- то немецком казино. Аикс-ла-Шапель. Я входила в правление. Да и до сих пор там, если добуду нужный паспорт. Осела? Снова смех. Конечно. Немного о тебе было слышно в те времена. Управляла казино. Вот и все. Справлялась. Ты дралась на пари. Мисти Стил Туманная сталь, полулегкий вес. Восемь боев. Я ставил на пяти из них. Матч с кровью, конфетка. Все нелегальные. Хобби. Хорошенькое хобби. Я видел видеоролики. Малыш Бирманец прямо-таки вскрыл тебя, ты чуть жизни не лишилась... Кумико вспомнила длинный шрам. Поэтому я завязала. Пять лет назад, а я и так уже была лет на пять старше, чем положено. Ты выглядела неплохо, но Туманная сталь... Господи Иисусе. Не цепляйся. Не я же придумала эту кличку. Хорошо-хорошо. Расскажи-ка о нашей подруге сверху. Как она вышла на тебя? Через Суэйна. Роджера Суэйна. Однажды заявляется ко мне в казино шестерка этого ублюдка, якобы крутой по имени Прайор. С месяц назад. Лондонский Суэйн? Он самый. А у Прайора для меня подарок с метр распечатки. Список. Имена, даты, места. Много? Все. Даже то, что я почти позабыла. И Блуждающий огонек? Все. Так вот, собрала я манатки и вернулась в Лондон к Суэйну. Ему, мол, очень жаль, но он вынужден меня прижать. Потому что некто прижимает его. У него тоже есть из-за чего нервничать собственный метр распечатки. Кумико услышала, как каблуки Салли проскрежетали по мостовой. Чего он хочет? Украсть кого-то тепленьким. Некую знаменитость. А почему ты? Да ладно, Финн, затем я к тебе и пришла. Спросить у тебя об этом. Насчет 3-Джейн тебе сказал Суэйн? Нет. Это сказал мой компьютерный ковбой в Лондоне. У Кумйко заболели колени. А малышка? Где ты ее подцепила? Она объявилась однажды вечером в доме Суэйна. Янака пожелал убрать ее из Токио. Суэйн должен ему гири. Во всяком случае, она чиста, никаких имплантантов. Судя по тому, что до меня доходит из Токио, у Янаки забот по горло... Кумйко поежилась в темноте. Что за знаменитость они хотят? продолжал Финн. Кумйко почувствовала, что Салли медлит. Анджелу Митчелл. Безмолвно качается розовый метроном слева направо, справа налево. Здесь холодно, Финн. Да уж. Хотелось бы мне это почувствовать. Я просто сделал небольшую пробежку тебя же ради. На Мемори-Лейн. Ты много знаешь о том, откуда взялась эта Энджи? Нет. Я играю в игру под названием оракул, дорогуша, а не в научную библиотеку. Ее отцом был Кристофер Митчелл. Большая шишка в исследованиях по биочипам Маас Биолабс. Она выросла в их закрытом городке в Аризоне, так сказать, дочь компании. Приблизительно лет семь назад там что-то стряслось. Поговаривают, что Хосака снарядила команду своих профессиона лов, чтобы помочь Митчеллу поменять хозяина. Архивные сводки новостей говорят, что во владениях Мааса произошел взрыв в несколько мегатонн, но никто так и не обнаружил никакой радиации. И наемников Хосаки тоже не нашли. Маас же объявил, что Митчелл мертв, самоубийство. Это библиотека. А что знает оракул? Слухи. Ничего, что выстраивалось бы в единую картинку. Улица говорит, что она объявилась здесь день или два спустя после взрыва в Аризоне,. связалась с какими-то очень странными, даже чудными латиносами, действовавшими на окраинах Нью-Джерси. Чем они занимались? Заключали сделки. В основном железо, софт. Купля-продажа. Иногда покупали кое-что и у меня... Чем же они были странны? Они были колдуны. Считали, что в матрице полно мамбо и всяких прочих тварей. И знаешь, что я тебе скажу, Молл? Что? Они были правы. ГЛАВА 23 СВЕТ МОЙ, ЗЕРКАЛЬЦЕ Она очнулась, будто кто-то щелкнул переключателем. Не открывать глаза. Слышно, как они переговариваются в соседней комнате. Болело в разных местах, но не намного хуже, чем после магика. Черный отходняк уже совсем сошел, или, быть может, его заглушило тем, что ей вкатили, этим аэрозолем. Бумажный халат царапал соски, они почему-то казались большими и нежными, а грудь полной. По лицу извивались тоненькие ниточки боли, двойной тупой болью стягивало глазницы, во рту будто все воспалено, к тому же привкус крови. Я не собираюсь учить тебя жить, говорил Джеральд. Его голос едва перекрывал плеск воды из крана и позвякивание металла, как будто Джеральд мыл кастрюли или что-то вроде этого. Но ты дурачишь сам себя, если полагаешь, что она сможет обмануть того, кто не желает быть обманутым. Что ни говори, это очень поверхностная работа. Прайор что-то сказал в ответ, но Мона не разобрала, что именно. Я сказал поверхностная, а не халтурная. Качество профессиональное. Двадцать четыре часа на дермальном стимуляторе, и никому даже в голову не придет, что она побывала в клинике. Держи ее на антибиотиках, но ничего возбуждающего, ее иммунной системе и без того до вольно далеко до нормальной. Потом снова Прайор, и опять она не поняла ни слова. Открыла глаза, но увидела один потолок, белые квадраты звуконепроницаемой плитки. Повернула голову влево. Белая пластиковая стена с этим дурацким ложным окном: высококачественная анимация какого-то пляжа всякие там пальмы и волны. Если смотреть на воду достаточно долго, то можно заметить, что волны, которые накатываются на пляж, через некоторое время начинают повторяться. Похоже, что устройство повреждено или сносилось: прибой время от времени как будто запинается, да и красный закат над морем пульсирует, словно дефектная флюоресцентная трубка. Попробуем вправо. Снова поворот головы. Прикосновение к шее пропитавшейся потом бумажной наволочки на жесткой синтетической подушке. С постели напротив на нее смотрело лицо с синяками вокруг глаз, нос охвачен скобками из прозрачного пластика, поверх него пленка из мик ропоры, по щекам размазано какое-то коричневое желе... Энджи. Это лицо Энджи, обрамленное отражением заикающегося заката за дефектным окном. Кости мы не трогали, говорил Джеральд, осторожно отдирая пленку, которая удерживала маленькую пластмассовую скобу вдоль переносицы Моны. В этом-то вся и прелесть. Мы вживили в нос хрящ, введя его через ноздри, потом взялись за ее зубы. Улыбнись. Прекрасно. Нарастили грудь, надстроили соски клонированной, способной напрягаться тканью, потом подкрасили гла за... Он снял скобу. В ближайшие двадцать четыре часа постарайся не касаться лица. У меня от этого синяки? Нет. Синяки вторичная травма от работы с хрящом. Пальцы Джеральда на лице казались прохладными и уверенными. К завтрашнему дню пройдет. В Джеральде ничего стремного. Он дал ей три дерма, два синих и один розовый, такие гладкие и успокаивающие... А вот с Прайором все наоборот, но Прайор ушел, во всяком случае, его нигде не видно. Так приятно просто лежать и слушать, как Джеральд объясняет, что сделал, своим спокойным голосом. И поглядите только, что он умеет. Веснушки, сказала Мона, потому что веснушки со щек исчезли. Стирание и еще немного клонированной ткани. Они вернутся. Чем больше времени ты будешь на солнце, тем скорее... Она такая красивая... Мона повернула голову. Ты, Мона. Это ты. Она поглядела на лицо в зеркале и примерила ту самую знаменитую полуусмешку. Возможно, Джеральд все же не лучше Прайора. Снова вернувшись на узкую белую кровать, куда ее положили отсыпаться, Мона подняла руку, чтобы взглянуть на дермы. Транквилизаторы. В цветных кнопках колышется жидкость. Подцепив розовый дерм ногтем, она сорвала его, прилепила на белую стену и с силой надавила большим пальцем. Вниз сбежала одинокая капля соломенного цвета. Мона осторожно сковырнула