дившего на Тигр.
     Вазир  появился  вечером, когда в канцелярии кроме Абу-л-Хасана, устало
потиравшего глаза, никого уже не было. Вазир был навеселе.
     - Ну, могу я подписывать бюджет?
     - В  статье расходов  госпоже,  да укрепит Аллах  ее  здоровье, эмирам,
расходы на гарем и слуг: в  месяц - 61930 за 12 месяцев указана цифра 743196
динаров,  тогда как  это должно составлять 743160 динаров.  Далее, жалование
лодочникам, обслуживающим халифа и четыре дежурных  лодки, плюс пенсия детям
павших  за веру, 30 дней - 102 динара,  за  12 месяцев - здесь  указано 1280
динаров, а должно  быть  1224 динара... Далее, статья непредвиденные расходы
султана  верующих занижена  на  19420  динаров. Жалования внутренней  охране
дворца я не смог  проверить,  потому что не указан платежный месяц, а только
годовой расход. Остальное сходится.
     -  Хорошо, - сказал  довольный вазир, - значит,  я могу вернуть его  на
доработку. Важные  документы, чем дольше  не подписываешь,  тем  лучше.  Иди
отдыхай. Ты поработал на славу.
     - Как насчет помилования?
     - Все в порядке. Халиф согласился. Надо составить прошение, приложить к
нему характеристику начальника тюрьмы и мое ходатайство.
     - Что же мне теперь в Сиджильмасу за характеристикой ехать?
     - Ну, зачем же ехать? Есть почта. Отправь туда запрос.
     - Но это же затянет дело надолго.
     - А что делать? Бумаги любят порядок. Не мне тебя учить. Ведь ты теперь
глава дивана тайной службы.
     Абу-л-Хасан поклонился и поблагодарил вазира.
     - Ну иди, отдыхай, - добродушно сказал вазир.
     - У меня есть еще одна просьба.
     - Говори.
     - Сахиб аш-шурта Сиджильмасы из-за этого дела может потерять место.
     - Почему?
     - По  моей просьбе он  действовал тайно и поэтому настроил против  себя
местного правителя. Нельзя ли дать ему здесь должность. Ведь он защищал трон
халифа.
     - Ты прав  Абу-л-Хасан,  я подумаю, что  ему предложить. Не беспокойся,
иди отдыхать. Ты хорошо потрудился.
     Абу-л-Хасан попрощался и ушел.


































     Часть вторая
        Знаток фикха

     Дверь с грохотом закрылась за  его спиной. Слышно было, как надзиратель
задвигает тяжелый  засов.  Имран  прошел вперед,  опустился  на пол  и  сел,
привалившись спиной  к стене. Именно  в этой позе, несколько  дней назад  он
встретил сахиб аш-шурта. На мгновенье Имрану показалось, что ничего не было:
ни  предложения  сахиб  аш-шурта,  ни  бегства,  ни  ночного  собрания,   ни
знакомства  с исмаилитским даи Ибрахимом, ни  повторного  ареста у  северных
городских ворот. Если  бы не джуба серой шерсти, купленная им у старьевщика,
на деньги  сахиб  аш-шурта,  все произошедшее  с ним можно  было принять  за
наваждение. Острым  воспоминаньем кольнуло обещание сахиб аш-шурта сохранить
ему  жизнь.  Ни  словом,  ни  жестом  Имрану  не дали знать, как  скоро  его
освободят. Нехорошее предчувствие вдруг охватило его.
     Имран вскочил, бросился к двери и стал бить по ней кулаками.
     - Что случилось? - отозвался из-за двери стражник.
     - Передайте сахиб аш-шурта, чтобы он пришел ко мне, - крикнул Имран.
     - Кому-кому? - изумленно переспросил стражник.
     - Сахиб аш-шурта, - неуверенно повторил Имран.
     - А может сразу правителю передать? - ядовито сказал стражник - Чего уж
там, - и захохотал.
     Имран втянул  голову в плечи и,  как побитая собака, вернулся  на  свое
место. Каждый следующий день убеждал его  в правоте собственных опасений. Он
метался по камере, молотил  в  дверь,  плакал, разодрал на себе одежду.  Все
было тщетно. Сахиб аш-шурта хранил молчание. Через неделю Имран смирился, но
целыми днями  лежал безучастно, глядя перед собой  - на  дверь, на стены, на
потолок.  О своих  детях  он старался не думать. В  том,  что его  обманули,
использовав, в грязной игре,  сомнений не было. Вызывало недоумение лишь то,
что  его не торопились обезглавить. Этому он никак  не мог найти объяснений.
Время остановилось для него.
     Через месяц  Имрана  неожиданно  перевели в другую  камеру. Когда вошел
надзиратель и объявил ему об этом,  он обрадовался и счел это добрым знаком.
По-видимому, какие-то рычаги пришли в ход.  Затем он, заложив руки за спину,
долго шел  по  извилистому узкому коридору,  слыша за собой тяжелое  дыхание
конвоира. У одной из дверей ему велено было остановиться и повернуться лицом
к стене. Лязг засовов  и  команда "пошел".  Дверь за ним захлопнулась. Новое
жилище было больше в площади и имело крошечное оконце, размером с кулак, под
самым потолком, из которого в камеру проистекал солнечный свет.
     - Мир тебе,  узник,  в этой юдоли скорби,  - услышал он чей-то  звучный
голос.
     Имран  вздрогнул  от  неожиданности и, сощуря глаза, посмотрел  в угол,
откуда донеслось приветствие. Как это было ни странно, но голос говорившего,
показался ему знаком.
     - И вам мир, - вежливо ответил Имран.
     - Кто ты, за что тебя лишили свободы?
     - Я убил мутакаббиля. Жду смертной казни,  -  сказал  Имран. О том, что
его  должны  помиловать, он решил  умолчать.  Во-первых,  чтобы не сглазить,
во-вторых... ему только сейчас пришло на ум, что сабийи могут отомстить ему.
Ибрахим находится в этой же тюрьме, кто знает, может быть в соседней камере,
и если он уже догадался о роли Имрана в этой истории, то ему не сдобровать.
     Человек, лежавший  в углу,  поднялся,  подошел к двери и ударил  в  нее
кулаком.
     - Что? - отозвался стражник.
     - Позови старшего, - приказал человек.
     Через несколько минут дверь отворилась, и появился старший.
     - Слушаю, вас, ходжа, - почтительно сказал надзиратель.
     - Эй ты,  - тыча ладонь в лицо надзирателю,  сказал человек - я  просил
тихую  камеру, где  бы я  мог  спокойно  размышлять о  Боге. Мало  того, что
подселили ко мне человека, я дал согласие на это, но моим условием было, что
это будет смирный заблудший человек. А вы привели ко  мне убийцу. Я  не могу
находиться с ним рядом.
     - Это приказ начальника тюрьмы.  Ходжа, камеры переполнены,  к тому  же
этот человек мирный сельчанин и его казнь отложена, может, его помилуют.
     - Хорошо, иди и не опаздывай с ужином, - сказал заключенный.
     Не дожидаясь, когда надзиратель выйдет,  он  повернулся  к нему спиной.
Заинтригованный  Имран во все глаза наблюдал за этой сценой.  Новый сосед по
камере   обладал   непонятной   властью.   Это  был  чернобородый   человек,
неопределенного возраста, горбоносый с глубоко посажеными глазами.
     -  Ну  что, злодей, - сказал он, - смею надеяться, что ты не перережешь
мне ночью глотку. Как тебя зовут?
     - Нет, - честно сказал Имран и назвал свое имя.
     - Поверю, а что  мне еще остается  делать, с виду ты и вправду не похож
на злодея. Хотя говорят, что такие, как ты, самые  опасные. Иди садись,  вон
твое место.
     Имран подошел к указанной циновке и сел на нее.
     - А хочешь знать как меня зовут? - спросил сосед.
     Имран кивнул.
     - Меня зовут Ослиная Голова.
     Человек остался доволен изумлением, отразившемся на лице Имрана.
     - Что, не веришь?
     Имран покачал головой.
     - Во  всяком случае,  с  недавних  пор меня зовут именно так,  Кахмас -
Ослиная Голова.  К вашим  услугам богослов, факих, ходжа Кахмас по  прозвищу
Ослиная Голова, отныне это будет моей нисбой.
     Ходжа Кахмас водрузил  на голову зеленую  чалму, лежавшую в изголовье и
поклонился.
     -  Зеленая  чалма, -  воскликнул  Имран,  тыча  пальцем  в  пресловутый
предмет.
     -  Ты поразительно догадлив, друг мой, - заметил Ходжа Кахмас, -  чалма
именно зеленая, что с того?
     - Я вас видел, - продолжал восклицать Имран.
     - Что с  того? - спокойно спросил ходжа Кахмас. - Многие меня видели. В
медресе,  где  я читаю  лекции  студентам, и  в суде,  где я выступаю в роли
консультанта по вопросам фикха.
     -Да нет же, вы были на тайном собрании сабийев.
     -Да, - горестно сказал ходжа  Кахмас, - пусть будет проклят тот день, с
него начались  мои несчастья! Один мухтасиб попросил посетить это собрание и
опровергнуть проповеди еретиков. Я кое-чем был обязан этому мухтасибу, кроме
того полемика - это мое призвание, я почувствовал живейший интерес...  Лучше
бы  у  меня  язык отсох  в  тот день!  Через сутки мне подбросили записку со
словом "берегись". А сабийи слов на ветер не бросают. Я побежал к мухтасибу,
а он, мерзавец, вместо того, чтобы дать мне  охрану,  как подобает  человеку
моего положения, предложил временно посидеть в тюрьме. Мол, людей для охраны
не хватает, а здесь безопасно.  И вот  теперь я  все  свободное от  лекций и
консультаций  время провожу среди воров  и  насильников.  Я,  ходжа  Кахмас,
которому сам  Ал-Йаман б.  Рибаб предрекал  блестящее будущее! Ну, а  как ты
сюда попал?
     Имран в который раз за последние несколько дней рассказал свою историю.
     Ходжа Кахмас покачал  головой,  таким образом,  выразив  сочувствие,  а
затем задал вопрос:
     - Как же ты попал на это собрание?
     Имран подумал, что если сахиб аш-шурта обманул его,  то  и он не обязан
хранить молчание. Кто знает, какие возможности у этого человека? Так бывает,
-  уповаешь  на одного,  а помогает  тебе совсем другой.  Имран рассказал  о
сделке, заключенной им с сахиб аш-шурта.
     -  Да  а,  - протянул ходжа  Кахмас -  плохи твои дела. Как я слышал, у
начальника  шурта  неприятности по службе, к  тому же  его жена обратилась к
кади с требованием (и все из-за того, что он дал ей развод) наказать мужа за
прелюбодеяние. Наш судья вынес вердикт о том, что сей муж не подлежит хадду,
поскольку он  вступил в связь со своей  рабыней. Не применяется хадд также к
тому, кто  вступил в  связь с рабыней своего сына или внука, так как  на это
есть прямое указание  посланника Аллаха:  "И  ты,  и то,  чем  ты  владеешь,
принадлежит твоему отцу".
     Тогда истица  стала  утверждать,  что рабыня принадлежала ей,  а значит
прелюбодеяние  имело место.  Кади обратился ко мне за  советом.  Я же привел
слова   ал-Мугира,   который  рассказывал   со  слов  ал-Хайсана  б.  Бадра,
передававшего  со   слов  Харкуса,  что  Али  не  подверг   хадду  человека,
вступившего  в связь с рабыней своей жены,  а Исмаил рассказал следующее  со
слов аш-Шаби: "Пришел человек к Абдаллаху и сказал ему: "Я вступил в связь с
рабыней своей жены". Тот ответил: "Побойся Аллаха и не повторяй этого""...
     Ходжа Кахмас еще долго бы  блистал  своими  знаниями, но Имран  перебил
его, произнеся:
     - Вот в чем причина.
     После этого он с мрачным видом лег, повернулся к стене лицом и не встал
даже к ужину.

     * * *

     У сахиб аш-шурта, в самом деле были  неприятности. Через несколько дней
после  отъезда Абу-л-Хасана, опять-таки во время послеобеденного  сна, когда
Ахмад Башир лежал,  положив голову на бедро Анаис, вошел евнух и сказал, что
Бахтияр просит  его безотлагательно  прибыть  в  здание шурта.  Рассерженный
сахиб аш-шурта вошел в приемный покой со словами:
     - Эй, мухтасиб, что за манеру ты взял будить после обеда?
     - Простите, господин, - ответил Бахтияр.
     - Что случилось?
     - Эти люди утверждают, что прибыли для проверки работы шурта.
     Ахмад Башир повернулся,  трое  сидящих у стены встали. Двоих он  узнал,
чиновники из судейских, лицо третьего было ему незнакомо.
     - У вас есть предписание? - спросил сахиб аш-шурта.
     Незнакомец   протянул  ему  фирман,  скрепленный   печатью   канцелярии
Аглабидов. Ахмад Башир засмеялся.
     - Ничего, ничего, - сказал он удивленным людям, - приступайте. Бахтияр,
дай им бумаги, какие понадобятся, -  сахиб аш-шурта узнал на бумаге  подпись
своего тестя.
     При проверке были вскрыты грубые нарушения финансовой  дисциплины. Так,
например,  при   сведении  платежных   ведомостей,  оказалось,   что  суммы,
проходящие  по  статье   "вознаграждение  секретных  агентов"  выплачивались
несуществующим  лицам.  Это  было выявлено  элементарным соотношением  общей
суммы расходов  с  количеством  осведомителей,  чьи личные  дела  имелись  в
картотеке. Сахиб аш-шурта пытался объяснить, что хорошим агентам приходилось
платить вдвое, втрое больше. Но из-за существующих  жестких норм приходилось
проводить эти деньги на подставных лиц.
     - Я прекрасно вас понимаю, раис,  - ответил ему дабир из Кайруана, - но
существует порядок и его нельзя нарушать, это противоречит правилам.
     -  Кроме  того,  при  проверке камер  предварительного заключения  были
обнаружены люди, содержащиеся без предъявленных им обвинений.
     - Разве всех упомнишь, - растерянно сказал Бахтияр, не выдержав взгляда
начальника.
     Также  сахиб аш-шурта были  предъявлены жалобы, накопившиеся  на него в
канцелярии  правителя Сиджильмасы. Но самым серьезным  оказалось обвинение в
недостаче золота, добытого на приисках Сиджильмасы и отправленного в прошлом
году  в  Кайруан.  Ахмад Башир  знал, что  тестю удалось  тогда  замять  это
происшествие. Теперь, видимо, делу был  дан ход. Сахиб аш-шурта предлагалось
в  кратчайший  срок возместить  ущерб. Ахмад Башир попробовал договориться с
комиссией.  Чиновник  -  существо  продажное  по  своей  природе,  начальник
прекрасно  знал это. Но проверяющие, оставаясь наедине с  ним, рассыпались в
благожеланиях, клятвенно заверяли его в искреннем расположении,  но от денег
наотрез отказывались, кивали друг на друга. Мол,  если он возьмет, тогда и я
не  откажусь.  Они  выполняли  чей-то заказ, и  он  прекрасно  знал чей.  От
Абу-л-Хасана  не  было  известий,  и  впервые  за  много  лет   Ахмад  Башир
почувствовал растерянность.
     - Скажи,  любезный, - спросил он дабира,  - если я возмещу  ущерб, меня
оставят в этой должности?
     - Я уверен, - заулыбался чиновник, -  никаких  распоряжений  не было на
этот счет.
     Сахиб аш-шурта  вернулся  в  дом  и прошел на  женскую  половину. Анаис
спала,  разметавшись по постели. Он сорвал полог  в  стенной нише,  выбросил
одежду,  висевшую  там,  опустился  на колени и  отодрал половицы.  Все свои
деньги он хранил здесь, в  металлическом ящике.  До  Ахмад  Башира,  все еще
продолжавшего внутренний диалог  с  дабиром,  не  сразу дошло, что пальцы не
ощущают привычного холода металла. Не  веря осязанию,  он просунул  голову в
дверную нишу и  заглянул в яму...  Тайник  был  пуст. Пятьсот тысяч динаров,
собранных им  за  пятнадцать  лет  службы  в  полиции,  и  золото,  которого
недосчитались  в  Кайруане,  исчезли. Сахиб аш-шурта  долго  сидел недвижно,
глядя перед собой, время от времени цедя сквозь зубы: "Ах  ты тварь". Никто,
кроме жены, не мог этого сделать, она одна была посвящена в тайну хранилища.
Из  оцепенения  его  вывел  голос Анаис: "Что случилось?"  - сонным  голосом
спрашивала она.
     - Ничего, милая, - глухо отозвался Ахмад Башир, - лежи, лежи.
     Он поднялся,  подошел к  двери и крикнул  евнуха. Али появился  тут же,
словно стоял за дверью.
     - Иди, -  сказал сахиб аш-шурта, - иди передай  Бахтияру, что  я  велел
комиссии убираться  к дьяволу,  буду  отдыхать, и  чтобы ни  одна собака, не
смела меня беспокоить.
     После этого он закрыл дверь, разделся и лег рядом с Анаис...
     На следующий день  сахиб  аш-шурта был вручен  фирман о  снятии  его  с
должности. Ахмад Башир поглядел на дату, приказ  был подписан несколько дней
назад.
     -  Как  быстро  вы  успели  обернуться, - усмехнулся он, расписываясь в
получении, - до Кайруана путь неблизок.
     - Вам  надлежит освободить дом,  -  невозмутимо  заявил дабир,  - жилье
казенное, его займет ваш преемник.
     - Уж не ты ли? - спросил Ахмад Башир.
     - Ну что вы, - улыбнулся дабир - мы по другой части.
     Ахмад  Паша  вернулся  и  сказал Анаис,  которая  сидя перед  зеркалом,
расчесывала волосы.
     - Собирайся, душа моя, мы переезжаем.
     - Куда? - удивилась Анаис.
     - В кайсару. Не забудь мою черную чалму, говорят, при дворе халифа этот
цвет предпочтителен.  Скоро мы уедем  в Багдад. Да, - после небольшой паузы,
словно убеждая себя, добавил Ахмад Башир, - я думаю, что скоро.

     * * *

     Утром ходжа Кахмас в  сопровождении двух стражников отправился в здание
суда.  Из  ворот  тюрьмы он выходил с опаской, стражники, на его взгляд,  не
проявляли достаточного рвения, оберегая его персону, шли с ленцой, зевая. На
некоторых оживленных улочках, ему даже приходилось сталкиваться с прохожими.
Это  было  опасно  для его  жизни.  Ходжа  Кахмас  хотел,  чтобы  перед  ним
расступались, как бывает, когда идет  вельможа в сопровождении охраны, но он
почему-то  производил впечатление  арестанта. У  суда, который  находился  в
одном из  помещений мечети,  было  многолюдно: истцы  и  ответчики,  ведущие
тяжбы, сидели группами, в окружении сторонников; муллы, готовые за несколько
дирхемов  заключить  или  расторгнуть  брак;  писцы,  с  висящими  на  груди
чернильницами, которые за  полдирхема могли  составить  любое  прошение  или
написать письмо и отнести его  на почту; несколько бездельников,  готовых за
скромную, по их понятиям, плату выступить свидетелями на любой стороне.
     Стража  осталась  во дворе, а  ходжа Кахмас  вошел в  дверь,  у которой
стояли два  авана. Факих поклонился кади и,  сделав вид, что не замечает его
насупленных  бровей,  прошел  и  сел на свое  место.  В зале,  кроме  судьи,
сидевшего на ковре спиной к колонне,  находились еще два судебных служителя,
два катиба и два писца.
     Один из судейских подошел к ходже и тихо сказал:
     - Кади спрашивает, почему ты опять опоздал?
     - Я еще в прошлый раз объяснил, - раздраженно ответил ходжа Кахмас, - я
сейчас живу в тюрьме.
     Судейский кивнул  и,  вернувшись,  передал ответ  судье. Затем он вновь
подошел к ходже.
     -  Кади  не  спрашивает, где  ты  живешь,  это  твое  личное  дело,  он
спрашивает, почему ты опаздываешь на заседания?
     - Потому что  я вынужден  ждать,  когда за мной придет охрана. Если они
опаздывают, соответственно опаздываю и я, они поздно пришли за мной, поэтому
я опоздал.
     Судейский кивнул и вернулся к кади.  Тот  выслушав посыльного,  покачал
головой и ударил  в  ладоши.  Судопроизводство началось. Секретарь  выступил
вперед и провозгласил:
     - Слушается тяжба Хубайра против Абу-л-Фатха.
     В зал вошли и сели перед судьей двое простолюдинов.
     - В три часа  пополудни на рынке пряностей  Хубайр ударил Абу-л-Фатха и
сломал ему зуб. Этому  есть свидетели, они ждут во дворе. Абу-л-Фатх требует
правосудия.
     Прочитав это со свитка, который он держал в руках,  судейский посмотрел
на кади. Судья спросил у обвиняемого:
     - Ты не отрицаешь, что сломал ему зуб?
     -  Нет,  -  ответил обвиняемый, - но  я  не виноват.  Он  непочтительно
отозвался о моей матушке.
     Судья поднял руку, требуя молчания, и повторил:
     - Ты не отрицаешь, что сломал ему зуб?
     - Нет, - с вздохом признал Абу-л-Фатх.
     - Смотрите, судья, - сказал истец, обнажая зубы, в  которых  была видна
дырка.
     -  Хорошо, хорошо, - брезгливо произнес судья, - закрой  рот, я тебе не
зубной  врач.  Возмещение ущерба  - тысяча дирхемов.  Одна десятая  часть  -
судебные издержки. Свободны. Следующий.
     Судейский развернул свиток и прочитал:
     - Масуди.
     Стоящий у двери выкрикнул имя, и  в зал в сопровождении мухтасиба ввели
человека, следом вошли еще двое, свидетели.
     - Что с этими? - спросил судья.
     Судейский заглянул в свиток.
     - Торговец седлами Масуди обвиняется в потреблении вина.
     - Признаешь? - спросил судья.
     - Признаю,  -  ответил Масуди,  - взываю к милосердию, перепутал, думал
вода.
     - Восемьдесят ударов плетью, - произнес судья и вопросительно посмотрел
в сторону Ходжи Кахмаса.
     - Сорок, - отозвался  ходжа  Кахмас, -  посланник  Аллаха  и  Абу  Бакр
правдивый  назначили сорок  ударов за  пьянство. Омар  ал  Хаттаб  довел  до
восьмидесяти ударов.
     - Восемьдесят, - повторил судья и махнул рукой, - свободны. Следующий.
     Судейский заглянул в свиток.
     - Хайсам обвиняется в воровстве имущества.
     Ввели арестованного.
     - Признаешь? - спросил имам.
     - Нет, - ответил Хайсам, левая рука до локтя у него отсутствовала.
     - Чему равна стоимость украденного? - спросил судья.
     - Пятидесяти дирхемам, - ответил судейский.
     - Свидетели есть?
     - Есть.
     - Вторая кража?
     - Вторая.
     - Наведите справки о свидетелях, если они достойные люди,  отрубите ему
ногу.
     - Нет! - закричал  Хайсам.  - Не рубите  мне  ногу!  Я не воровал, меня
оболгали.
     - Уведите его, - поморщился судья.
     - В каком месте рубить ему ногу? - спросил судебный исполнитель.
     Судья посмотрел на Ходжу Кахмаса.
     - Что ты скажешь, ходжа?
     - Пророк велел рубить  вору ногу в суставе или середине ступни, а затем
прижигать рану.
     - Рубите  так, чтобы  осталась пятка,  -  распорядился судья  и объявил
обеденный перерыв.
     Стоящий  у двери растолкал любопытных, столпившихся у входа и захлопнул
дверь.  Кади поднялся  и вышел в соседнюю  комнату,  где  для него накрывали
стол. Он обедал отдельно. Все  остальные через запасной вход вышли во двор и
направились в ближайшую закусочную за углом.
     - Знаешь анекдот? - обратился ходжа Кахмас к судебному исполнителю.
     Тот поощрительно закивал головой.
     - К Харуну ар-Рашиду  пришел старик и  говорит:  "Повелитель, отдай мне
твою мать в жены, уж больно у нее задница велика, очень мне нравится". А тот
ему отвечает: "Я бы отдал, но ведь через это и отец мой ее любит".
     Раздался дружный смех. Вместе со всеми смеялся  и Ходжа Кахмас. На углу
стоял дервиш  в колпаке и потрясал, опустив глаза долу, глиняной  чашей  для
подаяний,  в которой  позвякивали монеты. Он  бормотал что-то  себе под нос.
Подойдя ближе, Ходжа Кахмас разобрал следующее:
     -...  Сказал  шейх:  "Что  касается  состояний, то  они  суть  искрение
поминания  Аллаха, когда  они  поселяются в сердцах,  либо же,  когда сердца
поселяются в них..."
     Ходжа Кахмас достал какую-то  мелочь и  бросил в  чашку.  Дервиш поднял
глаза и сказал:
     - Спасибо тебе, добрый человек. Воздастся тебе за все, что ты сделал.
     Ходжа  Кахмас вздрогнул и посмотрел в лицо  дервишу.  Глаза его  горели
недобрым огнем. Ходжа Кахмас встревожено оглянулся. Товарищи его скрылись за
углом, охраны  же  не  было видно. Он  вновь посмотрел в лицо дервишу, желая
обрести  спокойствие,  но  губы бродяги раздвигала  зловещая  улыбка.  Ходжа
Кахмас резким движеньем подобрал полы халата и бросился бежать обратно.
     Дождавшись  судью, он  сослался  на  рези  в  животе  и в сопровождении
стражников вернулся в тюрьму. Он был не на шутку испуган.
     Войдя в камеру, он облегченно вздохнул и сказал, обращаясь к Имрану:
     - Вот ведь как бывает. Мог ли я когда-нибудь подумать, что придет время
- и тюрьма станет мне дороже родного дома.

     * * *

     Имран давно проснулся и меряя шагами  камеру, ожидал  пробуждения Ходжи
Кахмаса. Утром, как обычно,  за  ним  пришли  стражники,  чтобы проводить  в
медресе, где он должен был читать лекцию. Сквозь сон Имран слышал, как сосед
отказался  выходить  из камеры, ссылаясь на плохое здоровье. Наконец,  Ходжа
Кахмас пошевелился, приподнялся и открыл веки.
     -  Ну  что  ты, как  курица,  -  первое,  что  сказал  ходжа Кахмас,  -
туда-сюда, туда-сюда.
     Имран не  обиделся, глупо сориться с человеком, с которым ты  заперт  в
четырех стенах.
     - Скорее как петух, - улыбаясь, сказал он, - я же мужчина.
     - Чему  радуешься, глупец? - злобно сказал  ходжа Кахмас. - Помилование
получил?
     - Да нет, не получил. Вот проснулся, пощупал - голова на месте, значит,
живой, вот и радуюсь.
     - Ответ достойный мудреца, - справедливо заметил ходжа Кахмас.
     - Тебе лучше? - спросил Имран. - Может врача попросить?
     - Не надо врача, моей болезни он не поможет. Дервиш меня вчера напугал,
охота за мной началась.
     - Ты не ошибся?
     - Я! Я людей  насквозь вижу.  Они меня в покое не оставят.  Что делать,
ума не приложу. Не век же мне здесь жить.
     - Утешься, глядя на меня. Убьют тебя или нет, это еще вопрос, а вот мне
вряд ли что-нибудь поможет.
     - Ишь ты, как заговорил, деревенщина, - усмехнулся факих, - послушаешь,
прямо философ.
     - Если не хочешь, не разговаривай со мной,  - наконец обиделся Имран, -
ты,  наверное, считаешь ниже своего достоинства говорить с крестьянином. Где
уж нам, дуракам, с вами образованными разговаривать.
     - Ладно, ладно, - остановил его факих, -  что же нам еще делать, как не
разговаривать, день  впереди.  О  чем  будем говорить?  Хочешь,  прочту тебе
лекцию, которую должен был сегодня читать в медресе.
     - Да, прошу тебя.
     - Тогда сядь, не мельтеши перед глазами.
     Имран  послушно   опустился  на  свое   ложе.  Ходжа  Кахмас  поднялся,
откашлялся, сделал несколько шагов к двери, повернулся и стал говорить.
     - Речь пойдет,  сегодня, об одном  из  достойнейших  мужей, стоявших  у
истоков  движения  хариджитов,  досточтимом  Урве  бинт  Хубайре. Он  первый
обнажил  свой меч, именно  он тогда подошел  к ал Аш'асу б.  Кайсу и сказал:
"Что за  подлость,  о  Аш'ас,  и  что за  избрание  третейских судей?  Разве
постановление одного из вас более надежно, чем постановление Аллаха?"  Затем
он  обнажил меч, ал-Аш'ас  отстранился, и он  ударил мечом по заду кобылицы.
Урва б. Хубайр после этого уцелел в битве при ан  Нахраване  и дожил до дней
Муавии. Затем он пришел вместе со своим мавла к Зийаду б. Абихи. Зийад долго
расспрашивал его об Абу Бекре и Умаре, и он хорошо отозвался о них. Затем он
спросил его  об Усмане,  а  Урва ответил:  "Я защищал Усмана  во  время  его
правления в течение  шести  лет,  но  после этого  я  отрекся от него  из-за
новшеств, которые  он ввел".  Зийад спросил  его об Али, и  Урва  сказал: "Я
признавал  его покровителем до  тех  пор, пока он не  избрал двух третейских
судей,  тогда я отрекся  от него".  "А что ты  думаешь  обо мне?"  - спросил
Зийад. Бесстрашный Урва ответил: "Начало твое -  прелюбодеяние, конец твой -
необоснованное притязание, а в промежутке  между ними ты еще не повинующийся
Господу своему".  За это  Зийад  приказал обезглавить  его.  Так погиб  этот
герой, умножая число мучеников нашей веры.
     Речь  ходжи Кахмаса была прервана  тюремщиком,  который принес завтрак,
состоявший из лепешек с пресным сыром и котелка с водой.
     -  Господин, - обратился к  Ходже Кахмасу тюремщик, - я передал  повару
вашу жалобу, он сказал,  что отдельно для Вас никто готовить не будет и если
Вам не нравится, то вас здесь никто не держит.
     -  Какой негодяй, - сказал Ходжа  Кахмас, - а знаешь ли ты, братец, что
заключенному  полагается ежемесячное  довольствие на  сумму,  равную  десяти
дирхемам?  И пусть повар  не надеется  меня провести,  я считаю каждый кусок
хлеба и скоро выведу его на чистую воду. А потом подам жалобу правителю.
     - Если хотите, - продолжал тюремщик, - дайте мне денег, я схожу и куплю
вам чего-нибудь получше.
     - Не  надо, братец. Иди. Тем  более,  что постная пища улучшает  работу
мозга.
     Тюремщик вышел  и  запер за собой  дверь. После  завтрака  Ходжа Кахмас
сказал:
     - Ну, как, продолжать лекцию?
     -  Ходжа, а не мог бы ты  объяснить мне,  как  все  это  получилось?  -
неожиданно попросил Имран.
     - Что именно?
     - С  самого начала. Я ничего  не понимаю  - сабийи,  Аббасиды, Омейяды.
Почему  они  убивали  и  продолжают  убивать друг друга,  что  они  не могут
поделить? У меня голова кругом идет. Я пахал землю и ничего не знал об этом.
     - Как что? - усмехнулся Ходжа Кахмас. - Власть, деревенщина. Все в этом
мире крутится вокруг власти, которая дает все: богатство, почет, силу.
     -   Разве   власть   не   принадлежит  людям   по  определенному  праву
наследования?
     - Принадлежит, но как  раз за это право  и идет борьба. Ведь пророк, да
будет доволен им Аллах, умер внезапно, не указав преемника, к тому же он  не
оставил  сына в качестве наследника.  Ближайшими родственниками пророка были
Аббас и Абу  Талиб, они приходились ему дядьями и  оба происходили  из  рода
Хашим.  После правления несомненных авторитетов и сподвижников Мухаммада  (в
то время Али  был еще слишком молод, чтобы претендовать  на власть) к власти
пришли Омейяды, обладавшие на тот момент реальной силой.  Омейяд, Муавия сын
Абу  Суфьяна,  командовал сирийскими войсками, за их спиной стояла  арабская
знать с  их деньгами, связями и заинтересованностью друг в  друге. На власть
также  претендовал и Али,  но борьба Алидов и Омейядов закончилась убийством
Али в 661  году.  Его зарубил  в мечети  некий Мулджам.... Пока все ясно?  -
спросил ходжа Кахмас.
     - Да, - кивнул Имран, - продолжай, прошу тебя.
     - Движение, которое  погубило Омейядов, зародилось на востоке халифата.
Люди  так  устроены,  что рано или  поздно любая власть им становится не  по
нраву. А  на  востоке  недовольство крестьян соединилось  с недовольством  с
обедневшей  иранской  знати  - дихканами, которые считали  себя выше арабов.
Здесь крестьянство  было более  недовольно  своей участью,  чем те,  которые
проживали  в самом халифате.  Ведь  с  неарабов, кроме хараджа, брали  еще и
подушный налог  -  джизью. Кроме того, несмотря на  победное шествие ислама,
здесь еще  не были утрачены корни с зороастризмом.. Все  это  способствовало
брожению и беспорядкам. Многие полагали, что причина кроется  в  Омейядах, и
легко принимали идею о том, что с возвращением власти в дом пророка на земле
воцарится  справедливость.  Поэтому  Алиды,  начав  свою  пропаганду,  нашли
горячий  отклик  в  сердцах  людей. Их союзниками  были Аббасиды, причем они
сначала были на вторых ролях, никто не воспринимал их серьезно.
     - Почему? - спросил Имран. - Ты же сказал, что и Аббас и Абу-Талиб были
дядьями пророка.
     - Верно, - сказал довольный ходжа Кахмас, -  я  смотрю,  ты внимательно
слушаешь. Дело в  том,  что  ал-Аббас никогда не пользовался среди мусульман
большим  уважением.   В  период   становления   ислама  он   долго   занимал
выжидательную позицию, а в битве при Бадре, которая состоялась во 3-ом году,
он даже выступил против пророка. До самой своей смерти он больше обогащался,
чем служил делу ислама. Его сын Абдаллах  был  наместником  Али, в  пору его
халифата, в Басре, но после третейского суда  покинул его.  Позднее  он даже
признал законность  халифата  Муавии, сына Абу-Суфьяна. Аббасиды  никогда не
имели особых заслуг в деле веры. Что же касается Абу Талиба, отца  Али, - он
будучи старейшиной рода Хашим, взял Мухаммада под защиту в трудное дня  него
время. Еще большие заслуги перед исламом имел  Али, человек, первым обнявший
пророка и признавший его веру, ближайший сподвижник, пользующийся репутацией
рьяного блюстителя чистоты ислама. Но так всегда бывает-  кто ходит с  краю,
тот всегда ест в середине.
     Итак,  выступая как помощники Алидов,  они благодаря  своей  энергии  и
дальновидности,  вскоре  достигли  руководящего положения  в  антиомейядской
пропаганде.  От  имени семьи пророка  они рассылали  своих эмиссаров в самые
отдаленные уголки халифата, призывали мусульман к борьбе. Таким образом, имя
Али служило  интересам Аббасидов.  Первый бунт начал  Худжар  б.Али в мечети
Куфы в 51 году. Он  протестовал против поношения Али на кафедрах  по приказу
Муавии. Ал-Мугира, наместник Омейядов в Куфе, в наказание лишил Алидов права
на месячное и годовое довольствие, положенное им, как семье пророка.
     Плохую  службу  Алидам сослужили  их распри из-за  дохода  с  земельных
участков рядом с Мединой и двух оазисов, Фазак и Хайбар, в трех днях пути от
Медины.  Они никак не  могли поделить его  между собой. Дошло  до  того, что
Омейядами  в Медине  было устроено позорное публичное  разбирательство этого
дела. Все это  было на  руку Аббасидам, которые вскоре уже стали утверждать,
что алид  Абу  Хашим,  живший в  Хумайме,  в имении  Аббасидов,  перед своей
смертью  завещал  Аббасиду  Мухаммаду б.Али некий  "желтый свиток",  который
якобы хранился  у Алидов, как доказательство особого знания, полученного ими
от пророка. "Желтый свиток"  никогда не был предъявлен, и, тем не менее, это
голословное  утверждение  сделало  Мухаммада  б.   Али   фактически   главой
организации  приверженцев  Абу  Хашима.  Так   Мухаммад  б.Али  стал  первым
Аббасидом,  которого хашимиты  признали  имамом, ибо по  их учению, истинным
имамом  становился тот,  кто  унаследовал от предшественника  тайное знание.
Тогда же Салама  б. Буджайр -  глава  тайной  организации хашимитов, передал
Мухаммаду б.Али список наиболее авторитетных приверженцев Абу Хашима в Куфе.
Известно,  что  Аббасид  Ибрахим  б.Мухаммад  советовал  своим  приверженцам
воздерживаться  от поддержки  алидских восстаний  и  всячески способствовать
изоляции  алидских  претендентов на халифат  от шиитские настроенной  массы.
Также известно, что Ибрахим во время хаджа в  Мекку получил от них 200 тысяч
динаров и  передал  им,  что посылает к ним Абу  Муслима, который  возглавит
восстание. "Я надеюсь,  - сказал он, - что именно Абу Муслим,  принесет  нам
власть".
     Что  же делает  Абу Муслим, появившись в Хорасане, куда  был  перенесен
центр восстания? Он сразу же начинает устранять алидских авторитетов, одного
за  другим. Все  что делалось  тайно.  Аббасиды  все еще  искусно  лавируют,
отказываясь  публично заявлять о  своих  притязаниях. Пропаганда  ведется от
имени  ар-Риды  "благоугодного"  из рода Мухаммада. Это  позволяло Аббасидам
скрывать свои истинные намерения. Однако восстание Зайда б.Али в  Куфе в 123
году  уже  показало,  что под  "Благоугодным  из  рода  Мухаммада"  Аббасиды
подразумевали себя, а не Алидов. Да  и как  было Аббасидам  не скрывать свои
намерения, если даже в ядре  призыва "да'ва" не было единого  мнения о новом
халифе.  Известно,  что  Абу Салама  -  глава  пропаганды  в  Куфе,  человек
исключительного благородства, чести  и справедливости,  - накануне восстания
намеревался созвать совет из потомков Али и Аббаса для того, чтобы  они сами
избрали  халифа. Однако между этими  семьями уже зрела вражда. И  тогда  Абу
Салама, заявив, что они не  договорятся, решил самостоятельно вручить власть
Алидам.  Он разослал послания Джа'фару ас-Садику,  Али  б. Хусайну, Омару б.
Али  б.  Хусайну б. Али  и Абдаллаху  б. Хасану б. Хасану б. Али,  предложив
каждому  по отдельности  власть, чтобы из  числа согласных они сами  выбрали
халифа. Но кого-то посланцы  Абу-Саламы  не нашли,  кто-то  отказался  тихо.
Джафар ас-Садик демонстративно сжег  приглашение. Последствия этого поступка
Абу Саламы печальны, он был убит по приказу Абу-л-Аббаса и Абу Муслима.
     - Подожди-ка, - воскликнул Имран,  - на собрании ты говорил, что именно
Абу-Муслим предложил Джафару возглавить восстание.
     -  На  собрании  у меня были другие цели, к тому  же  для простолюдинов
исторические тонкости несущественны.
     - Еще помнится,  ты  выступал за  Аббасидов,  а теперь говоришь, что их
законность сомнительна.
     -  Я выступал  не  за  Аббасидов,  а против  сабийев.  Это  две большие
разницы. А  если  ты будешь уличать  меня во  лжи, я  вообще ничего не  буду
рассказывать.
     -  Прости, не буду, но  я вовсе  не уличаю тебя во лжи,  просто мне  не
понятно. Продолжай, пожалуйста.
     - Видишь ли, приятель, история зачастую состоит из  противоречащих друг
другу фактов, и задача  ученого в том и состоит, чтобы  рассказать обо всем,
но при этом высказать свое мнение и извлечь истину, а  истина состоит в том,
что в критический  момент  Аббасиды оказались  единственной  силой,  готовой
взять   власть  в  свои  руки.  Пассивность  Алидов  была   обусловлена   их
уверенностью  в  своей правоте,  их постоянные  распри между собой облегчили
задачу  Аббасидов.  В  тот момент,  когда  нужно  было назвать таинственного
Ар-Риду,  от  имени  которого  велась борьба, не  нашлось ни  одного  Алида,
способного  принять власть  в свои руки. Единственным подходящим  человеком,
находившемся в Куфе, оказался Аббасид Абу-л-Аббас, которого  и провозгласили
халифом.... Пока что  достаточно, - объявил  ходжа Кахмас, -  я устал,  хочу
прилечь, продолжим после обеда.
     Но  после обеда у ходжи Кахмаса испортилось  настроение, и он с мрачным
видом пролежал до вечера, глядя в  потолок.  Имран  же сидел, размышляя  над
услышанным, и все время порываясь что-нибудь спросить, сдерживал себя.

     * * *

     -  Ну, так что же, мой любознательный друг, на чем  мы  остановились? -
ходжа  Кахмас проснулся в благодушном состоянии духа  и с улыбкой смотрел на
Имрана.
     - Ты сегодня тоже не пойдешь на службу? - спросил Имран.
     -  Сегодня пятница - день самопознания. Халиф дарит пятницу всем  своим
подданным, чтобы они совершенствовались в своих достоинствах, короче говоря,
выходной.
     - Мы остановились на том,  что не  нашлось рядом ни одного Алида, и Абу
Муслим, вручил власть Аббасиду Абу-л-Аббасу.
     - Да а, - протянул ходжа Кахмас,  - Абу Муслим, он  представляется  мне
странной  фигурой. Народная молва  сделала его героем. Да, действительно, он
возглавил боевые действия против султана Насра, наместника Мерва, он проявил
качества полководца, его люди  беспрепятственно проникали в город. Пользуясь
подземными ходами, они  появлялись в любом месте. Как-то раз они  неожиданно
появились в мечети, у минбара. Беднягу имама чуть не парализовало от страха.
Абу Муслим привез пять  тысяч телег с листьями и ветками, чтобы засыпать рвы
вокруг города. Да, он победил Омейядов.
     Есть  сведения  о  том, что Абу  Муслим предлагал  возглавить восстание
шестому  алидскому  имаму  Джафару  ас-Садику,  но  имам  отказался.  Но  мы
достоверно  знаем,  что  Абу Салама,  предложивший  Джафару ас-Садику  стать
халифом, был  предательски умерщвлен по  приказу Абу-л-Аббаса и, конечно же,
это было сделано людьми Абу Муслима.  В  связи с этим  возникает вопрос,  не
готовил ли Абу Муслим западню Джафару ас-Садику, не хотел ли он убить и его,
ведь если бы  в Куфе появился Джафар, то Абу-л-Аббаса никто и не заметил бы.
Настолько велик  был авторитет Джафара б.Мухаммада  ас-Садика. Но осторожный
имам все понял и отказался.
     Дальнейшая участь героя Абу-Муслима известна. Он верой и правдой служил
Аббасидам. Когда правитель Хорезма отказался признать Аббасидов и призвал на
помощь  китайцев,  Абу Муслим  жестоко  расправился  с  ним.  Здесь  надобно
отметить  одну  особенность,  столь часто повторяющуюся  на  протяжении всей
истории  человечества, что  скорее  ее  следует  считать  законом.  Рано или
поздно,  отношения   военачальника  и  его   повелителя  заходят  в   тупик.
Полководец, благодаря своим талантам, достигает славы, мощи  и популярности,
которыми  повелитель  пользуется по праву рождения, но тогда вступает в силу
пословица: "Головы двух  овнов  в одном котле  никогда не сварятся". Если мы
окинем взором череду героев  древности, то мы заметим, что либо военачальник
в  результате заговора  свергал своего  султана  и занимал  его место,  либо
султан  казнил своего полководца.  Популярность Абу-Муслима росла и, как это
бывает с  удачливыми полководцами, в какой момент он стал неудобен правящему
режиму. Любовь и ревность  - они ходят рядом, любовь народа вызвала ревность
халифа. При  дворе  решили,  что  он опасен. Его  под  благовидным предлогом
заманили  в Багдад и убили. Так  закончил свои дни человек, принесший власть
Аббасидам.
     - А что стало с Омейядами? - спросил Имран.
     - С Омейядами жестоко расправились. Их  преследовали и убивали, не щадя
ни женщин, ни детей. Одному из них удалось бежать в Кордову. Дела у него там
сложились удачно, и он в скором времени провозгласил себя эмиром.
     - А что стало с Алидами? - спросил Имран.
     -  Ничего. Видишь ли, репрессии против Алидов могли бы настроить народ,
в первую  очередь теологов  и  других образованных  людей, против Аббасидов.
Нет,  их  никто  не трогал поначалу.  Им сохранили все  права,  они получали
пенсии. Курайшиты  и хашимиты поныне пользуются привилегиями. Но смириться с
верховенством  Аббасидов они не могли, поэтому вскоре  новой власти пришлось
подавлять  их  силой. Ал-Мансур - второй  аббасидский  халиф,  преследовал и
истреблял Алидов. Говорят,  что в его тайных  погребах было обнаружено много
убиенных Алидов, с ярлыками на ушах, на ярлыках были их имена.
     Ходжа Кахмас забыв, что он не на лекции, а в  тюрьме, ходил по  камере,
словно по кафедре, жестикулируя и возвышая голос.
     -  Теперь  возникает  следующий  вопрос!  Вопрос  крайне неприятный для
Алидов. Спрашивается,  чего ради, собственно говоря,  погибают люди,  тысячи
людей  из числа приверженцев Али, из  числа тех, кого они ведут за  собой, -
ведут, чтобы в какой-то момент отказаться от власти, тем самым предавая тех,
кто ради них положил  свою жизнь на алтарь их притязаний? Удивительное дело,
Али  погубило миролюбие - и это  странным образом наложило  отпечаток на все
его  потомство, а ведь, как известно, когда  нужна  твердость духа, мягкость
неуместна,  мягкостью  не сделаешь врага  другом,  а  только  увеличишь  его
притязания. К тому же от миролюбия до трусости всего один шаг. Другое дело -
семеричники, как они себя называют. Ну, собрание, где мы с тобой были.
     - Да, да, - закивал Имран.
     - Эти  знают, как  своего  добиться.  Все  идет  в  ход: наглое вранье,
угрозы, убийства. О  Аллах, не дай свершиться тяжкому греху,  отведи от меня
руки нечестивцев.
     - Устад, расскажи про семеричников, - попросил Имран.
     Удивленный новым  обращеньем,  ходжа  Кахмас взглянул  на собеседника и
довольно улыбнулся.
     Имран,  в самом  деле  чувствовал все нарастающее  уважение к человеку,
столь свободно рассуждающему об истории религиозных войн.
     - Расскажу, - пообещал  ходжа Кахмас, - но не сегодня, ибо  я собирался
пойти в хазинат ал-хикма.
     Ходжа Кахмас оделся, вызвал стражника и ушел.

     Имран,  оставшись один, через некоторое время вызвал тюремщика и сказал
ему:
     - Послушай, братец, нельзя ли и мне пойти на прогулку? Клянусь Аллахом,
у меня уже ноги опухают от неподвижности.
     - Чего захотел, - усмехнулся тюремщик, - тебе прогулки не разрешены.
     - Ну так пусть уж казнят меня скорее, нет больше мочи сидеть взаперти.
     - Разговор окончен, - сурово сказал надзиратель и закрыл дверь.
     -  Эх,  будь  ты  проклят, сахиб  аш-шурта,  за  напрасную  надежду!  -
причитая, Имран принялся  ходить по камере,  бия себя в грудь. Слезы потекли
по его щекам.
     Дверь камеры отворилась и тюремщик сказал, сжалившись над заключенным:
     - Ладно, пойдем - двор уберешь. Только смотри у меня - без глупостей.
     - Клянусь своей жизнью, ты останешься, доволен мной, - заверил Имран.
     - Глупец, - насмешливо сказал надзиратель, - нашел, чем клясться. Да за
твою жизнь сейчас никто и даника не даст. Иди уж.
     Тюремщик вывел Имрана во двор и поручил убрать тюремный двор.
     -  Метлу  возьмешь  у  стражника,  за  будкой.  Эй,  Аббас,  -  крикнул
надзиратель, обращаясь к стражнику, - дай ему  метлу и  присмотри  за ним, я
сейчас еще пару человек приведу.
     Имран  схватил  метлу  и принялся старательно  махать ей.  Никогда  еще
грязная работа не приносила ему такого удовольствия.  Надзиратель привел еще
двух человек, поставил  в ряд и принялся командовать, заставляя  заключенных
ритмично  взмахивать  метлами.  Имран  вначале  двигался  в середине,  затем
переместился к стене, в нижней части которой, почти у земли,  были прорезаны
небольшие, забранные решетками вентиляционные окна полуподземных  камер.  Из
этих окошек тут же послышались  голоса: "Легче, легче маши метлой, придурок,
пыль не поднимай, ублюдок, собачий сын".
     - Давай, давай, не останавливайся, - рявкнул  надзиратель, увидев,  что
заключенный замедлил движения, - раз - два, раз - два.
     Но вскоре ему надоело командовать.  Жар с неба  и пыль  с земли сделали
свое  дело. Надзиратель  убрался  в  тень  от  будки  стражника  и  принялся
обмахиваться дощечкой, на которой были записаны имена работающих.
     Имран  подметал, не  поднимая  головы  и  не реагируя  на  оскорбления,
доносящиеся из камер,  но среди потока  ругани он вдруг услышал свое имя. Не
веря своим ушам он скосил глаза,  наклонил голову и увидел  в сумраке окошка
чей-то горящий взор.
     - Имран, это я - Ибрахим, рад видеть тебя в добром здравии.
     Имран вздрогнул и  оглянулся.  Надзиратель о чем-то лениво беседовал со
стражником, стоящим у ворот.
     - Здравствуй,  - через силу произнес он, ему было тяжело разговаривать.
Чувство  вины  тяготило  его.  Тяжесть предательства  сковала  язык.  Как он
надеялся избежать этой встречи.
     - Где ты сидишь? - спросил Ибрахим.
     - Там, - неопределенно повел головой Имран.
     - А меня, видишь, под землю запрятали. Тебя допрашивали?
     - Да.
     - Ты что-нибудь сказал им?
     - Нет.
     - Хорошо. Меня скоро  отправят на  золотые прииски. Говорят, это верная
смерть,  одни рабы  там  работают. Если  мне  не  удастся бежать, дело будет
плохо. А если тебе повезет, помни о своем обещании.
     - Да, конечно, хотя вряд ли я отсюда выберусь, - сказал Имран.
     -  Послушай,  говорят,  где-то здесь отсиживается  Кахмас,  провокатор,
который был на собрании. Ты случайно не видел его?
     - Нет.
     - Ему  вынесен  смертный  приговор  нашей  организацией,  ему  и  сахиб
аш-шурта.
     -  Эй  ты  там! -  возмущенно  завопил  надзиратель.  -  С  кем ты  там
разговариваешь?
     - Кто, я? - переспросил Имран, он остановился и поднял голову.
     - Ты, овечий хвост, сын блудницы. Ну-ка, подойди сюда.
     Имран подошел и сказал с ненавистью, глядя в глаза надзирателю.
     - Не смей оскорблять мою мать.
     - Ах ты,  негодяй!  - изумился надзиратель,  занося кулак  над  головой
заключенного. Имран перехватил руку и сжал ее у запястья.  Ударить тюремщика
он  все  же  не  посмел.  Надзиратель  свободной  рукой  вцепился  в  одежду
противника. Так они стояли и  толкались, под  хохот и улюлюканье арестантов,
пока  стражник  не  подошел и не треснул Имрана по голове  свободным  концом
алебарды. Имран упал  под общий смех, увлекая за собой надзирателя.  На крик
стражника  из  дежурного  помещения прибежали несколько человек из тюремного
персонала и разогнали всех работающих по камерам.

     * * *

     Разговаривая с хозяином кайсары, Ахмад Башир понял, что известие  о его
отставке распространяется очень быстро.  Не было обычного подобострастия. Он
переехал в гостиницу на следующий день. Прислугу пришлось отпустить, он взял
с собой  только Анаис. Близость  с ней  не утратила еще своей новизны, и это
скрашивало дни, которые он переживал.
     Тяжелым  испытанием было  оставаться  в  городе  после  утраты  власти.
Осведомители сразу перестали  здороваться с  ним. Бывшее подчиненные  делали
вид, что не узнают его и старались при встрече  с ним отвернуть голову. Хуже
всего было то,  что  деньги таяли с неимоверной быстротой. Каждое утро Ахмад
Башир  ходил к  начальнику почты, к  бывшему сотрапезнику, но  тот  разводил
руками. Письма из Багдада не было. После визита на почту Ахмад Башир покупал
у  подпольного  торговца спиртным  кувшин  вина и  возвращался в  номер, где
тонкие стены  были  не  в  силах  сдержать  крики  Анаис. Ахмад  Баширу было
неловко, он не раз просил девушку не  кричать, но рабыня,  смеясь, говорила:
"Я  не  могу  не  кричать, когда чувствую  в  себе  эту штуку.  Меня  просто
распирает". Ахмад Башир ухмылялся и засыпал. О пропавших деньгах он старался
не  думать.  Лишь иногда, просыпаясь  в  мрачном расположении  духа,  лежал,
вынашивая планы мести своей бывшей жене. Деньги вскоре закончились, и хозяин
кайсары  потребовал  освободить  занимаемую  комнату.  Ахмад  Башир  не стал
спорить,  связал  пожитки,  взял Анаис за руку и отправился в караван-сарай.
Здесь  можно  было жить  в кредит,  уверив хозяина в том, что  ждешь товар с
караваном.  Ахмад  Башир не  стал врать про  караван,  все  равно  бы ему не
поверили. Он сказал, что  ждет денежный перевод из Багдада,  и  из последних
монет  оплатил  две ночи. Условия здесь были хуже. Лошади, верблюды и прочая
живность  были стреножены прямо во дворе,  под  окнами  гостевых комнат, и в
любое время дня  и  ночи оглашали окрестности ревом, не говоря уже о запахе,
который исходил от них. Но делать было  нечего. Ахмад Башир оставил  Анаис и
отправился бродить по  городу.  Многие из  тех, кто раньше платил  ему мзду,
показывали  на  него пальцем, он чувствовал это спиной.  Ахмад Башир зашел к
Бургину и одолжил у него  несколько динаров. Бургин был умен, он не  изменил
своего отношения к бывшему начальнику, Ахмад Башир уважал Бургина.
     - Я верну тебе долг, - заверил Ахмад Башир.
     - Ничего, - сказал Бургин, - жизнь  - это шахматы: черная клетка, белая
клетка.
     -  Это ты правильно говоришь,  - отозвался  Ахмад Башир, - у тебя  есть
вино?
     - Есть, но не стоит в полдень пить вино, очень жарко.
     - Ничего, налей мне, - попросил Ахмад Башир.
     Он осушил чашу, налитую Бургином, и поблагодарил.
     - Будь осторожен, раис,  - сказал  Бургин, - до меня  дошло, что сабийи
хотят расправиться с тобой. Они знают, что ты схватил махди.
     - Я это учту, спасибо тебе.
     Ахмад  Башир вышел из лавки и побрел, куда глаза глядят. Дорога привела
его на невольничий рынок, он поднял голову,и увидел торговца, продавшего ему
Анаис.
     Торговец  почтительно  поздоровался  и  спросил,  доволен  ли  господин
начальник  покупкой.  Ахмад  Башир  кивнул  и подумал,  что это  может  быть
единственный человек в городе, не знающий об его отставке.
     - Как базар? - спросил Ахмад Башир.
     - Благодарение Аллаху, раис, помалу торгуем, цены вот везде  упали.  За
одного  раба в среднем  выручаем  по  двести  дирхемов,  а  если еще вычесть
таможенные  пошлины,  да  расходы  на  торговлю,  аренду помоста,  старшине,
останется  сто  пятьдесят дирхемов.  Ведь  таможня  с  головы  просит четыре
динара, никогда такого не было.
     - А я думал, это выгодное дело, - улыбнулся Ахмад Башир.
     - Ну, в убыток, мы не торгуем.
     - А как ты думаешь, в Багдаде раб дороже стоит, чем здесь?
     -  Конечно, столица все же, рабы там стоят дороже,  с одной стороны.  С
другой  стороны,  и  расходов  больше.  Хотя,  если  удачно  купить  партию,
подешевле, можно сорвать хороший куш.
     - А что, приятель, -  продолжал расспрашивать Ахмад  Башир, - наверное,
есть тонкости твоей торговли, какие-то рабы дороже ценятся, другие дешевле.
     Он сам не понимал своего интереса, но какие-то мысли зрели в голове.
     - Да, раис, непременно.  Например, надо помнить, что красивая нубийская
девушка стоит  дороже других цветных, она очень хороша как наложница. За нее
можно  выручить до  трехсот  динаров.  У  белых  рабов совсем  другая  цена.
Красивая девушка стоит тысячу  и больше динаров. У  индийских  женщин другие
преимущества - они послушны, а  разведенные вновь становятся девственницами.
Правда,  они быстро увядают. Их  мужчины хороши в качестве домоправителей. С
неграми лучше не связываться; чем  они чернее, тем безобразнее.  Их натура -
ритм и танцы, и еще у них шершавая кожа. Турчанки хороши, и красивы, и белы,
хорошо готовят,  но расточительны и  ненадежны. Хорошо торговать греками - и
женщинами, и мужчинами.
     - Хорошо, - остановил его Ахмад Башир, - удачи тебе.
     - И вам удачи, раис.
     Ахмад Башир кивнул  и направился  к выходу.  К  работорговцу, с улыбкой
глядящему в спину, удаляющемуся сахиб аш-шурта, подошел товарищ и спросил:
     - Чего он хотел от тебя?
     - Спрашивал, как торговля идет, что почем.
     - А ты знаешь, что его погнали как собаку.
     - Знаю, слышал.
     - А  что же ты любезничал,  плюнул бы  ему  в бороду.  Сколько он нашей
крови выпил, - по два динара с головы требовал.
     - Он у меня рабыню купил,  мог без денег взять, а он  заплатил. Я добро
помню.
     - Какую рабыню?
     - Анаис.
     - Ты же хотел ее себе оставить.
     -  Хотел, хорошая была девица, в любовных утехах ей равных не было. Так
получилось. А  ты иди займись  делами. Ишь ты, расхрабрился! Где  ты  раньше
был?

     * * *

     Сделав  несколько шагов,  Ахмад  Башир  услышал  чье-то  бормотание  и,
оглянувшись, он увидел, что за ним увязался юродивый.
     - Подай Божьему человеку, подай бедному  человеку, - бормотал юродивый,
стараясь забежать вперед.
     - Бог подаст, - раздраженно сказал Ахмад Башир.
     Юродивый не отставал, пытаясь схватить Ахмад Башира за руку.
     -  Иди  своей  дорогой,  пока  я  тебе  шею  не  свернул,  -  брезгливо
отмахиваясь, сказал Ахмад Башир.
     - Смотри, - крикнул отставший юродивый, - как бы тебе не свернули шею.
     Пораженный Ахмад Башир стремительно повернулся, но тот уже затерялся  в
толпе. Вспомнив  предостережение  Бургина,  Ахмад Башир  покачал  головой  и
отправился в Караван-сарай. Анаис встретила его со слезами на глазах.
     - Мне  страшно, господин,  - причитала она, -  ты  оставил меня на весь
день. Здесь ходят  какие-то  ужасные люди,  стучат  в  дверь, заглядывают  в
комнату. Какой-то нахальный дервиш спросил, не здесь ли живет  разжалованный
сахиб аш-шурта. Я  плюнула  ему в глаза  и захлопнула дверь.  Потом приходил
хозяин  караван-сарая  и  спрашивал, не  получил ли  ты  деньги.  Может,  мы
переедем в другое место, снимем отдельный дом?
     -  Дом? - раздраженно  сказал Ахмад Башир. -  Какой  дом, я остался без
денег. Дай мне вина.
     Анаис достала из ниши в стене кувшин и поставила перед хозяином.
     -  Я принес еды,  -  сказал  Ахмад Башир, - там  возьми в  корзине. Ты,
наверное, голодна.
     Весь вечер  он пил  вино и  размышлял над  своим положением. Все чаще и
чаще ему  приходила  в голову мысль, что на этот  раз  чутье его подвело, он
сделал  ошибку  и потерял:  деньги,  власть,  положение,  все  то,  чего  он
добивался всю свою сознательную жизнь.
     - Пожалуй, надо убираться  отсюда, - задумчиво сказал он перед  сном, -
поедем  в Багдад,  напомним  о себе.  Были  бы деньги,  купить здесь рабов и
продать  там.  Говорят,  на этом  можно заработать, оправдать  дорогу  и еще
получить прибыль.
     - Господин, ты отпустил всю прислугу, - сказала Анаис, - ведь их  можно
было продать.
     - В самом деле. Мне  это  не  пришло в  голову, но ведь  еще  не поздно
продать тебя.
     Ахмад Башир почувствовал, как она напряглась под его руками.
     -  Ну,  ну,  я пошутил,  успокойся.  Слишком  высокую цену  я  за  тебя
заплатил. Одна радость в жизни осталась. Это ты. Как сказал поэт:
     "Я вложил мою душу в упование на Аллаха,
     как вкладывают в ножны клинок,
     и она покоится в нем".
     Ахмад Башир гладил Анаис по  спине до тех пор, пока ее  тело  вновь  не
стало податливым. Тогда  он лег на нее и сорвал стон  с ее губ  и, это  было
лучше всякой музыки, лучшим утешением.
     - Как это на меня  не похоже, - сказал он, засыпая. - Я потерял с тобой
рассудок, совсем как мальчишка. Чем это все кончится!
     Через некоторое время он проснулся, весь мокрый от пота.
     - Как жарко  здесь, совсем нечем дышать. В кайсаре было прохладней, там
стены каменные, а здесь глина, - жаловался  Ахмад Башир, нащупывая одежду. -
Я пойду спать на крышу, тебе туда нельзя, там только мужчины.
     Анаис  что-то  пробормотала  во сне и повернулась на другой  бок. Ахмад
Башир поднялся на крышу, спотыкаясь о спящих,  отыскал свободное место и лег
под черным небом, усыпанным алмазами.
     Глубокой ночью перед дверью, за  которой спала Анаис, остановились двое
людей.  Коротко объяснившись  жестами,  они  ворвались в комнату  и  нанесли
несколько ударов кинжалами спящей девушке.
     - Здесь только женщина, - тихо сказал один из них, - ты ошибся.
     -  Я не  мог ошибиться, - ответил  второй,  -  он перехитрил  нас. Надо
уходить.
     После этого убийцы покинули комнату.

     * * *

     Ходжа Кахмас весь день провел в библиотеке, которая находилась  в одном
из  помещений  соборной мечети.  Сначала  он долго рылся  в каталоге, затем,
разыскав нужную ему книгу, сочинение Хишама б.  ал-Хакама о шиитских ересях,
читал ее оставшуюся  половину дня.  Затем  он встретил  коллегу по  кафедре,
мутакалимма Джундуба и  долго  говорил с  ним о противоречиях ханифитского и
шафиитского мазхабов, разговор  мало-помалу  перешел  в спор о сотворенности
Корана,  как  считал  Ходжа Кахмас,  и несотворенности  Корана,  как  считал
схоласт Джундуб. Дело кончилось  тем, что  стороны,  не выдержав аргументов,
вцепились  друг другу в бороды. Коллега Джундуб был более  массивен, и ходже
Кахмасу  пришлось  бы плохо, если  бы  не студенты, поспешившие их  разнять.
Вернувшись в тюрьму, он застал Имрана, прикладывающимся головой,  на которой
выросла здоровенная шишка, к холодной стене.
     - Остужаешь мозги? - спросил ходжа Кахмас.
     -  Да,  - нехотя  ответил Имран,  но затем все  же рассказал о  драке с
надзирателем.
     - Смотри, а то ведь упрячут в карцер.
     -  Хотели, но выяснилось, что  карцер  полон. Сказали, как освободится,
меня сразу переведут туда.
     Ходжа Кахмас снял чалму,  халат, сандалии и  стал устраиваться на своем
месте.
     - Ты обещал рассказать про семеричников, - напомнил Имран.
     - Обещал, - согласился ходжа Кахмас, - но я  что-то устал, там было так
душно.
     - Ну, немного, очень тебя прошу.
     - Ну, хорошо,  -  согласился ходжа Кахмас,  -  ладно, немного расскажу,
потом буду спать, завтра мне в  суд  идти. Итак, семеричники, или сабийи, их
еще называют исмаилитами, оттого, что они признали имамат Исмаила б. Джафара
старшего сына Джафара ас-Садика. Также их называют батиниты, оттого, что они
утверждают, что всякое  явное  имеет  скрытый смысл - батин.  В их философии
явная компиляция других учений. Так, например, об Аллахе они говорят, что он
ни существующий, ни несуществующий, ни знающий, ни незнающий, ни всемогущий,
ни бессильный. Лично я в этом вижу явные элементы китайского учения дао. Но,
впрочем, я не о том стал говорить, тебе все равно этого не понять.
     Причиной  возникновения исмаилизма было  следующее. Джафар ас-Садик  не
был женат ни на одной женщине. Все его дети были произведены от наложниц, от
этого  произошла  путаница  с  наследием  имамата.  Объявленный  наследником
старший его  сын  Исмаил умер  прежде своего  отца, и тогда  начались споры.
Стали говорить, что имам не может говорить  того, что не происходит, а  если
это  так, значит, Исмаил  не умер,  а  скрылся из соображений  безопасности.
Многие  свидетельствовали  о  том,  что  видели   его  живым  после  смерти.
Обеспокоенный  ал-Мансур  послал  Джафару  запрос по этому  поводу, и  тогда
ас-Садик отправил ему грамоту о смерти  своего  сына, заверенную наместником
Медины. Некоторые тогда отвернулись от Джафара,  и  сказали, что  он обманул
их, и не был имамом, потому  что имам не обманывает и не  говорит того, чего
не может быть. Они  осудили Джафара,  который  сказал, что  Аллах  велик, он
изменил  свое  мнение  относительно  имамата  Исмаила,  -  они  не  признали
"изменения мнения", сказав, что это обычная уловка имамов, которые, когда не
сбывается то, что они предсказывали, говорят: "Аллах изменил свое  мнение об
этом".
     Они  осудили  Джафара,  и напрасно, потому что это  был очень достойный
человек,  отличался  глубокими  познаниями  в  религии   и  философии.   Ему
приписывают полное отречение от мирских благ и воздержание от вожделения, но
мы  знаем, что это не  так,  иначе,  откуда бы взялись  сыновья.  У него был
прекрасный  дом, наложницы,  он получал пенсию  из  фонда  Хумс,  положенную
родственникам пророка. Он совершенно не вмешивался в политику и ни у кого не
оспаривал халифат. Он говорил, что тот, кто погрузился в море знания, тот не
жаждет берега.
     Но,  тем не  менее, Джафар всю жизнь подвергался преследованию властей,
потому что  был  реальным  претендентом на власть. Он жил в период  передела
власти и не сделал ничего,  чтобы участвовать в этом. Они,  эти  имамы, были
обычные люди, они  не  были героями, но  люди  требовали  от них  геройства.
Принадлежность к семье пророка ничего, кроме несчастья  не  принесла им. Всю
жизнь   они  метались  между  долгом   и  возможностью  вести  существование
нормального человека в кругу семьи - жен, детей.
     Даже  жизнелюб  Муса,   сын  Джафара   ас-Садика,   имевший   от  своих
многочисленных  наложниц  18  сыновей и  23  дочери,  весельчак,  посылавший
кошелек с тысячью  динаров  всякому, кто  злословил на его счет,  и, тот  не
избежал насильственной  смерти.  Харун ар-Рашид долго возил  его с собой,  а
потом  заключил в  тюрьму, где  его и отравили  руками  некоего  ас-Синдика,
положившего яд в свежие финики. От этого и противоречия, о которых мы знаем:
имам  Хусейн  не  пожелавший  принести  присягу  в верноподданстве  Язиду  и
погибший  из-за этого, в тоже  время провел десять лет  под  гнетом  Муавии.
Большинство имамов умерли мученической смертью: Али был смертельно  ранен во
время  молитвы в Куфийской  мечети, его сын Хасан  в результате заговора был
отравлен собственной  женой, другой его  сын,  Хусейн,  имея  немногим более
семидесяти человек соратников, вступил  в  бой  с  тридцатитысячным  войском
Язида и был изрублен на куски. Никто из имамов не умер своей смертью.
     Джафар  сторонился крайностей. Он отказался  от учения  рафидитов  и их
глупостей,   таких,   как   переселение   душ,   антропоморфизм,   изменение
божественного  мнения, хотя,  когда ему понадобилось,  он прибег  к нему,  в
случае с Исмаилом. Вот  его мнение о божественной воле: "Аллах что-то желает
нам и чего-то ждет от нас.  То, что он  желает нам , он держит в тайне, а то
чего  желает от нас - открывает нам. Так как же мы можем заниматься тем, что
он  желает   нам,  вместо  того,   что  он   желает   от   нас".  Он  отверг
предопределение,  заявив,  что  это  промежуток  состояния,  в  нем  нет  ни
принуждения, ни свободы действия. Он  был блестящим полемистом и богословом.
В соборной мечети Медины, когда он выступал, собирались  тысячи  слушателей,
из Куфы, Басры, Хиджаза,  Сирии. Число  последователей, передававших  с  его
слов,   доходило  до  4000.   Достоверно  известно,  что  он  дважды  отверг
предложения выступить во главе восстания. Об одном я тебе уже рассказал, это
было восстание Абу-Муслима.
     Второе  же произошло через десять лет после прихода к власти Аббасидов.
Речь идет о Абу-л-Хаттабе по прозвищу ал-Аджда, что значит "изувеченный". Он
требовал  от  Джафара  борьбы  за  халифат,  а  когда понял,  что ничего  не
добьется, собрал своих приверженцев в мечети  Куфы  и объявил себя пророком.
Об   этом  донесли  наместнику,   и  тот  направил   в  мечеть  отряд.  Люди
Абу-л-Хаттаба,  а   было  их  семьдесят  человек,  сражались  против  хорошо
вооруженных  воинов камнями,  тростниковыми палками  и ножами.  Абу-л-Хаттаб
говорил им: "Сражайтесь с ними,  и подлинно, ваши тростниковые палки сделают
среди них дело копий и  мечей.  Их  же  колья, мечи и оружие не причинят вам
ущерба и не повредят вам". И они сражались до тех пор, пока не пал последний
из них.  Абу-л-Хаттаб  был  взят  в  плен,  и Иса б. Муса распял его  в  Дар
ар-Ризке, на берегу Ефрата, а голову отослал ал-Мансуру  в Багдад. Мы видим,
что  и  здесь  Джафар  оказался  дальновидным человеком,  он  понял,  что  у
Абу-л-Хаттаба нет ни малейшего шанса,  он избежал  его участи.  Но,  как  мы
знаем, в  результате заговора халифа ал-Мансура был  отравлен  и скончался в
сто сорок восьмом году лунной хиджры.
     Кто знает,  может, корчась от боли и огня, объявших  его внутренности и
силясь позвать помощь, Джафар  вспомнил и пожалел  о том,  что не принял  ни
одно из предложений возглавить борьбу  против Аббасидов. И тогда смерть  его
не была бы унизительна,  как  унизительна насильственная смерть миролюбивого
человека. Мудрость Джафара перешагнула границы его жизни и влияла на события
даже  после  смерти.  Мансур,  получив  известие  о кончине  шестого  имама,
потребовал от наместника навестить родственников имама, прочитать завещание,
там  же  отрубить голову его  преемнику,  и  тем самым навсегда покончить  с
имаматом. Но  в завещании,  кроме  трех  сыновей - Абдуллы, Мусы и Хамида, в
качестве  преемников  были  также  указаны  наместник  Медины  и  сам  халиф
ал-Мансур.
     Ходжа Кахмас сделал паузу, затем сказал:
     -  Удивительное  дело,  стоит  мне  завести  речь об  исмаилитах, как я
сбиваюсь  на личность  имама Джафара - таким обаянием обладает его личность,
такое  притяжение  имеет для меня  его фигура! После  его  смерти  наступила
путаница  в  делах  наследования  имамата. Кто-то,  как  уже  было  сказано,
утверждал, что имам  не может говорить неправду, а значит Исмаил  жив и он -
махди,  которого ждут.  Другие сказали,  что Джафар  в  завещании указал  на
сыновей - Абдуллу,  Мусу  и  Хамида, - и  у них  появились свои приверженцы,
третьи сказали,  что имам  -  Мухаммад,  сын Исмаила,  потому  что имамат не
передается от  брата к  брату  после Хасана и Хусейна,  а  передается только
потомству. Рассказывать об этом можно очень долго, но возвращаюсь к тем, кто
признал  имамат  Исмаила.   Они   утверждают,   что  после  Исмаила  седьмым
совершенным  был  его  сын  Мухаммад.  Они  говорили, что  имам  никогда  не
оставляет  людей  без своего  водительства явного или  скрытого. Согласно их
учению, кто умер не познав имама своего времени, тот умер языческой смертью.
Они вели  пропаганду на любом языке,  в любое время, у них много прозвищ.  В
Ираке  их   называют  батинитами,  карматами,   маздакитами.  В  Хорасане  -
талимитами  и  мулхидитами.  Они  составили  свое учение методом компиляции,
перемешав  многие  положения философов.  Они говорили,  что нет  религиозной
обязанности, предписаний  шариата. В  каждом  стихе Корана  они  могли найти
такое,  над, чем  разумный человек не  будет  думать. Взять хотя бы недавнее
произведение их апологета Мансур ал-Йамана "Китаб  ар-рушд ва-л-хидайат". На
основе сур Корана, мистики чисел и букв, этот софист доказывает, что седьмой
натик,  он же махди,  будет  из дома пророка, как Муса предсказал приход Исы
ибн   Масиха,  так   Мухаммад  предсказал   приход  махди.  Мансур  ал-Йаман
утверждает, что  седьмой "натик" не принесет нового  шариата,  ибо  придет в
день  Страшного суда и  будет  судить  живых  и мертвых.  Магическое, по  их
утверждению,  число  семь они  извлекали  из  всего.  К  примеру, если число
десять, то путем сложных построений они доказывали что это не десять, а семь
и три. Они считали своими доказательствами то, что  небес семь, земель семь,
тело человека имеет семь частей: две руки, две ноги, голова, живот  и спина.
Голова тоже  имеет  семь частей: два уха, два глаза, две ноздри и рот. И так
далее  и так  далее.  Они утверждают,  что  седьмой  совершенный имам, иначе
махди, уже пришел, но  пока  не  может  открыться. Вот собственно  и все.  А
теперь  я ложусь спать, ибо  завтра судебное заседание, а меня предупредили,
чтобы я пришел пораньше.
     - Послушай, ходжа, - воскликнул  Имран, - но у них же нет  ни  малейшей
надежды на успех!
     - Это почему же? - удивился богослов.
     - Нельзя одурачить человека дважды одним и тем же способом. Люди должны
помнить, что смена Омейядов Аббасидами не принесла облегчения.
     - Подожди-ка, ты  никак умничать начал, а? - вдруг разозлился богослов.
-  Давно  ли  ты слушал  меня открыв  рот, деревенщина,  чурбан неотесанный.
Простолюдин  вроде  тебя может  получить  облегчение  в  жизни  только одним
способом, не буду говорить каким. Все остальные способы только отягощают его
жизненную  ношу. Вот ты жалуешься на жизнь: налоги, тяжелая работа, обиды от
власти. Наверное, ты думаешь,  что пришел в этот мир  радоваться жизни, жить
счастливо!  Простак,  ты  родился,  чтобы  тяжелым  трудом  зарабатывать  на
пропитание, страдать от  несчастий, которые время от времени сваливаются  на
твою голову. Скажи, что хорошего есть в твоей жизни?
     - Моя семья, - ответил Имран.
     - Твоя семья, - желчно повторил богослов, - а что хорошего в том, что у
тебя семья? От восхода до заката ты возделываешь свое  поле, чтобы накормить
свою семью. Будь  ты один, разве понадобилось  бы  тебе  столько работать? А
твои  дети, что кроме  страданий тебе  приносят  они сейчас?  Ты  все  время
думаешь о них.
     - А у тебя что, нет семьи? - спросил Имран, задетый за живое.
     - Моя семья - это наука, - ответил богослов, -  впрочем, мы отвлеклись.
Возможно, ты  и  прав,  люди могут помнить о  своих обманутых надеждах  и  о
событиях, с этим обманом связанных, но чувствовать их они не  могут долго, а
вот  непосильное налоговое  бремя они ощущают  ежедневно. Аббасиды, придя  к
власти,  вдвое  увеличили  харадж, пользуясь несоответствием  мусульманского
лунного и  земледельческого солнечного  годов, при  одном урожае  умудрялись
брать налог два  раза в год.  Число несправедливостей по отношению к  народу
только умножилось. Всякая власть сама рубит сук, на котором сидит. Никто еще
не  извлек опыта  из ошибок  своего предшественника.  А что  остается людям?
Только  надежда,  что  новый мессия все-таки окажется  справедливым.  А люди
повторяют одни и те же ошибки. Стремящиеся к  власти обещают справедливость,
а люди  верят и  на своих плечах несут их к власти, а потом удивляются: надо
же, опять обманули - и начинают  прислушиваться к новому авантюристу.  А  ты
говоришь, нет  надежды! Видел, сколько народу на собрании  слушало, развесив
уши, этого мошенника?
     - Видел, - согласился Имран.
     То-то же, а теперь не мешай мне, я буду спать.
     После   этих  слов  ходжа  Кахмас  вытянулся  на  циновке,  пробормотав
напоследок: "Много понимать стал", замолчал и вскоре заснул.

     * * *

     Абу-л-Хасан, новый глава  дивана тайной службы, выслушал доклад катиба,
не  отпуская  его, просмотрел все  документы, подписал счета и бумаги, отдал
необходимые распоряжения и сказал секретарю:
     - Объяви, что приема сегодня не будет.
     - Повинуюсь, господин.
     Катиб поклонился и вышел в приемную.
     - Приема сегодня не будет. Господин Абу-л-Хасан  вызван к вазиру. Прошу
освободить помещение.
     Негромко   переговариваясь   и   выражая   недовольство,   люди   стали
расходиться. Катиб прошел за свой стол и принялся что-то записывать в журнал
приема. Подняв голову, он  увидел, что один из посетителей, мужчина плотного
телосложения, остался и смотрит на него.
     - Что? - сказал катиб. - Особое приглашение нужно?
     - Скажи раису, что Ахмад Башир из Саджильмасы просит аудиенции.
     -  Я  же  ясно  сказал,  что  приема  не  будет,  -  перебирая  бумаги,
раздраженно сказал катиб. - Что за люди, двадцать раз повторять надо.
     Мужчина поднялся и подошел к столу.
     - Нет, любезный, ты все-таки пойди и передай мою просьбу.
     Катиб поднял голову и встретился взглядом с посетителем.
     Что-то было  во взгляде посетителя, отчего  катиб, вопреки  своей воле,
поднялся и вновь постучал в дверь к главе дивана тайной службы.
     -  Там  какой-то  Ахмад  Башир  в  приемной,  из города... забыл какого
города, просит, чтобы вы его приняли.
     Абу-л-Хасан на секунду задумался, затем  произнес: "Пусть войдет, я его
жду".
     Катиб вышел в приемную и сказал:
     - Эй ты, как там  тебя, можешь войти, подожди, я зарегистрирую тебя....
Ахмад Башир, как ты сказал город называется?
     - Какой город? - спросил Ахмад Башир.
     - Какой город, - кривляясь, передразнил  секретарь,  - город, откуда ты
приехал.
     - А-а, город называется Сучье Вымя.
     - Как, как? - удивленно переспросил секретарь.
     Но посетитель, толкнув дверь, уже вошел  к  раису. Абу-л-Хасан, завидев
Ахмад Башира, поднялся и, обойдя стол, заключил его в свои объятья.
     - Дорогой  друг,  как  я  рад вас  видеть.  Давно  ли  приехали? Да  вы
похудели, но вам это к лицу, помолодели.
     Ахмад  Башир  действительно  похудел,  но  выглядел не  лучшим образом,
вопреки утверждению  Абу-л-Хасана.  Чтобы добраться до Багдада, ему пришлось
наняться  в  погонщики  верблюдов; кроме того, в караване он  выполнял много
другой тяжелой работы, и это не лучшим образом отразилось на его внешности -
он почернел лицом и приобрел печаль во взоре.
     - Я приехал вчера.
     - А где остановились?
     - Ночевал на постоялом дворе, сегодня сразу к вам.
     - Прошу вас, садитесь, - предложил Абу-л-Хасан.
     Ахмад Башир сел.
     - Я как  раз  собирался отправить  вам письмо, - Абу-л-Хасан поднял  со
стола пакет и издалека  показал его бывшему начальнику полиции. Ахмад Башир,
протянул было руку, но Абу-л-Хасан бросил пакет на стол со словами:
     - А раз уж вы здесь, то мы объяснимся словами.
     На самом деле Абу-л-Хасан только собирался написать в Сиджильмасу.
     - Конечно, -  сказал  Ахмад  Башир, - вы извините меня.  Обстоятельства
сложились таким образом, что я вынужден был приехать без приглашения.
     - Да? Что же случилось? - с любопытством спросил Абу-л-Хасан.
     - Меня сняли с должности, выгнали из дома, за мной началась охота.
     - Что вы говорите! - воскликнул Абу-л-Хасан.
     - Да,  раис,  -  с горечью  продолжал  Ахмад Башир, - если бы вы знали,
какие  унижения мне пришлось вынести. Меня  преследовали,  убили мою рабыню,
только чудо спасло меня от смерти. Говоря откровенно, раис, я попал меж двух
огней.  Удивляюсь,  как  местные  власти  осмеливаются  наказывать человека,
выполнившего свой долг перед халифом правоверных.
     Понизив голос, Абу-л-Хасан сказал:
     - Между нами говоря, дорогой  друг, близость Кордовы всему виной,  есть
достоверные сведения,  что наместник  Кайруана заручился поддежкой  потомков
Омейя. Это вскружило ему голову, поэтому он начинает дерзить. Вы знаете, что
он перестал чеканить имя халифа  на монетах? Но это так просто не сойдет ему
с рук. Эмир правоверных найдет способ  прижать хвост Аглабидам. К сожалению,
со временем окраины перестают подчиняться - это бич больших империй.
     - Возможно, - сказал Ахмад Башир, - но мне от этого не легче, я потерял
все. Они убили Анаис. Я любил ее. Мне очень тяжело.
     Абул-л-Хасан  подошел к Ахмад  Баширу и сказал, положив  ему  на  плечо
руку:
     - Дорогой  друг. Вряд  ли вас это утешит, как это ни цинично звучит, но
для того, чтобы забыть  человека и перестать страдать от любви к нему, нужно
три  месяца. Вот увидите, пройдет время, и вы успокоитесь. В любом  случае я
разделяю ваше горе. Вы очень достойный  человек, а всякая добродетель должна
вознаграждаться. Если вы думаете, что  я забыл о том,  как самоотверженно вы
мне  помогали, то вы  ошибаетесь,  я  не  забыл. Также  я  не забыл  о своем
обещании, утешьтесь,  ибо  должность начальника  мауны  принадлежит  вам  по
праву. Я  убедил везира  в том, что лучше вашей кандидатуры на  этот пост не
найти.
     Ахмад Башир поднялся.
     - Не знаю, смогу ли я отблагодарить вас, - растроганно сказал он.
     - Пустяки, - улыбнулся Абу-л-Хасан, - будем считать, что мы квиты. Ваша
помощь  в  выполнении задания  помогла мне  занять мою нынешнюю должность. А
теперь вы должны простить меня, я уже опаздываю к вазиру, заодно я оговорю с
ним все детали вашего вступления в должность. Приходите ко мне завтра.
     Ахмад Башир стал кланяться, прощаясь.
     -  Да, кстати,  - вспомнил Абу-л-Хасан,  - чуть не забыл, у нас принято
делать   подарки  лицам,  от  которых  зависит  ваше  назначение.  Ну,  если
начистоту, то вазира надо отблагодарить, принесите завтра деньги.
     - Сколько? - деревянным голосом спросил Ахмад Башир.
     - Два миллиона  дирхемов. Поверьте, это очень незначительная сумма  для
такой должности. Вы вернете ее через несколько месяцев.
     - У меня нет денег,  - глухо сказал Ахмад Башир, - последний  дирхем  я
отдал вашему секретарю, чтобы он разрешил мне занять очередь на прием.
     -  М-да, - сокрушенно сказал  Абу-л-Хасан, -  мздоимство - неотъемлемая
часть  нашего  делопроизводства. Знаете,  вазир  просил три миллиона,  но  я
объяснил,  что вы имеете заслуги перед халифатом, и он снизил цену. Клянусь,
в этой сумме  нет  моей  доли, все  до  даника я  передам  ему.  Извините за
нескромность,  но  вы  много  лет  были начальником  полиции, неужели вы  не
собрали ничего?
     - Меня  обокрали,  все,  что  у меня  было, я хранил  дома  в  тайнике;
вероятно,  жена унесла с собой, когда я выгнал ее из дома. Мне и в голову не
могло прийти, что она посмеет сделать это. У меня ничего не осталось.
     - Я бы ссудил вам, - сказал Абу-л-Хасан, - но сами понимаете, я недавно
вступил  в эту  должность, и мне также пришлось  отблагодарить  везира,  это
обычная практика. Знаете,  даже был такой случай, когда одному наместнику за
место вазира  один человек предложил восемь  миллионов дирхемов, а  тот, кто
сидел на  этом месте,  предложил шесть миллионов за  то, чтобы его оставили.
Так знаете,  что  сделал  наместник? Он  скостил каждому по  два миллиона  и
назначил их обоих на эту должность.
     Абу-л-Хасан было, засмеялся, но тут же осекся,  его собеседнику было не
до смеха.
     - Нельзя ли сказать халифу об этом?
     - Можно,  -  сказал Абу-л-Хасан, -  халиф  удивится и  возможно пожурит
вазира. Мне же  это  будет стоить места,  а  также  какой-нибудь части тела:
языка, руки или даже головы.
     - Что же мне делать? - спросил Ахмад Башир.
     Абу-л-Хасан развел руками.
     -  Ну что-ж,  значит  не судьба,  - Ахмад Башир  поклонился  и  пошел к
дверям, но остановился и  спросил:  - А как дела обстоят с помилованием того
парня?
     - Бумаги готовы,  со дня  на  день должен подписать.  Вы оставьте  свой
адрес, чтобы я мог вас найти, мало ли что.
     - Это просто,  - сказал Ахмад Башир, - караван-сарай, недалеко от ворот
Аш-шаммасия.
     Ахмад Башир  поклонился и  вышел. Абу-л-Хасан,  оставшись один,  развел
руками и негромко сказал:
     - Я выполнил свое обещание.
     Он был искренне расстроен. Ахмад  Башир был ему симпатичен, деятельный,
умный человек. Прежний начальник Ма'уны никуда не годился,  а сахиб аш-шурта
Багдада погряз в роскоши и пьянстве.
     Недавно  Абу-л-Хасан послал секретаря  по  пустяковому  делу,  так  тот
вернулся  через  два часа,  так как  не мог  перейти улицу  из-за процессии,
сопровождавшей выезд начальника полиции. А между тем разбойники обнаглели до
того, что недавно едва не взяли  в плен  вазира,  отправившегося на лодочную
прогулку с двумя алидами и секретарем халифа. Они гнались за ними и кричали:
"Давай сюда мужа распутницы!"  Говорят, что в этот момент секретарь  халифа,
не  потеряв присутствия духа, заметил: "Господа, видно эти разбойники  давно
за нами следят, иначе  откуда  бы они узнали, что наши жены распутницы". Все
хохотали так, что вызвали  замешательство  у разбойников, и благодаря этому,
преследуемым удалось уйти от погони.
     Ахмад Башир, выйдя  в  приемную,  отобрал у  секретаря  свой  дирхем  и
покинул диван.
     Рассказывали,  что  по пути  в  караван-сарай  он напился  в  одном  из
кабачков, которых  рассеяно вдоль набережной Тигра великое  множество,  и  к
вечеру  затеял  драку с какими-то купцами,  только рассказчик не помнил, кто
кого  побил, он  купцов или  купцы его.  Говорили,  что  он еще долго жил на
постоялом дворе у  ворот Аш-Шаммасия,  добывая пропитание тем, что разгружал
товары, говорили также, что он много пил и умер, упав и ударившись головой о
колодезный камень.
     Но  другие  люди утверждали,  что видели  человека,  похожего  на него,
исправлявшего обязанности мухтасиба  в Самарре, но  доподлино  нам ничего не
известно.  Впрочем,  не  будем  забегать  вперед,  ибо  рассказ  наш еще  не
закончен.

     * * *

     Ходжа  Кахмас,  подойдя  к  мечети,  внимательно  оглядел  всех  людей,
находящихся в пределах двора, не заметив дервишеского колпака,  успокоился и
бодрым  шагом вошел в судебный зал. Поскольку в этот  раз он пришел вовремя,
то кади посмотрел на него благожелательно и  даже дернул головой в  ответ на
приветствие.
     Секретарь  положил перед кади бумаги по назначенным на этот день делам.
Кади бегло просмотрел их и сказал:
     - Зовите, кто первый.
     Судейский поднялся, и заглянув в лежащий перед ним список, сказал:
     - Жалоба Малика ал-Мухаджира.
     - Где он сам, почему не приглашаете в зал?
     -  Его представляет  поверенный, так как  податель  жалобы  находится в
тюрьме за растрату казенного имущества.
     - Вот как, - сказал судья, - позовите поверенного.
     Судейский,  подойдя  к  двери,  выкрикнул  имя,  и  в   зале   появился
поверенный.
     - Изложите суть дела, - распорядился судья.
     Поверенный кашлянул и сказал:
     - Малик ал-Мухаджир приносит жалобу в том, что его содержат  закованным
в  цепи и  из-за  этого он лишен возможности,  совершать  молитвенный  обряд
подобающим образом.
     - Это все? - спросил кади.
     - Все, - подтвердил поверенный.
     -  Цепи  снять,  - распорядился судья,  -  нельзя  лишать  мусульманина
возможности  молиться, пошлите  в  тюрьму с  нарочным  исполнительный  лист.
Следующий.
     Судейский заглянул в список и выкрикнул Мухаммад б.Исхак,  Али б.Исхак,
Зубейр б.Исхак.
     В зал вошли трое мужчин.
     - Чего они хотят? - спросил судья.
     - Мы хотим справедливости, - заговорил один из вошедших.
     -  Подожди, - остановил  его  судья, - я  не  к  тебе обращаюсь. Будешь
говорить, когда тебя спросят, - и, обращаясь к судейскому, - слушаю.
     - В прошлом году был убит  их  родственник, убийца до сих пор не  понес
наказания.
     - Почему?
     -  Вынесение  приговора  было  приостановлено  по  просьбе   начальника
полиции, он ссылался на обстоятельства государственной важности.
     - Просьба была письменной?
     - Да, ходатайство подшито в деле подсудимого.
     - Где находится дело?
     - Здесь, в архиве.
     - Принеси.
     Судейский удалился.
     - Теперь говорите,  -  сказал судья,  обращаясь  к  истцам,  - чего  вы
хотите?
     - Мы хотим, чтобы нам выдали убийцу, чтобы мы могли совершить кисас.
     -  Но  ведь существует суд, - заметил  кади,  - сейчас мы разберемся, и
если  он заслуживает,  то приговорим его к  смертной казни.  В  тюрьме  есть
палач, который приведет приговор в исполнение.
     - О,  достопочтенный судья, - сказал один из истцов,  - мы приехали  из
Кайруана, издалека,  не  зря  же мы проделали  такой путь. Мы настаиваем, по
закону мы имеем на это право.
     - Перерыв, - объявил судья, - очистить помещение.
     -  Мы  подождем  во  дворе, -  с  этими  словами  родственники  убитого
направились к выходу. Вернулся  судейский из  задней комнаты и положил перед
кади "дело"  подсудимого.  Судья принялся внимательно  изучать его. Читал он
долго и когда, наконец, оторвался от бумаг, сказал:
     -  Ну что  же, здесь все ясно.  Свидетельские показания  имеются,  есть
имена  людей,  которые  поручились  за  свидетелей,  и  самое  главное,  что
подсудимый   безоговорочно  признал   свою   вину.  Наказание   за  убийство
мусульманина у нас  существует одно - смертная казнь. Но вот,  что  касается
просьбы родственников выдать  им  убийцу на руки, здесь у меня сомнения. Что
ты на это скажешь, ходжа Кахмас?
     Ходжа Кахмас  поднялся и, на  минуту  задумавшись,  привел подходящую к
этому случаю цитату, предварив ее словами:
     -  Абу Йусуф  в своем  сочинении "Китаб ал-харадж"  сообщает следующее:
"Если на заключение  имама будет представлен человек, который умышленно убил
мужчину  или женщину, причем самый  факт  будет  общеизвестен и несомненен и
против этого человека будут представлены  соответствующие доказательства, то
имам должен войти в рассмотрение этих доказательств;  если будет установлена
безупречность репутации свидетелей или хотя бы одного из них, то имам отдает
этого  человека во власть  ближайшего правопреемника,  либо доверенного лица
убитого, который  может убить  его или простить. Так же имам поступает в тех
случаях, когда убийца добровольно признается в совершенном им убийстве, хотя
бы против него и не было представлено доказательство".
     - Ну что же, - задумчиво сказал судья, - "Китаб ал-харадж" есть  ли что
иное, как основа ал-фикха, мы не можем принять решение, противоречащее ясным
указанием Абу Йусуфа.  Подготовьте  предписание начальнику  тюрьмы о выдаче.
Как там его?
     - Имран ибн Али ал-Юсуф - сказал судейский, заглянув в бумаги.
     - О выдаче Имрана ибн Али ал-Юсуфа родственникам убитого мутаккабиля.
     - Мутаккабиля? - неожиданно переспросил ходжа Кахмас.
     - Мутаккабиля, - раздраженно повторил  судья, недовольный  тем, что его
перебили, -  Сулеймана б.  Исхака,  каковые  в числе  трех, перечислить всех
поименно,  должны оставить расписку, для совершения обычая кровной мести. Ну
и так далее. Я иду обедать. После перерыва  я объявлю приговор по этому делу
и рассмотрю еще одну тяжбу. И все на сегодня.
     - О Аллах, кажется, сейчас  я окончательно погубил парня, - сказал себе
ходжа Кахмас, растерянно глядя в спину  удаляющегося  кади. -  Самодовольный
болван, факих проклятый, знаток! Убивать надо таких знатоков!
     Он  с  трудом высидел оставшуюся часть дня и, как  только судья объявил
заседание  закрытым,  поспешил  покинуть помещение. Стражников во  дворе  не
оказалось.  Ходжа Кахмас послал за  ними  мальчишку-посыльного, стоявшего  у
дверей, но тот,  обежав  вокруг мечети,  сказал, что их нигде  нет  и  тогда
богослов, поручив себя заботам Аллаха, отправился в тюрьму один. Двигался он
скорым шагом, оглядываясь и сторонясь толпы, но в одном из переулков услышал
за спиной голос, произнесший: "Что такое раскаяние - это значит  не забывать
о своих грехах".
     Ходжа  Кахмас   быстро   оглянулся   и  увидел  мерзкую  рожу  дервиша,
напугавшего  факиха  в прошлый раз. Со словами:  "Подай  божьему  человеку",
дервиш схватил его за руку, при этом чем-то больно уколов.
     - А-а, - вскричал ходжа Кахмас, вырывая руку и отскакивая в сторону,  -
ты уколол меня, бродяга!
     -  Прости  меня,  господин, я  аскет и  суфий,  на  моей  одежде  много
репейника  и  других  колючек,  ведь я истязаю свою  плоть  на пути служения
Аллаху.
     Дервиш говорил, подражая юродивому, закатывая глаза и кривя лицо.
     - Пошел прочь, ничтожество, - завопил ходжа Кахмас и замахнулся.
     Дервиш тут же исчез. Оставшийся путь факих проделал без происшествий. У
самих ворот его  догнали стражники  и выслушали немало ядовитых замечаний по
поводу своей сонливости, непригодности к несению службы, размягчения мозга и
болезни суставов, не позволяющей передвигаться более быстрым шагом.
     - Вам нельзя поручить охрану честного человека, что же тогда говорить о
преступниках, - заключил Ходжа Кахмас и  пообещал написать жалобу начальнику
тюрьмы.
     Когда  Ходжа Кахмас вошел в  свое  временное  пристанище,  Имран  спал,
открыв рот и  наполнив камеру  храпом.  Ведь  сон  - это лучшее,  чем  можно
заняться в тюрьме. Но факих немедленно разбудил его и с упреком сказал:
     - Вот ты спишь  безмятежно, хорошо тебе. Почему я не родился таким  вот
деревенским малым! Вот счастливый человек,  ни о  чем голова не болит, живет
себе на белом свете безмятежный как ребенок, а ты  из-за него бежишь во весь
дух,  рискуя  натереть   мозоли  тесной  обувью,  без   охраны,  подвергаясь
опасности.
     -  А что такое? - спросил Имран, пытаясь понять, что происходит. Минуту
назад  он  был  далеко  отсюда,  играл  со  своими детьми,  рычал, изображая
страшного зверя  и  пытался их укусить. Детский смех  все  еще звучал в  его
ушах.
     - Я  пытался тебя спасти, что только я не говорил,  взывал к их разуму,
но тщетно.  Родственники убитого тобой мутакабиля,  потребовали выдать  тебя
им, и судья разрешил. Сегодня что-то особенное жарко.
     Ходжа Кахмас вытер лицо. Он и в самом деле исходил потом.
     - Вообще-то здесь прохладно,  - растерянно сказал Имран. После сна он с
трудом постигал  действительность.  -  Родственники?  - переспросил он. - Но
меня должны помиловать.
     - Теперь уже не успеют, - сказал ходжа Кахмас. - Ты прав, в самом деле,
здесь прохладно, я бы даже сказал, холодно. Теперь  меня  знобит, кажется, я
заболел. Я пожалуй лягу, у меня лихорадка.
     Ходжа Кахмас, не раздеваясь, лег и попросил:
     - Накрой меня чем-нибудь, мне холодно.
     Имран накрыл богослова.
     - Ты пойдешь завтра в суд? - спросил он.
     - Нет, у меня завтра лекция, - стуча зубами, ответил факих.
     -  Умоляю тебя,  найди начальника полиции,  расскажи  ему обо  мне.  Он
обещал мне.
     -  Его нет в городе, - едва совладав с дрожью, произнес ходжа Кахмас. -
Он исчез, я немного посплю, после поговорим.
     После этих слов  богослов сразу впал  в беспамятство. Имран поправил на
нем  сбившуюся  одежду  и  принялся  ходить  из  угла  в  угол,  лихорадочно
размышляя.  То и дело он порывался броситься к двери и  стучать в нее до тех
пор,  пока сюда  не явится  начальник тюрьмы. Но помня, как смеялся  над его
требованиями  надзиратель, Имран  бессильно сжимал кулаки и продолжал мерить
шагами камеру. К тому же тюремщик до сих  пор был зол из-за той  драки и все
еще грозил карцером.  Имран сел  на свое ложе и стиснул голову руками. Ходжа
Кахмас спал беспокойно,  тяжело дыша, грудь его терзал сухой  кашель, иногда
он начинал  горячо  и  сбивчиво бормотать во сне. В отверстие  под  потолком
проник лунный луч,  и Имрану  нестерпимо  захотелось  схватиться за  него  и
выбраться из камеры. "А ведь  можно  было  убежать", - устало  подумал он  и
долго перебирал варианты бегства, которые мог предпринять, временно находясь
на свободе. Ходжа Кахмас  застонал  во сне  и вывел  Имрана  из  оцепенения.
Схватив богослова за плечо, он тряс до тех пор, пока тот не открыл глаза.
     -  Раздобудь  мне кинжал, -  попросил Имран,  - прошу тебя, принеси мне
завтра кинжал.
     - Я ничего не говорил, - невпопад ответил Кахмас, - я здесь не причем.
     И вновь сомкнул веки.
     - Он бредит, - сказал себе Имран, - у него жар.
     Он  поднялся,  подошел  к  двери  и  постучал. Ответа  не  последовало.
Постучал  сильнее.  Стал  бить  в   дверь  кулаком.  Через  некоторое  время
недовольный голос тюремщика спросил:
     - Ну что там еще?
     - Ученый заболел, - крикнул Имран, - позовите врача.
     - Что с ним?
     - Жар у него, весь мокрый.
     - Потерпит до утра, не помрет. Где  я ночью  врача возьму?  И  прекрати
стучать, а то в карцер отправлю, спят все.
     Имран  вернулся  к  богослову  и потрогал  его  лоб. Жар не  спадал, но
дыханье стало  ровнее. Имран  поправил  сбившееся  одеяло,  затем,  подумав,
приложился ухом к сердцу ученого. Едва слышные толчки успокоили его. "Спит",
- подумал он. Делать было нечего, оставалось только уповать на Аллаха. Имран
встал на колени и сотворил краткую молитву Господу. "О Аллах! - сказал он. -
Сделай так, чтобы я смог еще раз увидеть своих детей, а больше мне ничего не
надо.  Все  в  твоей воле".  После этого  он лег  на свое место,  скрючился,
уткнулся лицом в  стену и закрыл глаза в надежде  заснуть. Когда сон был уже
близок  и  простирал  над  ним  свои  ласковые  крылья,  ходжа Кахмас как-то
особенно  тяжело  застонал  и  вдруг совершенно отчетливо  произнес: "Дервиш
уколол  меня  - это был  яд, я умираю". Затем он захрипел. Имран вынырнул из
сна и оглянулся. Ходжа Кахмас лежал, как-то неестественно выгнувшись.  Имран
бросился к нему  и  стал  ворочать,  пытаясь выпрямить  больного  и  уложить
поудобнее.  Это  ему  удалось   сделать  с  трудом.   Богослов  вдруг   стал
неестественно тяжел, а члены  его утратили  гибкость. Дыхания не было. Имран
вновь приложился ухом к грудной клетке, но на этот раз ничего не услышал.
     Ходжа Кахмас был мертв.
     Имран оставил беднягу и пошел к двери, намереваясь позвать надзирателя.
Но  не  позвал.  Мысль, пришедшая  в голову, была дерзкой, но и терять  было
нечего. Имран вернулся к умершему и негромко произнес: "Прости меня, ходжа".
После этого он поменялся с умершим платьем, надел на него свою джубу, а себе
взял его халат, шаровары, зеленую чалму и сандалии, которые, в  самом  деле,
оказались  тесны.  Затем перенес  покойника  на свое  место. Большого  труда
стоило придать  ему то  положение, в котором всегда лежал сам Имран. На  это
ушел  весь остаток ночи. Когда раздался  звук  отпираемой  двери  и в камеру
вошел  тюремщик,  Имран сидел, надвинув  чалму на самые  глаза, и  перебирал
четки.
     - Выздоровел? - спросил надзиратель.
     Имран кивнул головой.
     - То-то же, а то врача ему подавай среди ночи.
     Тюремщик  пока  не  заметил  подмены.  Ученый  и  Имран  были  примерно
одинакового  телосложения,  у обоих были черные бороды,  к тому  же  в  этот
ранний час в камере царил полумрак. Из-за жары лекции у студентов начинались
с восходом солнца, а богослов, чтобы успеть на занятие, просил выпустить его
до восхода. Но Имран про  себя решил, что если тюремщик заметил подмену,  то
он задушит его и попытается бежать. Пока все шло по плану.
     - Только  имей в виду,  - сказал надзиратель, выпуская его из камеры  и
запирая дверь, - охраны не будет. Стражники сказали, что в такую  рань пусть
его черти провожают.
     - Велик Аллах, - сказал про себя Имран.
     -  Иди  уж,  - махнул  рукой  надзиратель,  -  на воротах  тебя  знают,
пропустят, а мне надо еще в одну камеру заглянуть.
     Имран  пошел знакомым коридором, сделал  несколько поворотов и вышел во
внутренний двор тюрьмы,  не  спеша пересек  его,  хотя  сердце  готово  было
выскочить из груди, и приблизился к воротам. Стражей было двое, один, зевая,
сидел  в будке,  а  второй стоял, оперевшись  на алебарду. Увидев Имрана, он
прислонил ее к стене и стал отпирать засов.
     -  Вот,  - сказал  он обращаясь  к напарнику,  -  приятно посмотреть на
ученого человека - еще солнце  не встало, а он уже несет свет своего знания.
Счастливого пути, ходжа.
     Имран кивнул и сделал последний шаг, отделяющий его от свободы.
     - Что-то он не разговорчив сегодня? - сказал стражник, запирая дверь.
     - Видать, не проснулся еще, - отозвался второй.
     Имран вздрогнул,  услышав,  как с другой стороны лязгнул засов, перевел
дух и пошел быстрым шагом, все больше и больше отдаляясь от тюремных ворот.
























     Часть третья

        Проповедник из Саны

     В  жизни  бывают  минуты,  когда человек  вдруг  чувствует необъяснимую
уверенность в правоте и успехе  своего дела. То  ли это происходит  от того,
что  создатель  обращает  на  нас  пристальное  внимание, если  допустить на
минуту, что мы ему  небезразличны,  то ли от того, что по  неведомой причине
случается сбой в механизме, управляющем нашей  планетой, и некая сила бывает
не в силах удержать пелену перед будущим.
     Как бы то  ни было, но Имран, скорым шагом направляющийся  к постоялому
двору, был абсолютно уверен в том, что ему в ближайшее время удастся целым и
невредимым покинуть Сиджильмасу. Между  тем день рассветал, были те чудесные
минуты, когда  еще невидимое светило озаряет свой выход и  золотит ближайшие
на своем пути облака.
     Когда Имран ступил во двор караван-сарая, здесь царила обычная сумятица
и  неразбериха,  предшествующая  выходу  каравана.  Купцы  в  последний  раз
пересчитывали  тюки  своих  товаров,  заставляя  рабов  лишний раз проверить
прочность ремней, удерживающих  поклажу. Бегали по двору слуги. Караван-баши
вяло переругивался с хозяином гостиницы, который пытался содрать  с него под
конец лишний дирхем за постой. Одни верблюды сохраняли спокойствие, не желая
даже лишний раз переступить с ноги на ногу.
     - Эй, кто  здесь старший? - крикнул Имран и подивился своему неожиданно
сильному и уверенному  голосу. Несмотря на  шум и сутолоку,  вопрос его  был
услышан, во дворе даже стало как-то тише.
     Караван-баши  с  удовольствием  повернулся спиной к  хозяину постоялого
двора и почтительно отозвался, - я, ходжа.
     - Куда ты направляешься? - важно подбоченясь, спросил Имран.
     - А куда нужно вам?
     - Куда угодно, лишь бы подальше от этого города мошенников.
     -  И это правильно,  - подтвердил караван-баши,  оглядываясь на хозяина
гостиницы, - я иду в Тахерт, а оттуда в Беджайю.
     - Ведь от Беджайи  до  Константины  недалеко.  Меня пригласили  туда на
диспут. Найдется ли в твоем караване место для меня?
     -  Конечно  найдется,  почему  не  найдется?  Эй,  Махмуд,  -  окликнул
караван-баши подручного, - устрой господина. Как ваше имя, ходжа?
     - Ходжа Кахмас,- помедлив, ответил Имран. -  Я богослов, путешествую по
стране, читаю лекции, толкую людям законы шариата. А как зовут тебя?
     - Али, - сказал караван-баши.
     - Хорошо, - кивнул Имран и пошел за подручным.
     Только  теперь,  шагая  за  погонщиком,  Имран  понял   причину  своего
неожиданного  поведения. Еще до того,  как в  воздухе прозвучало  имя  Ходжи
Кахмаса, с того момента, как он надел халат богослова, наш герой неосознанно
пытался подражать ему. Теперь в нем жило два человека.
     Через  час караван выступил. Был он  невелик:  двести  верблюдов, сотня
лошадей и лошаков, около десятка ослов.  Купцы, погонщики, охрана  и разного
звания  случайный  люд. (Автор  начал перечисление с  животных  без умысла).
Качаясь  меж  верблюжьих  горбов,  Имран,  мысленно попрощался с  Кахмасом и
поблагодарил его.

     На  первом привале Имран полночи просидел у костра, борясь с искушением
оставить караван и двинуться прямиком в  горы к  своей семье.  Два  дня пути
отделяло его от возможности  обнять  детей и почувствовать их запах. Он даже
несколько  раз  вставал и довольно  далеко отходил от огня,  но  всякий  раз
возвращался,  ибо  обещание,  данное  им  Ибрахиму,  не  давало  ему  покоя.
Удивительное  дело,  порядочный  человек  всячески  пытается  уклониться  от
принуждения, но будучи свободен пойдет на  погибель, лишь бы сдержать данное
слово.
     - Эй, ходжа, - окликнули его от костра, - что тебе  не сидится на одном
месте?
     Имран  вернулся, подсел к костру  и  зажмурился, ощутив  его  блаженное
тепло.
     - О, ходжа, - обратился к  Имрану один из охранников, коротавших ночь у
костра, - рассказал бы что-нибудь, скрасил бы нам часы ожидания.
     Имран  вздрогнул,  словно пойманный с  поличным. Будь на  его месте сам
ходжа Кахмас, он бы отказался, сославшись на нерасположение. Но Имран боялся
отказаться,  чтобы  не  навлечь  на себя  подозрение. Лихорадочно  вспоминая
какую-нибудь  забавную историю, он  в  отчаянии  поднял  голову  и  вдруг на
противоположной стороне костра увидел самого  себя. Похолодев, Имран  прилип
глазами  к  фигуре,  невольно  нащупывая рукой  свое  тело.  Тут  кто-то  из
погонщиков, замерзших  на своем тюфяке (ведь ночи в степи  холодные,  даром,
что  Африка) подошел к костру, желая  согреться и подбросил  в костер охапку
сухого бурьяна. Взметнувшееся  пламя озарило лицо  двойника, - это был ходжа
Кахмас  в одежде Имрана, которую сам Имран не далее как утром на него надел.
Ходжа Кахмас улыбнулся и негромко сказал:
     - Что ты,  парень, так растерялся? Расскажи что-нибудь людям, они ждут.
Да  смелее,  говори,  ведь  ты теперь  не  деревенщина, а  ученый  богослов.
Посмотри, какая одежда на тебе, не срами ее.
     Имран  почувствовал необъяснимую  теплоту в груди,  и легкость во  всем
теле,  сознание его прояснилось. Он огляделся, убеждаясь, что  факиха никто,
кроме него не видит и произнес, прочистив голос кашлем:
     -  Я вам расскажу  занимательную историю. Она будет короткой,  чтобы не
утомлять вас, но поучительной.
     Итак,
        Рассказ о значении поступка
     <i>"В городе Марракеш  жили два друга.  Были  они соседями,  росли вместе,
играли в одни игры. Одного звали Салех, а другого Валех. Когда они подросли,
то оба занялись торговлей, ведь торговля у нас, арабов, в крови, несмотря на
то, что  наш пророк не одобрял  торговлю, он больше предпочитал  нападать на
караваны..." -</i> Имран сам ужаснулся тому, что сказал (видимо, там, где сейчас
находился Ходжа Кахмас,  подобные  вольности сходили с рук), но заметив, что
это замечание вызвало одобрение у окружающих, продолжил дальше...
     "<i>Как  известно,  честность  - лучший капитал. Удачно распоряжаясь  этим
капиталом,  а  также  небольщой  суммой, взятой  в долг  у ростовщика, они в
скором времени погасили свои долги и приобрели некоторое  уважение  в  среде
торговцев.  Мало-помалу  разница  со   сделок  стала  увеличиваться,  и  тот
неосязаемый    капитал    под   названием    честность,    стал   постепенно
материализоваться,  превращаясь в звонкую монету,  то  есть  стал  приносить
прибыль. Оба женились, построили дома, и вот наступил момент, который бывает
в  жизни каждого мусульманина,  имеющего достаток,  - они созрели  для того,
чтобы совершить хадж. Ибо, говорит пророк, что человек, имеющий возможность,
обязан совершить паломничество к святым местам.</i>
     <i>Они подсчитали свои деньги, оглядели домашних и увидели, что все сыты и
одеты, и есть  крыша  над  головой. Они назначили  день отъезда, объявили об
этом и стали готовиться к путешествию.</i>
     <i>Случилось так, что за день до  отъезда  в их  квартале загорелся  дом у
одной вдовой женщины. Сбежались  люди,  потушили пламя, но  имущество все ее
выгорело,  от  дома  остались  одни каменные  стены,  и  сама она  с  детьми
оказалась на  улице. Люди поохали, поцокали языками, дали ей кто монету, кто
старую одежду, кто кусок хлеба и разошлись по своим делам.</i>
     <i>Вечером  того  же  дня Валех  зашел к  Салеху и  сказал,  что он просит
прощения, но завтра никуда не поедет, так как деньги, отложенные на хадж, он
отдал бедной  женщине  с  тем,  чтобы  она отремонтировала свой  дом.  Салех
возмутился и стал взывать к разуму своего друга,  говоря, что  Аллах, осудит
такое пренебрежение  к  святой  обязанности мусульманина.  Он даже  вызвался
сходить  к этой женщине, объяснить ей  все и забрать деньги, предназначенные
на богоугодное дело, но Валех был непреклонен. Он еще раз извинился, сказал,
что сожалеет, и ушел.</i>
     <i>Делать нечего, Салех отправился в  хадж  один. Долго ли, коротко ли, он
уехал, но на исходе дня он увидел впереди на расстоянии полета стрелы пешего
человека.  Поторопив прислугу, Салех  пришпорил  коня и сократил  расстояние
настолько,  что можно  было  рассмотреть  путника, - это был никто иной, как
Валех. Подло обманув друга, он видимо, пустился в дорогу не, дожидаясь утра,
чтобы  первым достичь Мекки. Что за выгоду он  усматривал в этом, Ваиду было
неведомо.</i>
     <i>"Может это мне грезится?" -  подумал Ваид  и обратился к своим рабам за
подтверждением.  Несомненно,  это был Валех, все  узнали его, но как Ваид не
пытался догнать  Валеха, у него ничего не получалось, несколько всадников не
могли догнать пешего человека.  Так они  и  двигались все  время, видя перед
собой недосягаемого Валеха.</i>
     <i>Вернувшись домой, Салех  первым делом  пошел к  своему другу и принялся
стыдить его. Но Валех сделал удивленное лицо и сказал, что не понимает о чем
речь. Салех пришел в ярость, стал кричать и обвинять друга в вероломстве. Он
позвал  своих  спутников,  чтобы  уличить  Валеха  во  лжи. Тут  вокруг  них
собралась толпа, и  все они подтвердили,  что Валех  не  покидал  города,  а
трудился в своей лавке не покладая рук.</i>
     <i>"Но как же  так!" - вскричал обескураженный Салех, - "Я все время видел
тебя впереди!"</i>
     <i>Так они кричали и  спорили,  пока не устали, а после  этого  разошлись,
оставшись, каждый при своем мнении."</i>
     Имран  замолчал и посмотрел на  Ходжу Кахмаса. Тот  сто