ял, скрестив  на
груди руки, и одобрительно кивал головой.
     - Так что же было на самом деле? - спросил кто-то из слушателей.
     Имран сказал:
     - Конечно же, Валех ни в какой хадж не ездил,  но значение его поступка
по отношению к бедной женщине было таково, что по богоугодности превосходило
паломничество в  Мекку. Поэтому Салех  все время видел  своего друга впереди
себя.
     - Барак  Аллах! - вскричали слушатели.  -  Какая поучительная  история,
расскажи еще что-нибудь.
     Имран взглянул на Кахмаса, но тот исчез.
     -  Завтра,  -  сказал  Имран,  -  ночь  скоро  кончится,  надо  немного
отдохнуть.
     Он вернулся на свое место, встряхнул тюфяк, улегся и, более не помышляя
о бегстве, мгновенно заснул.

     Имран совершенно не выспался и весь день, качаясь на спине верблюда, то
и дело срывался в сон,  рискуя свалиться на землю.  Но к вечеру почувствовал
себя
     бодрым,  и когда  его  позвали к костру,  не стал отнекиваться, пошел и
занял  указанное  место. Все с  нетерпением  ждали  нового  рассказа, но  из
вежливости молчали. Имран же, не видя  знакомой фигуры,  и вовсе  не спешил,
боясь осрамиться без поддержки.  Мало-помалу разговор, прерванный появлением
Имрана, возобновился.  Говорили,  как  это  водится у  мужчин,  о  женщинах.
Особенно горячился один работорговец, утверждая, что красивая женщина -  это
зло и порождение Иблиса, и что мужчина, покупая красивую женщину, становится
на путь, ведущий к погибели.
     - Вы  все,  наверное, слышали,  что сахиб  аш-шурта Сиджильмасы потерял
голову из-за красивой рабыни и в результате лишился всего?
     Кто-то спросил:
     - А откуда ты знаешь, что из-за рабыни?
     - Мне ли не знать, -  усмехнулся работорговец, - я сам  продал  ему эту
рабыню.  Продал, когда почувствовал, что сам теряю голову. Я  иудей, семья у
нас - это главное, поэтому и продал от греха.
     Работорговец тяжело вздохнул и замолчал.
     -  Глупости все это, - сурово  сказал караван-баши, -  воспитывать  как
следует  нужно женщину и  тогда  вместо вреда  от нее будет польза. - Скажи,
ходжа, -  обратился  он  к Имрану, -  нет  ли на этот счет  ясного  указания
посланника нашего Мухаммада?
     Едва  эти слова  утвердились  в сознании  нашего  героя, как  у  костра
появились  очертания Ходжи  Кахмаса. Автор  не  оговорился. Это были  именно
очертания,  так как  линии его фигуры  дробились, таяли, появлялись вновь, и
сам  он  более  походил  на разреженное облако,  которое можно  встретить  в
утренних  полях.  Но все же это  была  фигура Ходжи  Кахмаса,  и она  кивала
Имрану.
     - Есть,  -  ответил Имран, - конечно же,  есть, но лучше я расскажу вам
то, что случилось с самим пророком.
        Рассказ о воспитании жены
     <i>"Рассказывают, что Посланник часто нуждался в уединении, а во время его
мог сидеть где-нибудь  в пещере или гулять  по окрестностям. И как-то шел он
через  деревню  и  на  окраине  увидел  молодую  женщину,  сидящую  на самом
солнцепеке.  Перед ней  стоял  глиняный  кувшин, что-то  завернутое в  белую
тряпицу и палка. Солнце стояло высоко, и жара была сильная. При виде кувшина
пророк понял что хочет пить, да так, что в горле у него пересохло.</i>
     <i>- Мир тебе добрая женщина, - обратился к ней Посланник.</i>
     <i>- И тебе мир, путник, - ответила женщина.</i>
     <i>- Не вода ли в этом кувшине? - спросил Мухаммад.</i>
     <i>- Вода, - сказала женщина и протянула ему кувшин, - на, попей.</i>
     <i>Пророк утолил жажду, с благодарностью вернул кувшин и спросил:</i>
     <i>- А почему ты сидишь здесь, в такую жару?</i>
     <i>- Муж  мой  сейчас  в поле работает, - ответила женщина,  -  почему мне
должно быть лучше, чем ему?</i>
     <i>- А что в этой тряпице?</i>
     <i>- Хлеб.</i>
     <i>- Хлеб, а в кувшине вода, и что это значит?</i>
     <i>- У него на обед сегодня хлеб и вода, вот и я буду, есть то же самое.</i>
     <i>- Ты очень достойная  женщина, да будут благословенны люди, воспитавшие
тебя,  -  сказал пророк. - А  скажи,  добрая  женщина,  что  в таком  случае
означает эта палка, лежащая рядом с тобой? - спросил пророк.</i>
     <i>- Муж  мой  вернется с  работы  усталый,  может  у  него  будет  плохое
настроение  и ему захочется  побить меня, я положила ее  рядом, чтобы  он не
искал ее долго и не раздражался попусту.</i>
     <i>Ничего на  это  не  сказал пророк, а только  поблагодарил  ее еще раз и
пошел своей дорогой."</i>
     Имран кончил говорить. Раздался смех и одобрительные возгласы.
     После недолгого  обсуждения этой истории люди, сидящие у костра,  стали
просить у Имрана новый рассказ. Имран не заставил  себя долго уговаривать, и
приступил к следующей повести.

        Рассказ об испытании веры
     <i>"Рассказывают, что  во времена  пророка Муса  был у  него  противник по
имени Фирун. Это был маг и чернокнижник.  Он имел влияние на людей,  и умело
пользовался этим. Но  когда пришел  Муса и стал  проповедовать, люди  начали
прислушиваться  к  нему, ибо он проповедовал добро и разум. Фирун же,  видя,
что  теряет свое  влияние,  стал  всячески  насмехаться  над  Мусой,  собрал
единомышленников, с которыми ходил по пятам за пророком и подвергал сомнению
чудеса, которые  он творил. Фирун  говорил, что это  не  чудеса, а иллюзии и
обман зрения.  Тогда Муса  рассказал  о своем восхождении  на  гору, о своей
беседе  с Аллахом и о  том, как  палка, брошенная на землю, стала змеей, как
доказательство.  Фирун  с  приспешниками  бросили палки  на  землю  и  палки
превратились в змей. Народ в страхе бежал от них. Но Муса воззвал к Аллаху и
бросил  свою палку  на  землю, и  она превратилась в дракона, который сожрал
этих змей.  Видя это,  сторонники  Фируна  сказали: " О Муса, мы уверовали в
твоего Бога" и перешли  на  его сторону. Обозленный Фирун  закричал: "Эй ты!
Давай  встретимся завтра  у  реки и померяемся силой, посмотрим, кто из  нас
сумеет остановить ее."</i>
     <i>Утром у реки собрался народ и стал ожидать чуда. Муса выступил  первым,
простер  руку  и  изрек:  "Река!  Останови  свое  течение  в  доказательство
единственного  Аллаха".  Но  река  продолжала  свое  движение,  несмотря  на
неоднократные  призывы  пророка.   И  тогда   выступил  Фирун   и  закричал:
"Посмотрите  люди, я  не  только остановлю  бег этих  вод, но  и  поверну их
вспять." Сказал и, о чудо, река остановилась и потекла в обратную сторону.</i>
     <i>Потрясенный Муса ушел под хохот и улюлюканье черни. Он поднялся на гору
и спросил  у  Аллаха,  зачем, мол, ты  выставил  меня  на  посмешище,  зачем
отказался от меня и поддержал этого мошенника? И ответил ему голос: "О Муса,
ты заключил с  ним спор и придя домой лег спать,  уверенный в том,  что я не
оставлю  тебя. А твой противник всю ночь молился и обращаясь ко мне говорил,
что если я помогу ему остановить реку, то он  уверует в меня и  впредь будет
других обращать в мою веру. Поэтому я помог ему и не помог тебе, чтобы  было
это для  тебя уроком.  Нельзя  уверовав  раз, всю оставшуюся жизнь  жить  на
проценты. Вера это ежедневный духовный труд и испытание."</i>
     -  Вот такой  урок преподал Аллах своему  посланнику,  - закончил Имран
свой рассказ.
     Барак Аллах, - сказали служители, а караван-баши заметил:
     Вот пример истинной справедливости.
     А Имран, поблагодарив всех за внимание, отправился спать, оглядываясь в
поисках  уже исчезнувшей фигуры Кахмаса.  Он встряхнул тюфяк и расстелил его
на земле,  предварительно потопав  ногами,  отпугивая  предполагаемых змей и
скорпионов. Затем он улегся, глубоко вздохнул и закрыл глаза  уверенный, что
сразу  заснет,  но  в  мире,  заключенном  внутри  век,  он   тотчас  увидел
неторопливо вышагивающих верблюдов, пальмы и заросли кактусов.
     В какой то миг он было заснул, но чей-то гортанный  возглас, донесшийся
от  костра,  вспугнул его.  Имран лежал, повернув  лицо в сторону огня; он и
дома,  в  зимние  дни,  любил засыпать, чувствуя  на лице  отблески пламени.
Кто-то бросил в костер  охапку сухой травы. Взвившееся яркое пламя заставило
его  зажмуриться. Он  повернулся  на спину и  стал смотреть на низкое черное
небо  с  рассыпанными  по  нему  сверкающими  камнями.  Среди черноты  вдруг
возникла летящая звезда,  прочертила видимую  линию и  взорвалась,  рассыпав
сноп  искр и озарив  полнеба.  Зачарованный  Имран,  широко раскрыв глаза  и
затаив дыхание, следил за происходящим. Затем, когда  в небесах все затихло,
он долго искал глазами блуждающую звезду и когда увидел,  то понял,  что она
летит прямо на него. Имран  хотел вскочить и отбежать в сторону, но не успел
даже подумать  об этом,  как  звезда упала к его  ногам, осветив серебристую
дорогу. Когда он пошел по ней, оказалось, что она ведет прямо в ночное небо.
Вскоре он был так высоко,  что Имран едва мог различить внизу спящий лагерь,
догорающий костер  и  людей вокруг. Затем  ему пришло в  голову, что с такой
высоты можно увидеть свой дом, и он стал смотреть в сторону, где должны были
находиться отроги Атласа.
     Имрана разбудили капли дождя, упавшие на лицо. Со Средиземного моря под
утро набежали тучи, и погода испортилась.
     Вскоре началась  обычная  утренняя суета, предшествующая выступлению. В
сумеречном  утреннем  свете  караван  шел, оставляя  справа  великую пустыню
Сахару. Погонщик на головном верблюде  все время забирал левее, чтобы скорее
выйти к морю. Местность,  которую  они пересекали, имела  дурную славу из-за
разбойников. Где-то  вдали  прогремел  гром.  В  небе засверкали  молнии,  и
началась гроза. Моросящий  с  утра  дождь усилился,  на  землю  стали падать
градины, поднялся  сильный  ветер.  Едва  начался ливень,  Имран  соскочил с
верблюда и пошел,  держась  за поводья.  Одежду он, как истинный крестьянин,
снял и спрятал под седло.
     - Не  отставайте,  держитесь ближе друг к другу,  -  слышались  команды
караван-баши,  который  скакал взад-вперед  вдоль  каравана.  - Тут недалеко
роща, - кричал он, - поспешите, переждем в ней грозу.
     Впереди  действительно   виднелась   пальмовая   роща,   но  едва  люди
поравнялись  с ней, как из-за деревьев появились вооруженные  всадники и  со
свистом  и улюлюканьем напали на караван. Имран осознал происходящее, только
когда прямо перед ним возник всадник. Свесясь с коня, он летел, целя пикой в
грудь  нашего героя. В  последний миг Имран, словно  осененный свыше, нырнул
под верблюда, не преминув, впрочем, ухватиться  за копье, проносящееся мимо,
и  выдернуть  разбойника  из  седла. Бедуин, вероятно,  сломал себе шею  при
падении, так как лежал, не подавая признаков жизни. Имран осторожно выглянул
из-под верблюда. Вокруг царила страшная суматоха, крики, лязг оружия,  стоны
раненых. Охрана  каравана  отчаянно  сопротивлялась, но силы были неравны, и
исход боя был предрешен.  Отряд бедуинов сжимал кольцо, чтобы  никто  не мог
ускользнуть, но пока еще  была возможность это сделать.  Имран  достал  свою
одежду,  держа ее в правой руке, оседлал лошадь  сваленного им разбойника  и
вонзил в ее бока пятки. Кобыла рванулась вперед, а Имран припал к  ее холке,
желая быть менее заметным.
     Дождь ли тому был причиной или то, что на Имране не было одежды, но ему
удалось проскочить цель разбойников. Кто-то из бедуинов оглянулся, но в пылу
боя  не обратил  внимания  на испуганную  лошадь  без  всадника.  После часа
бешеной скачки Имран пустил лошадь  шагом, давая ей отдохнуть. Погони за ним
не  было.   В  подходящем  месте  он  спешился  и  сотворил  молитву  Аллаху
всевышнему,  благодаря его  за спасение.  Стоило  бежать  из  тюрьмы,  чтобы
попасть в лапы разбойников!  В пути Имран наслушался о бесчинствах, творимых
на дорогах  бедуинами  и об  участии  тех несчастных,  что попадали к ним  в
рабство.
     Имран  ехал весь день  и к вечеру оказался на побережье. Море он увидел
впервые, а увидев, радостно засмеялся, оно оказалось  именно таким, каким он
его представлял. Имран привязал лошадь к пальме, росшей неподалеку, разделся
и с опаской полез в воду. Освоившись, радостно возбудился, стал плескаться и
нырять, ухая перед каждым погружением  в воду.  Давно он не испытывал такого
щенячьего восторга. "Хорошо бы  сюда  детей", - подумал Имран и вдруг поймал
себя  на  том, что  впервые мысль  о  детях не причинила ему  обычной  боли.
Вероятно, все дело было в свободе выбора.
     Между тем начинало темнеть. Имран выбрался на берег и стал готовиться к
ночлегу.  Собрал и  свалил у  пальмы  коряги,  выброшенные  морем, расседлал
лошадь. В переметных сумах, притороченных к седлу, нашлось много необходимых
вещей: кремень с тесалом, зерно для лошади, тонкие хлебные лепешки,  корчага
с  питьевой водой.  Имран разжег  костер,  дал зерна  лошади и,  положив под
голову седло, лег у костра и заснул.
     Утром Имран увидел  мальчишку, выходящего из моря. В одной руке у парня
была острога, а в другой  -  нанизанная на  прут  связка диковинных  морских
животных. Они были, каждое величиной с кулак, бурого цвета и имели множество
длинных щупалец.
     - Что ты с ними будешь делать? - с любопытством спросил Имран.
     - Продам в корчму, - с достоинством ответил мальчик.
     - Их что, едят?
     - Едят.
     - А где корчма? - спросил Имран, почувствовав голод.
     - Там, - показал мальчик.
     Имран  двинулся   в  указанном  направлении  и  вскоре   увидел  дымок,
поднимавшийся над небольшим строением. Корчма была сложена из скальных пород
и находилась у дороги. В этот ранний час хозяин предложил  гостю  всего  два
блюда:  вчерашний кус-кус  или  только  что выловленного тунца,  жареного  в
оливковом  масле. Имран  выбрал тунца и в ожидании  заказа  сел  на открытой
веранде. С нее было видно море,  и Имран с любопытством наблюдал за плывущим
под  парусами кораблем.  Расспросив  хозяина,  он  выяснил,  что  до Кабилии
быстрее   и   безопаснее  добираться  морем.   Торговые  суда   ходят  вдоль
средиземноморского  побережья,  огибая  всю оконечность Ифрикии,  и  заходят
почти во все порты.  В нескольких  часах езды  отсюда порт Оран,  там  много
кораблей стоит. Имран последовал дельному совету. В Оране он заехал на рынок
и продал барышнику  лошадь, затем  налегке пошел  в порт и  сел  на корабль,
идущий  в Джиджелли. Оказавшись на палубе, наш герой прошел на корму, решив,
что там  безопаснее,  отыскал себе  местечко,  утвердился  и сказал сидящему
рядом негру:
     - Вот, брат, куда меня совесть занесла. Главное, чтобы от берега далеко
не отплывали, а то я плавать не умею.
     Негр  не понял его  языка,  но на всякий случай  покивал  головой.  Кто
знает, что на уме у этих арабов, уж лучше согласиться.


     Абу Абдаллах, в прошлом миссионер, а ныне генерал армии берберов, сидел
на площадке  углового башенного укрепления.  На  его плечи был накинут белый
берберский плащ, в руках он держал стрелу, наконечником которой чертил у ног
какие-то линии. Сначала  он  сидел прямо  у входа в  башню,  но почувствовав
сквозняк, передвинулся. Боли в пояснице все  время  донимали его. Странно, в
бою он их не чувствовал, а только в минуты покоя. Абу Абдаллах потянулся и с
любопытством посмотрел вниз.
     С  самого утра у крепости  появился  человек и  сел недалеко от  ворот.
Генералу сразу доложили об этом.
     - Что с ним делать, о Абдаллах? -  спросил Рахман, начальник  стражи. -
Прогнать или арестовать? Он ведет себя подозрительно.
     - Не трогайте, посмотрим, что будет дальше, - распорядился генерал.
     Глядя, как человек сидит,  подобрав  полы халата и  надвинув  на  глаза
зеленую чалму, он  едва удерживался  от смеха.  Смешным было то, что человек
также, как и он что-то чертил палочкой перед собой.
     Имрану понадобилось три месяца, чтобы добраться до Абу Абдаллаха. Месяц
он плыл на корабле, остальное время бродил  по Римской Мавритании,  пока ему
не посоветовали  идти в  Икджан. Имя бывшего йеменского  проповедника было у
всех на устах, но сам он был неуловим. Вчера вечером хозяин постоялого двора
указал на этот  рибат.  Утром  Имран подошел к  крепости  и  вдруг,  утратив
мужество,  сел  недалеко от  ворот.  Упорство, с каким он двигался навстречу
возможной смерти, было достойным  уважения. Что с ним  сделает Абу Абдаллах,
узнав о его причастности к аресту махди?
     Тяжело  вздохнув, Имран поднял голову  и  увидел  бербера, глядящего на
него с крепостной стены.
     - Мир тебе, уважаемый! - крикнул Имран.
     - И тебе мир, ходжа. Давно ли из Мекки?
     Имран замялся и пробормотал что-то невразумительное.
     - Я тоже там был лет пять назад, - сказал бербер.
     - Послушай, уважаемый, - спросил Имран, - а не знаешь ли ты некоего Абу
Абдаллаха?
     - Знаю, - удивился Абу Абдаллах, - на что он тебе?
     - У меня к нему дельце пустяковое, поручение.
     - Можешь сказать мне. Я передам.
     Имран вновь вздохнул и сказал:
     - Приятель, это было бы лучше всего, но я должен сказать ему лично.
     На шум из ворот  вышел  охранник, но увидев с кем разговаривает  Имран,
повернул обратно.
     - Эй, - окликнул охранника Абу Абдаллах, - пропусти этого человека!
     Может быть, я завтра зайду? - с надеждой спросил Имран, но стражник уже
открыл дверь в воротах и наш герой, едва передвигая ноги, вошел в крепость.
     В  сопровождении  начальника  стражи, Имран прошел под сводами  арочной
галереи и оказался во внутреннем дворе.
     - Оружие есть? - спросил Рахман.
     - Нет, - ответил Имран.
     Рахман  привел его в небольшой  зал со  сводчатым  потолком,  с лавками
вдоль стен, покрытыми циновками. На  стуле с высокой спинкой сидел  человек,
который разговаривал с  Имраном с  крепостной стены. Имран  понял, что перед
ним тот, кого он ищет.
     - Ты Абу Абдаллах? - спросил Имран на всякий случай.
     -  Я Абу Абдаллах,  - с улыбкой  ответил генерал. - Что привело тебя ко
мне?
     - Я могу сказать тебе это наедине.
     Генерал посмотрел на Рахмана и сказал:
     - Оставь нас.
     Имран проводил взглядом начальника стражи.
     - Сколько  предосторожностей, -  усмехнулся Абу Абдаллах,  -  наверное,
сообщение очень важное?
     -  Меня просили  передать,  что  тот,  кто  тебя  послал,  находится  в
Сиджильмасе и ждет, когда ты явишься за ним.
     - Тот, кто меня послал? - озабоченно спросил генерал, - Куда послал?
     Но в следующий миг глаза его сузились от догадки.
     - Эй, ходжа, правильно ли я тебя понял?
     - Я не знаю, как ты меня понял, - честно ответил Имран.
     - Назови имена? - потребовал Абу Абдаллах.
     - Меня зовут Имран, того, кто меня послал, зовут  Ибрахим, и  если я не
ошибаюсь,  того, кто тебя послал, называют Седьмой Совершенный.  Разве не он
послал всех вас добыть для него власть?
     Генерал внимательно посмотрел на Имрана и произнес:
     - А ты умнее, чем  кажешься на первый взгляд. Но не говори больше нигде
и никогда подобного, ибо это упрощенный и дерзкий взгляд на то, что я  делаю
для  махди.  Мною  движет  в  первую  очередь  любовь к людям.  Махди -  это
справедливость. Но в любом  случае прими мою благодарность. Какой награды ты
хочешь?
     Имран развел руками.
     - Клянусь, никакой. Позволь мне вернуться домой.
     Имран  затаил  дыхание, все оказалось значительно проще,  чем  он  себе
воображал, но Абу Абдаллах сказал:
     - Я  вижу - ты устал с дороги. Ступай, отдохни. Потом ты расскажешь мне
некоторые подробности и сможешь вернуться  домой. Кстати, ты даже не сказал,
принадлежишь ли ты к ас-сабийа?
     - Я не посвящен, - ответил Имран, врать не имело смысла.
     - Хорошо.
     Абу Абдаллах вызвал Рахмана и распорядился отвести  гостя  в  покои для
отдыха. Имран поднялся, готовый следовать за начальником стражи.
     - Да,  и  еще,  - добавил даи,  -  дай ему другую  одежду, а эту  пусть
выстирают. Идите.
     Оставшись  один, он лег на  лавку, накрывшись  плащем,  и закрыл глаза.
Хорошо было бы немного  поспать. Абу  Абдаллах  почти не  спал  этой  ночью,
принимая донесения лазутчиков, а сегодня ночью он ждал к себе вождей племени
Котама.  Абу  Абдаллах  улыбнулся:  после  того,   как   берберы   под   его
предводительством взяли  Милу,  нанеся  поражение эмиру Абдаллаху II,  вожди
сами  стали ездить к нему, а раньше было наоборот. Пять лет ему понадобилось
после  того,  как он встретившись в Мекке с паломниками, пришел в их страну,
чтобы  направить  их ненависть  к арабам  в нужном направлении.  Пять лет он
возделывал  их умы. Не  все поверили в  него, некоторых пришлось убрать,  да
простит  Аллах  ему эти  прегрешения! Всевышнему  известно  ради  чего  были
совершены  эти убийства.  Но Абу Абдаллаха помнил,  как при посвящении  один
худжжат  сказал ему, что многое простится тому, кто приближает приход махди.
Абу Абдаллах вновь улыбнулся, вспомнив худжжата, он подумал о том, что так и
не поднялся ни на одну ступень  иерархической лестницы ас-сабийа,  оставшись
миссионером  низшего  звена.  Мысли  Абу  вернулись  к  сегодняшнему  гонцу,
принесшему весть об учителе. Странный  человек, он рассмешил его утром своим
поведением. Но почему  он не требовал сразу встречи с ним, неся такое важное
известие? Он ведет себя,  как простолюдин, но  одежда на  нем более высокого
звания. В его простоватой речи Абу Абдаллах почувствовал какое-то неожиданно
глубокое знание, отблеск некой истины, истины опасной, как лезвие меча.
     Абу  Абдаллах  понял,  что  заснуть  ему  не  удастся.  Он поднялся  и,
перекинув через руку шерстяной  плащ, вышел во двор. Сначала он поднялся  на
крепостную стену. Здесь дул холодный ветер,  он закутался  в  плащ и  обошел
крепость  по периметру  стен, оглядывая  окрестности.  Абу  Абдаллах  быстро
продрог и подумав, что может совершенно застудить поясницу, спустился вниз.
     Во  дворе  горели  два костра,  над одним на треножнике стоял  котел, в
котором  варилась манная каша, рядом  стоял  повар и на  доске длинным ножом
шинковал овощи,  готовясь засыпать их  в варево; над вторым костром на таком
же  треножнике  стоял  большой  медный  чан,  в  котором   кипела  вода  для
хозяйственных нужд. Старый бербер, кривой на один глаз, смешивал в тазу воду
для стирки в необходимых пропорциях. Он взял грязную  одежду, приготовленную
для стирки,  и принялся встряхивать  перед  тем,  как опустить  в воду.  Абу
Абдаллах узнал халат Имрана. Бербер, поймав взгляд даи, пояснил:
     -  Смотрю,  не  осталось  ли  чего.   Бывает,  забудут   вынуть,  потом
сокрушаются.
     - Правильно ты делаешь, - сказал Абу Абдаллах. - Смотри внимательней.
     Ободренный   одобрением,  бербер   проверил  карманы,  а  затем  ощупал
подкладку, говоря:
     - Бывает, что монета провалится в прореху и катается по подкладке.
     Абу Абдаллах кивнул, наблюдая за ним.
     -  Исфах-салар!  - воскликнул  бербер.  - Что  я говорил!  Здесь что-то
хрустит.
     Заинтересованный Абу-Абдаллах подошел поближе.
     -  По-моему, специально зашито, - сказал старик, вперив одинокий глаз в
Абу Абдаллаха.
     Генерал, ощупав подол, вытащил кинжал,  висевший  на поясе, и  распорол
подкладку. Плотно свернутый лист бумаги он сунул за пазуху и сказал старику:
     - Можешь стирать.
     Для отдыха Имрану отвели комнату без окон и без двери. Точнее, это была
ниша в крепостной стене. Он  не спал, когда  пришел Рахман,  без лишних слов
поднялся и последовал  за  ним. Едва он  вошел в уже знакомое помещение, как
сразу почувствовал тревогу. Что-то произошло за то время, пока он отдыхал, и
это "что-то" грозило ему новыми  бедами. В этой  последовательности была уже
какая-то закономерность.  Сначала брезжила надежда на свободу,  а  затем все
рушилось, и  его  положение усугублялось.  Небеса  словно  испытывали его на
прочность.
     - Оставь нас, -  обратился Абу  Абдаллах к начальнику стражи. Тот молча
повиновался. Полководец извлек  из рукава, сложенный лист  бумаги и протянул
Имрану.
     - Прочитай, что там написано.
     Имран  взял  бумагу,  повертел  ее  в  руках  и  виновато  взглянул  на
собеседника.
     - Что? - спросил Абу Абдаллах.
     - Прости, но я не умею читать, - ответил Имран.
     - А тебе известно, что там написано?
     - Нет, господин.
     - Кому ты должен был передать эту бумагу?
     Имран развел руками.
     - Я впервые ее вижу.
     - Ты лжешь! - воскликнул Абу  Абдаллах. - Ты лазутчик. С какой целью ты
послан сюда?  Отвечай  или  я прикажу  бить  тебя  до тех  пор,  пока  ты не
сознаешься.
     - О, Абу Абдаллах, - возмутился Имран,  - так нельзя,  объясни, что это
за бумага?
     - Эта бумага была зашита в полу твоего халата.
     - Что же такого написано в этой бумаге, почему ты усомнился во мне?
     После недолгого молчания Абу Абдаллах медленно произнес:
     - В этой бумаге написан твой смертный приговор.
     -  Будь я  проклят!  -  воскликнул  Имран. - Два  раза  Аллах давал мне
возможность унести  ноги, но мое скудоумие не позволило это сделать.  О, Абу
Абдаллах, я  не знаю, что там написано,  порочащего меня,  но я клянусь, что
это не мой халат. Я тебе сейчас все расскажу, и ты поймешь меня, и простишь.
Имран замолчал, с надеждой глядя на полководца.
     - Говори, - разрешил Абу Абдаллах.
     Имран,  торопясь,  стал  рассказывать все  с самого  начала,  сбиваясь,
забегая вперед. В какой-то момент он почувствовал, что все о чем он говорит,
выглядит неправдоподобно, что речь  его звучит неубедительно. И он с  ужасом
понял, что Абу  Абдаллах не верит ни единому его слову. Собственно,  Имран и
сам  себе уже не верил, потому что слишком  много удивительного произошло  с
ним  за  последние  несколько месяцев. Когда  же он дошел до того места, где
умерший ходжа Кахмас появлялся у костра и  вкладывал в его уста поучительные
истории,  лицо Абу Абдаллаха потемнело от  ярости и кулаки его  сжались.  Но
Имран  не  мог остановиться,  он довел  свой  рассказ  до  конца и замолчал,
опустив голову:
     - Значит, это ты выследил махди?
     Абу  Абдаллах задал  очень простой вопрос. Вернее это  был не вопрос, а
утверждение.  И Имран  понял, что не может ответить  отрицательно,  от этого
нельзя было уйти, именно он был повинен в аресте мессии.
     Абу Абдаллах,  держась за поясницу, со  стоном поднялся  и,  подойдя  к
двери, открыл ее, чтобы позвать Рахмана. Начальник стражи стоял неподалеку и
с готовностью встретил его взгляд.
     -  Послушай,  -  сказал  Имран,  -  у любого  человека  есть  за  душой
что-нибудь предосудительное. А разве ты свободен от греха?
     Абу Абдаллах с изумлением обернулся.
     - Ведь  главное  в  том,  что  нами движет, а не в  том,  что  из этого
получается,  это  уже не в нашей  власти. Аллаху дороги наши намерения, а не
дела. За свои поступки мы страдаем всю жизнь.  За то, что я сделал я не взял
денег,  не  извлек корысти, я  только хотел  сохранить  свою  жизнь,  а это,
согласись, право любого человека.
     - Где ты научился так излагать? - спросил Абу Абдаллах.
     - У меня в тюрьме был хороший учитель, - угрюмо ответил Имран.
     - Впрочем, захочешь жить - не так заговоришь, - справедливо заметил Абу
Абдаллах. - А ты не дурак, -  продолжил он, -  а знаешь в чем  разница между
дураком и умным?
     Имран молчал.
     - Умный человек может оправдать любую совершенную им подлость.
     - О, Абу Абдаллах!  - сказал  Имран, - Ты  не можешь лишить меня жизни,
это несправедливо.  Все,  что  я сделал в  Сиджильмасе, я  сделал ради своих
детей, но сюда я пришел для  того,  чтобы спасти мессию, искупить свой грех.
Отпусти меня. В моей жизни не было ничего хорошего, кроме семьи, я должен их
увидеть. Мои дети еще малы, я им нужен.
     Абу Абдаллах поманил Рахмана и сказал, указывая на Имрана:
     - Арестуй его, а утром предашь смерти.
     Имран хотел  что-то еще сказать, но понял,  что  не  в  состоянии более
проронить ни слова. Все было кончено. Абу Абдаллах не поверил ему. Начальник
стражи, обнажив саблю, подошел к арестованному и сказал:
     - Иди вперед.
     Имран кивнул и  пошел.  Его привели в  подземелье и заперли в  каком-то
склепе, не  оставив ни единого лучика света. Всю ночь  он  провел  без  сна,
расхаживая  взад вперед и наступая на крысиные хвосты, а утром за ним пришел
сам Абу Абдаллах.
     Прикрыв глаза ладонью, Имран посмотрел на него и спросил:
     - Что, решил собственноручно меня убить?
     Генерал вошел в склеп, огляделся и спросил:
     - Ну, как дела?
     - Бывали дни и получше, - ответил Имран.
     - Я передумал, - сказал  Абу Абдаллах, - останешься со мной, пока  я не
найду учителя. Если он жив  и здоров, то я тебя отпущу, а если нет, то уж не
обессудь.
     - Все это время я буду сидеть здесь?
     - Все это время ты будешь следовать за мной.
     - В качестве кого?
     -  Даже  не  знаю...  Секретарем тебя  взять, но  ты  не  грамотен.  Ни
тучностью,  ни  богатырской   силой   ты   не  отличаешься,  а  то  был   бы
телохранителем. Но должен признаться, что ты мне симпатичен. У  тебя повадки
простофили, но  речи человека,  видящего суть. Пожалуй, мне  от  тебя  будет
польза. Пойдем,  я  распоряжусь,  чтобы тебе дали хорошее  платье,  оружие и
коня. Через час мы выступаем.

     * * *

     Семь   лет  спустя  Имран  во   главе  передового   отряда  ворвался  в
Сиджильмасу. Пока воины брали  приступом дворец Мидраридского наместника, он
в  сопровождении нескольких  человек,  направился в  тюрьму  для  выполнения
приказа Абу Абдаллаха.
     Когда-то он  вышел из этой тюрьмы, чтобы упрятать туда махди, теперь он
вошел в нее, чтобы освободить его.
     Круг замкнулся.  Со странным чувством  вошел он в  тюремный двор. Каким
условным оказался  этот  мир!  Люди и стены когда-то  вызывающие  ужас, были
теперь  в его власти. Впрочем, вряд  ли кто-нибудь узнал бы в  нем прежнего,
робкого  крестьянина.  Энергичный,  вооруженный,  уверенный в  себе  человек
отдавал  приказы  не терпящим  возражения голосом. Охрана  даже  не пыталась
сопротивляться, впрочем, это было не по  ее части. Сражаться и  сторожить  -
это разные  вещи, несмотря на  то, что и там  и  здесь  присутствует оружие.
Побросав  пики, табарзины и мечи,  они  стояли, ожидая  своей участи.  Имран
вошел в кабинет  начальника тюрьмы, извлек из-под стола тучного, посеревшего
от страха человека, и сказал ему:
     - Меня интересуют двое заключенных и одна бумага.
     - Я к вашим услугам, господин, - пролепетал начальник  тюрьмы, - только
не убивайте меня.
     - Ты получал фирман о помиловании человека, убившего мутаккабиля?
     -  Нет,  господин,  было  только  одно  помилование  человека, убившего
любовника своей жены и все.
     - Вот как? - усмехнулся Имран. - Ну что ты будешь делать, никому нельзя
верить.  Еще  меня интересуют два человека,  одного  звали Ибрахим,  он  был
арестован,  как  исмаилитский  проповедник,  второго звали  Убайдаллах,  его
арестовали, как лжепророка.
     Начальник тюрьмы полез в свои книги и, полистав их, заявил, что Ибрахим
был послан на золотые прииски и при попытке к бегству убит. Убайдаллах жив и
находится в тюрьме.
     -  Веди  меня к нему, - приказал  Имран. - Подожди, посмотри  как звали
человека, получившего помилование.
     - Зачем же  мне смотреть?  - возразил  начальник  тюрьмы. - Я прекрасно
помню, помилование случается не часто. Его звали Имран ибн Али ал-Юсуф.
     - Дай мне этот  фирман, - потребовал Имран. Получив вожделенную бумагу,
он бережно сдул с нее пыль и спрятал в рукаве. - Веди, - приказал он.
     Махди  сидел  в  подземелье, в одиночной камере  без  окон  -  заросший
человек  в  лохмотьях.  Когда  Имран  объявил  арестанту  о  свободе, в  его
безучастных глазах мелькнуло любопытство.
     - Кто ты?
     - Я посланец Абу-Абдаллаха, - почтительно пояснил Имран.
     - Кто такой Абу Абдаллах?
     - Твой миссионер, ты же махди.
     -  Да, я махди,  -  словно припоминая  что-то,  произнес заключенный, -
конечно же,...как давно это было. Так значит, все получилось?
     - Да, Абу Абдаллах освободил для тебя всю Ифрикию.
     - Откуда  он  взялся,  этот  Абу  Абдаллах?  - с  внезапным подозрением
спросил Убайдаллах.
     - Из Саны.
     -  Из Саны? Это  в Йемене! Худжжатом там был Мунир.  Абу Абдаллаха я не
знаю. Но где он сам?
     - В Кайруане, ждет тебя.
     - Почему он не приехал за мной?
     - Много неотложных  дел. Пока шла война, все пришло в  упадок, начались
грабежи.  Но  Абу  Абдаллах  быстро  навел  порядок, прекратил  разбой. И ты
знаешь, что самое главное?
     - Что?
     - Он отменил некоранические налоги, - восторженно сказал Имран.
     -  Не  слишком  ли  много он на себя  взял? - спросил Убайдаллах. - Его
послали проповедовать , а не править.
     - Да, господин, ему сейчас приходится нелегко, - ответил Имран.
     Убайдаллах внимательно посмотрел на Имрана и спросил:
     - Кто правит в Сиджильмасе?
     -  Власть  отныне принадлежит тебе,  господин,  -  поклонившись, сказал
Имран.
     - Хорошо, - согласно кивнул Убайдаллах, - мне нужна будет горячая вода,
новое платье, брадобрей, несколько рабынь и несколько часов отдыха. Затем мы
отправимся в Кайруан и посмотрим на героя "йасуку лана ал-мулк".

     Поскольку  мессия  не мог явить себя народу в таком виде, он  решил эти
несколько часов провести в тюрьме, вернее в доме начальника тюрьмы, благо он
примыкал к узилищу. Для этого по приказу Убайдаллаха, семья начальника  была
выброшена  из  дома.  Затем  Убайдаллах  приказал  отвезти  себя  во  дворец
правителя, где изъявил желание  увидеть  султана.  Сделать этого не удалось,
так  как  Мидраридский  наместник  успел  бежать. Тогда  Убайдаллах приказал
разорить город и после этого выступил в Кайруан.

     * * *

     При въезде в Кайруан, едва процессия поравнялась с бассейном Аглабидов,
Убайдаллах приказал остановиться.
     - Почему меня никто не встречает? - обратился он к Имрану.
     Имран  развел руками.  Поведение махди  беспокоило  его  все  больше  и
больше.
     -  Отправляйся к своему  хозяину, - сказал  Убайдаллах, -  и скажи ему,
чтобы встретил меня, как подобает. Я подожду его здесь.
     Имран,  пришпорив коня, помчался  вперед. Скрывшись из  поля зрения, он
натянул поводья, замедляя ход скакуна, а въехав  в  медину вовсе пустил коня
шагом и вздохнул  с облегчением. Присутствие  махди  угнетало его. Улица, по
которой он  ехал,  была  узка  и все время забирала вправо. Отдавшись  своим
невеселым  мыслям,  Имран не заметил,  как  заблудился. Увидев  перед  собой
тупик,  он  вдруг сообразил,  что поскольку махди  жив  и здоров, то генерал
отпустит его  домой.  Следующая  мысль  была о том,  что генерал обещал  его
казнить, если с махди что-нибудь случится. Подумав об этом, Имран улыбнулся.
За прошедшие годы он стал правой рукой Абу Абдаллаха. Имран поворотил коня и
погнал  его  обратно.  Спросив  у прохожего  дорогу,  он  вскоре оказался  у
крепостных ворот, выехал из них и повернул налево в сторону дворца эмира.
     Генерал сидел  на  троне в окружении  вождей племени  котама.  Трон был
жесткий,  с  высокой  прямой спинкой.  Последний  пользовавший Абу Абдаллаха
лекарь  посоветовал   ему  избегать  мягких  подушек  для  пользы  поясницы.
Приветствовав стоявших у дверей воинов, Имран свободно прошел в тронный зал.
Его все знали. Увидев Имрана, генерал изменился в лице.
     - Ты вернулся один! - громовым голосом воскликнул полководец.
     В этот  момент Имрану  стало страшно, он  вдруг понял, что Абу Абдаллах
сдержал бы свое слово.
     - Махди ждет подобающей его сану встречи, - сказал Имран, - он стоит  у
бассейна.
     Радость,  появившаяся  на лице Абу Абдаллаха, сменилась недоумением. Он
переглянулся с вождями, но не увидев на их лицах понимания, не долго  думая,
обратился к ним.
     - О, достойные, скорее он прав. Мы окажем ему почтение и, глядя на нас,
народ примет его.
     -  А разве он не явит народу  свою  избранность каким-либо поступком? -
спросили вожди.
     -  Явит, - колеблясь сказал  Абу Абдаллах, -  но все  же  народу  лучше
указать  путь, ведь он часто заблуждается. Вспомните, как  смеялись над Иса.
Впрочем, оставайтесь здесь, а я поеду ему навстречу.
     Генерал не  медля более, встал и в сопровождении Имрана  вышел из зала.
Поглядывая на Абу Абдаллаха, Имран заметил, что тот озабочен. Оседлав коней,
они  выехали  из  двора и  помчались,  огибая  медину. Когда  поравнялись  с
гробницей Зауйя Сиди Сахиб эль-Балуй, полководец замедлил ход и спросил:
     - Что скажешь, Имран?
     Имран пожал плечами и ответил:
     - Он меня беспокоит с самого начала.
     - В дороге ничего не случилось?
     - Нет, но он приказал разорить Сиджильмасу.
     - Зачем это? - озадачился Абу Абдаллах.
     - Не знаю, он ведет себя не как мессия, а как мстительный человек.
     - Но-но, не забывайся.
     - По-моему, он обижен тем, что ты не приехал за ним в Сиджильмасу.
     - Но я же послал за ним тебя.
     Впереди показались стены водохранилища и множество вооруженных людей.
     - Который из них? - спросил Абу Абдаллах.
     -  В белой одежде, на  белом коне, -  ответил Имран.  - Когда  он успел
переодеться?
     Убайдаллах  знал толк  в  эффектах,  белые одежды сразу  выделили  его.
Вокруг войска собралась толпа праздного народа, переговариваясь, они глазели
на всадника на белом коне.
     - Абу, разреши мне уехать домой сейчас? - сказал Имран.
     - Что, прямо сейчас? - изумился Абу Абдаллах.
     - Почему нет, учитель жив, - резонно заметил Имран. - Вон он, красуется
перед тобой.
     - Нет, - твердо сказал генерал, - ты мне нужен.
     - Но ты же обещал.
     - Я помню свои обещания, - сухо сказал Абу Абдаллах, - поговорим  позже
об этом. Как ты думаешь, что он от меня хочет?
     - Почестей, соответствующих его сану.
     - Ты знаешь, какие они?
     - Откуда мне знать, я же из деревни.
     - И как мне теперь быть?
     -  Скажи, что мессия случается на земле не каждый день, никто не знает,
какой прием ему полагается.
     Генерал с улыбкой взглянул на Имрана.
     -  Вот за что  я  тогда сохранил себе жизнь, за твою непосредственность
деревенскую и всегда неожиданное суждение о ситуации.
     - Абу, я  очень  устал, - взмолился Имран. - Еле сижу в  седле, разреши
мне отдохнуть немного.
     - Ладно, езжай, - сказал Абу Абдаллах.
     Имран тут же, пока полководец  не передумал, поворотил коня  и умчался.
Генерал остался один,  подбирая слова  приветствия.  Расстояние между ним  и
махди неумолимо сокращалось. Люди, собравшиеся вокруг,  заметили знаменитого
полководца, из толпы послышались  радостные крики и славословия в его адрес.
Генерал подумал, что никогда еще любовь народа к нему не была так неуместна,
как в эту минуту.  Он с волнением смотрел на человека, ради которого оставил
доходную должность мухтасиба  в  Басре и  отправился в неизвестность. Вера в
махди окрыляла  его все эти годы. Но, несмотря на волнение, он заметил  тень
недовольства, мелькнувшую на лице махди.
     Абу Абдаллах  приблизился  к  Убайдаллаху  так,  что морды  их  лошадей
соприкоснулись.
     - Приветствую тебя,  учитель,  - сказал  полководец. - Я  проторил твой
путь и рад видеть тебя в добром здравии. Хвала Аллаху!
     -  Абу Абдаллах, - сказал  Убайдаллах, - так, кажется,  тебя  зовут? Мы
довольны тобой  и воздадим  тебе по  заслугам.  А теперь громко  приветствуй
меня, назови махди, склони голову передо мной и встань слева от меня.
     - Добро  пожаловать, о, Махди, - во  всеуслышанье  сказал Абу Абдаллах,
поклонился и, тронув коня, занял место слева от учителя.
     Убайдаллах  воздел руки  к  небу,  приподнялся на стременах и  закричал
громовым голосом:
     - Люди, я махди, которого вы ждали, я принес вам справедливость.
     Как уже  было сказано  выше, Убайдаллах  знал  толк в эффектах. Все это
произвело  впечатление:  загадочное появление на окраине города  всадника на
белом коне, длительное  ожидание, разнотолки,  заявление и видимое почтение,
проявленное властелином  города, сыграли свою роль. Восторженный рев был ему
ответом. Убайдаллах сжал колени, и его белая лошадь  двинулась вперед. Толпа
расступилась  перед  ним. Генерал подождал  немного,  затем,  оглянувшись  и
встретившись глазами с командиром отряда, сделал ему знак следовать за собой
и после этого тронул своего коня.
     Весть о пришествии махди  распространилась с необычайной быстротой.  На
пути следования  кортежа сбегались толпы  людей. Но наряду  с  приветствиями
махди также славили и Абу Абдаллаха.
     - Да  ты просто народный  герой, - заметил  Убайдаллах. - Посмотри, как
они тебя любят.
     - Мой господин, все, что я сделал, я сделал  с твоим именем на устах, -
почтительно сказал полководец.
     Особенно много людей  собралось у мечети Сиди  Окба. Генералу  пришлось
даже пустить вперед солдат, чтобы расчистить путь.
     - А  скажи  мне, какой ступени  ты достиг  в  иерархии нашего ордена? -
спросил Убайдаллах.
     -  Я так и  остался миссионером низшего  звена, - с  улыбкой сказал Абу
Абдаллах.
     - С кем из наших людей ты общаешься?
     - Я думал, что в этом уже нет необходимости.
     - Ты заблуждаешься. Военные успехи вскружили тебе  голову, и ты забыл о
дисциплине.
     Генерал промолчал.
     - Надо послать за моим племянником в Саламию.
     - Хорошо, я пошлю, - сказал Абу Абдаллах.
     Имран, отпущенный  полководцем,  направился  к  мечети  Трех  Дверей и,
ориентируясь  от  нее, нашел улицу, которая привела его к  лавке,  торгующей
птичьими  клетками.  Клетки  были разной  величины, на  любой  вкус  и очень
красивые. Он осмотрел все, любуясь ими, слушая объяснения хозяина и согласно
кивая ему.
     Клетку он хотел купить для  детей,  которых в  скором  времени надеялся
увидеть. Но в последний момент все же передумал, не купил. Пусть Абу сначала
отпустит  его, а  купить он всегда успеет. Короче говоря, из суеверия, он не
купил   подарок,  отстранил  назойливого  продавца,  который,   увидев,  что
покупатель уходит, тут же снизил цену вдвое и вышел из лавки.  Напротив была
мастерская оружейника. Имран вошел и потрогал выставленные клинки. Следующей
в  ряду  была  лавка  по  продаже  ковров.  Его  усадили  на табурет, подали
китайского чаю и принялись расстилать перед ним  ковры один за другим. Затем
Имран  забрел  в  лавку,  где  продавались поделки  из  оникса,  пестрого  и
полосатого; шахматы, подносы, чаши, рукоятки мечей и ножей. Имран  приглядел
поднос для жены,  но покупать не стал, отложив до отъезда. Думая о ней же, в
соседней  лавке  он  долго  перебирал  тонкие  шерстяные  ткани из  Тинниса,
Дамиетта, Шата и Дабика. Так он  бродил,  переходя из одной улочки в другую,
влекомый  неясным  чувством,  заглядывая  в  торговые   лавки  и  мастерские
ремесленников,  пока  не наткнулся  на хаммам.  Он  вошел вовнутрь, выслушав
приветствие каййима,  разделся и отдался во власть  хаммами, который  уложив
его на каменную плиту, облитую горячей водой,  взбил в шайке пену и принялся
намыливать,  растирать и массировать его. Ощутив неземное  блаженство  после
лишений  многодневного путешествия, Имран  вдруг  вспомнил, как  кричала  за
дверью рабыня,  с которой махди остался  наедине, покинув  камеру. Но это не
был крик боли или страха, в крике женщины было сладострастие.
     - Скажи, любезный, -  обратился Имран к банщику, - где здесь поблизости
можно получить иные удовольствия?
     -  Господина  интересуют  женщины  или  мальчики?  - вполголоса спросил
банщик.
     - Нет, нет, - опасливо напрягаясь, сказал Имран, - конечно женщины.
     -  Когда  выйдете  из  бани,  -  сказал хаммами,  - налево третий  дом,
спросите Усаму, хозяина.
     - А сколько это стоит? - спросил Имран.
     - Недорого, - успокоил его банщик, - вино и женщина, всего два дирхема.
Но если у вас появится еще желание, то это будет стоить дороже.
     Имран нашел дом Усамы, дал понять чего он хочет и его провели на второй
этаж, в небольшую комнату с окном, выходящим на соседнюю улицу, такую узкую,
что до противоположного дома можно было дотянуться, держа в руке меч.
     - Принеси чего-нибудь, - распорядился Имран, - вина, фруктов.
     Слуга  исчез  и  вскоре вернулся  с подносом, на котором  было  блюдо с
гранатами,  айвой  и  грушами,  кувшин вина и две чаши.  Положив все это  на
возвышение у  ложа, он удалился. Рабыня оказалась гречанкой.  Для публичного
дома  она  была  одета  до  неприличия  прилично:  чулки,  плотная  юбка  до
щиколоток, такая же плотная рубаха. Имран стоял у  окна,  поглядывая  то  на
улицу, то на женщину. Волосы на ее висках были зачесаны подобно букве нун, и
он никак не мог понять, красива она или нет.
     - Как тебя зовут? - спросил Имран.
     - Нура, - ответила рабыня и поклонилась.
     - Угощайся, - сказал Имран, указывая на фрукты.
     - Спасибо, - сказала Нура и взяла яблоко.
     Имран первый раз покупал любовь, и понятия не имел, как надо вести себя
с проституткой. Поэтому, выждав, когда та доест яблоко, сказал ей:
     - Раздевайся.
     Нура   молча   повиновалась.  Имран  смотрел,  как   она   расстегивает
многочисленные пуговицы на груди. Заметив взгляд, Нура спросила:
     - А вы, господин?
     Имран  согласно  кивнул, но  снял с себя  только  кафтан,  оставшись  в
нательной  рубахе.  Нура  не  стала настаивать,  молча разделась  и  стояла,
опустив глаза и крест-накрест закрыв руками груди.
     - Убери руки, - приказал Имран.
     Нура повиновалась.
     Тело у нее было худощавым и белым,  белей, чем лицо.  Прекрасная грудь,
бритый  лобок  и  стройные  ноги.  Имран  не  чувствовал  особенного,  четко
выраженного желания, но все же подошел и, положив руку на талию, притянул ее
к себе. Она тотчас спрятала лицо у него на плече.
     От женщины пахло галией. Имран шарил руками по ее телу, пока Нура, вдев
коленку в его промежность, не заметила:
     -  Господин, два меча хорошо в  бою,  а здесь  они только  мешают  друг
другу.
     Имран  отстегнул перевязь  и вместе с  мечом бросил  на  пол.  Затем он
позволил себя раздеть и увлечь на ложе.

     В объятиях гречанки  Имран провел двое  суток. Когда он вышел на свежий
воздух,  то  почувствовал  слабость  и упал бы, если  бы не  слуга,  который
подхватил его, а затем помог взобраться в седло.
     Вернувшись во дворец, Имран направился в аудиенц-зал, но у самих дверей
был  остановлен  стражником.  Имран  посмотрел ему в лицо.  Человек  был ему
незнаком.
     - Вход воспрещен! У махди важное совещание.
     - Я  помощник Абу Абдаллаха, - нетерпеливо сказал Имран. - Пропусти, он
ждет меня.
     - Там нет Абу Абдаллаха, - невозмутимо ответил страж.
     Имран  повернул  назад и в  одном из  переходов столкнулся  с Рахманом,
начальником охраны полководца. Тот, взяв его под руку, отвел в сторону.
     - О, Имран, где ты  пропадаешь? Исфах-салар уже несколько раз спрашивал
о тебе.
     - Что-нибудь случилось? - вопросом на вопрос ответил Имран.
     -  Ничего, кроме того, что махди поблагодарил вождей котама за помощь и
попросил  их вернуться к своим очагам. Они обиделись  и ушли, уведя  с собой
много  войска. Ведь некоторые рассчитывали на высокие должности. Махди велел
объявить набор рекрутов в регулярную армию из местного населения.
     - А что Абу?
     -  Он промолчал.  Вожди в первую  очередь обиделись  на него.  Ведь  он
обещал им много всего.
     - Где он сейчас?
     - В саду.  Только попридержи язык,  кажется он не  в  духе, к тому же с
утра пьет вино.
     Генерал сидел в беседке у небольшого пруда. В руке у  него была чаша, в
которую  стоящий рядом  виночерпий беспрестанно  подливал, а  напротив сидел
юноша с раскрытой на коленях книгой и читал вслух стихи.
     Собравшись с духом, Имран приблизился и приветствовал полководца.
     -  А-а, явился, кредитор,  - насмешливо произнес Абу  Абдаллах, - я уже
подумал, что ты деру дал. Садись.
     Имран сел.
     - Читай дальше, - приказал генерал замолчавшему юноше. Юноша продолжил.
     "Облака разостали по земле серое покрывало.
     Радуга вышивает желтым и зеленым, красным и белым,
     На шлейф красавицы входящей она похожа -
     В пестрых одеждах, одна другой короче."

     - Прекрасно, - сказал генерал, - можешь идти. Ты тоже, оставь  кувшин и
уходи.
     - Ну, - спросил Абу Абдаллах, когда они остались одни, - где ты был?
     Глядя в сторону, Имран пробурчал что-то неопределенное.
     - Я не расслышал, - настойчиво сказал Абу Абдаллах.
     - Я был у женщины.
     - Двое суток?
     Имран кашлянул.
     - То-то я смотрю, ты весь зеленый, - рассмеялся генерал, - выпей вина.
     - Нет, - с  ужасом сказал  Имран, отстраняясь, за  эти два дня он выпил
столько вина, что теперь не мог даже смотреть на него.
     - А я говорю, выпей.
     В голосе генерала зазвенел металл. Имран взглянул ему в лицо, взял чашу
с вином и, преодолевая тошноту, выпил.
     - Больше так не делай.
     Имран кивнул, разглядывая чашу, - она была из черненого серебра с двумя
позолоченными ручками.
     - Я имею в виду твое отсутствие, я нуждался в тебе.
     Имран насторожился.
     - Абу Абдаллах, - встревоженно сказал он, - ты обещал отпустить меня.
     Полководец налил себе вина, медленно выпил.
     -  Я могу силой удержать тебя,  но боюсь, что тогда от  тебя будет мало
толку. Я  хочу, чтобы ты  остался по доброй  воле. Может быть,  сейчас  ты -
единственный, кто  способен дать  дельный совет.  У меня сложное  положение.
Долгое время  я  сеял  возбуждение  среди  берберов,  обещая  им  пришествие
справедливого  мессии.  Но  Убайдаллах  обидел  их,  заявив,  что  более  не
нуждается в  их услугах.  Он не внял моим речам.  Сегодня настал мой  черед.
Убайдаллах   собрал  в  аудиенц-зале  несколько  человек,  это  высшие  чины
ас-сабийя. Вообрази себе, я туда не допущен, потому что в нашем ордене я так
и остался  миссионером низшего звена. Смешно, правда?  К тому же,  с момента
моего  посвящения  прошло  столько  времени,  что  я,  если бы уделял  этому
внимание,  обладал бы шестой степенью. Потому  что первые две  степени можно
достичь в течение года, а  для преодоления каждой последующей необходим год.
Ты не видел людей, явившихся к махди?
     - Нет.
     - Они  из разных сословий: торговцы, ремесленники, дервиши,  есть  даже
один нищий. Но ты бы видел, сколько спеси появилось вдруг в их лицах. Я едва
удержался от желания  наброситься на них с  палкой и  прогнать.  Присутствие
Убайдаллаха остановило меня.
     Генерал замолчал, погрузившись в  свои мысли. Воспользовавшись  паузой,
Имран задал ему вопрос:
     - А что было в той бумаге, из-за которой ты едва не казнил меня?
     Полководец вздохнул и изумленно посмотрел  на собеседника. Имран словно
заглянул в его мысли.
     -  Там были  очень  опасные  слова,  парень, -  ответил  Абу  Абдаллах,
настолько опасные, что умей ты читать, не сносить бы тебе головы.
     -  Почему  ты  так озабочен,  Абу? Ты  преувеличиваешь его значение,  -
развязно  сказал Имран, он вдруг опьянел, - и вообще пусть  сначала докажет,
что  он мессия, явит свое  предназначение. Если  бы  я  не открыл дверь  его
камеры, то он продолжал бы  в ней сидеть. А что он сделал,  выйдя из тюрьмы?
Потребовал рабынь и тешился, пока я стоял за дверью, охраняя его персону.
     - Попридержи язык, - сурово сказал генерал, но тут же  улыбнулся. - Так
вот почему тебя понесло к проституткам!
     Имран смутился и, чтобы скрыть смущение, потянулся за вином.
     - Ты не обязан отдавать ему власть.
     - Дело не в нем,  а в самой  идее, - уже серьезно сказал Абу Абдаллах и
несколько туманно добавил, - и я ее заложник.
     Поглядев в недоуменное лицо Имрана, он пояснил.
     - Жизнь - это игра, а в  игре  существуют правила и их нельзя нарушать,
особенно играя с тем, кто эти правила придумал.
     - Я ничего не понимаю, - сказал Имран.
     - Почему? - удивился генерал.
     - Потому что ты разговариваешь сам с собой.
     -  Да, - рассеянно сказал  Абу  Абдаллах, -  возможно. Но,  кажется,  я
оказался меж  двух  огней. Как исмаилит я обязан  беспрекословно подчиниться
махди. И котама всегда знали, что это должно когда-нибудь  произойти. Но я в
ответе за них, а Убайдаллах внушает мне опасение. Что скажешь?
     Генерал посмотрел на Имрана с надеждой.
     Его  всегда  забавляла  собственная  привязанность  к  этому  человеку,
который  за  шесть  лет пребывания рядом с ним, даже не удосужился выучиться
грамоте.  Но  этот  человек  обладал   удивительной  способностью  в   самый
неподходящий момент со своей деревенской непосредственностью вдруг ошарашить
полководца  совершенно   неуместным  замечанием,  которое,   тем  не  менее,
заставляло по иному взглянуть на ситуацию.
     Имран,  перед  глазами  которого  почему-то  полыхнуло  звездное  небо,
сказал:
     - Если позволишь, я расскажу тебе притчу.
     - Притчу? - удивился генерал. - Ну, расскажи.

        <i>Притча о тиграх</i>
     "<i>Высоко  в горах жил  один пастух.  Как-то  пригнав своих овец на новое
пастбище,  он  оставил их  там пастись, а сам поднялся повыше на утес, чтобы
сверху видеть все стадо разом, а  не крутить головой.  Неожиданно он услышал
звуки, похожие на мяуканье котят. Звуки доносились  из расщелины у основания
скалы.  Он  подошел поближе  и  с опаской заглянул в нее.  Расщелина вела  в
небольшую   пещеру.  В  пастухе  долго  боролись  любопытство  и  страх,  но
любопытство все же  победило, и он с великими предосторожностями пробрался в
пещеру. В ней царил полумрак и  было такое зловоние, что он  зажал себе нос.
Когда глаза его привыкли к темноте, он  испытал  такой испуг, что сердце его
едва не  выскочило  из груди. Оказалось,  что  он  попал  в  логово  тигров.
Скованный ужасом, он не мог даже пошевельнуться,  а  только ждал  неминуемой
смерти, закрыв глаза и затаив  дыхание. Но смерть медлила, он открыл глаза и
увидел  лежащего   неподвижно   громадного   тигра,   по  которому,  жалобно
попискивая, ползали  тигрята.  Из  тигриного  бока торчало  оперенье стрелы.
Страх  в человеке  сменился жалостью. Он  догадался,  что смертельно раненый
охотником тигр  нашел силы вернуться к своим детям и  там умер. Тигрят  было
трое.  Пастух положил их в свою сумку,  и с  тех пор не расставался  с ними.
Тигрята подросли,  стали надежной защитой человеку. Он научил их сторожить и
загонять стадо. Никто теперь не  смел приблизиться к стаду, не говоря уже  о
том, чтобы выкрасть овцу.</i>
     <i>Как-то  раз, когда овцы мирно щипали траву, а тигры грелись  на солнце,
пастух  отошел  в сторону  по своей  надобности. Едва он  вошел в  ближайший
кустарник,  как  нос  к носу  споткнулся с тигром. Это  был  чужак,  который
подкрадывался  к стаду.  Пастух закричал, призывая своих помощников, и те  в
мгновение  ока оказались  рядом с ним и выдвинулись вперед,  закрывая своего
хозяина. Они стояли  друг против  друга  - один  тигр  против троих, оглашая
окрестности таким рыком, что листья на деревьях и те от ужаса пожелтели, что
уж говорить  о пастухе, который был ни жив, ни мертв от страха. Но тут чужак
что-то  сказал,  этим   троим,  на  своем  тигрином  языке.  Те  обернулись,
посмотрели  на  хозяина и вдруг набросились на него. В следующий миг  пастух
был разорван в клочья. После этого четверка тигров задрала все стадо."</i>
     Имран замолчал, взял чашу и смочил вином пересохшее горло.
     - Это все? - спросил генерал.
     - Все.
     - Странная  притча, - недовольно  произнес генерал, - у меня даже хмель
прошел. Что означает эта аллегория? Откуда ты ее взял?
     - Я не знал ее раньше, -  признался Имран, -  она сейчас  пришла мне на
ум.
     - Значит, ты сам ее сочинил. В таком случае ты должен знать, что сказал
тигр-чужак тиграм пастуха, меня это больше всего занимает.
     - Я не знаю, может быть, он напомнил им о правилах игры.
     - Может  быть, - задумчиво повторил Абу Абдаллах. -  Эй, ты, - окликнул
он  хаджиба,  появившегося  некоторое  время  назад  и стоявшего в  пределах
видимости, - подойди.
     Хаджиб приблизился и поклонился.
     - Господин, - сказал  он, - очень много людей накопилось в меджлисе. Вы
будете принимать или господин махди.
     - Пусть ждут, я приду сейчас, - распорядился Абу Абдаллах.
     Хаджиб поклонился и ушел.
     - Пойдем, - сказал генерал Имрану, - рассмотрим жалобы и прошения.
     Имран поднялся вслед за полководцем. Они вышли из беседки и неторопливо
двинулись через сад. Абу Абдаллах, несмотря на количество выпитого вина, шел
очень уверенно. Имрана же слегка пошатывало, так как  он пил натощак, к тому
же организм его был ослаблен. Попадавшиеся навстречу офицеры армии берберов,
должностные лица и прочие люди почтительно кланялись Абу  Абдаллаху, а когда
они вошли в меджлис, то зал взорвался восторженными криками.
     - О, Абу Абдаллах, - сказал Имран, - ты видишь, как они тебя встречают?
Пока что власть в твоих руках.
     - Это верно, -  довольно сказал полководец, - но иногда я жалею о  том,
что бросил свою должность в Басре.  Ведь я был  мухтасибом по контролю мер и
весов.  К тому  же у меня была семья  - жена, дети,  - с грустью добавил Абу
Абдаллах.
     - Ты добровольно оставил свою семью, - поразился Имран, -  а я рвусь  к
своим  всем сердцем, но ничего не  получается. Вот уже  семь лет,  как я  не
видел своих детей.
     Но генерал не слышал его слов.

     * * *

     Коронация состоялась 15 мухаррама 298 г. в местечке Раккада,  пригороде
Кайруана.   Убайдаллах  был   провозглашен   халифом,   амир   ал-муминином,
повелителем правоверных. После праздничной церемонии  новоявленный халиф дал
обед для узкого круга. Круг оказался столь узок,  что кроме десятка человек,
принадлежащих  к  верхушке Ордена исмаилитов, со стороны  был приглашен лишь
Абу  Абдаллах. Ну, уж никак нельзя  было  его не пригласить, реальной силы в
руках халифа еще не было. Набор рекрутов в личную гвардию только начался.
     Первый спор Абу Абдаллаха с Убайдаллахом состоялся как раз из-за армии.
Абу Абдаллах  выразил сомнение в  целесообразности  замены опытных  солдат и
офицеров на новобранцев.  Убайдаллах, тоном не терпящим возражения, заметил,
что даже железо устает, а что говорить о людях, да и война закончена. К тому
же  накладно содержать  боевую  армию, привыкшую к смертям и грабежам, то ли
дело  новобранцы.  Последний  довод  Абу  Абдаллах  счел  разумным,  но   не
убедительным.  Генерал  уступил, не желая ронять в  глазах других  авторитет
махди, который он сам столько лет превозносил.
     Трапеза   проходила   в  малом  дворце  летней  резиденции   Аглабидов.
Прилегающая  территория  была обнесена крепостной зубчатой стеной, а  ворота
представляли  собой что-то  вроде  триумфальной арки.  Пол  аудиенц-зала был
усыпан  цветами.  Три внесенные в  зал  столешницы  из оникса были уставлены
подносами с различными фруктами всех сортов в соответствии с временем  года.
Посреди стола  стояло большое  блюдо, на котором также  лежали  фрукты.  Это
блюдо предназначалось только  для услады взглядов.  На  каждом  из  подносов
лежали ножи для  разрезания  фруктов, а рядом с подносами -  стеклянные тазы
для объедков.
     Когда все  насытились  фруктами, подносы  унесли,  а  принесли кувшин с
водой и тазы, чтобы все вымыли руки. Затем  два  часа непрерывно  подавали и
уносили различные кушанья. После того, как все  насытились, вновь  появились
кувшины  с  водой и тазы, чтобы все могли вымыть руки. Тут же стояли слуги с
полотенцами  наготове,  в  руках они  еще держали  флаконы  с розовой водой,
которой брызгали на лица гостей.
     Подали вино и к нему  острые закуски нукл,  а  также  индийские оливки,
съедобную землю из Хорасана,  ядра фисташек, вымытый в розовой воде сахарный
тростник,  айву  из  Балха  и сирийские  яблоки. Скрытые за занавесом,  пели
рабыни  под  аккомпанемент  лютни,  цитры, танбура и  флейты. Когда  изрядно
выпили вина, Убайдаллах приказал  сорвать  занавес  и  открыть рабынь взорам
гостей. Здравицы в  честь халифа произносились  непрестанно. Один из гостей,
попросив  слова,  заказал  музыкантам  мелодию  <i>рамал</i>  и  прочитал  нараспев
хвалебную  оду  собственного сочинения.  Когда он кончил  говорить, все,  за
исключением  Абу  Абдаллаха,  шумно  выразили  свое  одобрение.  Обязанности
радушного хозяина  на пиру  добровольно  взял  на  себя  Мухаммад, племянник
Убайдаллаха,  на днях прибывший из Саламии. Он уговаривал гостей отведать то
или иное блюдо, особенно часто он обращался к генералу, который от подобного
внимания все больше мрачнел.
     Новоявленный  халиф  был  в  белых  одеждах,  в  пику  Аббасидам,  чьим
государственным  цветом  являлся черный. Тиару, возложенную на него во время
коронации,  он снял - с  непривычки  у него быстро устала шея.  Радость свою
Убайдаллах  скрыть не мог, был весел, много пил вина. Когда  опьянел,  велел
полуобнаженным рабыням занять места среди гостей. Он даже хотел заставить их
раздеться догола, но потом передумал. Абу Абдаллах сидел прямо напротив него
с другого конца стола. Убайдаллах подумал, что надо было посадить его сбоку,
чтоб не торчал, как бельмо на глазу. Халиф хлопнул в ладоши, требуя тишины.
     - Друзья! - сказал он. - Вы все  хорошо постарались,  чтобы  приблизить
час  торжества справедливости, но  я хочу отметить вклад  нашего доблестного
полководца  Абу Абдаллаха.  Я  еще раз  оговорюсь, что  нисколько  не умаляю
достоинств  всех  остальных, ибо  так  устроен мир  -  кто-то  разрабатывает
стратегию, а кто-то с мечом в руках претворяет ее в  жизнь. Конечно,  откуда
бы взялся Абу Абдаллах, если  бы не я,  сидящий здесь, а  когда-то стоящий у
истоков нашего  правого  движения? Впрочем,  что  я  говорю,  если бы не я -
единственно   законный  наследник  пророческой   миссии   господина   нашего
Мухаммада. И разве сидел бы я здесь, если бы не меч Абу Абдаллаха, хвала Абу
Абдаллаху!  Но кто  послал его, кто  посвятил его  в наше  правое  дело, кто
направил его на путь истинный, разве не кто-то из вас, сидящих здесь? И  тем
не менее - хвала Абу Абдаллаху!
     Халиф поднял чашу и выпил,  затем опрокинул чашу, показав, что в ней не
осталось ни капли вина. Все остальные гости оборотились к полководцу, выпили
в его честь и перевернули чаши, показывая, что выпито до дна.
     Генерал  с улыбкой  выслушал  славословие. Он понял,  <i>что  именно</i> хотел
сказать халиф.  Прижав руки к  груди, он поклонился  Убайдаллаху.  Мухаммад,
племянник халифа, поднялся, покачиваясь, подошел к полководцу и положил руку
ему на плечо, говоря:
     - Попробуй оливки, не стесняйся.
     Генерал повел плечом, освобождаясь, и с раздражением сказал:
     - Поухаживай за кем-нибудь другим, кто действительно гость.
     -  Мы здесь все гости, - возразил Мухаммад, -  кроме него, - указал  на
Убайдаллаха.
     Музыканты сменили тему, заиграв мелодию <i>хададж</i>.
     - А может быть ты считаешь себя здесь хозяином? - не унимался Мухаммад.
     - Иди парень на место, - сквозь зубы сказал генерал.
     Поскольку тот  не  двигался,  генерал  легонько подтолкнул  его. Сила у
полководца была  недюжинная. Толчка  оказалось достаточно, чтобы родственник
халифа  растянулся  на  полу.  Сидящие рядом,  вскочили  с  мест  и  помогли
подняться бедолаге.
     -  Он  меня  ударил,  - завопил  Мухаммад,  делая  вид, что  собирается
броситься на Абу Абдаллаха.
     -  Не позволяй  себе лишнего,  парень, - предостерег его полководец. Он
сидел спокойно, только убрал полы халата с колен.
     - Сядь, - приказал  халиф, - у Абу Абдаллаха это получилось нечаянно. А
ты,  Абдаллах,  соизмеряй  силу своих  рук. <i>Иногда  это  приводит  к опасным
последствиям</i>.
     Мухаммад поплелся на свое место. Генерал  сделал знак виночерпию, и тот
наполнил его чашу. Музыканты заиграли мелодию <i>хафиф</i>. Один из гостей по имени
Азиз обратился к халифу:
     -  О,  махди, в Коране сказано, что на том  свете мусульман  ждут вечно
девственные гурии и источники, струящие вино. Это действительно так? Ведь ты
пришел оттуда.
     - Нет, я пришел не оттуда, -  сказал  халиф. - Но тебе, Азиз,  разве не
достаточно гурий, окружающих нас, возможно среди них есть и девственницы?
     Все засмеялись.
     - Или вина, имеющегося здесь, - продолжал халиф. -  Это метафора, Азиз,
тебе пора  бы самому это понимать. Простому люду не объяснишь, что  есть рай
иначе, как облекая в доступные для него понятия. Точно также и понятие Бога.
Из сидящих здесь, никто не достиг посвящения седьмой степени, это и понятно.
Но некоторые из вас  могли  читать книгу седьмой степени.  Там ясно сказано,
что  в основе  структуры мироздания  и в  истоке бытия  лежит  непознаваемая
тайна, которую  можно определять коранической метафорой - АМР -ВЕЛЕНИЕ.- Это
и есть Бог. Затем  появился Разум -  первопричина. Он создан без посредника,
но через его посредство создано все сущее в мире. От Разума появилась  Душа.
Она творец небес и  звезд  и она  же дух человека. Иса Масих  сказал: "Иду к
моему отцу".  Он считал себя сыном Мировой души. Тот мир состоит из Разума и
Души. Это  и  есть  рай. Ведь, как  был  создан  мир, -  Душа  стремилась  к
совершенству, и  потому ощутила потребность в движении, а движение нуждается
в физических  категориях, чтобы отмерить  свой бег.  Тогда возникли небесные
своды, за ними  возникли  простые  стихии. Из  сложных соединений  минералов
образовались растения, животные, человек. Душа соединилась с телами. Подобно
тому, как небесные своды и стихии пришли в  движение под воздействием Души и
Разума, точно  так же люди должны двигаться вместе  с религиозными  законами
под  воздействием  пророка  и  восприемника,  духовного  завещания  по  семи
периодам,  пока не настанет  последний период,  наступит время  Воскресения,
отпадут  обязанности, постановления  и  предписания.  Седьмой  период  будет
означать, что Душа достигла своего совершенства, а это и есть воскресение. В
этот  момент  рухнут  небесные своды  и  рассыплются  звезды, небо  и  земля
свернутся, как сворачивается письмо, и тогда от людей потребуют отчета об их
прожитой жизни.
     Убайдаллах  замолчал  и  смочил  горло вином. Картина, нарисованная им,
произвела на гостей  тягостное  впечатление.  Если кто  из  присутствующих и
читал  книгу  седьмой  степени,  то запомнил  из  нее  только то, что  члены
ас-сабийа,   достигшие   седьмой   степени,  освобождаются   от  религиозных
обязанностей    и    предписаний    шариата    относительно   купли-продажи,
покровительства,  дара,  брака,  развода,  членовредительства,  кровомщения,
виры. Халиф и сам понял, что рассказ о  конце света неуместен на пирушке. Он
хлопнул в ладоши и приказал танцовщицам показать какое-нибудь представление.
Рабыни заказали музыку и принялись исполнять <i>танец верблюдов</i>.
     Генерал поднялся и, обращаясь к халифу, сказал:
     - Убайдаллах,  я,  с  твоего  позволения, покину  собрание.  Есть  дела
неотложные в Кайруане.
     - Нам будет не хватать тебя, но все равно иди, - разрешил халиф.
     Генерал  склонился в полупоклоне  и вышел. Через  некоторе  время после
ухода Абу Абдаллаха,  халиф почувствовал усталость. Он  воздел руки и громко
сказал:
     - Хвала Аллаху!
     -  Хвала Аллаху! - вразнобой повторили гости  и, благодаря за угощение,
стали расходиться.
     Вскоре  в  зале  остались только  халиф и его племянник.  Мухаммад стал
наливать себе вино, но халиф остановил его словами:
     - Не слишком ли много ты пьешь?
     - А что такое? - дерзко ответил племянник.
     -  А  то,  что  ты  не  умеешь себя вести.  Зачем ты  пристаешь  к  Абу
Абдаллаху?
     - Затем, что он выскочка и неотесанный мужлан.
     - Этот неотесанный мужлан принес нам власть.
     - Тебе власть, - поправил Мухаммад, - в то время, как завещано это дело
мне.
     - Не хочешь ли ты сказать, что я плохо справился с этим делом?
     - Я сказал то, что сказал, - угрюмо ответил Мухаммад.
     -  Ты еще молод,  - миролюбиво сказал Убайдаллах, - подожди, после меня
будешь ты халифом.
     - Я подожду, - нехотя согласился племянник, - но Абдаллаха надо убрать,
он опасен, выгони его.
     - Я потому и терплю его, что он опасен, - сказал халиф.
     Мухаммад недоуменно посмотрел на халифа.
     - Все рычаги  в его руках, - пояснил Убайдаллах, - армия, казна, народ.
Ты видишь, как любит  его народ? А  у меня  еще ничего нет, кроме <i>святости</i> и
<i>божественного призвания</i>.
     Мухаммад скривился в усмешке.
     -  Так давай отравим его.  Можно было сегодня сделать это, удобный  был
случай.
     - Это  слишком подозрительно будет выглядеть, нужно  время.  Я лишу его
власти,  постепенно.  Нельзя, чтобы он заподозрил. Вожди  котама  затаили на
меня  обиду.  Одного призыва  Абу  Абдаллаха  будет  достаточно,  чтобы  они
вернулись. Нужно время. Ясно тебе?
     - Ясно, - нехотя ответил Мухаммад.
     - Хорошо, теперь иди поспи, и старайся держать себя в руках.
     Оставшись один, Убайдаллах широко зевнул,  раскинул  руки и  запрокинул
голову,  разглядывая разрисованный купол,  из стен которого, сквозь  цветные
стекла  проникал  слабый  свет.  Стоявшие  у  дверей телохранители,  четверо
нубийцев, молча взирали на него.
     - Выйдите, - сказал им халиф, - и стойте с другой стороны.
     Когда его приказание было исполнено, он засмеялся. Как же  неисповедимы
пути Господни! Семь лет  просидеть в тюремной камере, без  малейшей надежды,
умирая  каждый  день от  голода,  холода,  грязи, зловония  и вдруг чудесным
образом  выйти  оттуда  и сесть  на престол! Хотя  он всегда  знал, что  это
случится.  Правда,  в  тюрьме  его  вера  пошатнулась.  Это  было  последним
испытанием.
     Халиф повернулся  на  звук  открывшейся двери. Вошел  хаджиб и попросил
позволения убрать стол.
     - Не надо, - сказал Убайдаллах, - потом уберут. Я хочу отдохнуть.
     -  Может  быть,  повелитель желает пройти  в свои покои?  - почтительно
спросил хаджиб.
     - Нет, пусть принесут сюда постель и пришли мне рабыню, белую.
     Хаджиб исчез. Халиф подумал об Абу Абдаллахе и помрачнел. Вначале он не
хотел избавляться  от полководца,  но по всему видно,  что тот не собирается
довольствоваться ролью военачальника. Жаль,  потому что Убайдаллах  все-таки
был ему благодарен за труды. Но совсем  не прост этот полководец. Глупец, не
сознает, что если  бы не Убайдаллах, не было бы его самого, просто у каждого
свое  предназначение. Нет,  он  не  довольствуется  ролью исфах-салара.  Абу
Абдаллах из низов, простолюдин, а  они без понятия. Сначало ковром стелятся,
в лепешку расшибутся, чтобы угодить, но как только почувствуют возможность -
тут же показывают зубы.
     Принесли постель  и положили возле трона.  Затем  в  зал вошла девушка.
Вошла и остановилась.
     - Сколько тебе лет? - спросил халиф.
     - Одиннадцать, господин, - робко сказала рабыня.
     Убайдаллах, скинув туфли, лег на постель.
     - Подойди, - сказал он.
     Рабыня приблизилась.
     - Ты знаешь, кто я? - спросил халиф.
     - Да, господин. Вы махди, посланник божий.
     - Хорошо, сядь у изголовья.
     Девушка повиновалась. Халиф положил ей голову на колени.
     - Помассируй мне голову, - сказал халиф.
     Девушка тотчас принялась  массировать голову Убайдаллаха своими нежными
пальцами. Халифу стало так хорошо, что он забыл о своем недавнем вожделении,
вернее решил не торопиться.

     * * *

     Покинув  Раккаду, генерал вернулся в Кайруан и занялся государственными
делами,  важнейшим из которых было  принятие  бюджета на будущий  год. Когда
документы были готовы, он выслал его с курьером в Раккаду. Бюджет вернулся в
канцелярию генерала  с  этим же курьером  неподписанным. В отдельном  письме
секретарь халифа сообщил,  что отныне  Абу Абдаллаху  не надо беспокоится  о
финансах, так как этим  займется вновь  назначенный  глава зимам, но в любом
случае благородный Абу Абдаллах  будет ознакомлен с бюджетом. Взбешенный Абу
Абдаллах разорвал бумаги  и бросил  на пол.  Издевка чувствовалась в  каждом
слове  послания.  Так продолжалось  всю  зиму.  Убайдаллах сидел  в  Раккаде
безвыездно,  но деятельность его охватила всю страну. Его эмиссары наводнили
всю  Ифрикию.  В каждой провинции  находились люди, славившие махди.  Взамен
распущенной  армии  берберов,  была набрана новая. Наемники офицеры из числа
дейлемитов  и  ливийцев  спешно  муштровали  новобранцев.  Появилась  личная
гвардия  халифа, состоявшая  из  наемников армян  и частью рабов,  коптов  и
греков.   Всю   зиму   генерал   получал   для   ознакомления   приказы   об
административных  назначениях.  В свое время, заняв  Кайруан, он практически
разогнал  всю администрацию Зийадата Аллаха  ибн Абдаллаха, последнего эмира
Аглабидов,  оставив  по  два-три человека  в каждом  ведомстве  для бумажной
работы.  Убайдаллах  объявил  о  создании  военного  ведомства  -  диванаал-
ал-джайш, состоявшего из двух палат: военных расходов и набора войск; дивана
аннафакат -  ведомства  расходов,  состоявшего из пяти палат;  казначейства;
ведомства печати, вскрытия печати, благотворительности, внутренних дел и так
далее. Во главе всех  этих ведомств, ставились исмаилиты. В  какой-то момент
генерал обнаружил, что уже не контролирует управление страной. Это произошло
тогда,  когда он попытался помешать  введению более высоких налогов.  Но это
уже  было невозможно. Молодое Фатимидское  государство нуждалось  в огромных
расходах. Убайдаллах объявил  о  создании новой резиденции, для  этого  было
начато  строительство  нового  города  Махдии  на берегу Средиземного  моря.
Строительство потребовало колоссальных средств. Налоги пришлось увеличить  и
ввести  новые,  такие как  налог  с  поливных  виноградников, с искусственно
орошаемых земель. Налогом  была обложена каждая  финиковая пальма, с каждого
дерева взималось по четверти дирхема. За городскую  землю, на которой стояли
частные дома, была назначена  арендная  плата.  Население,  уже  привыкшее к
введенным Абу Абдаллахом кораническим налогам: земельной десятине,  садаке -
налог в  пользу нищих;  закяту  - налогу  на  благотворительность, подушному
налогу  с  христиан  и  иудеев  и  т.д.  было  возмущено. В городе  начались
волнения.  Но  армия   быстро   навела  порядок,  кое-где  пролилась  кровь.
Разгневанный генерал с небольшой свитой отправился в Раккаду.

     * * *

     Когда генерал в сопровождении Имрана и Рахмана вошел в аудиенц-зал, там
кроме  халифа  восседавшего на  троне,  находилось  еще  несколько  человек:
Мухаммад - племянник халифа, катиб, хаджиб и телохранители.
     -  Убайдаллах, - обратился к халифу генерал, - из-за увеличенных  тобой
налогов начались беспорядки, погибли люди.
     Халиф обратил свой удивленный взор на полководца.
     - Да, я знаю, - произнес он, - они сами виноваты.
     - Почему столь важную  вещь,  как введение более высоких налогов, ты не
согласовал со мной?
     Халиф засмеялся. Придворные дружно поддержали его.
     - Не много ли ты на себя берешь, Абу Абдаллах? - спросил халиф.
     -  Когда  я  завоевал  эту  страну,  я   отменил   все   налоги,  кроме
коранических. И это я сделал, помня учение ас-сабийя. Теперь ты отменил все,
что  я  сделал.  Что  обо мне,  да и о тебе тоже подумают люди? Разве что-то
изменилось в канонах исмаилизма?
     - Нет, не изменилось. Но государство нуждается в деньгах, у нас большие
расходы.  И ты  зря беспокоишься,  это  временная мера. Потом мы отменим эти
налоги.
     -  Отмени  их  сейчас, - сказал  генерал, - не выставляй меня лжецом  в
глазах народа.
     - Мы не можем этого сделать.
     - Ты, кажется, забыл, как много я для тебя сделал, Убайдаллах?
     - Нет, я  не  забыл. Но в любом случае советую тебе умерить свой пыл  и
больше не учить меня управлению государством.
     Угроза прозвучала в голосе халифа.
     -  Ты не должен обращаться к халифу  по имени, как  к равному, - сказал
Мухаммад. - Называй его повелителем.
     Генерал молча посмотрел на племянника халифа.
     - Я вижу, - сказал он,  обращаясь к халифу, - что назрела необходимость
нам с тобой, повелитель, обсудить одну важную вещь.
     - Говори, - сказал халиф.
     - Необходимо это сделать наедине, - добавил генерал.
     - Ну что ж, - произнес халиф, обращась к своему окружению,  - я не могу
отказать в этой просьбе столь заслуженному человеку. Оставьте нас.
     Люди, находившиеся в  зале,  поклонились халифу  и  вышли.  Их  примеру
последовали и Имран с Рахманом.
     - Охрану тоже следует удалить, - сказал полководец.
     -  Не  думаешь  ли ты  напасть  на  меня?  -  криво  усмехаясь,  сказал
Убайдаллах.
     - Зачем мне  было приводить  тебе  к власти,  чтобы теперь  нападать на
тебя? Пусть уйдут, это в твоих интересах.
     -  Времена  меняются, интересы тоже, - сказал халиф, но  охрану  все же
удалил.
     -  Известно   ли  тебе,   Убайдаллах,  что-нибудь  о  власти  румийских
пап?-спросил Абу Абдаллах .
     - Почему ты спрашиваешь об этом? - удивился халиф.
     - Папская власть - духовная, она не простирается на светскую и  военную
сферы жизни общества. Румийский папа - владыка над душами своей паствы.
     - Что  ты хочешь этим  сказать?  -  ледяным  тоном,  отчетливо произнес
халиф.
     -  Я предлагаю  тебе, Убайдаллах,  поскольку  ты есть самый главный наш
имам,  то  есть лицо  духовного звания, заняться духовным  воспитанием  этой
страны. А светское  управление оставь мне,  я  в  этом  сведущ, ведь  я  был
мухтасибом  в Басре. Ты  же  не станешь  отрицать,  что я как никто  другой,
заслуживаю этого. Итак, ты согласен?
     Улыбка  зазмеилась  в  устах  Убайдаллаха,  он встал  и подошел  к  Абу
Абдаллаху. Некоторое время  они стояли друг  против друга. И каждый  пытался
внушить противнику свою  волю.  Были они  одного  роста  и  телосложения,  и
примерно одинаковой силы.
     -  Неужели, - наконец сказал халиф, - неужели, ты  презренный раб, хоть
на миг допускаешь, что я соглашусь с этим?
     -  Я  не раб,  - сказал генерал,  -  я  свободный  человек,  в  прошлом
мухтасиб, а ныне воин. Я думаю, что ты согласишься, Саид! Прости, но я устал
стоять, я посижу на твоем стуле, жесткое мне на пользу. Поясница, знаешь ли,
беспокоит, лекари так  говорят, а ты как считаешь? Правы они или есть другие
снадобья? Ты ведь тоже по этой части.
     Генерал  обошел халифа и сел на трон.  Если бы сейчас в  зале сверкнула
молния,  халиф  не  был бы так  поражен. Убайдаллах  медленно  повернулся  и
спросил свистящим шепотом:
     - Кто рассказал тебе?
     - Это не имеет никакого значения, - ответил генерал.
     - Что еще тебе известно? - спросил халиф.
     - Мне известно все.
     - И у тебя есть доказательства?
     - Вот протокол твоего допроса в тюрьме Сиджильмасы.
     Генерал достал из рукава свиток бумаги и показал халифу.
     - Тебе никто не поверит, - с тревогой сказал халиф.
     - Поверят, - успокоил его  Абу Абдаллах,  - население  меня любит, а ты
настроил их  против себя, увеличив налоги.  Они будут рады  поверить  мне. А
если ты надеешься  на верхушку ас-сабийя,  то им будет интересно узнать, как
ты  предал своих сторонников во время Карматского восстания  в Сирии  в  285
году и  трусливо бежал,  бросив всех, в том числе и  свою родню, на произвол
судьбы.
     Сохранявший  спокойствие Убайдаллах вдруг потерял присутствие духа.  Он
занервничал и несколько раз оглянулся на двери.
     - Я  думаю, - продолжил генерал, - что среди твоих  приспешников быстро
найдется какой-нибудь  новый  махди,  который с  удовольствием  займет  твое
место.
     -  Чего ты  хочешь? -  наконец спросил Убайдаллах,  сразу подумавший  о
племяннике.
     -  Справедливости,  - ответил  полководец.  - Ради нее  я  завоевал эту
страну. Ради  нее,  когда-то  взволнованный речами  твоих  проповедников,  я
бросил все и пошел за вами.
     - Если ты все знал, почему же молчал до сих пор?
     Я привык соблюдать правила игры. Это  была твоя игра, и я принял  в ней
участие.  Сказка про  мессию, - это для  народа,  который ни  что  иное, как
большой ребенок. Мне  все равно, в какие  одежды рядится человек, зовущий  к
справедливости. Мне  важно,  чтобы он сдержал свое слово. Ты свое  слово  не
сдержал, я  это понял. Но  сделанного не воротишь, пусть все  останется, как
есть.   Ты  имам,  халиф  будешь  духовным  повелителем  мусульман.  Раккада
останется  твоей резиденцией. Я назначу  тебе подобающее содержание. Вопросы
религии - вот твоя власть, а управление государством я возьму на себя.
     -  Если  я приму  твои  условия,  ты отдашь мне  эту бумагу? -  спросил
Убайдаллах.
     - Нет, это будет гарантией нашего соглашения.
     - Жизнь - штука непредсказуемая, - сказал халиф, - кто знает в чьи руки
может попасть эта бумага. Ведь попала она в твои, и окажется ли другой таким
же благородным, как ты.
     Абу Абдаллах на мгновение задумался.
     Возможно, со временем я отдам ее тебе. Но не сейчас. Распорядись, чтобы
к завтрашнему  дню подготовили фирман о назначении меня наместником  Ифрикии
со  всеми  полномочиями. А  сейчас я  ухожу. Назначь церемонию  на  полдень.
Прощай.
     Абу  Абдаллах поднялся и  вышел из зала. Опасаясь коварства  со стороны
халифа,  Генерал не  остался  в Раккаде  на  ночь.  Его  свита была  слишком
малочисленна, чтобы отразить нападение солдат, охранявших  резиденцию. Ночью
человек особенно подвержен силам тьмы. Было бы глупо довериться благородству
халифа и остаться во дворце.
     На  следующий  день они вернулись в  Раккаду. При вьезде  в  резиденцию
Рахману бросилось в глаза, что воинский гарнизон увеличился вдвое.
     - Почему  так  много  солдат? - спросил  он у встречавшего  их  у ворот
офицера дейлемита.
     -  Сегодня  халиф дает торжественный прием,  нам  приказано  обеспечить
безопасность гостей.
     - Абу, здесь  нечисто, - сказал  Рахман полководцу.  - Давай вернемся в
Кайруан.
     - Глупости, - отмахнулся Абу Абдаллах, -  он  не посмеет,  он у меня  в
руках.
     При  входе   в  аудиенц-зал   охрана,  пропустив  генерала,  попыталась
остановить  Рахмана  и  Имрана.  Но Рахмана остановить было  невозможно,  он
напирал с такой  силой, что  у дверей едва не вышла потасовка. Конец положил
Абу Абдаллах, обернувшись, он повелительно сказал:
     - Пропустите, они со мной.
     Полководца охрана не посмела ослушаться.
     - Пусть тогда сдадут оружие, - сказал стражник.
     - Отдайте оружие, - приказал генерал.
     Отстегнув мечи, Рахман с Имраном последовали за полководцем.
     В зале  было  множество народа.  Но середина была пуста,  полукругом до
трона,  на  котором восседал  Убайдаллах.  Первый фатимидский  халиф еще  не
перенял манеру Аббасидского халифа закрывать свою персону занавеской. Увидев
полководца, халиф подозвал катиба и что-то сказал ему. Катиб выступил вперед
и,  попросив  тишины,  стал  зачитывать  фирман  о назначении Абу  Абдаллаха
наместником Ифрикии. Пока он читал, Рахман придирчиво  оглядывал окружающих:
действительно все,  кроме телохранителей халифа, стоявших с копьями в руках,
были безоружны. Но ему не понравился катиб.  Больно крепок был для должности
секретаря.
     Катиб  закончил.  Халиф  обратился  к  полководцу  с  просьбой  принять
вверительную   грамоту,  подтверждающую  назначение.  Катиб  подошел  к  Абу
Абдаллаху   и  торжественно  держа  обеими  руками  грамоту,   протянул   ее
полководцу.  Абу  Абдаллах  также  двумя   руками  принял  свиток  бумаги  и
поклонился халифу с благодарностью. В следующий миг его  запястья  оказались
стиснуты руками катиба. Удивленный герой поднял глаза на улыбающегося катиба
и попытался  освободить  руки,  но хватка у  секретаря  оказалась  железной.
Стоявший сбоку от полководца человек сорвал с его пояса меч.
     Быстрее всех пришел в себя  Рахман.  Не мешкая,  он выхватил спрятанный
под  одеждой кинжал и полоснул катиба  по шее. Из рассеченной сонной артерии
фонтаном ударила черная  кровь. Нелепо дергаясь,  секретарь  упал на  спину.
Мгновение спустя  окружающие набросились на  полководца и его  людей. Стоны,
яростные  крики, звуки  глухих ударов  наполнили помещение. Имран, проклиная
себя за  то, что не догадался спрятать какой-нибудь  нож за поясом,  молотил
кулаками, пытаясь  пробраться к окну. Разбив немало носов, он все же получил
сильный удар по  голове и растянулся  на полу, - на него сразу же навалилось
несколько человек, лишив возможности двигаться.
     Рахман, согласно военной науке,  прикрывал тыл  своего начальника.  Его
кинжал разил с такой  быстротой и таким мастерством, что приблизиться к нему
было невозможно. Генерал,  в отличии Имрана,  двигался в  противоположную от
окна сторону. Яростно сокрушая возникающие на пути физиономии, он пробивался
к трону, чтобы раздавить сидящую на нем вероломную тварь.
     Испуганный халиф, видя, что  расстояние между ними сокращается, крикнул
своим телохранителям: "Убейте  слугу!"  Сразу трое стражников придвинулись к
Рахману и всадили в него копья. Верный  Рахман, не издав  ни звука, замертво
упал на  пол. После  этого на полководца накинулись  со всех  сторон подобно
тому,  как  собачья  свора  кидается на загнанного зверя. Несколько  раз  он
сбрасывал  с  себя нападающих.  Но  на руках и ногах его  повисли  несколько
человек. Затем какой-то здоровяк прыгнул ему на спину и повалил. Будучи не в
силах  шевельнуться, Абу  Абдаллах страшно закричал, но, увы,  это был  крик
тигра, попавшего в западню.

     * * *

     Их  заковали в  цепи  и бросили в полуподземную тюрьму, предназначенную
для  провинившейся  челяди. Имран тут же  сел, прислонясь  спиной к  стене и
сказал:
     - Четвертый раз в  тюрьму  попадаю! Удивительное  дело, почему меня так
тянет сюда? Такое чувство, словно домой попал.
     Абу  Абдаллах  не  смог  оценить  этот юмор висельника.  Конечно, он же
никогда не сидел в тюрьме. Бросив на Имрана уничтожающий взгляд, полководец,
гремя кандалами, заметался по камере, издавая яростные возгласы. Имран сидел
не двигаясь  и смотрел в зарешеченное окошко под потолком,  в котором иногда
мелькали ноги  стражников.  Узники  почти не  разговаривали. Когда наступили
сумерки, генерал остановился, расправил лежащую в углу  кучу тряпья и лег со
словами:
     - Все кончено, Имран.Я ложусь спать.
     - Спокойной ночи, - сказал Имран.
     Генерал  действительно  скоро  заснул.  Имран  решил  последовать   его
примеру.   Он   поднялся,   из  остатков   тряпья,  благородно   отодвинутых
полководцем, соорудил себе постель и, как ни странно, тоже сразу заснул.
     Ночь  опустилась  над  Раккадой. В  небе  безумствовала  луна,  ввергая
неспящих в смятение, а спящим насылая  дерзновенные сновидения. Оглушительно
пели  цикады.  В соседней пальмовой  роще  ухал  филин.  Подул ночной ветер,
стража измученная дневной жарой,  с наслаждением вдыхала прохладный  воздух.
Во дворце веселье било ключом. Халиф давал праздничный ужин, гремела музыка,
плясали полуголые танцовщицы, евнух-певец  изумительным  голосом пел о таких
страстях,  что многие плакали, слушая его, и конечно  же, главной темой были
события  прошедшего   дня.  Обстоятельства   пленения  мятежного   генерала,
намеревавшего оклеветать мессию, чтобы захватить власть, обсуждались вновь и
вновь. Но гул пирушки становился все тише, люди устали и многие засыпали  за
столом. Ночь все уверенней вступала в  свои права. В небе пылали и двигались
звезды, и  при их  движении возникала  музыка.  Но люди не слышали ее,  люди
никогда  не слышат  музыку небесных  сфер. Поэтому  на земле столько зла, от
людской  глухоты.  На всей тунисской  равнине  лежала  мгла.  Спали  люди  в
деревнях;  спали  пастухи, ночевавшие в степи у костра,  бросающего  искры в
темноту;  спали  сторожа  в оливковых  рощах. Никому  не было  дела  до двух
узников, пребывающих в тяжелом забытьи.
     Глубокой  ночью  Имран проснулся. До этого  он  видел сон,  словно  его
продали в рабство и отныне ему суждено быть гребцом на галерах. Впрочем, явь
порадовала его еще меньше. Звякнув цепью, Имран поднялся и подошел к окошку,
оттуда тянуло холодом. Он  хотел  попробовать решетку на прочность и  думал,
как до нее дотянуться. Сзади донесся бодрый голос полководца:
     - Зря стараешься, я уже пробовал.
     Имран тяжело вздохнул и вернулся на свое место.
     - Давно не спишь? - спросил он.
     Абу Абдаллах не ответил. Через некоторое время он произнес:
     - Нельзя вступать в соглашение с человеком, которого ты уличил во лжи.
     Имран промолчал. Но полководец не нуждался в  ответе, он говорил сам  с
собой.
     - Тоже самое произошло с Абу Муслимом, - сказал Имран.
     - Кто это? - заинтересованно спросил Абу Абдаллах.
     - Человек, который принес власть Аббасидам.
     Имран рассказал историю Абу Муслима.
     - Что же ты мне не говорил об этом?
     - Не было подходящего случая.
     Генерал засмеялся.
     -  Действительно, теперь случай, как  нельзя более подходящий. Впрочем,
даже  если бы  ты  и  рассказал об этом,  ничего бы  не  изменилось.  Всегда
думаешь, что твой случай особенный, что с тобой этого не произойдет, а когда
происходит, клянешь себя ослом, говоря, мол, я же знал,  что так будет. Но я
оказался глупее  Абу  Муслима.  Аббасиды  действительно  были родственниками
пророка - не то, что этот самозванец. С таким же успехом я мог провозгласить
себя махди. Но  у меня не хватило наглости и бесстыдства. Помнишь ту бумагу,
что была зашита в твой халат?
     - Еще бы не помнить, - усмехнулся  Имран, - из-за нее я едва не лишился
головы.
     - Это был протокол  допроса Убайдаллаха,  в котором было  записано  его
признание в том, что он самозванец.
     - Почему же ты молчал? Все было в твоих руках.
     - Я  говорил тебе о правилах  игры.  Но теперь  я  понимаю, что ошибся.
Оказалось, что мы играли в разные игры.
     Из ближайшей деревни донесся крик петуха, его поддержал второй, третий,
залаяла собака. Немного помолчав, генерал сказал:
     - Я виноват перед тобой, Имран. Если можешь - прости меня.
     Имран в ответ пробурчал что-то невнятное. Затем уже сказал:
     - Мы оба здесь находимся из-за своей порядочности. Почему так  устроено
на этом свете, что честный человек всегда в убытке?
     Генерал сказал:
     - Я думаю, что на том свете тоже самое.
     - Ты очень обнадежил меня, - язвительно ответил Имран.
     Генерал засмеялся.
     - Сколько раз я  мог  вернуться к детям! - горестно сказал Имран. - Два
раза  из  тюрьмы  выходил, столько возможностей  было!  И от тебя  давно мог
сбежать, а  вот  сижу здесь, как последний  глупец. Подумать только, сколько
времени я не видел своих детей!
     -  Тебе, Имран, давно пора перестать скулить и понять наконец,  что это
твой удел, твоя судьба.  Любовь к  детям  туманит  твой  мозг,  и  ты уже не
понимаешь, что это твоя жизнь.  Тебе так выпало. Почему  я не ною никогда, а
ведь я сам оставил семью, дом, хорошую должность и никогда не жалел об этом.
Я понял, что это мое предназначение.
     - И сейчас ты не жалеешь об этом? - спросил Имран.
     - Пожалуй, смешно было бы  сейчас жалеть о том, что я сделал десять лет
назад только потому, что меня сейчас казнят. Да  я  за это время мог умереть
любой  смертью! Нет,  я славно пожил, многое сделал. Смею надеяться, имя мое
останется в памяти людской. Да и ты, приятель, если будешь иначе рассуждать,
получишь удовольствие от сознания того,  что  ты  прожил лишние  семь лет. А
ведь сахиб аш-шурта мог выбрать другого смертника, и тебя бы давно  казнили.
Ну, как, получил удовольствие?
     - Пожалуй, - невесело ответил Имран, -  только надо было раньше  мне об
этом сказать, я бы привык к этой мысли.
     - Скоро светать начнет, - сказал генерал.
     Имран поднял  голову, в окошке было еще  темно.  Наступило молчание. От
неосторожного  движения звякнула  цепь. Где-то в щелях  послышалась  мышиная
возня.
     - Ты не спишь? - спросил генерал.
     - Нет.
     - Скажи, Имран, а ты больше не ходил к проституткам?
     - Ходил, - сознался Имран.
     - Наверное, всех перепробовал?
     - Нет, я все время ходил к одной и той же.
     - Все-таки удивительно  устроен человек,  - вздохнул генерал.  - Даже в
борделе  он предпочитает знакомых. Наверное, это от вселенского одиночества,
которое нас преследует с момента рождения и до самой смерти, поэтому мы  так
цепляемся за семью,  связи,  знакомства. Нет  более одинокой твари на земле,
чем человек.  Что  же  удивляться тому, что даже с проституткой ты пытаешься
вступить в человеческие отношения, не зависящие от денег.
     - У меня была мысль  взять другую, -  честно сказал Имран, - но  как-то
неудобно было перед первой. Правда, один раз она не смогла меня  принять,  я
взял другую, но мне не понравилось.
     Имран ожидал нового вопроса, но генерал уже потерял интерес к этой теме
и вообще к разговору.
     - Я же говорил, что скоро рассветет, - сказал он.
     - Какое сегодня число? - спросил Имран.
     - Тридцать первого раджаба, - ответил генерал.
     - Восемь лет дома не был, - вздохнул Имран.
     -  Как ты мне надоел  своим домом  и своей семьей, - раздраженно сказал
Абу Абдаллах.
     Имран обиженно замолчал.
     Темнота  действительно  стала  растворяться,  уже можно было  различить
очертания  друг друга. Прошло еще некоторое  время, и за дверью  послышались
шаги  - кто-то  зазвенел  связкою  ключей, загремел засов и  в камеру  вошли
несколько человек.
     - Абу Абдаллах, - сказал один из них, - следуй за нами.
     Генерал поднялся. Глядя на него, встал и Имран. Абу Абдаллах дотронулся
до его руки и сказал:
     - Прощай, парень, прости меня.
     От  этой  неожиданной  ласки и от  этих слов  Имран едва не разрыдался.
Схватив полководца за руку, он сказал:
     - Будь спокоен на этот счет и знай, что мне будет не хватать тебя.
     Генерала увели, и Имран остался один, но недолго, вскоре пришли за ним.
     - На казнь? - спросил Имран.
     - Радуйся, парень, - ответили ему, - повелитель правоверных дарует тебе
жизнь.
     - Почему? - слабо удивился Имран.
     -  Потому что ты  открыл двери его камеры в Сиджильмасе.  Халиф  помнит
добро, ты будешь продан в рабство.
     - Мусульманин не может быть рабом, - нагло сказал Имран.
     - Ты преступник, на тебя правило не распространяется.

     * * *

     Неделю спустя  Имран вместе  с другими невольниками взошел на корабль в
порту  Эль-Кантауи.  Работорговец,  купивший  эту  партию  рабов,  собирался
перепродать ее в Карфагене. Для этой цели  он нанял корабль и теперь плыл на
север  вдоль  побережья. Сделка сулила большие  барыши, поскольку  люди были
куплены за бесценок, по случаю.  Почти все они были из  армии Абу Абдаллаха,
те немногие, кто остался верен своему полководцу. Они подняли мятеж, пытаясь
вызволить Абу Абдаллаха,  но  опоздали. Генерал был казнен  через  час после
того,  как Имран простился  с ним в камере. Новая армия,  преданная  халифу,
быстро рассеяла  приверженцев  генерала,  часть была убита,  часть продана в
рабство. Мысль о том, что Абу Абдаллаха больше нет, придавила Имрана. Он был
так потрясен, что совершенно не осознавал происходящего с  ним.  Он ни с кем
не разговаривал, равнодушно жевал плесневелый хлеб, пил несвежую воду, молча
садился за весла, когда на море наступал штиль. Его безразличие  объяснялось
тем, что он вдруг понял, что не в силах ничего изменить в этой жизни. Что бы
ни делал, как  бы не рвался,  ни  лез  из  кожи вон. Ничего нельзя  сделать,
потому что,  как сказал  Абу  Абдаллах: "Этот  путь, есть его  жизнь". И так
будет до тех пор, пока Некто, наблюдающий за  всем  этим, не изменит  своего
мнения о нем.
     В какой-то из дней этого  плавания корабль  встал на  якоре  ввиду мыса
Кап-Бон.  Из  разговоров  между  матросами  стало  известно,  что  это  порт
Эль-Хауария, где  экипаж собирается пополнить запасы питьевой воды. Начинало
темнеть, поэтому капитан не  стал  входить  в гавань. Ночью, спящего тяжелым
сном Имрана, разбудил надсмотрщик.
     - Пошли, - сказал он, - хозяин велел тебя привести.
     Имран безропотно  встал  и поднялся на  верхнюю  палубу.  У капитанской
каюты надсмотрщик остановился.
     - Заходи, - сказал он, - уж не знаю, зачем ты ему понадобился?
     Имран  вошел в  каюту  и  остановился.  Комната  была освещена неровным
светом свечи. Сквозь щели в  стенах проникали сквозняки и беспокоили  язычок
пламени. Всполохи света испуганно метались по  каюте.  Работорговец сидел за
столом и  пил вино, Имран догадался  по  запаху. На  кожаной скатерти лежали
фрукты,  пахло  жареной рыбой. Имран не сразу  ее  заметил,  железное  блюдо
стояло на краю стола.
     - Садись, - сказал работорговец.
     Имран послушно сел на  табурет, он очень хотел спать и плохо  соображал
что происходит. Хозяин налил вино в свободную чашу и пододвинул ее к Имрану.
     - Пей, - сказал он.
     Имран выпил вино и поставил пустую чашу на стол. Хозяин вновь  наполнил
ее. Имран не дожидаясь предложения осушил ее. Он был голоден. Вино ударило в
голову. Имран  пододвинул к себе  рыбу и принялся ее  есть, не утруждая себя
отделением костей. Рыба была хорошо прожарена,  кости  перемалывались легко.
Тем не менее он поперхнулся. Хозяин, перегнувшись через стол, треснул его по
спине. Рука у работорговца была тяжелая.
     - Спасибо, - сказал Имран.
     - Ты не узнаешь меня? - спросил хозяин.
     Имран  перестал  жевать,  поднял глаза  и  удивленно  посмотрел в  лицо
собеседнику.
     - Нет, - наконец сказал он.
     Хозяин взял подсвечник и поднес к лицу.
     - А теперь?
     Голова хозяина  была  лысой, лоб пересекал страшный шрам, подстриженная
на манер моряков борода и серьга в ухе.
     - Нет, - твердо сказал Имран.
     Хозяин надел чалму, надвинул ее на лоб, закрыв шрам и снял серьгу.
     - Сиджильмасу помнишь?
     Что-то откликнулось в памяти Имрана.
     - Сахиб аш-шурта, - наконец сказал он.
     Сахиб аш-шурта, а это действительно был он,  снял чалму и вернул серьгу
на место.
     - Бывший, - сказал он.
     - Вот этого у вас не было, - Имран указывал на шрам.
     - Не было,  -  согласился Ахмад  Башир, - я упал на постоялом  дворе, в
Багдаде, ударился  о  колодезный  камень. Меня сочли  мертвым, потом  кто-то
сжалился  и отвез меня  в больницу. Там  выяснилось, что я  просто мертвецки
пьян, я до этого много выпил и подрался.
     Ахмад Башир улыбнулся. Ах, какая это была драка! До сих пор, вспоминая,
он  внутренне содрогается  от  восторга.  Что и  говорить,  выпил  он  тогда
изрядно.  И в караван-сарай попал  только к вечеру. Отведенная ему  комната,
была  занята какими-то  купцами, которые шумно  ужинали  и веселились. Ахмад
Башир удивился и потребовал,  чтобы  они освободили  помещение,  так  как он
оплатил  номер  до  завтрашнего утра и сейчас  хочет  лечь спать. Купцы тоже
удивились, но подчиниться  отказались, так как  тоже уплатили за  ночлег. На
шум прибежал хозяин гостиницы и тоже удивился.
     - Мне сказали, что ты уже не вернешься, - заявил он.
     - Мне плевать  на то, что тебе  сказали,  - с трудом выговаривая слова,
сказал Ахмад Башир, он был расстроен,  хотел лечь  и забыться.  - Хорошо,  -
сказал он, - дай мне другой номер.
     Свободных номеров нет, - отрезал хозяин.
     Я сказал, дай мне  свободный номер или освободи этот, - возвышая голос,
произнес Ахмад Башир.
     Хозяин  встревожился  и  позвал  кого-то из соседнего номера, чтобы тот
подтвердил его  слова.  Лицо  человека  было  знакомым.  Это  был  купец  из
Сиджильмасы, прибывший тем же караваном.
     - Это бывший начальник полиции, - радостно ухмыляясь, заявил свидетель.
     Взгляды окружающих стали неприязненными. Полицию  не любили  даже в  то
время. Ахмад Баширу надоело ждать, отодвинув хозяина, он  вышел в  комнату и
стал  выталкивать находившихся там  людей. В него  вцепились сразу несколько
рук  и выбросили обратно. Ахмад Башир упал. От поднявшейся пыли он несколько
раз чихнул и от этого немного отрезвел. Глядя на грязный пол перед носом, он
подумал, что так низко ему еще не приходилось падать, но еще он подумал, что
достигнув дна,  ниже не опустишься,  а подняться можно. Эта  мысль несколько
приободрила его.  Увидев,  как  он  чихает лежа  ничком, купцы засмеялись, а
земляк сказал:
     - Катись  обратно  и  там  командуй,  болван! Здесь тебе  Багдад,  а не
Сиджильмаса.
     Ахмад Башир по природе  своей был боец. Хохот, насмешки и оскорбления -
это  было  именно  то,  в  чем  он  нуждался  сейчас.  Чувствуя  нарастающее
бешенство, Ахмад Башир поднялся.
     - Ну что же, - сказал он, - вы сами этого захотели.
     Купцы,  а  их  было пять человек,  не  считая человека из  Сиджильмасы,
который им подтявкивал, стали обходить Ахмад Башира  с флангов, чтобы лишить
его свободы передвижения.
     - Господа, прошу вас, только не здесь, - взмолился хозяин гостиницы.
     Ахмад Баширу очень хотелось врезать  хозяину, но как бывший полицейский
он знал, чем чревато избиение должностного лица.
     - Окажем уважение хозяину, - сказал кто-то, и компания переместилась во
двор. Ахмад Башир стал спиной к колодцу, чтобы никто не зашел с тыла.
     - Ну, давайте, ублюдки, кто первый? - сказал он.
     Но, "ублюдки" бросились на него все сразу. Первым плюху получил земляк,
не  желавший  упустить возможность ударить пьяного  начальника  полиции.  От
удара у  него  так зазвенело в голове, что он сразу понял, что погорячился и
поспешил,  надо  было подождать, и что разжалованный  начальник не так пьян,
подлец, как притворяется. То же самое подумали и купцы, когда поняли, какого
противника  они  заполучили.  Развлечение  вдруг   превратилось  в  жестокую
потасовку с  разбитыми  носами  и  прочим  членовредительством.  Видя  такой
поворот, первый купец вдруг бросился в ноги Ахмад Баширу, желая повалить. Но
наш друг вынес коленку и  лишил ловкача передних зубов. Завопив от боли, тот
стал подбирать их с земли.
     - Зачем они  тебе,  придурок? - удивился Ахмад  Башир. - Обратно  же не
вставишь.
     Второй купец, задравший ногу, чтобы поразить его в живот, получил ногой
же  по  яйцам.  Охнув, он с посеревшим  от боли  лицом  повалился на  землю.
Говорили, что после этой  драки у него уже не было потомства,  а мужчина был
еще в  соку.  Удар  третьего купца  Ахмад Башир пропустил,  но уж четвертого
хрястнул от души, так, что себе кулак разбил, а купцу выбил челюсть.
     Ахмад  Башир, бывший в юности  зачинщиком уличных потасовок,  дрался по
всем правилам  этого искусства, а точнее не соблюдая никаких  правил. Он бил
руками, ногами, головой; пригибаясь хватал с земли песок и швырял ее в глаза
противника. Он бил, вкладывая в удары всю обиду и разочарование, раздражение
и ненависть, накопившиеся в нем за последнее время.
     Но все же годы были не те. Ахмад Башир быстро устал и начал задыхаться.
Да и врагов было шесть человек. Будь он помоложе, лет на двадцать  и то вряд
ли с шестерыми справился. Хмель и злость застили ему  глаза,  а то  бы он не
стал с ними связываться. Ахмад Башир  все  чаще пропускал удары. Открыв тыл,
он  утратил свою  выгодную  позицию,  и  этим  не замедлили воспользоваться.
Кто-то, зайдя сзади, прицельно ударил  его в затылок,  да так сильно, что он
раскинув  руки,  упал вперед. И  в тот  момент, когда  он ударился головой о
колодезный камень,  мир взорвался  желто-красными звездами, тут  же померк,и
наступила абсолютная чернота.
     - А я тебя сразу узнал, - сказал Ахмад Башир, - я даже не поверил своим
глазам. Правда, ты изменился, похож на головореза-наемника. Как ты  оказался
в армии Абу Абдаллаха? Разве тебя не  помиловали?  Мне клятвенно  обещали, я
сам видел бумагу.
     - Она у меня с собой, - сказал Имран, - я с ней не расстаюсь, попала ко
мне другим путем. Я получил ее, когда приступом взял Сиджильмасу. Она пришла
слишком  поздно,  и  я  бежал из тюрьмы, потому что  меня должны были выдать
родственникам убитого мною мутаккабиля для свершения обычая кровной мести.
     Бывш