---------------------------------------------------------------
OCR: Андрей из Архангельска
---------------------------------------------------------------
ОБ АВТОРЕ
Федоровский Евгений Петрович родился В 1933 году в Алтайском, крае.
Работал Специальным Корреспондентом Журнала "вокруг Света", Публиковался В
"искателе", Журналах "сельская Молодежь", "молодая Гвардия".
Перу Федоровского принадлежит документальная повесть "Секреты рыбьих
стай" -- о путешествии на научно исследовательской подводной лодке
"Северянка". В соавторстве с А. Ефремовым написаны книги "Беспокойная
прямая" (1962) -- о путешествии по 60-му меридиану от Ледовитого океана до
иранской границы, "Сто друзей, сто дорог" (1964) -- книга о Дальнем Востоке.
Роман Е. Федоровского "Посылка от Марта" написан на документальной
основе. Публикуется впервые.
(Источник: "Библиотека приключений" том 3 -- приложение к журналу
"Сельская молодежь" ИЗДАТЕЛЬСТВО ЦК ВЛКСМ "МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ"1968 год)
"ШТУРМФОГЕЛЬ" БЕЗ СВАСТИКИ
На рассвеге 14 мая 1944 года американская "летающая крепость" была
внезапно атакована таинственным истребителем. Единственный оставшийся в
живых хвостовой стрелок Свен Мета показал: "Из полумрака вынырнул самолет со
скошенными назад крыльями. Он стремительно сблизился с нашей машиной и
короткой очередью поджег ее. Когда самолет проскочил вверх, я заметил, что у
моторов нет обычных винтов, откуда-то из-под крыльев вырывалось
красно-голубое пламя. В какое-то мгновение повышался резкий свист, и все
смолкло. Уже раскрыв парашют, я заметил, что наша "крепость" разваливалась,
пожираемая огнем".
Так впервые гитлеровцы применили в бою свой реактивный истребитель
"Ме-262" "ШТУРМФОГЕЛЬ" ("Альбатрос").
Этот самолет мог бы появиться на фронте гораздо раньше, если бы не
целый ряд самых разных и, разумеется, неслучайных обстоятельств. О них и
рассказывается здесь.
Действие романа относится к тому времени, когда новая авиация на
реактивной тяге упрямо заявляла о себе, так как поршневые самолеты начинали
исчерпывать свои возможности. Работы над созданием реактивных самолетов
велись во всех развитых странах, в том числе и в Советском Союзе.
Легендарный БИ-1, прообраз современных истребителей, на котором летал
капитан Г. Я. Бахчиванджи, до сих пор поражает историков реактивной авиации.
В то же время в фашистской Германии конструкторы различных фирм
лихорадочно стремились опередить друг друга, построить свой истребитель и
применить его в войне. Основная борьба велась между Вилли Мессершмиттом и
Эрнстом Хейнкелем. Наша разведка бдительно следила за ходом работ этих
конструкторов и по возможности тормозила их.
"Посылка от Марта" основана на действительных фактах, но фамилии и
клички некоторых действующих лиц по вполне понятным причинам изменены.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Накануне эры
Когда Эрнст Хейнкель, владелец и главный конструктор фирмы "Эрнст
Хейнкель АГ", галантно простился с Эрнстом Удетом, генерал-директором
люфтваффе, оба находились в состоянии крайнего и плохо скрываемого
раздражения.
Удет, сопровождаемый адъютантом, поднялся по трапу на борт своего
"зибеля" и, не взглянув, как обычно, в пилотскую, проследовал в задний отсек
самолета, отделанный под походный бар. Уже не считая нужным сдерживаться, но
и не находя причин для выплеска злобы, он яростными глазами следил за
осторожными движениями адъютанта, аккуратно откупоривающего бутылку бренди.
В то же время Хейнкель резко повернулся на коротких ножках и,
подталкиваемый сухим горячим ветром заработавших винтов, засеменил к
стоящему поодаль Варзицу, а подойдя, бросил ему фразу, которую Варзиц
расценил как невольно вырвавшееся извинение:
-- Эти люди не заметят и божественного перста истории...
И хотя Хейнкель ни при каких обстоятельствах не мог бы извиняться перед
своим собственным служащим, он действительно оправдывался перед своим
главным испытателем за то, что он, его хозяин, кровно связанный с ЭТИМИ
людьми, не сумел отстоять свое детище.
-- Все же сегодня великий день, господин доктор, -- сказал Варзиц,
обрадованный доверием хозяина.
Он был взволнован той близостью, которая неизбежно связывала людей,
единственно понимающих всю важность происшедшего. Эта близость значила для
него больше, чем само участие в решающем испытании. Она заслонила собой и
напряжение страшного пятидесятисекундного "прыжка" в небо, и фантастичность
перспектив, открывшихся ему там, наверху.
Но Хейнкель уже понял, что в раздражении сказал ненужную, очевидно,
опасную фразу. Он не имел права так рисковать. Заметная дурашливость Варзица
могла быть напускной.
-- Я уверен, Варзиц, ОН нас поймет, -- проговорил Хейнкель
В этот день Эрнст Хейнкель показывал старому другу генерал директору
люфтваффе Удету свой феномен -- реактивный истребитель Хе-176
Самолетик с короткими, будто срезанными, крыльями, на маленьких, как у
детской коляски, шасси испытывал главный пилот Хейнкеля Варзиц. Баки были
залиты по самое горлышко метанолом и перекисью водорода -- горючим для
вальтеровского жидкостно-реактивного мотора. Запустившись от аэродромного
стартера, двигатель взвыл так оглушительно, что некоторые механики зажали
уши, испугавшись за свои перепонки. Огнедышащей ракетой Хе-176 пронесся по
аэродрому и взмыл вверх. Он держался в воздухе всего пятьдесят секунд. Но
это не смутило главного конструктора. Хейнкеля потрясло то обстоятельство,
что его реактивное детище -- первое в Германии -- увидело, наконец, небо.
Он не почувствовал раздражения Удета, но когда заметил, что полет не
произвел на генерала впечатления, то обиделся, как капризный ребенок.
-- ОН поймет нас, -- повторил Хейнкель, глядя на удаляющийся в утренней
дымке самолет Удета.
В баре же взлетевшего "зибеля" Удет опрокинул первый стакан. Оглядывая
любовным взглядом пятиярусную батарею бутылок, самую полную, как утверждали
знатоки, коллекцию бренди в мире, он в который уже раз думал с тоскливой
горечью: никогда, нет, никогда ему не вкусить сполна всего блаженства,
заключенного в этих бутылках. С тех пор как он перестал летать, опьянение
приходило к нему тусклым, земным. "Старая, дряхлая перечница, лысый попугай,
Карлик-Нос, -- честил он про себя Хейнкеля. -- "Не могу нарушить полученного
мной строжайшего запрещения". Плевал я на это запрещение! И на него плевал.
Попугай, выживший из ума попугай!"
Он взглянул на адъютанта. Тот сосредоточенно готовил новый состав из
бренди и лимонного сока.
-- А что ты скажешь, Пауль?
-- Что вас интересует, герр генерал?
-- Брось ты этот официальный тон, чинуша несчастный. "Герр генерал,
герр генерал!" А что у герра генерала на душе, ты-то знаешь, герр адъютант?
Молчишь? А ведь ты меня помнишь другим, Пауль. Ты слышал, как ревел
Иоганнесбург? Ты видел, как обнимал меня Линдберг? Ты видел, как плакал этот
старый попугай Хейнкель, когда я сел в Италии, установив новый мировой
рекорд на его дурацкой машине? Ведь это было в прошлом году, Пауль, в
прошлом году!
Для многих коллег Удета его неожиданное возвышение казалось
труднообъяснимым капризом Геринга. Не поддался же и в самом деле "железный
Герман" сентиментальной привязанности к старому однокашнику по эскадрилье
Рихтгофена? Нет, в такие сентиментальности не верит и сам Удет. Деловые
качества? Но Удет совсем непохож на дирижера величайшего авиапромышленного
бума, призванного оснастить Германию самым могущественным военно-воздушным
флотом. Нет, не Удет нужен Герингу. Только его имя, имя всемирно
прославленного воздушного аса. Удет -- хорошая реклама для немецкой авиации.
Удет -- удобный, проверенный посредник между новым руководством люфтваффе и
авиапромышленниками. Удет, наконец, -- послушный исполнитель воли и замыслов
Геринга. "Железный Герман" не гнушается использовать его, чтобы при
необходимости приструнить хитрого, пронырливого, иногда чрезмерно
энергичного Мильха -- генерал-инспектора люфтваффе. Удет, разумеется, уже
осознал это и покорно принял уготованную ему роль. Но, по наблюдениям Пихта,
его начальник не очень страдал от иллюзорности нынешней своей власти. Его
больше бесило расставание со своей прежней, артистической властью над
толпой. "Акробат воздуха" не привык, чтобы боялись его, он привык, чтобы
боялись за него. Он властвовал над людьми, рождая у них страх за себя,
рисуясь бесстрашием, снисходя к филистерскому обожанию. Категорический
приказ Геринга, запрещавший ему самому испытывать новые модели и участвовать
в спортивных полетах, застал Удета врасплох. Он почти физически ощутил, как
ему опалили крылья.
Удет припомнил добродушное сияние на широком лице Геринга. Руки
толстяка были сцеплены на животе, а большие пальцы, как пулеметы, выставлены
вперед. Удет пришел отказаться от предложенного ему высокого поста.
-- Я ничего не понимаю в производстве больших самолетов, Герман, --
сказал он. -- Это дело не по мне. Лучше отказаться сейчас...
Большие пальцы выстрелили. Геринг встал. Укоризна раздула его щеки:
-- Не беда, Эрнст. Все зависит от идей, которые ты рождаешь. А в
остальном полагайся на людей. Их-то у тебя будет сколько хочешь. Нам нужно
твое имя, Эрнст. Это -- главное!
-- Люди, идеи... -- проворчал Удет, вспоминая этот эпизод, и в упор,
как будто впервые, посмотрел на своего адъютанта. -- О чем ты думаешь,
Пауль?
-- Я вспоминал Стокгольм, герр генерал, ваши гастроли.
Стокгольм в конце двадцатых годов был европейской ярмаркой, европейским
перекрестком. Сюда съезжались из голодной Европы злые, предприимчивые и
азартные юнцы. Юный Пауль Пихт стоял в толпе, высоко задрав голову. В небе
носился, кружился, переворачивался белый самолетик. Вот он мчался к земле.
Толпа испуганно ухала, инстинктивно подаваясь назад. Самолет разворачивался
так низко, что, думалось, он крылом задевал землю. Но оно лишь касалось
травы. Крючок на конце крыла цеплял красный шелк и уносил его ввысь. И вот
уже, подхваченный ветром, он тихо спускался к толпе из поднебесья. Тысячи
рук тянулись к платку. Тысячи глоток вопили: "Удет, Удет!"
-- В Стокгольме я понял, что должен летать, -- сказал Пихт.
-- Да, Стокгольм, -- довольно улыбнулся Удет. -- Оглушительный успех. Я
был хорошим летчиком, Пауль?
-- Германия вами гордится.
-- Германия не дает мне летать!
-- Вы должны ценить заботу рейхсмаршала, -- в голосе адъютанта
послышалась новая интонация пьяной доверительной фамильярности.
-- Да, Пауль, я был сердечно тронут. Герман проявил истинно отцовские
чувства. Родной отец не смог бы...
-- Вы нужны рейху, генерал. Ваш опыт...
-- Мой опыт! -- снова взорвался Удет. -- Что толку в моем опыте, если я
не могу взять в руки штурвал! Ты видел этого мальчишку Варзица, Пауль?
Зеленый трусливый сопляк! Он вылез из кабины белый, как мельничная мышь. Но
как он смотрел на меня! Как на инвалида, Пауль, как на последнего жалкого
инвалида! Налей мне двойную!
Разливая бренди, Пауль невольно представил себе элегантного Удета,
вылезающего из неуклюжего, не обретшего еще законченности форм Хе-176. Да,
будь он сегодня на месте Варзица, обстановка на аэродроме могла быть иной.
"Король скорости" не смог бы не оценить удивительных возможностей
реактивного мотора. Теперь же Удет увидел в затее Хейнкеля лишь грубое
посягательство на те устои воздухоплавания, которые были освящены им самим.
-- А как тебе понравилась эта прыгающая лягушка, эта скорлупа с
крылышками, а, Пауль? Профессор носится с ней, как будто и в самом деле снес
золотое яйцо.
-- Вы хотите услышать мое неофициальное мнение, герр генерал?
-- Я хочу услышать твое мнение, Пауль, и катись ты еще раз к черту со
своей официальностью!
Пихт склонился над генералом:
-- Я очень уважаю заслуги профессора Хейнкеля перед немецкой авиацией,
герр генерал, но считаю, что в данном случае ему изменило чувство
ответственности перед немецким народом. "Хейнкель-176" -- машина
несерьезная. Мне бы не хотелось так думать, герр генерал, но, видно, у
профессора рыльце в пушку, если он взялся за разные фокусы. Его дело --
бомбардировщики.
-- Да, ты прав, Пауль. Геринг не устает мне твердить: бомбардировщики,
бомбардировщики. Но я говорил Герману: я мало что понимаю в тяжелых машинах.
Я люблю истребители, Пауль. Скорость, скорость, скорость. А ведь у Хейнкеля
были весьма приличные истребители. Хе-56! У него всегда не ладилось дело с
шасси, но зато какая у него рама! И в этой новой машине что-то есть, Пауль,
что-то в ней есть.
-- Новый мотор, герр генерал. Реактивная тяга. Но это пока лишь идея,
лишенная всякого практического применения. Реактивный самолет будет создан
лет через восемь-десять. Мы не можем ждать так долго. У нас есть
первоклассный истребитель "мессершмитт-109". Нация не имеет права на
преступное расточительство.
-- Спасибо, Пауль, я выпью еще. Ты прав. Я безусловно согласен с тобой.
Завтра же я позвоню Хейнкелю и наложу запрет на дальнейшие работы над этим
выродком.
-- Не торопитесь, мой генерал. Реактивный мотор -- безусловное
новшество в авиации. Пусть бесполезное. Вам не стоит брать на себя
незавидную роль врага технического прогресса. При вашей должности это вам не
к лицу. Что, если показать машину фюреру? Она развлечет его. Фюрер обожает
всякие технические курьезы. Ну, а если господин профессор докажет полезность
своего детища в будущей войне...
-- Ты молодчина, Пауль! Завтра же сообщи Хейнкелю, чтобы он притащил
свою колымагу в Рехлин. А теперь помоги мне подняться, Пауль. Скоро Берлин.
Я хочу сам посадить "зибель".
x x x
Серое здание на Кайзервильгельмштрассе -- министерство авиации.
Табличка "Форшунгсамт" у пятого подъезда -- служба разведки и контрразведки
люфтваффе.
Майор Эвальд фон Регенбах, известный среди друзей под именем Эви,
повернулся к капитану Зигфриду Коссовски.
-- Скажите, капитан, что вы думаете об Удете и его окружении?
-- При всей глупости даже пьяный Удет не скажет ничего
компрометирующего. Он абсолютно лоялен.
-- Может быть, может быть, Коссовски. Но меня интересует не глупый
генерал, а его умный адъютант. Вы, кажется, лично знакомы с Пихтом?
Расскажите мне о нем. Лень рыться в картотеке. И потом ваш проницательный
ум, Зигфрид, откроет мне больше любых характеристик. Вы друзья?
Коссовски задумчиво потрогал розовый шрам на виске, потеребил седые
кончики усов. Старый и осторожный контрразведчик не любил давать прямые
ответы. Но сейчас Регенбах, этот преуспевающий баловень судьбы, очевидно,
хотел услышать как раз прямой ответ, и поэтому Коссовски проговорил:
-- Мы были дружны в Швеции. Пихт сумел оказать там партии, вернее
гестапо, ценную услугу. Я участвовал в этой операции, и мы сблизились. Он
исключительно приятный в общении человек. С теми, кто ему полезен. С
посторонними и подчиненными он резок, пожалуй, даже нагл. Наглость
импонирует некоторым политикам. Как развязность дамам.
-- Он награжден за Швецию? -- покачиваясь с пяток на носки, спросил
Регенбах.
-- Нет. После Швеции он был принят Гиммлером. Вознаграждение, видимо,
приобрело неофициальный характер. Затем он воевал в Испании в легионе
"Кондор". Там и удостоен Железного креста.
-- Храбро воевал?
-- Не видел. Я ведь в боях не участвовал. По их словам, все они орлы.
-- Женат?
-- Холост.
-- Родители живы?
-- Воспитанник сиротского дома в Бремене.
-- С Удетом он познакомился в Испании?
-- Нет. В Стокгольме. Они вместе выступали. Удет ввел его в клуб
Лилиенталя.
-- Он хороший летчик?
-- Его хвалил Вайдеман.
Эви засмеялся.
-- Лоялен?
-- Он, безусловно, предан партии. Обязан ей всей своей карьерой. И
характер у него истинного наци. Ницшеанский тип, если хотите. Обожает фюрера
и поклоняется ему. На мой взгляд, искренне. А почему бы нет?
Эви не ответил. Раскрыв синий коленкоровый блокнот, он проглядывал
сделанные записи.
-- Вы заметили, Зигфрид, как ловко он топит Хейнкеля? Хейнкеля не любит
Гиммлер.
-- Вы считаете...
-- Я спрашиваю вас.
-- Ну что ж, коль скоро он не работает на нас, должен же он на кого-то
работать? Ведь кто-то приставил его к Удету. Возможно, гестапо.
-- Вы мудры, Зигфрид. Но ведь он мог бы работать и на нас? Не правда
ли? Как часто вы с ним встречаетесь?
-- У нас мало общих знакомых.
-- Напрасно, Коссовски. Таких людей не следует выпускать из поля
зрения.
x x x
Рано утром на имперский испытательный аэродром в Рехлине приехали
Гитлер, Геринг, генерал Удет. Гитлер был в легком кремовом мундире без
галстука и нацистской нарукавной повязки. В этот день состоялся полет одного
из первых в мире реактивных истребителей -- "хейнкеля-176". Истребитель
поразил Гитлера своим видом. Он был очень мал. Гитлер с сомнением потрогал
крылья.
-- Какой размах?
-- Пять метров, -- ответил Хейнкель.
-- Фюзеляж?
-- Всего восемьдесят сантиметров.
-- Как же уместится летчик?
-- Ему в кабине вполне удобно. -- Хейнкель кивнул пилоту-испытателю
Варзицу, и тот, откинув фонарь, сел в кабину.
У этого самолета-малютки не было винта.
-- Вы надеетесь, эта штука полетит? -- спросил Гитлер, отходя от
самолета.
Свист и грохот запущенного двигателя заглушили ответ. Из хвоста
вырвалось длинное белое пламя. Самолет помчался по бетонке...
Через минуту запас топлива и окислителя кончился. Самолет остановился
посреди аэродрома, его отбуксировали в ангар.
-- Этот самолет станет королем истребителей! -- воскликнул Геринг. -- В
воздушной войне ему не будет равных!
-- Брось, Герман, -- поморщился Гитлер и повернулся к удрученному
Хейнкелю. -- Благодарю вас, доктор. Ваш самолет мы поставим в музей...
x x x
-- Господин директор, вас вызывает Берлин.
Мессершмитт поднял тяжелую черную трубку, поворочал языком во рту. Так
спринтер, разминаясь перед трудным стартом, имитирует бег на месте. А
разговор с Берлином -- трудный разговор. Короткий, но трудный...
-- Мессершмитт слушает. Хайль Гитлер! Кто? Пихт? Слушаю, Пауль! Да? Не
знал... Вот оно что! Старый стервец!.. Понимаю... Жду... Ценю... Вас понял.
До свидания.
Некоторое время Мессершмитт прислушивался к приятному баритону
адъютанта генерала Удета, который не преминул сразу же сообщить об испытании
Хейнкелем новой машины из Берлина в далекий баварский город Аугсбург, где у
Мессершмитта были основные заводы. Потом он положил трубку, легко
(окрыленно, записал бы его секретарь) поднялся с кресла, подошел к огромной,
во всю стену витрине. За прозрачными до невидимости, без единой пылинки
стеклами выровнялись, как на параде, призы -- массивные литые кубки с
немецких ярмарок, элегантные статуэтки с позолотой, вазы итальянских и
швейцарских мэрий, кожаные тисненые бювары -- свидетельства о рекордах. "Вся
жизнь на ладони", -- с удовольствием подумал Мессершмитт, вышагивая вдоль
витрины.
Он взял в руки последний, самый ценный, отобранный у Хейнкеля кубок за
мировой рекорд скорости -- 755 километров в час. Рекорд, установленный на
его лучшей модели Ме-109Р каких-нибудь два месяца назад. "Но все это только
прелюдия, красивая прелюдия, не больше, -- подумал Мессершмитт. -- Настоящая
авиация лишь зарождается. И начну я".
Он позвонил секретарю, попросил немедленно вызвать профессора Зандлера.
Вилли Мессершмитт посторонним казался угрюмым и злым человеком. Видимо,
виной этому была привычка при разговоре смотреть на собеседника исподлобья.
Почти двухметрового роста, худой, большеголовый, с угловатыми чертами лица и
острыми глазами, конструктор заставлял робеть всех своих служащих.
Сосредоточенный, молчаливый парень, увидев в 1910 году первый аэроплан
Блерио, поклялся научиться делать такие же самолеты. Он голодал, клянчил
деньги у богатых фабрикантов, изобретал, учился, терпел неудачи, но шел
напролом к своей мечте. Мастерская, заводик, завод, концерн...
"Мать Германия, в блеске стали на твою мы защиту встали. Сыновьям своим
громом труб ответь, за тебя хотим умереть..." -- теперь тысячи пилотов с
этой песней устремляются в небо на его, Мессершмитта, самолетах.
В сумятице двадцатых годов, среди послевоенной накипи, всплыла фигура
некого человека с челкой и усиками, с глуповатым, типичным для второгодника
лицом, истеричными глазами. Вилли Мессершмитт стал служить ему. Гитлер давал
деньги, Мессершмитт строил самолеты, облюбовав для своих заводов небольшие
провинциальные города в Баварии -- Аугсбург и Регенсбург.
Четыре года назад сошел с конвейера "мессер-шмитт-109" -- самый удачный
истребитель из всех построенных ранее. На нем стоял мотор Юнкерса "Юмо-210"
мощностью 610 сил. Но бои в Испании заставили Мессершмитта улучшать машину.
Он установил мотор "Даймлер-Бенц-601" мощностью 1100 сил. Требовалось более
сильное оружие -- конструктор заменил мелкокалиберный пулемет на
автоматическую пушку.
И когда в пикировании "Мессершмитт-109Е" попал во флаттер, конструктор
впервые почуял, что поршневой самолет исчерпал себя в смысле возможностей
дальнейшего прогресса. Выход из тупика открывал реактивный самолет. Он
переманил от Хейнкеля профессора Зандлера, специалиста по реактивной
авиации, который еще делал первые шаги, но уже выделялся смелыми открытиями
в аэродинамике крыла. Специально для Зандлера Мессершмитт учредил в своей
фирме отдел реактивной техники, условно назвав его "Проект 1065".
Испытательный аэродром в Лехфельде неподалеку от Аугсбурга он отдал этому
отделу и теперь ждал, когда оттуда приедет начальник и конструктор
"Проекта".
Зандлер вошел в кабинет с неестественно натянутым лицом. Чувствовалось,
что перед дверью он не без труда придал ему выражение равнодушной
заинтересованности. Обычно сутулый, он старался держаться прямо.
"Трусит, -- решил Мессершмитт, -- трусит, оттого и пыжится. А чего
трусит? Ведь талантливый конструктор. Ясновидец. А трусит".
-- Послушайте, Иоганн, -- начал Мессершмитт, не присаживаясь и не
предлагая сесть Зандлеру, -- что-то вы давно не приходите ко мне с новыми
идеями. Устали? Или не верите в проект?
-- Господин директор...
-- Вы не уверены в идее или возможности ее экономного решения?
-- Господин директор...
-- Или вас тяготит отсутствие официальной поддержки? Или вы боитесь,
что вас обгонят?
-- Господин директор...
-- Нас обогнали, Зандлер, нас обогнали почти на год, а может, и на два.
Вчера, Зандлер, ваш старый приятель профессор Хейнкель демонстрировал фюреру
свой новый истребитель. Реактивный истребитель, Зандлер!
-- Вы шутите, господин директор. Этого не может быть!
-- Почему же, Зандлер? Не обещал ли Хейнкель подождать, пока вы
раскачаетесь?
-- Господин директор, я убежден...
-- Я пошутил, Зандлер. Машина, которую Хейнкель привез в Рехлин, совсем
не истребитель. Это просто кузнечик. Прыг-скок. Прыг-скок. Кузнечик,
Зандлер. Но это кузнечик с жидкостно-реактивным двигателем. Вот так-то,
господин профессор.
-- Значит, первое слово уже сказано?
-- Это не слово, Зандлер. Это шепот. Его никто не расслышал. На Гитлера
кузнечик не произвел впечатления. Разве что рассмешил. Хейнкель, как всегда,
поторопился. Ему придется свернуть это дело. Заказа он не получит.
Мессершмитт позволил себе заразительно рассмеяться.
-- Мне только что позвонили из Берлина, Иоганн. Нам предлагают
форсировать разработку "Проекта 1065". Но, Иоганн, пока мы не вылезем из
пеленок -- никаких субсидий! На наш риск. Завтра вы представите мне вашу, я
подчеркиваю, вашу, а не финансового директора, проектную смету. И график,
Иоганн. Разбудите своих ребятишек!
-- Пойду обрадую их.
-- Идите, Иоганн. Да, постойте. Вы понимаете, конечно, что до начала
летных испытаний о характере "Проекта 1065" не должен знать никто, я
повторяю, никто, кроме инженеров вашего бюро.
x x x
Уже предчувствуя занесенный над ним кулак, Хейнкель решился на прямую
атаку. Он приехал в Берлин и пригласил Удета пообедать в ресторане "Хорхер".
"По старой дружбе", -- сказал Хейнкель.
Удет не нашел сил отказаться. Он явился в ресторан возбужденный,
запальчивый и пил по-старому, не пьянея. Азартно, громко вспоминал волнующие
моменты испытаний. Хейнкель вяло поддакивал. Он ждал, когда генерал
заговорит о его "сто семьдесят шестом". Но Удет упорно сворачивал с
сегодняшнего дня в блистательное прошлое. Обед затягивался. Хейнкель, не
допускавший излишеств, тяготился изощренной кухней.
Уже глубоко за полночь Хейнкель, видя, что Удет начинает повторяться,
сказал:
-- Генерал, бог видит, как я вас люблю. И, любя и зная вас, я не могу
понять, чем же не угодил вам "сто семьдесят шестой"?
-- Профессор, вы назвали меня генералом, и я вам отвечу как генерал.
Профессор, то, что ваш "сто семьдесят шестой" не умеет летать -- неважно.
Придет время, научится, верю. Но он не умеет стрелять. И не научится.
-- Дайте срок. Научим и стрелять. -- Хейнкель почувствовал, как ярость
клубком подкатила к. горлу. "Какое чудовищное недомыслие! И этот человек
руководит вооружением страны!"
-- В это не верю. Но, допустим, он будет стрелять. Когда? В кого?
-- Я выпущу его в серию через два года!
-- Фантастика, профессор! Но я повторяю, нам нужны только те самолеты,
которые смогут принять участие в военных действиях. -- Удет с удовольствием
следил за игрой пятен на ухоженных профессорских щеках.
-- Реактивный истребитель изменит весь ход воздушных сражений. С таким
самолетом Германия выиграет войну у любого противника.
-- Германия выиграет войну у любого противника, не пользуясь вашим
редкостным чудо-истребителем. Но, профессор, не без помощи, не без помощи
ваших великолепных пикирующих бомбардировщиков. Массированный бомбовый удар
станет нашим главным козырем в этой войне.
-- Вы мне льстите, генерал. Но вы недооцениваете быстроты технического
прогресса, вы не верите в своих конструкторов. Еще не известно, какие
сюрпризы они преподнесут к началу этой войны.
-- Сюрпризов больше не будет, профессор. Разрешите сверить наши часы.
На моих -- три часа двадцать три минуты... Так вот, эта война начнется ровно
через семнадцать минут! -- Удет торжествующе засмеялся.
Наклонившись к профессору, едва сдерживая рвущийся хохот, он прошептал:
-- Эти "храбрые" поляки наконец-то напали на нас! Мы вынуждены
защищаться! Выпьем за победа в этой войне, профессор!
ГЛАВА ВТОРАЯ
Асы начинают воину
31 августа 1939 года в одиннадцать часов ночи уже завалившийся от скуки
спать капитан Альберт Вайдеман, командир 7-й авиагруппы 4-го воздушного
флота люфтваффе, получил секретный пакет. Сонно жмуря глаза, он сломал
печать и разорвал конверт. Минуту он сидел молча и вдруг с силой хлопнул
себя по волосатому колену.
-- Началось!
Он схватил телефонную трубку.
-- Всех командиров отрядов, инженеров и пилотов -- в штурманскую!
Срочно!
Альберт быстро натянул брюки и френч, сполоснул лицо одеколоном.
-- Друзья! -- торжественно начал он, войдя в штурманскую комнату и
останавливаясь перед застывшими в приветствии летчиками. -- Рядом с нами
Польша. Завтра утром, в четыре часа тридцать минут, Германия начинает войну.
Идем на восток. Эту дорогу протоптали еще тевтонские рыцари. Обещаю веселую
кампанию! Первый воздушный флот Кессельринга из Померании и Пруссии и наш
четвертый совершат массированный налет. Все полторы тысячи наших машин
поднимаются в воздух. Цель -- завоевать господство в воздухе, разгромить
польские аэродромы, атаковать заводы, железнодорожные станции, разогнать
кавалерию. Мосты не уничтожать. Они пригодятся нашим танкам. Наша группа
действует как штурмовая авиация по направлениям -- Ченстохов, Петроков,
Радомек. Техникам приготовить машины к трем ноль-ноль. Хайль Гитлер!
Круто повернувшись, он вышел из штурманской.
Оставалось два часа на отдых. Не раздеваясь, он лег, закрыл глаза.
Ровными толчками стучало сердце. Голова работала четко, как выверенный
механизм. По освещенному аэродромными огнями потолку скользили тени, как
движутся стрелки на приборной доске.
Издалека донесся мелодичный бой. Часы на ратуше Намслау двенадцатью
ударами возвестили о начале сентября, первом дне осени, первом дне второй
мировой войны...
x x x
Над самой землей Вайдеман вывел самолет из пике. На ровном ржаном поле
валялись трупы лошадей и всадников. Одна лошадь, обезумев от страха, неслась
по жнивью, сшибая снопы. У ее копыт, зацепившись ногой за стремя, болтался
легионер. Лошадь мчалась к границе.
Двинув ручкой газа, Вайдеман набрал высоту, чтобы лучше прицелиться. И
в этот момент он увидел, как навстречу лошади, дымя сизыми облаками
выхлопов, ползли танки с белыми крестами на бортах. Танкисты, высунувшись из
люков, стреляли по лошади из парабеллумов.
Авиагруппа уже летела над польским аэродромом, когда ее нагнал
Вайдеман. В березовой роще белели цистерны с горючим. У длинных, с выпуклой
крышей ангаров и кирпичных мастерских рядами стояли самолеты. Сверху хорошо
было видно, как техники стягивали с моторов чехлы, коноводы запрягали
лошадей в брички-бензозаправщики, зенитчики, еще не очнувшись от сна, бежали
к пулеметам.
Через минуту аэродром скрылся в дыму и огне. Истребители тройками
сваливались с неба, стреляли из всех пулеметов. Только одному пилоту удалось
добежать до своего самолета и запустить мотор. Он вырвал машину из костра
пылающих истребителей и сразу пошел на взлет, на верную смерть -- один
против шестидесяти.
Аэродром пылал. Горели ангары, горели цистерны, горели самолеты, так и
не успевшие взлететь.
Над самой землей проплыли пять трехмоторных "юнкерсов". Флагман
развернулся навстречу черному дыму и нацелился на посадку.
-- Вот черти! -- вслух воскликнул Вайдеман.
"Юнкерсы" садились, тормозя изо всех сил. В конце полосы распахивались
дверцы, и автоматчики на ходу спрыгивали на землю, рассыпались цепью,
расстреливали тех, кто еще был жив на аэродроме.
Вайдеман повернул свою группу к Ченстохову.
x x x
В середине февраля 1940 года на Центральном ипподроме Коссовски
встретил Пихта. Тот стоял с группой офицеров из свиты Удета, оглядывал
лошадей.
-- Крупно играете, лейтенант?
Пихт обнажил в улыбке сверкающие зубы.
-- Зигфрид! Затворник! Не знал, что ты тоже играешь на скачках.
-- Я здесь редкий гость. К азарту, ты знаешь, не склонен.
-- Идешь по следу? Крупная охота? Международная сенсация: шпион-жокей.
-- Э, брось.
-- Тебе, Зигфрид, надо ставить на темных! -- Пихт раскатисто
расхохотался. Несколько офицеров заинтересованно обернулись. Коссовски взял
Пихта за локоть, отвел в сторону.
-- А ты предпочитаешь ставить на гнедых?
-- Тайна ставок, господа, тайна ставок. Тебе, Зигфрид, эта масть не
нравится?
-- Я обожаю гнедых. Но что-то не помню случая, чтобы они забрали все
призы. А к тому же жокеи! Мальчишки! Разве это международный класс?
-- Ты что-то мрачен сегодня, Зигфрид. Уже успел проиграться?
-- Человек, лишь изредка посещающий ипподром, не может позволить себе
проигрывать. Я выиграю, как всегда, Пауль!
Ударил гонг. Публика, отхлынув от паддоков, осадила лестницы трибун.
Оглушительно наперебой закричали букмекеры.
-- Посмотрим, как придут. Твоя седьмая? -- спросил Коссовски.
Пихт не ответил. Прильнув к окулярам бинокля, он следил за борьбой на
дистанции. К Коссовски подошел офицер в форме люфтваффе, передал конверт.
Коссовски быстро пробежал глазами бумагу, сложил ее, небрежно сунул в
карман.
-- Кстати, Пауль, ты уже слышал? Русские прорвали линию Маннергейма.
-- Недолго они возились. Ну, фюрер за барона заступится. Ты куда,
Зигфрид?
-- Вынужден удалиться. Надеюсь в скором времени увидеться с тобой и
продолжить беседу здесь или у нас в министерстве.
-- Сказать по правде, не люблю я ваши научные апартаменты. Очень там
тихо.
-- Зря. Искренне говорю, зря. У нас хорошие ребята. Умницы.
-- Дай им бог здоровья. До свидания.
-- До свидания. Желаю выиграть.
Уже уходя с ипподрома, Коссовски услышал, как диктор объявил: "Бег на
первом месте закончил Алый Цветок".
Зигфрид замешкался, раздумывая, не вернуться ли за выигрышем, но потом
подозвал такси и попросил отвезти его на Кайзервильгельмштрассе.
x x x
В ночь на 10 мая 1940 года у самолетов 51-й бомбардировочной эскадры
были закрашены опознавательные знаки германских люфтваффе. Летчики этой
эскадры отличались особым усердием, но даже им не сообщили о цели полета и
маршруте. Они вышли из своих казарм в абсолютной темноте, надели парашюты,
заняли места в кабинах и по радио доложили о готовности на флагманский
корабль командиру эскадры полковнику Иозефу Каммхуберу1.
( Впоследствии Каммхубер будет командовать дивизией ночных
бомбардировщиков, затем -- Пятым воздушным флотом на северном участке
советско-германского фронта. После войны он станет инспектором
военно-воздушных сил ФРГ, одним из первых генералов бундесвера.)
-- Превосходно, парни, -- сказал Каммхубер (в эскадре он слыл
запанибрата). -- Держитесь тесней за меня. Навигационных огней не зажигать.
Бомбить по моей команде. Я скажу одно слово -- "этуаль", по-французски это
"звезда". Через пять минут полета поворачиваем обратно.
Взревели моторы. Прожекторы на мгновение осветили взлетную полосу.
Самолеты, тяжело груженные бомбами, оторвались от земли. Штурманы
догадались, что они летят к границе Франции. На картах они привычно чертили
курс, вели счисление по времени и скорости полета, передавали летчикам
записки с поправками.
И вот в тишину эфира ворвался веселый голос Каммхубера:
-- Этуаль!
Руки привычно легли на рычаги бомболюков. Самолеты подбросило вверх --
так бывает всегда, когда они освобождаются от груза бомб. Бомбы понеслись
вниз и врезались в крыши спящих домов.
Так погиб немецкий город Фрейбург. Пропагандистский повод к нападению
на Францию был обеспечен. Геббельс объявил о злодейском нападении противника
на мирный германский город.
В пять часов тридцать минут того же дня танковая группа Клейста
ринулась через Люксембург и Арденны на Седан и Амьен к Ла-Маншу. Группа
армий фон Бока вторглась в Голландию и Бельгию, отвлекая на себя основные
силы французов. Группа армий фон Лееба ударила по линии Мажино.
Через семь дней Петен запросил перемирия. Оно было подписано в том же
самом Компьенском лесу в специально привезенном сюда по распоряжению Гитлера
салон-вагоне маршала Фоша, в котором совершалась церемония подписания
перемирия в 1918 году.
x x x
Веяло теплом. С аэродрома в Ле-Бурже Пауль Пихт, прилетевший с
генералом Удетом на парад по случаю победы над Францией, сразу же поехал в
центр Парижа. Он оставил машину на набережной Сены рядом со знаменитой
Эйфелевой башней. В Париже он был всего один раз вскоре после войны в
Испании. Но он так много знал об этом городе, что все казалось давно
знакомым: и бесчисленные кафе, где беспечные и шумные французы проводили
время за чашкой кафе или бутылкой дешевого кислого вина, и развесистые
каштаны, посаженные вдоль широких тротуаров, и запах миндаля, и заводик
великого авиатора Блерио на берегу Сены, и громадное подземелье Пантеона,
освещенное голубым светом, с могилами Вольтера и Руссо, Робеспьера и Жореса,
и мрачная тюрьма Консьержери, видевшая смерть Людовика и Марии-Антуанетты, и
собор Парижской богоматери с химерами, которые зло и печально смотрели с
высоты на плотно текущую толпу.
Пихт всмотрелся в мелькающие лица. Нет, парижане остались парижанами.
Война как будто прошла мимо них. Он вступил на подъемник и приказал
служителю поднять его наверх. Когда он сошел с лифта на балкон, венчающий
Эйфелеву башню, он услышал вой высотных ветров. Парижское небо словно
сердилось на чужаков из воинственной северной страны. Башня раскачивалась.
Город и далекие окраины казались зыбкими, неустойчивыми, как и пол под
ногами, исшарканный миллионами ног.
На верхний балкон башни поднялась группа офицеров. Среди них Пихт
увидел Коссовски и начальника отдела в "Форшунгсамте" Эвальда фон Регенбаха.
-- Я не замечаю в вашем обществе всемогущего шефа, -- пожимая руку,
проговорил Регенбах.
-- Он уехал с Мильхом в штаб-квартиру фюрера.
-- Разве фюрер уже в Париже?
-- Нет, но его ждут с часу на час.
-- Кстати, Пауль, -- вмешался Коссовски. -- Ты не видел Вайдемана? Он
тоже будет на параде, и Зейц, кстати.
-- Вот уж действительно собираются старые друзья, -- улыбнулся Пихт.
-- Ты где остановился?
-- В "Тюдоре".
-- Вот как? Там же и мы остановились, и Вайдеман, и Зейц...
В небе послышался гул моторов. Над Парижем в сопровождении
"мессершмиттов" пролетел трехмоторный "юнкере". Он заложил вираж, сделал
круг, словно накинув петлю на шумный и беспечный город. Это летел Гитлер.
x x x
Увидевшись на параде в честь победы над Францией, они договорились
встретиться вечером в "Карусели". В этом фешенебельном кабаке немецкие
офицеры чувствовали себя довольно уютно. Чужих туда не пускали. Скандалов не
было. Вайдеман уже неделю жил Парижем, и в "Карусели" его знали все, и он
знал всех. Пихт только накануне парада прилетал с Удетом в "столицу мира",
но привык к "Карусели" в прежний, довоенный свой наезд. И Вайдеман и Пихт
обрадовались встрече. В последние до отказа заполненные войной месяцы (что
ни месяц, то новая война) им было не до переписки. На письмо Пихта,
полученное в Голландии, Вайдеман так и не собрался ответить.
-- Что-то тогда стряслось, Пауль. Какая-то малоприятная история. -- На
огромном лбу Вайдемана собрались тремя рядами окопов морщины.
-- Да брось ты вспоминать! Не все ли равно. Ну, закрутился с
какой-нибудь прекрасной цветочницей. Выпьем, Альберт, за тюльпаны Голландии!
За желтые тюльпаны Голландии! -- Пихт уже был заметно навеселе.
-- Нет, Пауль, подожди. Я вспомнил! Это были не тюльпаны -- красные
маки. Целое поле красных маков. И оттуда стреляли.
-- Война, -- лаконично заметил Пихт.
-- Нет, не война, Пауль. На войне стреляют люди. А стреляли не люди.
Красные маки. Там больше никого не было. Мы прочесали все поле, Пауль.
Стреляли красные маки!
-- Выпьем за красные маки!
-- Подожди, Пауль. Они ранили генерала Штудента. В голову. Он чудом
остался жив. И я чудом остался жив. Я стоял от него в шаге, Клемп стоял
дальше, и его убили.
-- Выпьем за Клемпа! Зря убили Клемпа! Дурак он был, твой Клемп. Ему бы
жить и жить.
-- Пауль, ты знаешь меня. Я не боюсь смерти. Я ее навидался. Но я не
хочу такой смерти. Пуля неизвестно от кого. Чужая пуля. Не в меня посланная.
Может, я просто устал, Пауль? Третья кампания за год. -- Вайдеман наклонился
к Пихту, стараясь поймать выражение его стеклянно-голубых глаз, но тот
смотрел на сцену, на кривляющегося перед микрофоном шансонье. Подергивая
тощими ногами, он пел по-французски немецкую солдатскую песню.
-- Слушай меня, Пауль. Ты писал, что Зейц теперь служит в Аугсбурге у
Мессершмитта?
-- Именно в Аугсбурге. Но не у Мессершмитта. У Гиммлера. Он же его
человек в люфтваффе. Он отвечает за секретность работ. А на черта тебе
сдался Зейц?
-- Не кажется ли тебе, что я прирожденный летчик-испытатель? -- спросил
Вайдеман.
Пихт отвернулся от сцены, заинтересованно поглядел на Вайдемана.
-- Ай, Альберт, какой позор! Тебе захотелось в тыл. Поздравляю!
Впрочем, полигон тоже не сахар, и хорошие летчики там нужны... Но Зейц тебе
не поможет. Мессершмитт его не очень жалует.
-- Значит, пустое дело?
-- С Зейцем -- пустое. Но почему бы тебе не попросить об этой маленькой
услуге своего старого друга Пихта? Пихт не такая уж пешка в Берлине!
-- Пауль!
-- Заказывай шампанское и считай, что с фронтом покончено. Завтра я
познакомлю тебя с Удетом, и пиши рапорт о переводе. Я сам отвезу тебя в
Аугсбург. Только допьем сначала, старый дезертир!
Вайдемана передернуло:
-- Если ты считаешь...
-- Выпьем за настоящее дело! За настоящую войну, черт возьми!
-- Слушай, Пауль, а тогда, в Испании, ты знал, что Зейц работает на
гестапо?
-- И в мыслях не держал.
-- Вот и я тоже. Ловкий же он парень...
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Прекрасная Элеонора и Рюбецаль
Рабочий день гауптштурмфюрера Зейца начинался с разбора почты. Самому
Зейцу мало кто писал: родных не осталось, берлинские приятели не вспоминали
о нем... Два мешка писем и бандеролей приносил ежедневно одноглазый солдат
из военной цензуры. Осуществляя негласный надзор за душами служащих
Мессершмитта, Зейц был в курсе многих глубоко интимных дел жителей
Аугсбурга. По утрам он подыскивал себе невесту. Просмотр корреспонденции
аугсбургских девиц заметно сузил круг претендентов. Все чаще его внимание
задерживалось на письмах Элеоноры Зандлер.
Дочь профессора вела исключительно деловую переписку: обменивалась
опытом с активистками Союза немецких женщин. Среди ее корреспонденток была
сама фрау Шольц Клинк, первая женщина новой Германии. Из писем явствовало,
что фрейлейн Элеонора готовит себя в образцовые подруги истинного рыцаря
Третьего рейха.
Личные наблюдения еще больше распалили авантажные мечты
гауптштурмфюрера: будущая невеста была белокура, синеглаза, пышна, строга,
то есть выдержана в лучших эталонах арийской красоты.
Зейц уже предпринял ряд шагов к сближению с прекрасной Элеонорой.
Дважды он буквально вынудил профессора пригласить его к себе в дом. Зандлер
испытывал перед гестаповцем непобедимую робость. Зейц не помнил случая,
чтобы его ученый коллега хоть раз осмелился взглянуть ему в глаза. Он снова
и снова возвращался к профессорскому досье. Нет, у Зандлера не было
абсолютно никаких причин тревожиться за свое прошлое. У него даже были
заслуги перед фюрером: он был одним из первых конструкторов Мессершмитта,
вступивших в нацистскую партию.
Проведя более детальное расследование, Зейц обнаружил, что в
студенческие годы профессор якшался с социал-демократами. В 1932 году
коллега Зандлера доктор Дорн был до смерти избит штурмовиками. Но ведь
Зандлера не привлекали по этому делу. Никого, кроме сослуживцев, профессор
не принимал, ни с кем на стороне не переписывался... Что это? Страх? Апатия?
Глубокое подполье? Нет, для подпольщика он трусоват. Во всяком случае, Зейц
был уверен, что стоит нажать на профессора и он расползется перед ним
студнем. Да что толку?
Профессор и дома оставался таким же бесхребетным существом. Отцовская
власть не отличалась деспотизмом. Главе семьи разрешалось обожать свою
Элеонору. Не больше. Эмансипированная дочь, с пятнадцати лет росшая без
матери, если кому и доверялась, то разве что отцовской секретарше Ютте,
девице, на взгляд Зейца, малопривлекательной, к тому же излишне острой на
язычок. Своенравная Элеонора возвела Ютту в сан домашней подруги и
наперсницы. Эта "кукольная демократия" особенно злила Зейца, когда перед
посещением дома Зандлеров он покупал в кондитерской не одну, а две коробки
конфет. Но что делать! Претендент на руку прекрасной Элеоноры должен
завоевать сразу два сердца.
Машинально сортируя конверты, Зейц думал о том, что стоило бы сегодня
вечером намекнуть Ютте на солидное вознаграждение в случае удачного
сватовства. Неплохо бы и припугнуть ее. Кстати, при умелой обработке можно
было бы использовать ее и для слежки за домом Зандлера. Мало ли что. Уж
больно пуглив этот профессор. Что-то из его бюро давненько не поступало
заявок на обеспечение секретности испытаний. Чем они только там занимаются?
Какую чепуху пишут люди друг другу! Находят время на всякий вздор.
Натренированный глаз Зейца, равнодушно прочитывающий письмо за письмом,
вдруг зацепился за нужный адрес. Фрейлейн Ютте Хайдте пишут из Берлина.
Любопытно! Ну конечно, тетя! Кто же еще? Отчего бы бедной девушке не иметь в
Берлине такую же бедную тетю? Тетя Хайдте обеспокоена здоровьем своей крошки
и просит ее не забыть, что 18 сентября (то есть сегодня) день памяти бедного
дядюшки Клауса, который очень ее любил и всегда читал ей сказки о Рюбецале,
гордом и справедливом духе. Маленькая Ютта, оказывается, горько плакала,
слушая эту сентиментальную размазню. Рюбецаль, Рюбецаль... Бедный дядюшка
Клаус! Надо будет заняться племянницей Рюбецаля!.. Лезет же в голову всякая
дрянь!
Телефонный звонок прервал размышления Зейца. Звонила секретарша
Мессершмитта. Шеф приглашал его к себе. Зейц подобрался. Подобные
приглашения случались не часто. За полтора года службы Зейц так и не уяснил
себе истинного отношения к нему шефа. Мессершмитт всегда принимал и
выслушивал его с исключительно серьезным, деловым видом. Ни проблеска
улыбки. Эта-то серьезность по отношению к довольно мелким делам, о которых
был вынужден докладывать Зейц, и заставляла его подозревать, что шеф просто
издевается над ним, по-своему мстит за то, что не может ни уволить его, ни
заменить, ни тем более ликвидировать его должность. Между тем за полтора
года Зейцу так и не представился случай доказать свою пригодность. В
тщательно отлаженном механизме фирмы он казался ненужным колесом. Всех
евреев и коммунистов, как явных, так и тайных, Мессершмитт выгнал самолично
задолго до появления Зейца в Аугсбурге. Случаев саботажа и диверсий не было.
За политическим настроением служащих следил, опять же помимо Зейца,
специальный контингент тайных доносчиков. Взять контроль над ним и Зейцу не
удалось, и он начал исподволь плести свою сеть осведомителей. Из Берлина ему
регулярно высылали выплатную ведомость на агентуру. И хотя Зейц привык
считать особый фонд своей добавочной рентой, список завербованных на случай
ревизии должен быть наготове. Каждый раз, перед тем как идти к шефу, Зейц на
всякий случай пробегал его глазами. Кадры надо знать.
В кабинете Мессершмитта Зейц увидел старых знакомых. С Паулем Пихтом и
Альбертом Вайдеманом была связана одна из первых, наиболее удачных акций в
его стремительно начавшейся карьере.
Мессершмитт всем корпусом повернулся навстречу Зейцу. Как видно, он
только что закончил демонстрацию своей победоносной панорамы.
-- Господин Зейц, сколько я понимаю, мне нет необходимости знакомить
вас с нашим новым служащим капитаном Вайдеманом. Я полагаю, вы знакомы и с
лейтенантом Пи