Исай Калашников. Жестокий век. Гонители ______________________________ Исторический роман С книжной полки Вадима Еpшова http://www.chat.ru/~vgershov/ ║ http://www.chat.ru/~vgershov/ -------------------- КНИГА ВТОРАЯ ГОНИТЕЛИ В стяжательстве друг с другом состязаясь, Все ненасытны в помыслах своих, Себя прощают, прочих судят строго, И вечно зависть гложет их сердца, Все, как безумные, стремятся к власти. Цюй Юань (340-278 гг. до н. э.)  * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *  I Притихла степь. Грохот боевых барабанов не поднимает с постели, не гудит земля под коньками конных лавин, тучи шелестящих стрел не заставляют гнуться к гриве коня. Долгожданный покой пришел в кочевья. Шаман Теб-тэнгри говорил Тэмуджину, что мир установлен соизволением неба. Который год подряд зимы малоснежны, без губительных буранов, ранние весны без страшных гололедиц - джудов, летнее время без засух и пыльных бурь-густы, сочны поднимаются травы, хорошо плодится скот, и у людей вдоволь пищи. А что еще кочевнику нужно? Когда он сыт сегодня и знает, что не останется голодным завтра, он тих и кроток, в его взоре, обращенном к соседним нутугам, не вспыхивает огонь зависти. Нукеры Тэмуджина праздновали свадьбы, устраивали пиры в честь рождения сыновей, харачу катали войлоки для новых юрт, нойоны тешили душу охотой, и никто не хотел помышлять ни о чем другом. Так было и в других улусах. Еще совсем недавно, соблазненные шаманом, к Тэмуджину от тайчиутов бежали нукеры, но теперь этот приток силы иссяк. В стане тайчиутов, раздобрев, люди не желали браться за оружие, не хотели смут, им теперь был угоден и Таргутай-Кирилтух. Однако Тэмуджин думал, что не в одной сытости дело. После того, как они с Ван-ханом растрепали татар, главные враждующие силы уравнялись. Ни меркиты Тохто-беки, ни тайчиуты Таргутай-Кирилтуха, ни Джамуха, собравший вокруг себя вольных нойонов, ни кэрэитский Ван-хан, ни он со своим разноплеменным ханством - никто не сможет одолеть в одиночку другого. Но стоит кому-то ослабнуть... Непрочен этот покой. Обманчива тишина. А пока идут дни, похожие друг на друга, как степные увалы, складываются в месяцы, смотришь, и год пролетел, за ним другой, третий. Тэмуджин стал отцом четырех сыновей. Все черноголовые . Это его мучило и тревожило: неужели никто из них не унаследует улуса? Почему? Еще не родился настоящий преемник? Или падет его ханство? Как угадать, где зреет беда? Тэмуджин сейчас думал как раз об этом. Он только что вернулся с охоты на дзеренов. Скачка по степи под палящим солнцем утомила его. Босой, голый по пояс, лежал на войлоке в тени юрты. От Онона тянуло легкой вечерней прохладой. На краю войлока, распаренная, с капельками пота на лице, сидела Борте, баюкала на руках младшего сына, Тулуя. Сыновья постарше, Чагадай и Угэдэй, втыкали в землю прутья, обтягивали их клочьями старой овчины - получались юрты. Бабки превратились у них в стада и табуны, чаруки - в повозки. Старший, Джучи, и приемыш матери татарчонок Шихи-Хутаг плели из тонких ремешков уздечки для своих коней. Не игрушечных, настоящих. Конечно, кротких, смирных, но настоящих. Каждый монгольский мальчик в три года должен сидеть в седле, в шесть - уметь метко стрелять из детского лука. У пухлогубого, коренастого, как Борте, старшего сына был добрый нрав, открытая душа. Любимец и баловень нукеров, к нему сын относился с тайной боязнью. Будто чувствовал, что в сердце отца нет-нет и возникнет едкое, как солончак-гуджир, сомнение - сын ли? В такие минуты он становился холоден, груб с мальчиком, тот, ничего не понимая, моргал круглыми карими глазенками, искал случая, чтобы удрать подальше. Но сомнение проходило, Тэмуджину становилось стыдно, заглаживая свою вину перед мальчиком, он брал его на охоту, в поездки по дальним куреням. Оба были в это время счастливы, но даже и тогда Джучи не открывался перед ним до конца, в его глазах все время жила настороженность - вдруг все кончится и отец снова станет непонятно-жестким... Тэмуджин свои сомнения старался прятать от людей, особенно от Борте. Всегда ласковая, уступчивая, способная понять любую боль и унять ее, она, когда дело доходило до разговора о меркитском плене, теряла всякую рассудительность, голос ее срывался на крик. Однажды сказала прямо: - Меркитский плен не мой, а твой позор! Неужели до сих пор не понял? Понять то это он понял. Только что с того! К юрте подошел Тайчу-Кури, снял с плеча кожаный мешок, смахнул со лба испарину. - Хан Тэмуджин, я принес тебе подарок.- Присел перед мешком на корточки, достал пучок стрел, покрытых блестящей красной краской.- Видишь, какие красивые! Никто тебе таких стрел не сделает. Древки я выстрогал из дикого персика, оперение сделал из крыльев матерого орла, наконечники калил в масле и затачивал тонким оселком. Было у меня немного китайской краски - покрыл их сверху. Это не только для красоты. Такая стрела под любым дождем не намокнет, не отяжелеет, даже в воду положи, вынешь - так же легка и звонка. Тэмуджин перебрал стрелы. Тайчу-Кури не хвастал, стрелы были хороши. - С чего ты вздумал мне подарки делать? - Ну, как же, хан Тэмуджин!.. Мы с тобой родились в один день, я рос в твоей одежде... Борте засмеялась. - Ты не считал, в который раз рассказываешь про это? - Я всегда буду рассказывать.. А что, не правда? Еще мы вместе с ним овчины мяли. И он меня стукнул колодкой по голове. Тэмуджину тоже стало смешно. - Худо, кажется, стукнул! Надо было лучше, чтобы болтливость выбить. Твой язык мешает тебе стать большим человеком. Посмотри, кем были Джэлмэ и Субэдэй-багатур? А кем стали? Ты не думай, что приблизил я их только потому, что вместе с ними ковал железо... говорил бы ты поменьше, и я сделал бы тебя сотником. - Зачем мне это, хан Тэмуджин! Я и своей Каймиш править не могу. Куда уж мне сотню! Не воин я, хан Тэмуджин. Вот ты правильно сделал, что Чиледу возвысил... - Это меркит, что ли? Нежданно сорвавшееся слово <меркит> вернуло к прежним думам. А Тайчу-Кури достал из мешка детский лук, тоже покрытый лаком. - Твоему старшему. Джучи, иди-ка сюда. Мальчик взял лук, натянул тетиву, прищурив левый глаз и чуть откинув голову. В этом движении головой, в прищуре глаза он увидел что-то от Хасара, когда тот был таким же маленьким, и сердце радостно толкнулось в груди: мой сын, мой! Привлек его к себе, понюхал голову. - Тайчу-Кури сделает тебе и стрелы. Такие же, как мне. - Таких не сделаю. Красок больше нет. Пошли человека к кэрэитам. У них часто бывают и тангутские, и китайские, и сартаульские ' купцы. [' Сартаулами монголы называли мусульман.] - Пошлю. Краски у тебя будут. Сын спросил у Тайчу-Кури: - Еще один лук можешь сделать? Для Шихи-Хутага. Татарчонок через плечо Джучи разглядывал лук. Круглое лицо с утиным носом смышленое, в глазах любопытство, но не завистливое. Хороший парень, кажется, растет. - Сделай, Тайчу-Кури, лук и для Шихи-Хутага... Ну и скажи, какой подарок хочешь получить сам? Думаю, не зря же меня умасливаешь, а? - Хан Тэмуджин!- с обидой воскликнул Тайчу-Кури. - Мне ничего не надо. Меня кормят и одевают мои руки. Люди стали жить хорошо, хан Тэмуджин. Посмотрю на своего сына, на чужих детей - толстощекие, веселые. Посмотрю на свою жену, на чужих жен - довольные. Посмотрю на мужчин - каждый знает свое место. Если все делаешь, как надо, никто тебя не обругает, не ударит. Ложишься спать и не боишься, что ночью тебя убьют, а жену и детей уведут в плен. Мы часто разговариваем об этом с Чиледу. И мы думаем - хорошую жизнь всем нам подарил ты, хан Тэмуджин. А что могу подарить я, маленький человек? Только стрелы. Потом я сделал лук своему сыну Судую и подумал: а кто подарит лук сыну нашего хана? Тайчу-Кури посматривал по сторонам - видит ли кто, как он хорошо говорит с ханом? Его простодушное лицо расплывалось от удовольствия. Забавный... Его болтовня ласкает слух. И легким облаком плывут благие думы. Но не долго. Облако незаметно уплотняется, становится точкой... Его ханство сшито, как шуба из кусков овчины, из владений нойонов - Алтана, Хучара, Даритай-отчигина, Джарчи, Хулдара. Обзавелись семьями братья, выделил им скота, людей - тоже стали самостоятельными владетелями. Подарил людей Мунлику и его сыновьям, и теперь они живут отдельным куренем, а все, что есть в курене, считают своим. Когда-то, повелев нукерам выдать табунами, юртами, повозками, воинами всего ханства, он думал, что сумеет урезать самостоятельность нойонов, но из этого ничего не выходит, сейчас нукеры ведают лишь тем, что принадлежит ему самому, нойоны же чинят всякие преграды, ревниво оберегая свою власть, и нет сил сломить тихое упрямство. Не будешь же казнить всех подряд... Война с татарами вознесла его над другими, а несколько лет покоя снова уравняли его со всеми. Только считается, что он хан, а если разобраться, всего лишь один из нойонов... - Тэмуджин, посмотри, какие гости приехали к нам!- сказала Борте. У коновязи спешивались всадники. Среди них он узнал брата Ван-хана - Джагамбу. Давно из кэрэитских кочевий не приезжал никто. Видно, что-то важное затевает неугомонный Ван-хан, если послал Джагамбу. Нацелился на кого-нибудь? На тайчиутов? На меркитов? Лицо Джагамбу было серым от усталости. Не ожидая приглашения, он сел на войлок, ослабил пояс, расстегнул воротник мокрого от пота халата. - Большая беда, хан Тэмуджин... На улус брата напали найманы. Они свалились на нас, как горный обвал. Брат даже не успел собрать воинов. Где он сейчас и жив ли, я не знаю. Его место занял Эрхе-Хара. Борте перестала покачивать Тулуя, он заворочался, захныкал... Она передала его Джучи, шепотом приказала отнести в юрту бабки Оэлун. Тайчу-Кури, пятясь задом, сполз с войлока, стал в стороне, огорченно цокая языком. Тэмуджин сердито махнул рукой - исчезни с моих глаз! - А Нилха-Сангун жив? - Он был со своим отцом. О нем я тоже ничего не знаю.- Широким рукавом халата Джагамбу вытер грязную, потную шею. Тэмуджин медленно осознавал эту неожиданную и грозную новость. Если на месте Ван-хана утвердится его изгнанник брат, кэрэиты из надежных друзей превратятся в непримиримых врагов. - Ты бежал с этими нукерами? - Нет. Мой курень стоял на самом краю наших нутугов. Я не стал ждать, когда придут найманы. Снялся и с семьей, со скотом, со всеми своими людьми откочевал в твои владения. - Эрхе-Хара будет искать тебя?- не скрывая озабоченности, спросил Тэмуджин. - Не знаю. Скорей всего нет. Эрхе-Хара нужен не я, а наш старший брат. - И что вы за люди! Единокровные братья, а договориться не можете... Джагамбу посмотрел на него так, словно не понял сказанного. - Не так уж редко единокровные люди не могут договориться друг с другом. <Смотри какой, намекает...- подумал Тэмуджин.- Сейчас ему лучше бы помалкивать>. - Что думаешь делать? - Дай мне воинов. Тэмуджин долго молчал, торопливо прикидывая, что сулит его улусу внезапное падение Ван-хана, как уберечься от беды. Джагамбу снова повторил просьбу. - Воинов я тебе не дам и сам воевать с найманами не буду. - Такова твоя благодарность за все, что сделал для тебя мой брат? Спасибо! - Сделал брат, а помощи просишь ты - есть разница? Владение не твое, люди за тобой не пойдут. Мое войско будет разбито, и найманы окажутся здесь. Этого хочешь? И без того, боюсь, притащил за собой найманский хвост. Бежал-то, видать, не оглядываясь... - Ты безжалостный человек, хан Тэмуджин! - Жалостью можно держать в руках жену, но не ханство. - Я начинаю думать, что лучше бы остался на месте. Эрхе-Хара я не сделал ничего плохого, и он меня, уверен, не тронул бы. Может быть, мне вернуться? - Ты не вернешься, я принимаю тебя под свою руку. Эрхе-Хара враг хану-отцу, стало быть, враг и мне. За сношение с врагами, думаю, знаешь, что бывает... Возле них полукругом стояли хмурые, подавленные нукеры Джагамбу. - Борте, прикажи накормить этих людей, и пусть они отдыхают. Отдыхай и ты, Джагамбу. Потом я соберу своих нойонов и будем думать... II Едва плелись загнанные кони. Едва держался в седле Ван-хан. В короткой схватке с найманами его ударили мечом по голове. В первое мгновение ему показалось, что вылетели глаза и треснул череп. Но глаза остались на месте, ничего не сделалось и черепу - тангутский шлем с золотым гребнем спас ему жизнь. Только очень уж болела голова. Тьма душной ночи плотно обволакивала всадников. Он никого не видел рядом, а шум в ушах мешал и слышать, но ощущал, что сын все время держится рядом. Вот он притронулся рукой к его плечу, тихо окликнул: - Отец... - Что тебе? Сын наклонился, дыхнул в ухо: - Воины и нойоны поворачивают назад. Ни о чем не хотелось говорить, тяжело было даже думать. Лишь на короткое мгновение вспыхнула тревога, но тут же угасла, смятая неутихающей головной болью. Отозвался с равнодушием: - А-а, пусть... Навалился животом на луку седла, обнял шею коня, уткнулся лицом в гриву, пахнущую потом. Тук, тук - стучали копыта. Бум, бум - отзывалось в голове. И надо же было ставить коня на подковы... Он - ван, и конь у него должен быть на подковах. Он - Ван-хан... И убегает на подкованном коне. - Отец... - Ну, что опять? - Где мы остановимся? - Не досаждай мне, Сангун. Забытье, как влажный туман, наплывало на него, покрывало тело липкой испариной. Стук копыт отдалился, заглох. Его растормошил докучливый Нилха-Сангун. Осторожно, сжимая зубы, выпрямился. Они стояли в редком лесочке. Вершины деревьев дымились в пламени зари, были черны, как обугленные. Внизу, в сумраке, булькала вода. Кони хватали высокую сырую траву, торопливо жевали, гремя удилами. Кроме сына тут были и нойоны - Хулабри, Арин-тайчжи, Эльхутур и Алтун-Ашух. - Где воины и нукеры? - Ночь темна. Мы потеряли друг друга,- сказал Алтун-Ашух, виновато моргая глазами. Сын нахмурился. - Они сами хотели потерять нас. Отстали и повернули назад. Я же говорил тебе, отец! Верно, говорил. Но будь он даже здоров, ничего бы не смог сделать. Семьи и стада нукеров, воинов остались там. Эрхе-Хара не враг его людям, он враг ему. Сейчас Эрхе-Хара силен, а люди льнут к сильным и покидают слабых. Эти не могли покинуть его, слишком близко стояли к нему и не были уверены, что Эрхе-Хара их простит. Успокоительно булькала вода в корнях деревьев. Он сполз с седла, лег на траву, ощутил горячим затылком сырую прохладу земли, закрыл глаза. Нойоны расседлали коней, легли в отдалении. Но заснуть никто не мог. Беспокойно ворочались, разговаривали. Сначала ругали найманов. Держали предателя Эрхе-Хара, как заветную стрелу в колчане, и вот вынули на горе людям... Этот разговор был мало интересен, слушал его вполуха. Боль в голове стала тише. Он лежал расслабленный, неподвижный, боялся даже открыть глаза, чтобы не растревожить ее. Желанная дрема стала заволакивать сознание. Но что-то в разговоре нойонов беспокоило его, что-то новое уловил он в этом разговоре. - ...плохо жили! Со всеми перессорились - с найманами и меркитами, тайчиутами и татарами. Никто не захочет дать прибежища. По голосу узнал Эльхутура. - Хе, плохо жили! Ссорились... Возвеличили же хана Тэмуджина, оделили всем, чего он хотел. Когда за нас такой великий владетель и воитель - что найманы со всеми тайчиутами, татарами и меркитами! Тьфу! Это Арин-тайчжи. Прыщеватое, нездоровое лицо, злые глаза с желтыми белками... Арин-тайчжи всегда чем-нибудь недоволен, всегда кого-нибудь осуждает. Сейчас он, похоже, добирается до него. Неужели никто из них не даст ему подобающего ответа? Ага, говорит Хулабри. Умен, отважен... - Не то беда, что у нас мало друзей, а то, что недруг Инанча-хан. Было же у него желание примириться с нами. Не сумели. Не хватило ума... Тоже виновного ищет. А он любил Хулабри больше других, доверял ему многое... - Ничего... Только бы справиться с Эрхе-Хара! Ничего... Голос сына. Нилха-Сангун недоговаривает, но и так понятно: все будет иначе, чем было. Уж он об этом позаботится. Обещание дает. Эх, сын... Если бы жизнь человека слагалась по его замыслам! Она как колченогая лошадь: в любое время, на самом ровном месте может споткнуться и вывалить тебя из седла. - Пустые ваши разговоры! Трясете прошлое, как женщины пыльный войлок. Хану спать мешаете. Он один знает, как быть и что делать. Ему все это не в новинку... Обидно, что эти слова сказал не сын, а грубоватый, не очень речистый Алтун-Ашух. Он всегда в стороне от других, сам по себе. Из-за трудного характера держал его в отдалении. Надо будет отличить и приблизить... И сразу почувствовал горечь. Не много даст это Алтун-Ашуху. Еще не известно, что будет с ним самим. Жизнь не один раз опрокидывала его на землю. В семь лет попал в плен к меркитам. Собирал сухие лепешки аргала, толок в деревянной ступе просо вместе с рабами-харачу. Выручил отец. Отбил у меркитов. А через пять лет попал в руки татар. Из этого плена выбрался самостоятельно. Подговорил пастуха, украли с ним лошадей и бежали. Потом борьба с нойонами-предателями и братьями-завистниками, гибель жены, казнь Тай-Тумэра и Буха-Тумэра. Бегство от Эрхе-Хара и найманов. Как и сейчас Но тогда он был молод и не четыре ворчливых нойона, а сотня храбрых воинов шла за ним... Арин-тайчжи недоволен, что помогал Тэмуджину. Не мог он не помочь. В Тэмуджине он видел самого себя, повторение собственной судьбы. Боль Тэмуджина проходила через его сердце. Легкой бабочкой улетела дрема. Он хотел повернуться и не сдержал стона. Нойоны замолчали. Сын подошел к нему, опустился на колени. - Не спишь, отец? Куда мы поедем? - Куда-нибудь. Оставь меня в покое. Думайте сами. - От Тэмуджина мы отрезаны. Идти к нему надо через наши кочевья. Нас поймают. Давая понять, что не слушает сына, снова закрыл глаза. Под ногами Нилха-Сангуна хрупнул сучок - сын ушел к нойонам. - К Тэмуджину можно пробиться,- сказал Хулабри.- Пойдем ночами, будем держаться дальше от куреней. - Не пройдем,- вздохнул Эльхутур.- Они только и ждут, чтобы мы туда сунулись. - И пробиваться незачем. Всем известно, Тэмуджин любит брать, но не любит давать. Опять этот зловредный Арин-тайчжи. Видно, его жилы наполнены не кровью, а желчью... Тэмуджин как раз единственный, на кого можно надеяться. Но он не пойдет к нему. И не потому, что опасно пересекать свои кочевья, где полно найманов и людей, готовых выслужиться перед новым ханом - Эрхе-Хара. Если он найдет приют в курене Тэмуджина, найманы и Эрхе-Хара не преминут попробовать достать его там. И ханство Тэмуджина рухнет, как и его собственное. Нет, туда ему путь отрезан. Только крайняя, безысходная нужда заставит его направить коня в кочевья сына Есугея. У него остается два пути - на ранний полдень, в страну Алтан-хана китайского, и на поздний полдень - в Белое Высокое государство Великого лета. Так называют свою страну любители пышности тангуты. Куда направиться? К Алтан-хану? Он, конечно, может помочь. Или наоборот, прикажет связать и выдать Эрхе-Хара. Смотря по тому, что ему выгоднее. А кто скажет, что выгодно Алтан-хану сегодня и что будет выгодно завтра? Тангутских правителей он не знает. Но там, в городе Хэйшуй, есть община единоверцев-христиан. Купцы общины в последние годы, пользуясь его благосклонностью, с немалой выгодой торговали в кэрэитских кочевьях. У них можно переждать лихое время. В худшем случае. А может быть, тангутские правители захотят поддержать его воинами и оружием. [' Х э й ш у й - Хара-Хото, развалины которого были открыты П.Козловым] Путь в земли тангутов был долог и труден. Двигались, стараясь не попадаться на глаза редким кочевникам. Есть было нечего. Иногда удавалось убить пару-другую сусликов, один раз подбили дзерена. И все. Прошли степи, перевалили горы. Здесь была уже страна тангутов. Сухой, раскаленный воздух обжигал лицо. Над рыжими песчаными увалами проплывали миражи, над головой кружились черные грифы. Все качалось перед воспаленными глазами Ван-хана и казалось сплошным миражем. Истощенные, с выпирающими ребрами кони шли пошатываясь, часто останавливались, и Ван-хан ногами, сжимавшими бока. чувствовал, как отчаянно колотится лошадиное сердце. Пробираясь сквозь цепкие заросли саксаула,обогнули холм с крутыми, оглаженными ветром склонами и увидели первое тангутское кочевье. Три черных плосковерхих палатки, как три жука на тонких ногах-растяжках, стояли на зеленой траве у хилого источника. Неподалеку паслись верблюды. Залаяли собаки, из палаток высыпали ребятишки, вышли две женщины, и, увидев чужих, прикрыли лица тонкими бесчисленными косичками, испуганно попятились. Появились мужчины - старик и молодой тангут, оба в войлочных шапочках с полями, круто загнутыми вверх. Смотрели на них настороженно, но без страха. Старик что-то спросил на своем языке и тут же повторил вопрос по-монгольски: - Не устали ли ваши кони, не хотят ли они пить? Ван-хан слез с седла, ступил на раскаленную землю. Огненные бабочки запрыгали в глазах, жуки-палатки скакнули на него... Очнулся он в палатке. Лежал на мягкой постели, укрытый верблюжьим одеялом. Стемнело. Перед палаткой горел огонь. Возле него на земле, на кучках саксауловых веток, сидели его нойоны и хозяева. Ужинали. Он поднялся, вышел. Подскочил сын, поддерживая под руку, провел к огню. Молодой тангут подал ему чашку с крепким чаем, забеленным верблюжьим молоком, подал черствую просяную лепешку. - Ты очень болен и устал,- сказал старик.- Живите у меня. Я буду поить тебя травами. Мой сын хороший охотник. Он убьет дзерена, и ты напьешься свежей крови. Ван-хан пролежал в палатке несколько дней. Нойоны и Нилха-Сангун охотились на дзеренов с сыном старика. Сам старик безотлучно находился при нем. Он узнал, что старик с сыном, его женами и ребятишками все время кочует с верблюдами по окраине страны, часто рядом с кочевниками-монголами. У него и жена была монголка. Только она давно умерла. Старый тангут быстро поставил его на ноги. Отдохнули и кони. Ему хотелось поскорее попасть в Хэйшуй. Радушие старика он считал добрым знаком и отправлялся в неведомый город полный надежд. Ему нечем было отблагодарить доброго человека, снял с себя саадак с лукам и стрелами. - Прими этот маленький подарок. Приезжай в гости в мои владения. Когда отъехали от палаток, за своей спиной он услышал ворчливое: - Пригласила лиса гостей в барсучью нору. Будто кипятку за воротник плеснули - резко обернулся. Рябое лицо стало крапчатым. - Кто сказал? - Ну, я. А что, уже и говорить нельзя?- Арин-тайчжи отвернулся, сложил губы трубочкой, стал посвистывать. Он хлестнул его плетью по прыщеватой, как лицо, шее. Арин-тайчжи отшатнулся, закрыл лицо руками - ждал второго удара. Но он опустил плеть. Пока достаточно и этого. - Ты можешь повернуть коня и ехать, куда тебе вздумается. Я никого не звал с собой. И вновь плыли в горячем воздухе миражи, дышала жаром земля. Двигались по равнине, изрезанной логами и высохшими руслами рек. Под копытами щелкали камни, хрустел песок. Трава была редкой, жесткой, колючей, она не прикрывала наготу земли, как не прикрывали ее и кусты тамариска и саксаула. От палящего зноя не было спасения. Иногда начинал дуть ветер. Он поднимал мелкую, невесомую пыль, забивал ею легкие, и тогда становилось нечем дышать. На этой равнине совсем не плохо чувствовали себя тангутские верблюды. Завидев путников, они поднимали маленькие головы на гусиных шеях, не переставая жевать колючки, провожали путников равнодушными взглядами или медленно, важно, как сановники Алтан-хана, отходили в сторону. Стали встречаться тангутские селения. Они прятались за глинобитными стенами. Домики, тоже из глины, были крыты грубой шерстяной тканью. Толстые стены домов и несколько слоев ткани хорошо предохраняли от жары. Тангуты были неизменно приветливы, гостеприимны. Но Ван-хан спешил. Если бы не уставали кони, он ехал бы днем и ночью. Вскоре безотрадная равнина, выжженная солнцем, с верблюдами, селениями-крепостями кончилась. Впереди голубело огромное озеро, на его берегах росли камыши, в низинах, прилегающих к озеру, зеленела густая трава. Здесь паслись косяки высоких поджарых лошадей. Вода в озере была солоноватая, теплая, над ней кружились крикливые чайки. Дальше путь лежал по берегу реки, несущей в озеро мутные, илистые воды. По обоим ее берегам раскинулись поля пшеницы, проса, риса. Земля была изрезана каналами и арыками. Все чаще попадались селения и одинокие домики. От одного к другому бежала широкая, торная дорога. По ней двигались повозки, караваны верблюдов, шли рабы с тюками на плечах, за ними верхом на осликах или конях - надсмотрщики с длинными бамбуковыми палками. Дорога привела прямо в Хэйшуй. Над глинобитными домами предместья, в большинстве небольшими, как и в селениях, крытыми черной тканью, высились могучие стены с зубцами, узкими прорезями бойниц и белоснежными ступами-субурганами на углах. Стены подавляли своей величественной, несокрушимой мощью. В дворике с чистым глинобитным полом на пестрых коврах сидели именитые купцы общины несториан и, горестно покачивая головами, слушали Ван-хана. Они были огорчены его падением и не очень рады, что хан, как они правильно догадались, приехал просить помощи. Правда, прямо об этом пока не говорили, но, предупреждая его просьбу, наперебой начали жаловаться на собственные невзгоды. Трудно стало жить христианам. Правители-буддисты давят непосильными обложениями, забирают из рук выгодную торговлю, бесчестят и осмеивают, будто они какие-то чужеземцы. Раньше ничего такого не было. Страной пятьдесят лет правил мудрый император Жэнь-сяо. Он не притеснял инаковерующих, все тангуты, придерживались ли они учения Христа, Будды, Мухаммеда, Конфуция или Лао-цзы, были для него любимые дети. Но прошлой осенью великий государь почил и престол унаследовал его сын Чунь-ю. По наущению своей матери-китаянки, императрицы Ло, женщины не очень умной, но хитрой, Чунь-ю, дабы пополнить казну, начал разорять инаковерующих. Излив свои жалобы, купцы разошлись. Хозяин дома Фу Вэй провел Ван-хана во внутренние покои. Слуги принесли чай, хрустящее печенье, пахучий мед. Но горек был для Ван-хана чай с медом. - Не сюда мне надо было ехать! Фу Вэй был молод. Он еще не умел скрывать смущения. - Нам сейчас очень трудно. Мы говорим тебе правду. Стены дома были расписаны яркими золотыми красками, в причудливых бронзовых подсвечниках горели витые восковые свечи. На лакированных полочках поблескивал дорогой фарфор. Жалуются на бедность, а живут получше любого из степных ханов. Хозяин на вытянутых пальцах держал чашечку с чаем. По тангутскому обычаю голова спереди и на затылке выбрита до синевы, волосы оставлены только посредине, от уха до уха, но не заплетены в косы, как это делают степные кочевники, а зачесаны вверх, торчат высокой грядой. - Все, что вы дадите мне, Фу Вэй, возвратится к вам умноженным вдвое. - Мы тебе почти ничего не можем дать. А кроме всего, надо сначала поговорить с правителем округа Ань-цюанем. Не могу заранее сказать, как он тебя примет... Ань-цюань - сын младшего брата покойного императора и двоюродный брат нынешнего. Он поссорился с Чунь-ю и был отправлен сюда, на край государства. Свои обиды вымещает на подданных... Особенно пристрастен к нам, инаковерующим... Не знаю, что будет с нами, если этот человек надолго останется тут. Добиться приема у Ань-цюаня оказалось нелегко. Фу Вэй возвращался вечерами домой в великом смущении, неумело оправдывался. Ань-цюань на охоте... Ань-цюань занят государственными делами... Дом Фу Вэя был в предместье. Ван-хан вместе с сыном и нойонами, переодетые в тангутское платье, ходили в крепость. За могучими стенами,- как определил Ван-хан на глаз, толщиной в три-четыре алдана ' и высотой в пять-шесть алданов - тесно стояли глинобитные домики, крытые шерстяной тканью. Над ними поднимались маленькие дома-кумирни. Они были крыты красной черепицей. Внутри кумирен сияли позолотой жертвенные чаши и изваяния божеств с хрустальными глазами, на стенах висели полотна с изображением все тех же божеств. Они сидели величаво-спокойные, в сиянии нежно-голубых и розовых красок, равнодушно взирали на монахов в широких одеяниях, перебирающих сухими пальцами костяшки четок. [' А л д а н (алда) - маховая сажень.] Самым большим зданием Хэйшуя был дом правителя. Горделиво загибались углы ажурной черепичной крыши. С них свешивались колокольчики. От малейшего дуновения ветра они позванивали. Дом стоял в углу крепости. От него на крепостную стену вела лестница. Перед красными расписными дверями в две створки всегда толпились чиновники в головных повязках и коричневых или темно-красных халатах с дощечками для записей на поясах, военные в золоченых или лакированных шлемах, подпоясанные узкими серебряными или широкими шелковыми поясами. По цвету одежды, по поясам и головным уборам легко было отличить не только военных от чиновников, но и установить звание, степень каждого. Люди неслужилые, независимо от состояния, если они не принадлежали к знати, носили черную одежду, знатные ходили в зеленой. Вникая в хитроумное устройство государства, где для удобства правителей все так четко определено и разграничено, Ван-хан временами забывал свои горести настолько, что начинал прикидывать - нельзя ли кое-что перенять для своего ханства? Но стоило глянуть на пасмурные лица нойонов, и все эти думы таяли, будто льдинки в кипятке. После того как он проучил Арин-тайчжи, нойоны не отваживались говорить вслух о своих мыслях, но он догадывался, что ничего хорошего они о нем не думают. Фу Вэю после долгих хлопот удалось-таки протолкать его на прием к Ань-цюаню. Стоило это ему немалых усилий и затрат, о чем он, конечно, не счел нужным умалчивать. И вот перед ним распахнули двустворчатые двери... Правитель округа и двоюродный брат императора оказался совсем молодым человеком. Он сидел на подушках, подвернув под себя ноги, как бурхан на полотнах кумирен, двое слуг держали над его головой шелковый зонт с пышными кистями. Углы властного рта были капризно опущены, круглые коричневые глаза смотрели на хана с любопытством. Фу Вэй в своем черном одеянии среди цветных халатов приближенных правителя был как галка в табуне фазанов. Он отвесил три глубоких поклона Ань-цюаню и отошел в сторону, словно бы уступая место Ван-хану. В глазах правителя появилась ленивая поволока - взгляд камышового кота - манула, увидевшего добычу перед своим носом. Он ждал, когда Ван-хан поклонится ему. Но Ван-хан только выше вздернул седую голову и вцепился руками в пояс. - Ты хан кэрэитов?- словно бы удивился Ань-цюань. - Да. Я хан кэрэитов и ван государства Алтан-хана. - Счастлив видеть такого высокого гостя!- Ань-цюань улыбнулся, свежо блеснули белые зубы.- Я еще никогда не видел владетеля людей, живущих в войлочных юртах. Это правда, что у вас совсем нет домов из глины и городов? - Мы кочевники, и нам не нужны дома, которые нельзя перевезти на телеге. - Где вы укрываетесь, когда нападает враг? - От врагов мы не укрываемся, а встречаем лицом к лицу. - О, вы храбрые люди! Что вас привело в наше государство? Ань-цюань, конечно, все знал, но ему, кажется, очень хотелось послушать, как будет об этом рассказывать гордый хан. Он что-то сказал своим приближенным, и те дружно засмеялись. А Ван-хан подумал, что слишком большая власть делает человека бесчувственным. Хмурясь, коротко, скупо рассказал о своих бедах. - Выходит, все твое ханство при тебе?- Ань-цюань показал на нойонов, сочувственно покачал головой.- Я бы даже усомнился, что ты хан, но купец, что переводит наш разговор, подтвердил твои слова. Мне жаль тебя, хан. Однако ты должен понять, что мы не пошлем своих воинов отвоевывать тебе ханство. - Так думаешь ты? А что на это скажет император? Говорить так ему не следовало. Ленивая поволока исчезла из круглых глаз Ань-цюаня, его усмешка стала недоброй. - Волею императора тут правлю я! - Разве вам невыгодно иметь друзей в сопредельных землях? - Что выгодно, что нет, мы знаем сами. И не будем говорить об этом! Я могу принять тебя и твоих людей на службу. Ты получишь звание туаньляньши - начальствующего отрядом. Станешь обладателем... Что у нас дают туаньляньши? Один из чиновников с готовностью перечислил: - Одну лошадь и пять верблюдов. Обоюдоострый меч, лук и пятьсот стрел к нему. Знамя и барабан. Железный крюк для подъема на крепостные стены и веревки к нему. Заступ и топор. Шатер и шерстяной плащ. Все. - Не так уж мало для того, кто ничего не имеет. А? Твоим людям и твоему сыну я дам звание чуть меньше - цыши. Что получает цыши? - Одного верблюда. Лук и триста стрел. Одну легкую палатку. - Тоже немало... Ань-цюань забавлялся. У Фу Вэя было несчастное лицо. Ван-хан страшился повернуться и посмотреть в глаза своим нойонам. Великий боже, за что же унижение? Ань-цюань не унимался. - Вы храбрые люди и не всегда будете терпеть поражение. Побеждая врагов, вы обогатите себя. Что у нас получают победители этого ранга? Чиновник снова начал перечислять: - Чашу золотую стоимостью в тридцать лан серебра. Одежду от шапки до сапог. Пояс с семью украшениями на пять лан серебра. Чаю пятьдесят мер. Шелку пятьдесят штук. И повышение в звании на один ранг. - Видите, мы щедро награждаем победителей. Но и сурово наказываем провинившихся. Перечислите наказания. - За утерю знамени и барабана - битье палками. За отступление без повеления - клеймение лица. За допущение гибели старшего военачальника - смертная казнь. - Разве это не справедливо? Везде и всюду, хан,- Ань-цюань назидательно поднял палец,- победителю слава и награда, терпящему поражение-позор и наказание. Или у вас иначе? Вечером в доме Фу Вэя собрались купцы. Говорили не столько с Ван-ханом, сколько между собой. Но из того малого, что было сказано ему, понял: купцы считают, что он навлек на них еще одну беду и желают, чтобы поскорее оставил их. Он не стал спорить - что выспоришь! Утром заседлали коней. Сердобольный Фу Вэй набил седельные сумы едой. В последний раз оглянулся на неприветливый Хэйшуй. Лучи солнца высекали огонь из золоченых верхушек субурганов, надменно высились стены крепости, и длинная, густая тень ложилась на долины предместья. Когда живешь за такими стенами, что тебе хан без ханства! Снова звенела под копытами каменистая пустыня и горячий воздух иссушал тело. По дороге украли из табуна по две заводных лошади. Земли тангутов пересекли вдвое быстрее. А что дальше? Что? Возвращаться в свои кочевья нельзя. Куда же направиться? В стороне заката лежат владения кара-киданьского гурхана Чжулуху, Там тоже много христиан. Основал государство кара-киданей родственник последнего императора династии Ляо Елюй Даши. Когда чжучржэни разгромили <железную> империю, молодой Елюй Даши, ученый, знаток древней китайской поэзии, храбрый воин, увел на запад сорок тысяч воинов, обосновался в Джунгарии, подчинил себе раздробленные племена, покорил крепости Кашгар и Хотан. Мусульмане встревожились. Махмуд-хан, правитель Самарканда, собрал большое войско. Но счастье сопутствовало не ему, а Елюй Даши. Под Ходжентом Махмуд-хан был разбит наголову. После этого мусульманские владетели много раз пытались вытеснить пришельца, но ничего не добились. Им пришлось смириться с властью гурхана и уплачивать ему дань. Гурхан Чжулуху был внуком прославленного Елюй Даши. Ван-хан понимал: он для такого великого владетеля - ничтожество. Но Ван-хан знал, что кара-кидане не могут ужиться в мире и дружбе с найманами. Может быть, ради того, чтобы досадить своим старым противникам, гурхан Джулуху окажет ему помощь и поддержку? На пригорке, обдуваемом ветром, стояли шатры. Полоскались шелковые полотнища знамен. Охотничья ставка гурхана Чжулуху была похожа на воинский стан. Маленький человек с округлым, добродушным лицом передал сокольничьему кречета, скатился с лошади, положил мягкую руку на плечо Ван-хана. - Ты доволен охотой? - Да, мне было интересно.- Ван-хан вздохнул. Уж много дней он мотался по степям следом за Чжулуху. Днем охотились с кречетами на птицу, вечером пили вино и услаждали слух музыкой. Однако стоило Ван-хану заикнуться о деле, Чжулуху махал короткими руками. - Потом, потом...- Смеялся:- От дел я бегу из дворца. А дела бегут за мной. Пощади меня, хан! Чжулуху любил вино, музыку и охоту. Все остальное отметал от себя. Но Ван-хан не мог бесконечно предаваться вместе с ним удовольствиям - до того ли? - Выслушай меня, великий гурхан... - Потом... - Я не могу больше ждать. - А что тебе нужно? - Разбить найманов. - Так бы сразу и сказал. Найманы нам надоели. Беспокойные люди. Танигу, Махмуд-Бай, мы должны помочь этому хорошему человеку. Надо поколотить Инанча-хана. - Государь, мы в прошлом году условились с ними о мире.- Чернобородый Махмуд-Бай склонил перед гурханом голову в чалме, приложил к груди руки. - Какая досада!- всплеснул руками гурхан.- И ничего нельзя сделать? - Нет, государь,- сказал Танигу, недобро глянул на Ван-хана узкими глазами.- У нас хватает врагов и на западе. Мы сами просили мира с найманами. - Ну, раз нельзя... Видишь, хан, я ничего не могу сделать.- Гурхан Чжулуху был огорчен.- Но не горюй. Потом, может быть, что-то и получится. Хочешь, я подарю тебе своего кречета? Лучшего кречета нет в моем государстве. Ну, не хмурься, хан. Идем в шатер, вино отогреет твою душу. Часто перебирая короткими ногами, Чжулуху покатился в шатер. III Перелесками, глухими тропами, пробитыми зверьем, пробирался Чиледу на север, в земли своих соплеменников хори-туматов. Недавно сын Оэлун вспомнил о нем, пригласил в свою юрту. Он был один. Озабоченно хмуря короткие брови, спросил: - Это верно, что хори-туматами правит твой родственник? - Раньше - да, а кто там сейчас, я не знаю. - А хочешь узнать?- Тэмуджин испытующе посмотрел в глаза.- Хочешь побывать у них? Чиледу вспомнил, как много лет назад они с Тайр-Усуном ездили к хори-туматам, просили воинов у Бэрхэ-сэчена. Воинов тогда старик не дал... Бэрхэ-сэчена давно нет в живых. Его место занял Дайдухул-Сохор. Жив ли он? - Я хотел бы побывать там. - А возвратишься? Не останешься? - Если нужно вернуться, я вернусь. - На тебя возлагаю трудное дело... Пусть хори-туматы потревожат тайчиутов. Сейчас, когда Ван-хан пал, тайчиуты посматривают в нашу сторону и ждут случая, когда удобнее ударить. Если же хори-туматы стукнут их по затылку, им будет не до нас. - Они не пойдут на это, хан Тэмуджин. - Откуда ты знаешь? - Они не любят встревать в чужие драки, хан Тэмуджин. - Сделай так, чтобы эта драка стала их дракой. Сможешь? - В моем возрасте, хан Тэмуджин, люди стараются создавать, а не рушить покой. Тэмуджин недовольно хмыкнул. С короткой рыжеи бородой, не закрывающей тяжелого подбородка, светлоглазый, Тэмуджин был мала похож на свою мать, все в его лице - нос, уши, короткие брови - было другое, в то же время, особенно когда улыбался, что-то неуловимое было и от нее, когда же сердился и во взгляде возникала угрюмость, он становился чужим для Чиледу. - Ты не так уж и стар, чтобы говорить о возрасте. - Не стар... Но ты мог бы быть моим сыном.- Он вложил в эти слова свой, одному ему понятный смысл и горько усмехнулся: слаб человек, тешит себя тем, что могло быть. - Тем более ты должен понимать, что наш покой недолог. Мы не можем допустить, чтобы на нас обрушился подготовленный удар. Тайчиутам не надо давать спокойно спать. Но и это не все. Твои хори-туматы все время пригревают меркитов. Чуть что - Тохто-беки бежит в Баргуджин-Токум. Если ты поссоришь хори-туматов с тайчиутами и меркитами, окажешь моему улусу великую услугу. Сколько воинов возьмешь с собой? Чиледу понял, что это не просьба, а повеление. На душе стало тоскливо. - Не нужны мне воины. Я поеду один. - Одному удобнее остаться там? Подозрительность Тэмуджина показалась обидной. - Здесь мой сын Олбор. Он - твой заложник. - Зачем же так!- Тэмуджин поморщился.- Заложников берут у врагов, а разве ты мне враг? Чиледу не торопил коня. Не по душе ему было то, с чем ехал. Сын Оэлун как будто и верно судит. А все же... Лето было на исходе. Днем солнце хорошо пригревало, но не жгло. Легкая желтизна охватила березняки и осинники, листва стала шумной. Чуть потянет ветерок-плывет шорох по лесу. На солнечных косогорах, сплошь застланных мягкой хвоей, желтели маслята. В лесу Чиледу чувствовал себя в безопасности, но тропа, петляющая в чаще, в зарослях ольховника и багульника, была трудна и неудобна для коня, привыкшего к просторам степи. Чиледу все чаще выезжал в открытые долины, скакал, зорко вглядываясь в даль. Курени и айлы объезжал стороной. Иногда, укрывшись на возвышенности, подолгу смотрел на чужую жизнь. Паслись стада, у огней хлопотали женщины, сновали ребятишки, скакали всадники, ползли повозки. Тайчиуты. Враги. Временами очень хотелось спуститься к уединенному айлу, поговорить с людьми, выпить чашку свежего кумыса. Это желание его удивляло. Всю жизнь он защищался или нападал, никогда не въезжал во владения других племен просто так, как гость. Но неожиданно ему пришлось искать помощи у людей, которых он так старательно сторонился. Однажды ехал по узкой пади. По ее каменистому дну бежал прозрачный ручей. На мшистых берегах росли густые кусты смородины. Ветви гнулись под тяжестью крупных ягод. Конь, осторожно ступавший по едва заметной тропе, вдруг вскинул голову, запрядал ушами. Затрещали кусты смородины, из них бурой копной вывалился медведь, рявкнул и бросился в сторону. Конь с храпом рванулся в чащу. Чиледу еле усидел в седле, натянул поводья. Конь побежал, резко припадая на левую переднюю ногу. Обеспокоенный Чиледу слез. Конь все еще испуганно храпел, косил диким глазом на кусты. Нога была поднята, с нее бежала кровь. Острым сучком нога под коленом была развалена до кости. Чиледу отрезал полу халата, перевязал рану и повел коня в поводу. Он горько пожалел, что отправился в путь без заводной лошади. Пешком до хори-туматов добраться трудно. Если его кто-то заметит, он пропал. На его беду лес вскоре кончился. Дальше лежали голые серые сопки. Конь хромал все сильнее, часто останавливался, поднимал негу и тихо, будто жалуясь, ржал. На краю леса Чиледу дождался ночи. В сумерках отправился в дорогу. Шел в темноте по косогорам, мелкие камешки осыпались под гутулами, катились вниз. Впервые мелькнул огонь. Он неудержимо привлекал к себе Чиледу. Вдруг это одинокая юрта? Может быть, возле нее пасутся кони... Огонь горел между двумя небольшими юртами. Возле него сидели женщина и четверо ребятишек. Рядом с ними лежал остроухий пес. Это плохо, что есть пес. Шум подымет. Если лошади пасутся не стреноженными, пешему не поймать... И пешему не уйти. А где же мужчины? Может быть, нет мужчин... Женщина сняла котел с огня. Кого-то позвала. Из юрты вышел пожилой человек и подросток. Все сели ужинать. Больше, значит, никого нет. А что ему могут сделать пожилой человек и подросток? Чиледу направился к юртам. Собака учуяла его, злобно лая, побежала навстречу. Мужчина вскочил на ноги. - Не бойтесь!- сказал Чиледу.- Я один. Мужчина отогнал собаку. Он ни о чем не спрашивал. Подросток расседлал коня. Мужчина достал из котла кусок жирного тарбаганьего мяса, пригласил ужинать. Чиледу не знал, что это за местность и чьи это люди, и не мог придумать, как лучше объяснить свое появление здесь. Подсказал сам хозяин. - Наверное, на охоте был? - Да-да, на охоте. Конь у меня обезножел. Распорол ногу. - Сильно? - Очень. - Давай посмотрим. Он подвел коня к огню, развязал ногу. Хозяин юрты зажег светильник, пошел в степь, нарвал листьев, приложил их к ране и снова туго затянул повязку. - Рана не опасная. Но ездить на нем долго не будешь. - Как же мне добраться до дому? - А далеко ли твой дом? - Далеко.- Чиледу неопределенно махнул рукой. - Поживи у нас. - Ну, нет! Хозяин почесал затылок. - Я могу обменять тебе коня. Он у меня не очень резвый, но здоровый и выносливый. Такая готовность помочь показалась Чиледу подозрительной. Он не пошел спать в юрту, улегся у огня, положил под руки саадак и обнаженный меч. Долго прислушивался к разговору в юрте, где ночевали хозяин и жена. Ночь прошла спокойно. Утром хозяин привел серого мерина. - Седлай. - Спасибо тебе, добрый человек!.. Ты пасешь свое стадо? - Свои у меня ребятишки да этот конь. Остальное принадлежит нойону. Ты в какую сторону едешь? В эту? Там будет курень. Как перевалишь вон ту двугорбую сопку, так сразу за ней... Чиледу показалось: хозяин догадывается, что ему совсем не нужен их курень. Решил проверить. - А если я не ваш, чужой? - Я вижу, что не наш. - Как узнал? - По говору. В наших краях говорят чуть иначе. Чиледу долго думал над этим удивительным случаем. Но в конце концов решил, что ничего удивительного и нет. Люди же... Это зверье шарахается друг от друга... А что бы подумал этот хозяин, если бы узнал, что он едет к хори-туматам, чтобы направить их на эти земли, на эти юрты? Дайдухул-Сохора он нашел живым н здоровым. Сын мудрого Бэрхэ-сэчена, когда-то тонкий и гибкий, как тальниковый прутик, стал крепким, сильным воином. Лицо огрубело, переносье рассекли две строгие морщинки, только взгляд остался прежним, внимательно-пытливым, с затаенной усмешкой в глубине зрачков. Он нисколько не удивился, увидев Чиледу. - Я знал, что когда-нибудь ты вернешься на землю предков. - А я, Дайдухул-Сохор, снова лишь в гости... - Где ты теперь живешь? - Откуда знаешь, что не у меркитов? - Тайр-Усун сказал мне, что от меркитов бежал. - Хотел бы я, чтобы этот пучеглазый бежал так же! В юрту вошла женщина. Чиледу уставился на нее. До чего же здоровенная! На могучих грудях халат того и гляди лопнет. - Моя малютка Ботохой,- со смехом сказал Дайдухул-Сохор,- Не могу понять, почему ее люди прозвали Толстая. Женщина улыбнулась. Ее румяное круглое лицо со смелым разлетом бровей над узкими глазами показалось привлекательным. - Мой муж не устает подшучивать надо мной,- сказала она.- А почему? Да все потому, что из лука я стреляю лучше любого мужчины. Чтобы не звать меня Ботохой-мэрген, он прицепил к имени - Толстая. Такой у меня муж! Ботохой-Толстая говорила и двигалась быстро, живо, в ней была внутренняя стремительность, редкая для полных женщин. - Так где ты живешь?- снова спросил Дайдухул-Сохор. - Я служу хану Тэмуджину. - Вон куда тебя занесло!- удивился Дайдухул-Сохор.- Чего хорошего нашел у хана? - Хорошего? Его люди взяли меня в плен. Могли зарезать-сохранили жизнь. Могли сделать рабом - под моим началом сотня воинов. - Ты был сотником и у меркитов. - Был. И служил Тайр-Усуну верно. А что они сделали со мной? Живьем хотели скормить блохам. Я ненавижу меркитов! Это было правдой - он ненавидел Тайр-Усуна и Тохто-беки. Но не за то, что они держали его в собачьей яме. Если бы они не будоражили степь, не сеяли в ней зло, кто бы тронул его, когда вез Оэлун? - Чиледу, ты помнишь разговор с моим отцом?- спросил Дайдухул-Сохор.- Давно это было. Тогда ты, кажется, говорил о ненависти к тайчиутам... Чиледу напряг память. Увидел юрту, молодого Дайдухул-Сохора, поджаривающего на углях кусочки печени, Бэрхэ-сэчена с худым, болезненным лицом, услышал его глуховатый голос... - Я все помню. Твой отец говорил мне: ненависть не самый лучший спутник человека... Соль - гуджир, выступающая в низинах, делает землю бесплодной, ненависть - степь безлюдной. Это я хорошо понял, Дайдухул-Сохор. Трудна была наука, но я понял... Но можно ли любить людей, вечно сеющих зло? - Ты служишь Тэмуджину потому, что он хочет добра людям? Чиледу хотел ответить утвердительно, но, вспомнив, зачем приехал, осекся, замолчал. Ботохой-Толстая уловила его душевное смятение, перевела разговор на другое. - Ты любишь охоту? - Раньше я был хорошим охотником. - Мы с мужем каждый год в эту пору ездим добывать изюбров. Поедешь с нами? - Конечно, поедет,- сказал Дайдухул-Сохор. Чиледу думал, что это будет облавная охота. Но в лес они выехали втроем. К седлу Дайдухул-Сохора была приторочена труба, скрученная из полосы бересты. Долго петляли по глухим распадкам, заросшим пышным мхом и багулом. Густое сплетение гибких веточек багула и мха было похоже на толстый, слабо укатанный войлок, прогибающийся под копытами коней. Остановились у ключика с ледяной водой, расседлали лошадей, отпустили пастись. Дайдухул-Сохор разложил небольшой огонь, принес жертву духам леса и гор, потом затоптал головни, и они пошли пешком. Перевалив через гору, на другом ее склоне, в густом мелком сосняке, остановились. За сосняком была широкая плешина, покрытая редкой, низкой кустарниковой порослью и зелеными пятнами брусничника. - Здесь будем ждать вечера.- Дайдухул-Сохор сбросил с себя саадак, трубу, привалился спиной к сосне.- Ночь будет тихая, ясная. Хорошо... Ботохой-Толстая легла животом на землю, принялась собирать спелые, темно-красные ягоды брусники. Набрала горсть, протянула мужу. - Ешь.- Перевернулась на спину - груди как горы.- Не уснуть ли до вечера? Солнце уже закатывалось. Густела, наливалась темнотой зелень леса под горой. Оттуда потянуло ощутимым холодком. Лес молчал. Но в его глубинах, чувствовалось, таится жизнь. - Дайдухул-Сохор, ты эти годы ни с кем не воевал? - Воевал.- Он взял в рот несколько ягод, скосил глаза на жену.- Вот с ней. Вся сила на нее уходит. - Я всерьез спрашиваю. - Стычек с охотниками до чужого добра было немало. Но войн, какие вы ведете, нам удавалось избегать... Темень поднималась все выше. Освещенными оставались только вершины гор. В том месте, где скрылось солнце, небо было сначала золотисто-розовым? краски медленно выгорали, розовый цвет густел, вскоре он превратился в малиновый, а потом и в красный. Дайдухул-Сохор обломил ветки, мешающие обзору, тенькнул тетивой лука, пробуя, туго ли она натянута. Из-за гор выползала луна. Белый свет залил тихие леса, высветлил плешину перед ними. - Пора!- едва слышно сказал Дайдухул-Сохор, поднес трубу к губам. Из широкого раструба вырвался рев, похожий на мычание вола, но много резче. Звук взломал тишину, покатился над лесом, медленно замирая. Выждав, когда звук умрет, Дайдухул-Сохор протрубил еще раз. После этого он и Ботохой-Толстая взяли луки. Чиледу тоже положил стрелу на тетиву, прижал ее пальцами. Лунный свет струился над вершинами деревьев. Вновь было тихо. От напряжения заныли пальцы, сжимающие стрелу. Ответный рев изюбра заставил Чиледу вздрогнуть. Густое утробное мычание возникло где-то в глубине леса, подрагивая, поднялось выше, раскатилось над деревьями. Изюбр возник на плешине бесшумным видением. Остановился, наклонив голову с белыми поблескивающими рогами, серый лоснящийся бок, казалось, был покрыт изморозью. Чиледу начал натягивать лук. Его остановил Дайдухул-Сохор. Кивком головы он показал в сторону. Чиледу повернул голову. Справа в черноте сосняка похрустывали сучья. Оттуда рысью выскочил второй изюбр, круто оборвал бег. Мгновение животные стояли неподвижно, потом разом, как по сигналу, ринулись друг на друга. С костяным треском сомкнулись рога, защелкали копыта, взрывая землю. В этой битве было столько яростной запальчивости, бешеной неустрашимости, что Чиледу стало не по себе. Животные то расходились, то кидались в битву вновь. Из ноздрей вместе с горячим паром вырывался надсадный крик, он становился все более громким и тяжким. Оба изнемогали в драке. Но больше уже не расходились, толкали друг друга, сминая кустики. На короткое время замирали. И все начиналось сначала. - Все!- неожиданно громко сказал Дайдухул-Сохор.- Они намертво сцепились рогами. - А разве так бывает?- спросил Чиледу. - Бывает. Правда, редко... Не люблю я, когда так получается. Пойду прикончу. А вы разводите огонь. ...От яркого огня исходило тепло. Голова Дайдухул-Сохора лежала на мягких коленях жены. Он смотрел на летящие в черное небо искры, на ветку сосны, покачиваемую жаром огня. - Разве у нас плохо, Чиледу? - У вас хорошо. - Оставайся. - Я бы и остался... Но... - А-а, ты служишь Тэмуджину, и у тебя дела!- В голосе Дайдухул-Сохора прозвучала насмешка. - Не только дела. Ну, и дела тоже... Знаешь, зачем я приехал? - Наверное, что-нибудь просить. Нас, лесные племена, считают бедными. Но мы ни у кого ничего не просим. Чаще просят у нас. - Ты не угадал, Дайдухул-Сохор. Я должен поссорить тебя с тайчиутами и меркитами. - Вон что! И как ты это сделаешь? - Не знаю. - Не ломай себе голову. Не получится. Мой отец завещал мне лучше, чем стада, оберегать мир. Это я и делаю. Тайр-Усун и Тохто-беки, которых ты так ненавидишь, много раз пытались втянуть меня в драку. Не получилось.- Он сел, кривым сучком поправил головни.- У нас есть леса, полные дичи, долины для выпаса скота. Нам нечего искать в чужих нутугах. И мне непонятно, чего ищут степные народы? - Они тоже хотят мира и покоя. - И твой хан Тэмуджин? - И он...- неуверенно подтвердил Чиледу. - Он хочет сидеть в лесочке, как мы сейчас сидим, и выжидать, когда враги сплетутся рогами. Я тебе уже говорил: не люблю, когда так получается. Но еще меньше мне хочется быть одним из этих изюбров. Понимаешь? - Чего тут не понять! Над огнем взлетели искры и исчезли в черном небе без следа. IV Тянулись тревожные дни и ночи. Тэмуджин ждал найманов, ждал удара со стороны меркитов, тайчиутов, татар. Временами сам себе казался заоблавленным зверем. Угроза спереди и сзади, слева и справа. Уйти - некуда. Остается сидеть и, натопырив уши, вертеть во все стороны головой, чтобы вовремя увернуться от смертоносной стрелы. Под видом шаманов, слабоумных бродяг разослал во все кочевья ловких люден-его глаза и уши. Вооружал, обучал, снаряжал воинов. А тут еще люди Алтан-хана китайского. Он-то думал, что о нем давно забыли. Но его помнили. Привезли жалованье джаутхури - расшитые халаты, шелковые ткани, чашу из серебра. Обрадовался было: невелика прибыль, а все же прибыль. Но взамен люди Алтан-хана потребовали коней. Не попросили, а нагло потребовали. Как же, джаутхури-слуга сына неба! Но что было делать? Дал коней, во весь рот улыбался посланцам, заверял их, что счастлив отдать великому хуанди не только несколько сотен коней, но и все, что у него есть. Посланцы тоже улыбались и жмурили глаза - своими руками выдавил бы эти глаза! Больше всего он боялся нападения найманов и властолюбивого брата Ван-хана - Эрхе-Хара. Но время шло, и найманы не поворачивали коней к его кочевьям. А вскоре и вовсе ушли из кэрэитских владений. <Глаза и уши> донесли: старый Инанча-хан на охоте упал с лошади, сильно расшибся. Лежит чуть ли не при смерти. А два его сына, Буюрук и Таян, сидят у постели и ждут, кому хан вручит власть над улусом. Эрхе-Хара без поддержки найманов притих - не тронь меня, и я тебя не трону. Неповоротливый Таргутай-Кирилтух почесывал бабью грудь, медлил, опасаясь, что в случае неудачи опять побегут его нукеры и нойоны. Татары, те дерзки и отважны, уж они бы не упустили случая, по побаивались повернуться спиной к Алтан-хану - охоч до ударов в затылок великий хуанди. Оставались задиристые меркиты. Они было выступили, но, узнав, что найманы возвратились, отложили поход, решили, видимо, лучше подготовиться. Самое бы время хори-туматам пошевелить Тохто-беки. Но Чиледу не оправдал надежд Тэмуджина. Прожил у своих соплеменников осень и зиму, возвратился по весеннему теплу ни с чем. Мало того, что не исполнил его повеления,- он еще начал рассуждать о том, как нехорошо и недостойно натравливать людей друг на друга. Услышав это, Тэмуджин даже на месте не усидел. - Учить меня вздумал?! - Не учить... Но я много старше тебя, хан Тэмуджин, мои глаза видели больше. Не становись таким, как все другие нойоны. - Так, так... Я было подумал, ты не смог выполнить мое повеление, а ты, смотрю, не захотел. В первом случае ты мог надеяться на снисхождение, но сейчас... Я извлек тебя из ямы, в яме же издохнешь. Доберусь и до твоих хори-туматов!.. Очень удивился этому решению сотник Чиледу. Судорога пробежала по худому лицу, мукой налились глаза. Думал: упадет на колени, запросит пощады,- но он пробормотал невнятное и непонятное: - Ты сын Есугея... Я ошибался.- Сгорбился и, подталкиваемый нукерами, вышел из юрты. А потом случилось непостижимое. Чиледу бежал из ямы, прихватив своего подростка-сына, и скрылся неизвестно куда. Для них кто-то приготовил коней, оружие, кто-то связал караульного. Тэмуджина разгневал не столько побег, сколько этот неизвестный помощник. В юрту приволокли караульного. Он трясся от страха и твердил одно: <Не видел. Не знаю>. Вне себя от злости, приказал отрубить ему голову. Но неожиданно вмешалась мать. Она подошла к нему, строго сказала: - Не казни парня. Он не виноват. Я знаю настоящего виновника. - Кто он? - Это я скажу тебе одному. Он велел всем выйти из юрты. - Из ямы Чиледу освободила я. Не поверил. Усмехнулся, не разжимая губ. - Ты скрутила руки воину? - Я просто приказала выпустить... Руки связали уж потом, для отвода глаз. - Почему ты это сделала, мать? Зачем вмешиваешься в мои дела? - Ты был с ним несправедлив. Тебе тяжело, сын, я знаю. Но не ожесточай своего сердца. Жестокость всегда оборачивается против того, от кого исходит. Что дашь людям, то от них и получишь. Взгляд матери был строг и требователен. Давно уже она не говорила с ним так. Разговор оставил на его душе смутное беспокойство. Много раз он ловил себя на том, что меряет свои поступки глазами матери, и это сердило его. Человек не вольный в своих поступках - раб. А разум раба сонлив и немощен. Тэмуджин нутром чуял: затишью больше не быть. Снова над степью ходят тучи. Они не рассеются, не оросив травы кровавым дождем. В эту тревожную пору в кочевье Тэмуджина неожиданно пришел Ван-хан с сыном и четырьмя нойонами. На старого хана и его спутников страшно было смотреть. Одежда износилась в прах, висела клочьями, истрепанные гутулы обвязаны ремнями. - Ты ли это, хан-отец? На худой, морщинистой шее Ван-хана часто билась синяя жилка, глубоко запавшие глаза заблестели. Но он справился с собой, пригладил седые всклокоченные волосы. - Я пришел к тебе обессиленным, имея только то, что на мне. Скажи сразу, поможешь ли мне, или я должен уйти отсюда ни с чем, как уходил от других владетелей?- Горечь и ожесточение звучали в его голосе. - Излишне об этом спрашивать, хан-отец! Разве не столь же ничтожным я представал перед тобой? Ты принял меня и возвысил. Видит небо, я сделаю то же самое! Ван-хан успокоенно кивнул головой, с презрением глянул на своих нойонов. - Иного я не ждал от тебя, сын мой Тэмуджин. И все же... Многое пришлось пережить и понять за это время. Все мои надежды были растоптаны... Сын Нилха-Сангун, запомни этот день. Когда бог призовет меня и займешь мое место в улусе, не забывай, что сделал для нас хан Тэмуджин. - Отец, улус сначала надо отбить у Эрхе-Хара... - Отобьем, Нилха-Сангун,- сказал Тэмуджин.- Но не сразу. Нам сейчас нельзя идти на Эрхе-Хара. - Почему?- насторожился Ван-хан.- Найманы ушли. - Но есть еще и меркиты. Едва мы ввяжемся в войну с твоим братом, они будут здесь. Разграбят все мои курени. Я думаю, не нужно ждать, когда они придут. Надо ударить на них. Нилха-Сангун заерзал на месте. - Ты возьмешь нас в поход и дашь под начало отца сотню воинов... - Тангуты были щедрее, они давали хану три сотни,- пробормотал Арин-тайчжи. Тэмуджин понял, что они его подозревают в неуважении к Ван-хану, в хитроумии. Рассердился. - Резвость языка не всегда говорит о резвости ума. Я бы в войске хана-отца стал сражаться даже простым воином. Но я не сделаю хана-отца сотником. В моем улусе ваш Джагамбу со своими людьми. Возьми их, хан-отец, под свою руку. Дальше. Из десяти лошадей одну, из десяти волов одного, из десяти овец одну-такой хувчур ' я налагаю на свой улус. И все это даю тебе, хан-отец. Ты можешь идти со мной на меркитов, но можешь и не ходить. Однако все, что будет там добыто,- твое. Сразу после этого мы возьмемся за Эрхе-Хара. [' Х у в ч у р - единовременное взимание, сбор.] Хан чуть не прослезился. Но его сын все-таки остался чем-то недоволен. Глупый человек! В степи едва зазеленела трава, отощавшие за зиму кони еще не отъелись, а Тэмуджин уже повел своих воинов в поход. Он рассудил, что в эту пору Тохто-беки не ждет нападения. А застать врасплох - значит победить. Об этом он никогда не забывал. Его нойоны снова не очень-то обрадовались походу. Но вслух возражать никто не решался - всем была памятна горькая участь Сача-беки, Тайчу и Бури-Бухэ. В этом походе он понял, что люди в воинском строю - его люди. Любого из них он мог послать на смерть. Только тут, в седле, он чувствовал себя настоящим ханом, владыкой жизни своих людей. Вот если бы и в дни мирной жизни было так же... Все получалось, как он и ожидал. Меркитские курени только что перебрались на летние кочевья. Люди, измученные зимними холодами, радовались теплу, свежей зелени, были ленивы и неосмотрительны. Три первые куреня он захватил без всякого сопротивления. Но дальше дело пошло труднее. Меркитские воины начали быстро стягиваться в тугой кулак. За каждый курень приходилось сражаться с возрастающим ожесточением. Идти дальше было опасно. И хотя добыча, попавшая в его руки, оказалась невеликой и не шла ни в какое сравнение с тем, что захватили когда-то у татар, он благоразумно повернул назад. Провожая его, вдали на холмах маячили всадники. Тэмуджин послал к Тохто-беки пленного меркита. - Передай своему нойону: слышал я, что когда-то мой отец Есугей-багатур попортил тебе, Тохто-беки, шею. Я довершу то, что начал мой отец,- вернусь и сниму твою криво сидящую голову! Жди меня. Меркит уезжал на куцей хромоногой лошадке, колотил ее пятками в бока, со страхом оглядывался, а вслед несся хохот, свист воинов, смех нойонов. К Тэмуджину подъехал Нилха-Сангун, спросил: - Ты не забыл, что вся добыча принадлежит моему отцу? - Тебе велел напомнить о добыче отец?- сузил глаза Тэмуджин. - Я, кажется, могу спросить и сам. Спросить-то он, конечно, мог. Но эти расспросы раздражали Тэмуджина. Нилха-Сангун раньше был неплохим человеком, добродушным, покладистым, но за время скитаний по чужим владениям сильно изменился, стал беспокойным, недоверчивым, въедливым и все норовил подменить собою отца. - О добыче и о другом я хотел бы поговорить с ханом-отцом. - Он сейчас среди воинов Джагамбу... Это надо было понимать так: хочешь поговорить - поезжай. Хотя ты и хан, и победитель, но не отцу искать встречи с тобой. Тэмуджин опустил руки, начал пригибать к ладоням пальцы - раз, два, три, четыре... - Нилха-Сангун, я хочу отблагодарить хана-отца перед лицом своих воинов. Позови его сюда. Сын Ван-хана медлил. Его круглое, щекастое лицо (когда вернулся из скитаний, был худ и бледен, но быстро набрал тело) стало хмуро-задумчивым, должно быть, он решал, правильно ли будет, если отец поедет на зов Тэмуджина. Смотри, какой!.. Тэмуджин снова начал загибать пальцы, но небо вразумило Нилха-Сангуна, он повернул лошадь, поскакал назад, к воинам Джагамбу. Боорчу и Джэлмэ, слышавшие весь разговор, всяк по-своему оценили сына Ван-хана. - Гордец!- бросил немногословный Джэлмэ. - Моя бабушка говорила о таких: мерин, все еще думающий, что он жеребец!- сказал Боорчу. Они судили о сыне Ван-хана слишком уж вольно, по-доброму Тэмуджину следовало пресечь такие речи, но он промолчал. Ван-хан подъехал вместе с Нилха-Сангуном, Джагамбу и своими нойонами. Тэмуджин велел остановить войско, построить его в круг. В середину круга въехал вместе с Ван-ханом. - Мои верные воины! Я водил вас на злокозненных татар - мы сокрушили их. Я повел вас на меркитов, и они бежали в страхе. Однако было время - я держал в руках не разящий меч, а обломок железа для выкапывания корней. Мое имя и моя жизнь исчезли бы в безызвестности, но нашелся великодушный человек, который посадил меня на коня, вложил в руки оружие, поддержал отеческим словом. Этот человек - Ван-хан. Воины и нойоны, настал день, когда я могу за добро воздать добром, возместить хотя бы малую долю того, что получил от хана-отца. Всю добычу я отдаю Ван-хану. Воины молчали. И он понял, что воинская добыча принадлежит не только ему. Всяк должен был получить свою долю - таково древнее привило. Он грубо, неосмотрительно нарушил его, и это Могло плохо сказаться на его будущем. Отыскал глазами Боорчу и Джэлмэ. Но советоваться было некогда. Повернулся к Ван-хану: - Позволь, хан-отец, без награды не оставить отважных. - Делай, сын, как тебе лучше. Ван-хан, видимо, не хуже, чем он, чувствовал, что означает молчание воинов,- хороший старик все-таки. Тэмуджин привстал на стременах, и голос зазвенел с веселой силой: - Воины и нойоны, хан-отец не принимает всю добычу. Он великодушно уступает часть добытого вам. Пусть каждый возьмет то, что может увезти на своем верховом коне. Вы заслужили большего, и я буду помнить об этом. Я поведу вас в другие походы, и вы получите вдвое больше того, что отдали сегодня. Воинский строй рассыпался, люди устремились к повозкам с захваченным добром. Все получилось не так уж плохо, и Тэмуджин был доволен. - Ну что, хан-отец, сразу двинемся на твоего черного' братца, или дадим отдохнуть и людям, и коням? [' Х а р а - черный.] Мелкие морщинки собрались на рябом лбу Ван-хана. Тэмуджин догадывался, что у него сейчас на душе. Эрхе-Хара готовится к битве. Если они его разом не одолеют, война станет затяжной, а это опасно: очухаются меркиты или соберутся с духом тайчиуты... Придется отступить, а их отступление укрепит Эрхе-Хара. И сам Тэмуджин немало думал об этом... - Нам медлить нечего!- сказал Нилха-Сангун, непочтительно опережая отца.- Я не увижу покоя, пока не вышвырнем Эрхе-Хара из наших кочевий! - Экий ты торопливый,- с досадой упрекнул его Ван-хан,- Не подтянув подпруги, кто вдевает ногу в стремя? - Хан-отец, я, как и твой сын, думаю: на Эрхе-Хара надо идти сейчас. - Почему, сын мой Тэмуджин? - Мы побили Тохто-беки. Весть об этом сейчас летит по степи. Страх вселяется в наших врагов. Этот страх-наш лучший воин. Сам учил меня когда-то, хан-отец... - Ты слишком высоко ставишь набег на меркитов, Тэмуджин. - Хан-отец, все стоит на своем месте. Я знаю людей. Беда, которая идет, всегда кажется больше той, что прошла. Пошли в свои кочевья людей, пусть они шепотом устрашат нойонов и воинов. - Ты молод, дерзок, но не безрассуден - пусть же будет по-твоему. От обозов с добычей доносились крики, ругань. Воины метались, хватая что подвернется под руку. Один приторочил к седлу двух живых овец, второй - целую связку железных котлов, третий - молодую женщину, четвертый - юртовый войлок. Мимо ехал Даритай-отчигин. Он нагрузил своего коня так, что из-за узлов еле видна была его маленькая голова. - Дядя,- окликнул его Тэмуджин,- ты почему так мало взял? Даритай-отчигин повернул к нему потное озлобленное лицо. - Постыдился бы, племянник мой хан Тэмуджин... Уравнял нас с безродными воинами... V Рыжий, белоногий красавец конь закусывал удила, круто выгибал шею. Эрхе-Хара левой рукой натягивал поводья, правой, стиснутой в кулак, потрясал над головой. - У-у, чесоточные овцы!.. Нойоны стояли у входа в ханскую юрту, безучастно слушали его ругань. Поодаль толпились пешие нукеры с луками в руках. Неподвижно висели четыре белых туга на высоких древках. И эти четыре туга, и эта большая юрта, и эти нойоны с нукерами были его. У-у, проклятые нойоны... Легко и покорно склонились перед ним, когда шел сюда с найманами. А сейчас так же легко готовы склониться перед своим прежним повелителем Тогорилом-братоубийцей. Истребить надо было всех до единого! Стоят, как каменные истуканы, уверенные в своей неуязвимости. Рука потянулась к сабле, но, глянув на нукеров, он понял, что не успеет зарубить ни одного из этих трижды предателей. Закидают стрелами... Отпустил поводья. Конь вынес его из куреня в открытую степь. За ним скакали человек десять - пятнадцать его товарищей. С ними он был в изгнании, с ними пришел сюда, с ними уходит. То ли ветер, то ли пыль бьет по глазам. Расплывается родная земля, затуманиваются вершины сопок. Великий боже, где ты? Где твоя правда и справедливость? Почему не сгинул, не издох в песках пустынь, не утонул в реках, не пал от рук разбойных людей братоубийца хан? Страна найманов, его вторая родина, встретила Эрхе-Хара унынием и печалью народа: тяжело болел великий правитель, мудрый человек Инанча-хан. Что будет со страной, если он умрет? Кто сможет заменить его? В ханской ставке было тихо. У голубого островерхого шатра в скорбном молчании толпились люди. Эрхе-Хара пропустили в шатер. Инанча-хан лежал на толстых шелковых одеялах. Его лицо безобразно распухло, почернело, глаза заплыли, из круглого рта с хрипом вырывалось дыхание, колебля редкие седые усы. Возле хана с правой стороны на коленях стояли два его сына, Таян-хан и Буюрук, и юная наложница тангутка Гурбесу, с левой стороны сутулился длиннорукий, уродливо-нескладный Коксу-Сабрак, о чем-то шептались сын Таян-хана Кучулук, хмурый подросток, и главноначальствующий над писцами, хранитель золотой ханской печати молодой уйгур Татунг-а. Эрхе-Хара стал на колени в ногах хана, приложился губами к одеялу. Ему хотелось плакать. Жаль было хана. К нему он был добр... Ему хотелось плакать и от жалости к себе - кто теперь будет покровителем и заступником? Таян-хан? Старший сын умирающего повелителя косит узкие глаза на красавицу тангутку, незаметно ловит ее руку с длинными, гибкими пальцами, вздыхает, но, кажется, не скорбь выдавливает его вздохи. Таян-хан человек мягкий, не высокомерный, но с легким, ненадежным нравом. Ему, видимо, давно уже надоело сидеть у ложа умирающего. Его руки все настойчивее ловят пальцы тангутки. А Буюрук? Он сердито подергивает плечами и понемногу придвигается к Гурбесу. Придвинувшись совсем близко, ущипнул тангутку за бедро. Она медленно повернула голову, покрытую накидкой, гневно сверкнула большими черными глазами. До чего же красива! Маленький прямой нос, полные, немного вытянутые вперед и слегка вывернутые губы, грешные тени под глазами... Не зря старый хан возвысил ее над всеми своими женами и наложницами. Костистой рукой Коксу-Сабрак тронул Эрхе-Хара за плечо, знакам приказал следовать за собой. Они вышли из шатра. Коксу-Сабрак провел его в пустую юрту, сипло спросил: - Ну, что у тебя? - Нойоны сдавали курень за куренем. Пришлось бежать. - Эх, ты...- Коксу-Сабрак сел, подпер руками голову. - А что я? Не надо было уводить воинов. - Не надо было...- печально согласился Коксу-Сабрак.- Да что сделаешь... Эх... Подвел нас великий хан. В юрту вошел Буюрук. - Эрхе-Хара опять выгнали,- сказал ему Коксу-Сабрак.- И меркитов побил Тэмуджин. Этот маленький хан становится опасным. - Плохо. Все плохо... Буюрук ходил по юрте, подергивая крутыми плечами, взмахом головы отбрасывал распущенные волосы, но они тут же наползали на лицо. Коксу-Сабрак тоже поднялся, заложил руки за горбатую спину, поворачивал голову вслед Буюруку - узкая, похожая на хвост жеребенка, борода елозила по немощной груди. - Все плохо,- повторил Буюрук.- Отец еще не испустил последнего вздоха, а брат уже примеряет ханскую шапку. - Пропадет государство,- вздохнул Коксу-Сабрак.- Не по его голове ханская шапка. Без стыда липнет к отцовской наложнице у его смертного ложа. Как может править народом человек, не умеющий управлять собой? - Она, распутная, ему голову заморочила!- крикнул Буюрук, косоротясь.- Властвовать хочет! У юрты, послышалось Эрхе-Хара, прошумели и стихли легкие шаги. Он встревожился. Неизвестно, чем кончится ссора братьев. Ему лучше держаться подальше от того и другого... - Я пойду,- сказал он. - Погоди,- остановил его Буюрук.- Может быть, нам позвать сюда брата и все ему высказать? Неужели он не одумается? - Я уже говорил с ним.- Коксу-Сабрак безнадежно махнул рукой.- Не слушает. - Надо прикончить змею тангутку. Велю ее задушить! Тогда некому будет нашептывать... Полог юрты откинулся. В нее вошли Гурбесу и Кучулук. Остановились у порога. В тени от накидки горящими углями мерцали глаза Гурбесу. Сын Таян-хана нагнул голову, сжал костяную рукоять ножа. У Эрхе-Хара вспотели ладони - худы его дела, ох, и худы! - Ты очень громко говоришь, Буюрук,- усмехнулась Гурбесу.- Мы все слышали. - А почему я должен говорить тихо? Я дома, и мне нечего опасаться. Бойся ты, тангутское отродье, привезенная в мешке! - Завидуешь брату? Хочешь убить меня, а потом и до него добраться? Кучулук, они собираются извести твоего отца. - Заговорщики!- ломким голосом крикнул Кучулук, его лицо с мягким пушком на щеках залила краска.- Мой отец прикажет казнить вас! - Ну, змея...- удивился Буюрук.- Успела отравить и этого. - Поди-ка сюда, сынок,- позвал Кучулука Коксу-Сабрак.- Послушай меня, старого человека. - Я не желаю слушать шептунов!- Кучулук выскочил из юрты. За ним неторопливо вышла Гурбесу. Все подавленно молчали. Коксу-Сабрак сокрушенно качал головой. - Что теперь делать?- спросил Буюрук. - Уносить ноги. - Таян-хан не посмеет поднять на нас руку. - Э-э, Буюрук... Ты спроси у Эрхе-Хара, что способен сделать человек с единокровными братьями, если заподозрит, что они покушаются на его власть и на жизнь любимой им женщины. Собирайтесь, пока не поздно. Многие нойоны пойдут с нами... Они скрытно покинули ханский курень. По дороге к ним пристали нойоны с воинами. Таян-хан послал погоню. Но нукеры Инанча-хана, чтившие Коксу-Сабрака, тоже присоединились к нему. Тогда Таян-хан выступил сам. Но он опоздал. К этому времени под рукой Буюрука и Коксу-Сабрака оказалось достаточно воинов, чтобы противостоять Таян-хану. Два войска остановились друг перед другом. В небе над ними кружились стервятники. Они хорошо знали, что если в степи собирается много всадников и они идут друг на друга, быть богатому пиршеству. Но Таян-хан не решался нападать на младшего брата и прославленного Коксу-Сабрака. Чего-то выжидал. Буюрук и Коксу-Сабрак вызвали его на переговоры. Съехались между рядами воинов. Таян-хана сопровождали Кучулук и Гурбесу. Она красовалась в золоченых латах и шлеме с пышным султаном. Глянув на нее, Буюрук побледнел от ненависти. - Что же вы делаете, брат мой Буюрук и ты, Коксу-Сабрак, любимый воин моего отца?- с обидой и недоумением спросил Таян-хан.- Чем я вас прогневил? Почему ощетинились оружием, будто перед врагом? Возвращайтесь, и я все вам прощу. - Мы возвратимся,- сказал Буюрук,-- если ты здесь, сейчас снесешь голову этой распутнице. - Что она такого сделала, чтобы сносить ей голову? Ты не в своем уме, Буюрук! - Я-то в своем уме... А вот о тебе этого не скажешь! Сластолюбивая тангутка оседлала тебя, сделала своим рабом. Ты опозорил наш род! - Ты лжешь, Буюрук! Черная зависть лишила тебя разума! Коксу-Сабрак поднял руку. - Сыновья великого Инанча-хана! Вы сегодня ни о чем не договоритесь. Но именем вашего отца заклинаю: не решайте спор оружием, не затевайте братоубийственную войну. Поворачивай, Таян-хан, назад. Оставь нас. До вечера воины так и стояли друг перед другом. А ночью Таян-хан тихо снялся и ушел. Государство найманское раскололось надвое. Но тогда мало кто знал, что этот день станет началом гибели ханства, что людям, так легко решившим судьбу наследия Инанча-хана, жить осталось не очень долго. VI За годы затишья Джамуха-сэчен свел дружбу с нойонами многих племен. Его большая юрта всегда была полна гостей. Состязались в острословии улигэрчи, звенели хуры... Это была жизнь, которую он любил, которую отстаивал, и ему казалось, что в степь вернулись старые времена, воспетые в сказаниях, а его анда Тэмуджин со своими властолюбивыми устремлениями иссохнет сам по себе, как болячка, вскочившая на здоровом, но ослабленном временной болезнью теле. Будущее сулило Джамухе добро, и он жил светло и открыто. И вдруг началось... Найманы прогнали Ван-хана. Тэмуджин разбил меркитов и прогнал Эрхе-Хара. Умер Инанча-хан, и поссорились его сыновья. Едва дошла до Джамухи эта весть, как за ней новая: Тэмуджин и Ван-хан пошли на Буюрука. Ринулись, словно коршуны на раненого детеныша сайги. Если они разобьют Буюрука, Тэмуджин вспомнит об ущелье Дзеренов и направит коней на его улус. В юрте умолкли голоса улигэрчей и звуки хуров и веселящий смех женщин. Притихли друзья нойоны. Трезвые и озабоченные, они судили-рядили о будущем. Только худоумный не мог бы предвидеть, что будет со всеми ими, если Ван-хан и Тэмуджин обессилят распавшийся улус найманов,- как деревья над травой, как сопки над равниной, возвысятся ханы над вольными племенами в самом сердце великой степи. Но, согласные в этом, нойоны, как и в недавние смутные времена, не желали искать совместного пути спасения. Одни подумывали откочевать к Тохто-беки, другие - к Таян-хану. Лишь немногие робко заикнулись, что надо бы, пока Тэмуджин в походе, напасть на его курени, захватить людей и скот. Джамуха молчал. В душе он презирал тех, кто надумал спрятаться за спину Тохто-беки и Таян-хана. Не хотел поддерживать и тех, кто желал показать свою доблесть в захвате беззащитных куреней анды. Захватить их легко, но удержать за собой... Возвратятся из похода Ван-хан и Тэмуджин - всем голову снимут. И возвысятся еще больше. Нет, тут нужно что-то иное. Но как ни мучил себя Джамуха, ничего придумать не мог. Слишком давно он не видел ни анду, ни хана-отца, слишком мало знал, что на уме у того и у другого. И он принял решение, которое нойоны сочли за шутку: - Я тоже пойду на Буюрука. Помогу хану-отцу и своему анде. Ему было опасно появляться в стане Тэмуджина. Но он рассудил, что анде сейчас выгодно будет не вспоминать старое, кроме того, Ван-хан вряд ли захочет поддержать прежние распри. Ван-хана всегда огорчала эта вражда... Во всем остальном он полагался на волю неба, на свою умудренность, на свое умение вдвигать клинья в трещины, разъединяющие людей. Собрав воинов, Джамуха-сэчен устремился навстречу своей судьбе. Буюрук со своим войском перевалил через Алтайские горы, двинулся вниз по реке Ургуну. Тэмуджин и Ван-хан преследовали его по пятам. А за ними шел Джамуха. За горами Алтая, покрытыми тенистыми лесами, лежала широкая равнина. Вся земля была усыпана острым щебнем, кое-где торчали кустики чахлой травы, и равнина была похожа на грязно-черный всклоченный войлок. Часто попадались овраги, промытые дождевыми потоками. Иногда гладь равнины, утомительно однообразную, чуть оживляли пологие увалы, в низинах дольше сохранялась влага, и там торчали саксаульные кусты-уродцы, зеленели листья ревеня и перья лука. Течение реки Ургуну за тысячелетия глубоко врезалось в пустыню, берега падали крутыми скатами или головокружительными обрывами. Внизу, у воды, узкой полоской тянулись заросли смородины, шиповника, высились серебристые тополя, темнели корявые стволы осокорей, зеленели лужайки. Джамуха, оставив на берегах дозоры, повел воинов возле воды. Воздух тут был затхлый, застойный, как в наглухо закрытой юрте. Над всадниками звенели надоедливые оводы, из-под копыт, пугая коней треском крыльев, взлетали куропатки, в кустах перекликались синицы. Ниже по течению береговые обрывы отодвинулись от реки, стало просторнее. Джамуха внимательно всматривался в следы Буюрука, Ван-хана и Тэмуджина. Сырая земля у воды, трава были истолчены множеством копыт, изредка попадались черные пятна огнищ, обозначающих места ночевок. Он не торопил своих воинов. Ему не очень хотелось соединиться с Ван-ханом и Тэмуджином до сражения. Пусть сами добывают себе победу. Буюрука Ван-хан и Тэмуджин настигли у большого озера. Дозорные донесли, что началось сражение. Джамуха повел воинов к месту сражения кружным путем, прячась за пологие голые холмы. Вскоре холмы кончились. Перед ними лежала солончаковая равнина, поросшая кустами саксаула, они тянулись широкой полосой и вдоль берега озера. Джамухе было достаточно одного взгляда, чтобы понять: Буюрук терпит поражение. Его воины откатывались прижимаемые к кромке тростников, к топям. Еще немного - и ни одному найману не уйти живым. Джамуха заставил бить в барабан. Его появление за спиной воинов Ван-хана и Тэмуджина было полной неожиданностью, они ослабили напор на Буюрука, начали разворачиваться. Джамуха засмеялся, повернул коня к всадникам, стоящим в стороне от сражения. Издали заметил среди всадников Ван-хана и замахал руками. - Свои! - Свои, свои!- подхватили вокруг его крик. - Ты откуда взялся?- с радостным удивлением спросил Ван-хан. - Я летел следом за вами быстрее кречета!- Соскочил с коня, схватил полу халата Ван-хана, прижал к лицу.- Я думал, не доживу до счастливого дня встречи с тобой, хан-отец! А где анда Тэмуджин? - Он там,- Ван-хан показал в сторону сражения.- Смотри, Джамуха, бегут найманы! Бегут! Не все нам от них бегать. - У меня, хан-отец, усохла печень, пока на твоем месте сидел Эрхе-Хара... А ты на меня за что-то гневаешься. За что, хан-отец?- Джамуха держался за стремя, снизу вверх смотрел в лицо хану.- Ты искал помощи у Тэмуджина, а не у меня! Или он лучше меня? - Вы для меня оба равны и дороги, Джамуха. Ты пришел ко мне без зова, и я рад этому. - Хан-отец, я пришел потому, что хочу быть всегда рядом с тобой. Но я боюсь за свою жизнь.- Джамуха понизил голос:- Если анда Тэмуджин вспомнит старые наши раздоры... - Смотри и вникай: бегут гордые найманы. Бегут, Джамуха! У нас теперь есть дела поважнее давних раздоров. - Я тоже так думаю, хан-отец. Но так ли думает мой анда? Боюсь, что нет. Подскакали Тэмуджин, Нилха-Сангун, Боорчу, Джэлмэ. С коней хлопьями падала мыльная пена. В глазах анды еще плескалась ярость, охватывающая человека в сражении. Этот взгляд задержался на лице Джамухи - словно жаром огня опахнуло щеки, но Джамуха не отвел глаз, только чуть опустил длинные ресницы. - А-а, это ты нам все испортил...- сквозь зубы проговорил Тэмуджин. - Что я вам испортил? Я спешил на помощь... - Ты помог бежать Буюруку, Эрхе-Хара и Коксу-Сабраку. - Они ушли?- Лицо Ван-хана разом поскучнело.- Не ожидал. Ну, как же так? Нилха-Сангун? - Я свое дело, отец, сделал как надо. Тэмуджин должен был охватить Буюрука с левой руки и перекрыть дорогу. - Я бы и перекрыл, если бы не Джамуха со своими воинами. - Видишь, хан-отец, во всем оказался виноват я... Анда Тэмуджин, я пришел искать мира с тобой, зачем же воздевшего руки пинать в живот? - Напрасно винишь Джамуху, Тэмуджин. Он ни в чем не виноват. Помиритесь...- Ван-хан толкнул пяткой коня. Он был недоволен исходом сражения и не скрывал этого. Сидел в седле прямой, строгий. Нойоны торопливо отъезжали в сторону, освобождая путь коню. И только Тэмуджин не тронул свою лошадь, стоял поперек дороги, глядел из-подо лба. Ван-хан резко натянул поводья. - Что, тут и будем стоять? Тэмуджин молча поднял плеть, поскакал к воинам, за ним-его нойоны. Джамуха с ненавистью посмотрел на сутуловатую, широкую спину анды. Ни перед кем не склонит головы. Возгордился, дальше некуда. Джамуха поехал рядом с Ван-ханом. - Хан-отец, я не слышал, чтобы до этого кто-нибудь побивал найманов. - Такого и я не помню. - Во всей великой степи теперь никто не сравнится с тобой в славе и могуществе, хан-отец. - Твои слова ласкают мой слух, Джамуха. Но нет ничего обманчивее, чем наша слава и наше могущество. - Мудро сказано, хан-отец! До тех пор, пока жив Эрхе-Хара, не видать покоя твоему улусу. А его упустили... Не с умыслом ли это сделано? - Какой может быть умысел?- Ван-хан круто обернулся.- Ты о чем говоришь? - Я просто думаю вслух. Пока Эрхе-Хара жив, тебе придется все время ждать нападения найманов. Одному против них не устоять. И ты, прославленный, могущественный, будешь зависеть от людей менее значительных, таких, как я или мой анда Тэмуджин. Может быть, я и ошибаюсь... - Тэмуджин не мог упустить моих врагов умышленно,- хмуро сказал хан. - От Тэмуджина можно ждать всего,- поддержал Джамуху Нилха-Сангун.- Видел, как он заносится? Можно подумать, что он один разбил Буюрука. - Перестаньте!- грубо сказал Ван-хан.- Я вам не верю. Джамуха и не надеялся, что хан так легко и просто поверит его вымыслу. Крохотная искра, отскочившая от кремня, падает на трут и долго тлеет, прежде чем родить пламя. Пусть тихо, незаметно тлеет. Всему свое время. А к Нилха-Сангуну надо держаться поближе. Сын хана, кажется, не больно-то любит Тэмуджина. Объединенное войско медленно, небольшими переходами, стало возвращаться назад. Перевалив горы Алтая, на реке Байдарик остановились откормить коней. Здесь получили известие: Коксу-Сабрак, оставив Буюрука, отправился к Таян-хану, на коленях вымолил прощение, попросил войско и стремительно движется на них. Стали готовиться к сражению. Втроем объехали окрестные возвышенности. Лето кончилось. Утром на примерзшую землю упал первый снежок. Днем пригрело, и он растаял, остались небольшие клочья в тени за камнями и кустами дэрисуна. Копыта коней скользили по сырой земле. - Ну что, дети мои, как и где будем встречать Коксу-Сабрака?- спросил Ван-хан,останавливая коня. - Я человек маленький,- сказал Джамуха,- где поставите, там и буду стоять. - Ты что-то очень уж часто говоришь о том, что маленький.- Тэмуджин приложил ко лбу ладонь, начал вглядываться в пологие серые сопки, испестренные клочьями снега,- Мала мышь, а убивает лошадь, забравшись ей в ноздри... Хан-отец, Коксу-Сабрак пойдет на нас по той лощине... - Ты говоришь так, будто сам Коксу-Сабрак поведал тебе, где он собирается пойти,- съязвил Джамуха. - А другой дороги у него нет,- спокойно возразил Тэмуджин.- Не станет же он прыгать с сопки на сопку, как лягушка с кочки на кочку. Главные силы он поведет по лощине, а боковое охранение двинется по гряде. - Так, наверное, и будет,- согласился с ним Ван-хан.- А мы перекроем лощину. Остановить его тут, я думаю, будет не так уж трудно. - Остановить, но не разбить, хан-отец. Лощина тесна, в ней нельзя развернуть все наше войско. Невозможно будет ударить и сбоку. Смотрите, какие там рытвины и овраги. Всадникам придется двигаться шагом. Лучники их забросают стрелами. Коксу-Сабрак будет сидеть в лощине, как я когда-то в ущелье Дзеренов.- Тэмуджин усмехнулся. Впервые он упомянул ущелье Дзеренов. И смотри-ка, усмехается. Думает, ловко тогда одурачил его, Джамуху. Ну-ну, пусть думает, пусть считает, что одурачил. - И что же ты хочешь?- спросил Ван-хан. - Надо выманить Коксу-Сабрака туда, на равнину. Как это сделаем? Мы перекроем лощину частью наших сил, дадим тут сражение, потом бросимся бежать. Коксу-Сабрак будет нас преследовать. И вот, едва он выскочит на равнину, на него с правой и с левой руки навалятся наши свежие силы. - Что-то очень уж просто, Тэмуджин. Коксу-Сабрак старый волк. - Вот и хорошо, что просто. Замысловатую хитрость порой разгадать куда легче, чем такую. Но если ты хочешь по-другому, хан-отец, давай подумаем... - По-другому...- Ван-хан повертел головой.- У нас нет времени долго раздумывать. Будь по-твоему. Теперь давай распределимся, кто где встанет, и займем всяк свое место. - В лощине, я думаю, надо встать тебе, хан-отец. Там вон встанет анда Джамуха, а я в другой стороне. Ван-хан задумчиво почесал за ухом, нехотя согласился с Тэмуджином. Вечером в его походном шатре Джамуха спросил у Нилха-Сангуна: - Ты почему не был с нами? - У меня другие дела... А что? Джамуха огляделся - не подслушивает ли кто?- понизил голос: - Вы встали в лощину по подсказке анды. На ваших воинов падет главный удар Коксу-Сабрака. Потом вы будете убегать, выманивая его на наши копья. Сколько же воинов твоего отца падет под мечами найманов?- Заметив, что их тихий разговор привлекает внимание нойонов, Джамуха громко сказал:- Я больше всего люблю охотиться на хуланов. Сейчас самое время...- И шепотом:- Ты молчи о том, что слышал от меня. Но молчать, как и рассчитывал Джамуха, Нилха-Сангун не стал. Он о чем-то тихо поговорил с прыщеватым нойоном Арин-тайчжи и своим дядей Джагамбу, сел рядом с отцом. В юрту вошел Тэмуджин. Его сопровождал молодой кривоногий воин в куяке и шлеме из воловьей кожи. - Нойон дозорной сотни Мухали.- Тэмуджин легонько подтолкнул воина в спину.- Говори. - Завтра найманы будут тут. Они остановились на ночевку недалеко от этой лощины. Погладив нагрудный крест, Ван-хан поднес руку к губам. - Помоги нам бог! Много ли найманов ведет Коксу-Сабрак? - На глаз - не меньше, чем у нас. К утру мы узнаем точное число. - Как? Посчитаешь?- недоверчиво спросил Нилха-Сангун. - Мы захватим двух-трех человек и все узнаем. Мухали сказал это так, будто собирался привести людей из соседней юрты, а не из вражеского стана. И все-таки никто не воспринял его слова как пустое бахвальство. Молодой сотник держал себя так, что не поверить ему было невозможно. И откуда Тэмуджин берет таких людей? Мухали скорее всего не родовит, и ростом не вышел, и статью не удался, а вот приметил же его анда. - Ну, иди, Мухали,- сказал Тэмуджин.- Я буду ждать твоего возвращения. Неторопливо поправив шлем и подтолкнув под пояс полы халата, Мухали вышел из шатра. Нилха-Сангун что-то начал говорить на ухо отцу. Лицо Ван-хана потемнело. Тэмуджин направился было к хану, но Джамуха остановил его: - Из какого племени Мухали? - Из джалаиров. - Его отец был нойоном? - Нет, он был нукером у Бури-Бухэ. Нилха-Сангун все еще разговаривал с отцом. Пусть все выскажет. - Анда Тэмуджин, может быть, ты мне подаришь этого сотника? - А ты, анда Джамуха, подаришь мне тысячу воинов? - Шутишь все, анда Тэмуджин... - Не шучу. Мухали стоит тысячи воинов. - Я когда-то просил подарить Чаурхан-Субэдэя. Ты мне тоже отказал. Или и сын кузнеца стоит тысячи воинов? - Стоит, Джамуха... - Ты ценишь своих нукеров, но не нашу старую дружбу. Ради этой дружбы я оставил неотомщенной кровь моего брата Тайчара. Ради дружбы поднял воинов и пошел к вам. А ты со мной и говорить не хочешь. - Сломанная кость, анда Джамуха, долго срастается и часто болит. - Тэмуджин!- окликнул его Ван-хан.- Надо еще раз подумать о завтрашнем сражении. - Но мы все обдумали, хан-отец.- Тэмуджин сел рядом с ханом.- Воины стоят на своих местах. - Может быть, нам передвинуть... - Кого? Куда?- Короткие брови Тэмуджина удивленно приподнялись. - Ты закроешь лощину, а я стану на твое место. Или Джамуха... - Ничего не понимаю, хан-отец! Зачем? Почему? - Хотя бы потому, что и ты, и Джамуха помоложе меня. Бегство, даже и обманное, не приличествует моим сединам. - Об этом надо было думать раньше... - Ты один за всех думал!- бросил Нилха-Сангун. - А-а, это ты сбиваешь с толку хана-отца... - Не правда разве, что все решаешь за всех нас? Чужими руками хочешь побить врага... - Нилха-Сангун...- Тэмуджин помедлил.- Нилха-Сангун, ты забыл, что найманы ваши враги. Я здесь только для того, чтобы помочь. - Кому?- въедливо спросил Нилха-Сангун. - Я с тобой не хочу разговаривать! Хан-отец, если ты хочешь разгромить Коксу-Сабрака, делай, как мы договорились. Передвигать людей поздно, и нет в этом смысла. Надо, чтобы Коксу-Сабрак увидел перед собой тебя. Иначе он все поймет. Ван-хан был в нерешительности. - Может быть, это и верно. Но с другой стороны... Не знаю, Тэмуджин. - Зато он все знает. Будет стоять в безопасном месте и посматривать...- проворчал Нилха-Сангун. Обозленный Тэмуджин поднялся. - Вступая в сражение, никто не может заранее предсказать, где будет безопасное место,- сумрачно сказал он.- Кто ищет безопасности, тому надо брать в руки не меч, а бич пастуха. - Перестаньте спорить! Пусть все останется как задумали. Тэмуджин вышел из шатра. - Много умничает,- сказал Нилха-Сангун. - Замолчишь ты когда-нибудь или нет?- набросился на него хан.- Всегда впутываешься не в свое дело. Жужжишь на ухо о своих выдумках. - Я ничего не выдумываю, отец! Ты же сам слышал, как он сказал, что найманы ему не враги. Джамуха не упускал ни слова из этой перепалки. Он был доволен: все шло как надо. Сражение началось по замыслу Тэмуджина. Но Ван-хан, терзаемый сомнениями, не исполнил того, что ему предназначалось. Он не пытался сдержать Коксу-Сабрака, бросился бежать после короткой схватки. Поспешное бегство навело Коксу-Сабрака на подозрение. Он не кинулся за Ван-ханом, не вышел из лощины, и ловушка, подстроенная Тэмуджином, оказалась пустой. Пришлось вести невыгодное наступление на лощину. Сражение, вялое, без особого урона для той и другой стороны, продолжалось целый день. Вечером войска оттянулись на свои места, расположились на отдых. Небо было завалено облаками, падали редкие снежинки. Джамуха сидел в своей маленькой походной палатке перед огнем, жевал сушеное прогорклое мясо, запивая его кипятком из котла. К нему подходили нукеры, спрашивали то об одном, то о другом, но он раздраженно махая рукой. Они мешали думать. Кажется, выпал случай, когда можно расправиться с Тэмуджином, даже не вынимая из ножен меч. Если он правильно рассудил, все получится хорошо. Должно получиться. Поужинав, велел позвать сына агтачи Тобухая, молодого воина Хунана. Когда тот согнулся в поклоне, спросил, хитро усмехаясь: - Ты, кажется, хотел жениться? - Я просил в жены рабыню-татарку. Но ты не дал.- Хунан, хмурясь, отвел взгляд в сторону. - Не дал? И верно, не дал! Но, может быть, и дам. А пока слушай. и запоминай. Ты - найманский воин. Перебежал сюда... Хунан смотрел на огонь, кивал головой, но, кажется, не очень-то вникал в его слова. - Подыми голову!- приказал Джамуха.- На меня смотри! Исполнишь все как следует, получишь в жены татарку. - Правда?- Хунан недоверчиво глянул на него.- Я сделаю все, что прикажешь! Но зачем тебе это? - Меньше будешь знать, дольше проживешь... Запоминай, что я говорю. Если ты напутаешь и скажешь что-то не так, не увидишь не только татарки, но и завтрашнего рассвета. Под охраной двух нукеров он доставил Хунана в шатер Ван-хана. Хан и его сын молились перед сном. Кроме них, в шатре никого не было. Джамуха сказал испуганным голосом: - Нам грозит большая беда, хан-отец! Этот человек прибежал от Коксу-Сабрака. Ты только послушай, что он говорит! Пугливо озираясь, Хунан повалился перед ханом на колени. - Охраняю я шатер Коксу-Сабрака... Вижу воина... - Ты не заметил, какой он из себя?- спросил Джамуха. - Молодой. Небольшого роста. Ноги кривые... - Не Мухали его имя?- допытывался Джамуха. - Имени он не называл. А может быть, я не расслышал. Воин сказал Коксу-Сабраку: <Он с тобой согласен. Завтра, не вступая в сражение, уведет своих людей. Но за эту услугу найманы должны дать клятвенное обещание не трогать его улуса>. - А кто этот <он>?-спросил, напрягаясь, Нилха-Сангун. - Не знаю...- пробормотал Хунан.- Я больше ничего не знаю. - Если это был Мухали...- начал Джамуха. - А кому же быть другому?- перебил его Нилха-Сангун.- Конечно, это был он. И послал его Тэмуджин! - Не может быть!- На шее хана вздулись жилы, он резко наклонился вперед, сграбастал Хунана за воротник, с силой рванул, закричал не своим голосом - Врешь, раб! - И я думаю - врет,- сказал Джамуха, шагнул к Хунану, пнул вбок.- Признайся хану-отцу-врешь? - Смилуйтесь, высокие нойоны! Зачем же мне врать? Я думал, заслужу награду, а вы меня бьете... - А может быть, и не врет,- сказал Джамуха. - Конечно, он говорит правду!- Нилха-Сангун вскочил на ноги.- Я давно подозреваю, что Тэмуджин переведывается с найманами. - Ты всех во всем подозреваешь!- сердито сказал Ван-хан. - А кто упустил Эрхе-Хара, Буюрука и этого самого Коксу-Сабрака? Тэмуджин. Кто подставлял наших воинов? Тэмуджин. Кто предупредил Коксу-Сабрака, чтобы он не вылезал из лощины? Тоже, думаю, Тэмуджин. Почему же ты, отец, закрываешь глаза?.. - Подожди ты, подожди...- Непослушными руками Ван-хан растирал виски.- Я хочу видеть Тэмуджина. Я обо всем его спрошу. - Он никогда не признается в таком постыдном поступке! - А может быть, позвать?- вмешался в разговор Джамуха.- Я бы перед лицом хана-отца не смог утаить ничего. Только вот... Боюсь, если Тэмуджин поймет, что его двоедушие разгадано, ударит на нас в открытую. С одной стороны он, с другой - Коксу-Сабрак... И мы погибли. Ван-хан вскинул руки, поднял страдальческий взгляд вверх. - Боже великий! Что ты делаешь с людьми? - Отец, они разобьют нас! Я не хочу больше скитаться по чужим землям. - Но что делать, сын? - Надо уходить,- сказал Джамуха.- Пока никто ни о чем не догадывается, мы тихо снимемся и уйдем. Утром будем далеко отсюда. - Да, да...- Хан тяжело поднялся.- Будем уходить... Что же это делается, великий боже? Кому верить? На кого надеяться?- Он сморщился, будто от зубной боли. Джамуха возвратился к себе, ткнул Хунана кулаком в бок. - Не болит от моего пинка? Ничего, татарка вылечит. Хунан промолчал. Воины, сотня по сотне, уходили в темноту ночи. Падал снежок, заглушая стук копыт и тихие голоса. Джамуха поднял глаза к черному небу, засмеялся. Из тонких, невидимых другим паутинок он сплел крепкую сеть и кинул под ноги анде Тэмуджину - хорошо! Хотел бы он завтра увидеть лицо анды, когда тот поймет, что остался один на один с Коксу-Сабраком... VII - Разбудите хана! - Тише, Мухали, тише,- попросил Боорчу.- Тебе приказано не спать ночами для того, чтобы спали другие. - По пустякам я никого не бужу, Боорчу!- В голосе Мухали прозвучало сердитое нетерпение. Тэмуджин приподнялся на локте. В тесной походной юрте тлел аргал, по стенам ползали красные блики света. Перед дверями спали Джэлмэ и Субэдэй-багатур. Боорчу сидел на постели, зевая, почесывал босые ноги. У порога, упираясь шлемом в крышу юрты, стоял Мухали. На воротнике его халата белел снег. Заметив, что Тэмуджин проснулся, он перешагнул через спящих сыновей кузнеца. - Хан Тэмуджин, твой анда Джамуха и Ван-хан ушли. Боорчу замер с открытым в зевоте ртом, из его груди вырвалось восклицание, как у человека, на которого внезапно плеснули холодную воду. - Куда ушли Джамуха и Ван-хан?- спросил Тэмуджин. - Должно быть, в свои нутуги. - Как в свои нутуги? Ты что, набрался архи? - Ушли, хан Тэмуджин. Мы остались одни. Я сам все проверил... - Несешь какую-то глупость...- Он не верил Мухали, но руки сами собой натянули гутулы, набросили на плечи халат.- Взгреть тебя надо. Он вышел из юрты. Холод охватил согретое постелью тело. Плотнее запахнул халат, вгляделся в ту сторону, где стояли Ван-хан и Джамуха. Там мирно мерцали огни. - Мухали, ты что, ослеп, не видишь огней? - Огни-то горят, но у огней никого нет. И все равно он не верил, не мог поверить, однако холодок тревоги про