Константин Коничев. Петр Первый на Севере Повествование о Петре Первом, о делах его и сподвижниках на Севере, по документам и преданиям написано ЛЕНИЗДАТ 1973 "ПОВЕСТВОВАНИЕ" К. КОНИЧЕВА Историческое "повествование", как назвал свою книгу Константин Иванович Коничев (1904-1971), посвящено Петру I на Севере. "Петр Первый на Севере"... Заслуживает ли внимания эта тема? В какой мере Север связан с именем и деятельностью преобразователя России - Петра I, которого Ф. Энгельс называл "действительно великим человеком"? Ведь, казалось бы, все помыслы Петра, все его действия были направлены на борьбу за утверждение на берегах Балтийского моря, чего Россия и добилась в итоге победоносного завершения Северной войны, являвшейся, по словам К. Маркса, "войной Петра Великого". Петр прекрасно понимал, что Россия может стать могущественным государством, только став морской державой. ""Водное пространство - вот, что нужно России", - говорил Петр Кантемиру, и эти слова можно написать на заглавной странице книги его жизни", - писал К. Маркс. И первым морем, с которым познакомился Петр, было не Азовское, Балтийское или Каспийское моря, на которых он побывает, а северное Белое море. Рано проявились склонности будущего царя всея Великия и Малыя и Белыя Руси. Петру только что исполнилось три года, а в его горницах появились "конь деревянный потешный", деревянные пушки, барабаны, "луки маленькие", булавы, буздыханы, шестоперы, "пистоли", знамена и пр. Среди этих игрушек, свидетельствующих о наклонностях царевича, был и "кораблик серебряный сканной с каменьи". Царевич "потешался", но в этих потехах можно было усмотреть будущие "марсовы дела" и "нептуновы потехи" Петра. В 1688 году шестнадцатилетний Петр в селе Измайлове, в амбаре, обнаружил старый английский бот и очень заинтересовался им, так как "потешные" суда, стоявшие в Преображенском, - струг и шнява удовлетворить его не могли. Голландец Брандт починил бот, который стал "дедушкой русского флога". На Яузе, на Просяном пруде, на Переяславском озере зарождался русский флот. Но настала пора, и озера перестали интересовать Петра. Его неудержимо тянуло к морю. "Потеха" кончилась. Начиналось дело. В июле 1693 года Петр выехал в Архангельск. 30 июля громом пушечной пальбы и колокольным звоном Архангельск встречал царя. И уже "4 числа (августа. - В. М.) в пяток великий государь... изволил на яхте своей с людьми своими и с немецкими корабли путешествовать на двинское устье Березовское". А в седьмом часу утра "ветром шелоником" Петр на своей яхте впервые вышел в море. Плескалась холодная беломорская волна, носились над водой огромные белокрылые чайки, белел на горизонте парус одинокой поморской шнявы. Море произвело огромное впечатление на Петра. Он провожал иностранные суда в открытое море, добираясь до Трех островов у Терского берега Кольского полуострова. Весной 1694 года "шипгер" (шкипер), как называл себя Петр и величали его окружающие, уже плыл Двиной к "Городу" (Архангельску). В Унской губе судно Петра попало в сильный шторм, и только искусство лоцмана Антона Тимофеева, крестьянина Сумского погоста, спасло яхту царя. Пристали к Пертоминскому берегу, где Петр поставил собственноручно сделанный им крест с надписью на голландском языке: "Этот крест сделал капитан Петр в лето Христово 1694". Побывал Петр и в Соловецком монастыре, выходил в Белое море на новых морских судах русской стройки "Святом Петре" и "Святом Павле". На корме кораблей развевался новый русский флаг - красно-сине-белый. Хотя плавания эти не обходились без "конфузии", тем не менее они сделали свое дело. Петр полюбил море. Оно стало его "зазнобой". Придет пора - она не за горами, - и Петр сделает вывод, что только тот государь обе руки имеет, который обладает и армией и флотом. Эта мысль зародилась у Петра на Севере, на берегу Белого моря, в Архангельске. Может, именно здесь, в Беломорье, следует искать истоки морского могущества петровской России. О выдающихся исторических деятелях прошлого можно судить по тому, как оценил их сам народ в своем устном творчестве, в фольклоре. Памятен русскому народу царь Петр, памятен его облик, не забылись дела его. Особенно хорошо запомнил Петра не знавший крепостного права русский Север. Трудолюбивому, суровому и стойкому помору, грамотею, крестьянину далеких северных "печищ", начетчику и сказителю внушал уважение образ "царя-плотника", не боявшегося никакой черной и тяжелой работы, умевшего делать все. "Вот царь был так царь, - говорили о Петре крестьяне Олонецкого края, - даром хлеба не ел, пуще бурлака работал". Даже многочисленным на Севере ревнителям старины, раскольникам, старообрядцам, уходившим в дремучие леса, чтобы сохранить свой восьмиконечный крест, свою сугубую аллилуйя, свои церковные книги "старого письма", даже им, фанатикам Повелецких, Олонецких, Выгских и прочих скитов, нравились в Петре его трудолюбие, настойчивость, стойкость. Хуля его за преследование сына Алексея, отстаивавшего "старину" и "верушку старинную", обитатели бескрайних северных лесов да берегов "Студеного моря" отдавали должное Петру. И на чаше весов русского помора, распевавшего свои "старины" длинными зимними вечерами под вой ветра-"полуночника", при лучине, бросавшей робкий свет на суровые лица, положительная оценка деятельности Петра перевешивала отрицательную. Вот почему в преданиях и "старинах" поморов бог не карает "царя-антихриста", вот почему даже в устах дальних потомков тех, кто последовал за популярными "расколоучителями" протопопом Аввакумом и Никитой Пустосвятом, с течением времени меняется оценка Петра. В народных песнях, преданиях и сказаниях все реже и реже слышится старообрядческое, раскольничье осуждение Петра-"антихриста" и на первый план выступают ратные подвиги его. Петр все может. Он - символ могущества. В преданиях Северного края Петр выступает даже повелителем стихий. Он вызывает бурю, и буря губит его врагов, топит "лодки свейские". Но народ запомнил и другую сторону деятельности Петра - "тяготу непомерную", от которой плачет даже "земля сырая", борьбу Петра с любой "вольностью" и "вольницей". Тяжка доля народная, тяжело копать Ладожский канал, строить Петербург, горька доля солдатская и горек хлеб его, велики его испытания. И лежит на фольклоре петровских времен отпечаток мрачности, суровости. Чувствуется в нем горе народное, невыплаканные слезы, затаенная печаль. Серьезно и строго подошел народ русский к памяти Петра, справедливо оценил его яркую, своеобразную личность, его деятельность, полную внутренних противоречий, положительные и отрицательные стороны его преобразований. А устное народное творчество, фольклор, "во всем неотступно сопутствует истории" (М. Горький). Художественное произведение не историческое исследование, а "повествование" К. Коничева о Петре I на Севере является именно художественным произведением. Поэтому требовать от книги К. Коничеза точности в интерпретации событий, в хронологической канве и прочем нет никаких оснований. Домыслы в художественном произведении неизбежны, но они не должны быть фантазией, а основываться на источниках. Важнейшие источники и основная литература вопроса, вышедшая в свет до Великой Октябрьской социалистической революции, К. Коничеву известны, и он опирался на доброкачественные материалы. К сожалению, автор был, видимо, менее знаком с трудами советских исследователей, с нашей новейшей литературой, посвященной Петру I. Это обстоятельство и несомненная любовь автора к теме "Петр и Север", к русскому Северу побудили его как-то вскользь коснуться того, что все-таки Петр нанес удар Северу, так как Петербург, петровский "Парадиз", подорвал значение и Архангельска, и беломорского пути, а с ними вместе и всего Севера. Получив "окно в Европу", пробитое на берегах Балтики, Россия, естественно, в значительной мере утратила интерес к той "форточке" на берегах Белого моря, которой являлся Архангельск. Именно в царствование Петра I изменились пути общения России с Западной Европой, что надолго отразилось на положении русского Севера. Доктор исторических наук В. В. Мавродин Первый приезд Петра в Вологду и на озеро Кубенское Весной 1692 года в Вологду неожиданно приехал молодой, двадцатилетний царь Петр Алексеевич. Ни воевода, ни архиепископ Гавриил не сумели и не успели послать навстречу царю нарочных, чтобы заблаговременно, через вестовых узнать о времени прибытия царского величества. Впрочем, Петра мало интересовало, какую ему окажут встречу. Он торопился на Кубенское озеро, посмотреть сколь обширно оно, сколь глубоко, годится ли после Переяславского озера для упражнений в плавании на судах и для обучения сражаться на воде. Встреча была устроена с колокольным звоном и молебствием во славу и честь державного гостя. В Софийском соборе, расписанном, незадолго до приезда Петра, фресками, обедню служил сам высокопреосвященный Гавриил. Присутствовала небольшая свита Петра, вологодские купцы, духовные особы и несколько изографов и простолюдинов. Горожане толпились вокруг храма и на Соборной горке. Крестясь на посеребренные главы, они ожидали окончания молебствия и выхода царя, дабы не прозевать вовремя крикнуть зычно "ура" его царскому величеству. В соборе было не тесно. Стража не пускала лишних из боязни, как бы не случилось давки и не рухнули клетчатые нагромождения из жердей в тех местах, где еще не была завершена работа по обновлению собора. Служба шла необычайно торжественно. И сам архиепископ Гавриил и соборный протоиерей Димитрий Муромцев, одетые в дорогие облачения, с волнением совершали выходы из алтаря на амвон, побаивались - как бы не сбиться в литургии. Видели присутствующие на богослужении, что Петр не столь истово молится, на иконостас глядя, сколь, поворачивая голову, смотрит во все стороны, рассматривает живопись настенную. Над молящимися свисали на тяжелых и крепко кованных цепях медные паникадила. Колыхалось пламя свечей, отражаясь на изображениях святых апостолов, князей и великомучеников. Запах ладана и гарного масла смешивался с запахом непросохших красок, обильно положенных на задней - западной стене. Там были изображены рай и ад, святые и черти, все, как полагается на "страшном суде". Кончилось молебствие здравицей в честь великого государя с пожеланием ему восприять от господа "благоденственное и мирное житие, и во всем благое поспешение, на враги же победу и одоление и сохранити его на многа лета". После молебствия все расступились, освободив государю путь к выходу. Но Петр не спешил из собора. Дождавшись, когда разоблачится архиепископ, он вместе с ним и приближенными пошел осматривать фрески на столбах и стенах. Остановился у громадной росписи задней стены: - Чьи, отколь те выдумщики-изографы, представляющие себе, аки святые в раю, аки грешники и бесы в аду обретаются? - спросил Петр архиепископа, осматривая картину Страшного суда. На что владыка ему ответил: - Ярославцы были сии мастера, во главе со Дмитрием Григорьевым, сыном Плехановым, и малая толика вологодских иконописцев. В Москву за оными не обращался. Москва сама от Ярославля, и Вологды, и Устюга Великого таланты черпает. И по цене божеской все писано, да не все кончено. И по духу своему все соответственно Стоглаву. Они, изографы, таланты истинные, ведающие дело свое, но, великий государь, глаз за ними нужен зоркий, дабы не сотворили чего непотребного православию и не угодили лукавому. - Сатана зело страшен! - изумился Петр. - Не завидую Иуде, сидящему у сатаны на коленях, - добавил он и, ткнув пальцем дьяволу в пузо, промолвил: - Краска не просохла. Штукатурка сыра. Не гоже - сушить надо. На лето окна раскрыть настежь. По углам печи скласть и топить денно и нощно. В сырости молебствовать пагубно телу, а коль пагубно телу, то худо и душе... Гавриил промолчал, не пустился в рассуждения с государем. А Петр отошел к простенку-осьмерику и стал рассматривать восемь пророков, в ряд стоящих, как живые, и якобы говорящих притчи и поучения. - Добро потрудились, добро! - похвалил царь и спросил о Плеханове, знатен ли тот подрядчик-иконописец. - Знатен он, - подтвердил архиепископ, - хитер и мудрящ в деле своем. Талант его виден на росписях многих главных храмов, какова и наша вологодская София Премудрость. - Таких-то талантов нам бы побольше, - одобрительно произнес Петр. - Сколько ему и его сподручным за все фрески уплачено? - Божески, великий государь, божески. Согласно подряду за всю роспись дана одна тысяча пятьсот рублев, да на покупку гвоздья, за восемьдесят тысяч гвоздей, полста рублев уплачено... - Бесценок! И сколько трудилось человек и в каком времени? - Тридцать стенописцев борзо трудились. А о времени в надписи по кругу речено. Петр посмотрел и начало надписи прочел молча, шевеля губами, медленно разбирая каждое слово. Другую часть читал вслух: - "Церковь Софии Премудрости слова божия стенным писанием начата бысть при державе великих государей и царей великих князей, Иоанна Алексеевича и Петра Алексеевича, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержцев... в лето от сотворения мира 7194, месяца июля... И во второе лето 7196 совершися..." - Прочел, посмотрел на Гавриила и с удовольствием сказал ему: - Скоро и добро постарались. - И прочно! Не осыплется вовеки, - пояснил архиепископ, - под твореную известь и восьмидесяти тысячей гвоздей не хватило. Забивали оные не до шляпок, и по ним положили извести толикую толщу, дабы гвоздей не заметить. - Разумно! - похвалил царь. - И в таких сумраках стенописцы при свечах трудились? - Нет, государь, свечи берегли. Мы того ради окна сотворяли шире, кирпичи разбирали, а потом внове укладывали и известью скрепляли. - Разумно, - снова похвалил Петр, - а как тот, Плеханов, готовит ли смену себе из добрых изографов? - Стремится к тому, сам наблюдал и говаривал ему: спеши, Димитрий, воспитуй равных себе, да не одного, не двух, а больше того, да таких, кои сами учителями станут потом. И напоминал я ему, великий государь, словеса святого Иоанна Дамаскина, изрекшего о талантах сие: "Иже хитрые и гораздые мастеры и живописцы, которые таланты скрывают и иных не учат и свои таланты не кажут, те осуждены будут в муку вечную... И того ради живописцы учите учеников без коварства..." Плеханов про то сказание Дамаскина твердо знает... Наскоро осмотрев фрески и мало поговорив с владыкой, Петр направился к выходу. И как только он показался из ворот соборных, толпа горожан разразилась громкими криками: - Ура царю-батюшке, ура!.. Петр остановился на нижних приступках каменной лестницы, взял из чьих-то рук поданную ему шляпу-треуголку, покрыл голову и крикнул: - Здорово, вологжане!.. - приубавив голосу, спросил: - Кто вас обучил на колени падать?.. Ежели царю поклон, то мигом встаньте, ежели премудрой Софии, то кланяйтесь ей, сколько вам благорассудно... - Тебе, царь-батюшка, тебе! - Царь благоверный не частый гость у нас! - Ура! Ура!.. Еще раз ура!.. И стали вологжане подниматься с коленей и вытягивали шеи вослед государю. А он подхватил под руку архиепископа и, сдерживая свой непомерный шаг, пошел, сопровождаемый всей свитой в Кремль, в палаты, соединенные с крепостной стеной. Там его, и с ним гостей московских, ожидали в трапезной столы с пирогами рыбными, чаши и блюда с говядиной и гусятиной, вареной и жареной, наливка - крепкая настойка, и на чернике, и на морошке. Не ожидали гостя, не успели к такому случаю семги двинской и стерляди шекснинской добыть. Зато кубенской нельмы было вдосталь. Да и другой доброй белорыбицей стол не был обижен. Время весеннее, не постное, не грешно пить-есть в свое удовольствие. Петр пил мало. Ел крепко. Потом с архиепископом уединились. Разговор был дельный. Пастырь духовный налагал царю свои просьбицы, и за себя хлопотал и за горожан. Чтоб царь-государь запретил вологодскому воеводе и стольникам неправое судейство над чинами и людишками Софийского соборного дома. - А то бывает, царь-государь, великий милостивец, наших софийских и бьют, и увечат, и в цепи заковывают самоуправно. Освободи от извергов, пожалуй, подчини Москве, Приказу большого дворца, а вологодский воевода пусть не коснется нас... - Обещаю, - сказал Петр, - отпиши в Москву, справим. Наутро Петр раньше всех на ногах. Вышел из спальни в одном исподнем, разыскал где-то в архиерейских покоях дьяка Никиту Пояркова. Тот спал, бесчувственно храпя на всю палату с носовым присвистом. Петр растолкал его, привел в чувство: - Слышь, петухи орут, утро началось. Как рано бывает утро в Вологде!.. Вставай, детина, буди всех, ставь всех на ноги. После трапезы сразу на Кубено-озеро... И, чтобы дьяк снова не зарылся под окутку, Петр набрал из медного ковша воды в рот и прыснул ему в заспанное лицо. - Живо! Бегом! Не заставляй будить батогом!.. Зашумел, закопошился архиерейский софийский дом. За трапезой немного потратили времени. Начался выезд. Свита Петрова на парах и тройках, в телегах и кибитках кожаных, выехала до села Прилуки по тряскому бревенчатому настилу; а царь с утра решил поразмяться, сел в лодку и с двумя охранниками и воеводой, против теченья по Вологде-реке, до Прилук бойко орудовал веслом. Отъехал за околицу, обернулся, посмотрел на Вологду, изрек в раздумье: - Не велик город, а церквей густо. Не в тягость ли православным столько?.. Как знать, может быть, этот взгляд на Вологду подсказал потом Петру смелые и верные мысли при составлении указов и "Духовного регламента" об ограничении церковного строения, дабы менее было праздношатающихся и не творящих пользы. - А собор хорош! - рассматривал издали Петр. - Царь Иван Васильевич нехудо его задумал. Такому собору и в Москве за кремлевской стеной стоять было бы не постыдно. Лодка приближалась к стенам Прилуцкого монастыря, а за ней целая флотилия из лодок горожан. Кое с кем Петр шутливо перекликался: - Кто из вас, вологодцы, на Кубенском озере бывал? - Да все помаленьку, царь-батюшка, бывали. - Как не бывать, оное поблизости. - Большое? - спрашивал царь! - Пребольшущее, из конца в конец не видать. - Глубокое? - Весьма, царь-батюшка, и высок ты, да в любом месте с ушами скроет. - Я не мерило, - смеясь, отшучивался царь. - А если в саженях? - Не знаем, всяко везде-то. А в бурю народ погибает, стало быть - глубина!.. И часу не прошло, лодка государева ткнулась носом у самой крепостной стены Прилуцкого монастыря. И в эту минуту ударили в большой колокол, и малые подголоски-колокола трезвоном подхватили набатный гул. Архимандрит и попы в лучших, сверкающих золотом и жемчугом ризах вышли навстречу. Но Петр не захотел отстоять всю службу. Вошел в церковь, поставил свечу перед иконой Дмитрия, не очень набожно перекрестился трижды и вышел, окруженный своими приближенными. Около паперти стояла наготове тройка, запряженная в архиерейскую карету. Петр и вся его свита покрестились на монастырские ворота, уселись по своим местам - кто в кареты, кто в телеги. Впереди два верховых стражника, за ними на тройке Петр с дьяком Поярковым. Тройкой царевой правил самый отчаянный и бойкий кучер Степка Викулов - разжалованный архиепископом из иконников в конюхи за чрезмерное пристрастие к винным зелиям. Сзади тройки - целый поезд из сопровождающих Петра. Дорога на Кириллов-Белозерский, укатанная, вымощенная фашинником, песком посыпанная, для езды удобная. Часа через два Петр был уже в селе Кубенском. Перед ним расстилалось во всю ширь и длину Кубенское озеро. На восточной стороне виднелись леса, и чуть-чуть маячили деревянные колокольни на Лысой горе и в селе Уточенском, в устье реки Кубены. - Да, простору на озере много, не то что в Переяславле. Надо испробовать глубь, - решил Петр. Земскому старосте было приказано отрядить пять рыбацких карбасов, дабы наискось пересечь озеро от села, через Спас Каменный до Лахмокурья. Просмоленные, крепкие сосновые лодки покачивались на привязях далеко от берега. По мелководью почти версту ехали к рыбацкому пристанищу на лошадях. - Мелка лужица, - с огорчением рассуждал Петр, - если по весне, в мае, так, то что же тут в сухое лето бывает? - А разность не велика, ваше царское величество, - отвечали ему кубенские рыбаки. - Большая вода вместе со льдом ушла. Ну, сбудет еще на три четверти, а к осени опять пойдет на прибыль. - Мало радости, мало, - отвечал Петр, и, когда тронулись в озеро прямо на Спас, он закидывал в воду веревку с гирей, вытаскивал и ворчал: - Нет, это не то!.. Старый рыбак, сидевший у руля, видя напрасное старание Петрово, посоветовал ему взять двухсаженный шест, лежавший на дне карбаса: - Этой жердочкой, ваше царское величество, все озеро можно вдоль и поперек вымерять... - Худо ваше озеро. Лужа!.. - Нет, царь-государь Петр Алексеевич, весьма доброе, богатое наше славное Кубенское озеро. Нас кормит, монахов кормит, всю Вологду кормит, да еще и остается... - Есть, царь-батюшка, кой-где места - воды по колено, а рыбы всякой по горло... Предовольны мы нашим озером и рекой Кубеной... - А для постройки военных кораблей и маневров оное не гоже. - А нам тут воевать не с кем. Пушечным боем всю рыбу с ума сведешь, попрячется - и неводом не возьмешь. - Стоит ли плыть дальше, когда оно все такое? - обратился Петр к вологодскому воеводе, находившемуся с ним в одном карбасе. - Достойно, хотя бы ради посещения тех мест, где Иван Васильевич Грозный бывать изволил. У Спаса и в Лахмокурье... - Разве так, быть по-твоему! Нажимай, ребята, на весла покрепче. Кажись, дождь собирается? - От дождя не в воду! - Разом! Разом!.. - Нажимай, робя! Не пустые плывем! Самого государя везем!.. Разом, разом!.. В три пары весел три пары гребцов дружно гребли к Спасу Каменному. Кто-то на последнем, пятом карбасе затянул кубенскую рыбацкую песню. Петр стоял посреди переднего карбаса и время от времени шестом измерял озеро. - Сажень. Два аршина. Опять сажень... Ого! Здесь две с лишним... Опять сажень. Нет, не то, совсем не то. На то лето в Архангельск. И на матушкины упреждения не посмотрю. В Архангельск, с божьей помощью. - Сел на беседку, швырнул шест на дно лодки, на гребцов зыкнул: - А вы почему не поете?.. - Стесняемся, царь-государь, мы народ темный. Какие наши песни? Пустосмешки да прибаутки. - Ну, все едино, пойте!.. - На виду у святого Спаса не грешно ли? - Пойте, дозволяю. - Ну, коли так... - И затянули, как-то робко, неловко и вразноголосье: ...Наш-то батюшка-попок Служит службу без порток. Сходи в город на торги И купи себе портки. Как у нашего попа Вся босая голова, У его-то на плеши Разгулялися три вши: Одна скачет, Друга пляшет, Третья песенки поет. Пела, веселилася, С головы скатилася. Посмотрели вошку - Вывихнула ножку... Муха баню затопила, Таракан воду носил, Попадья попа просила, Чтобы вошь похоронил, Словно божию рабу, Во тесовом во гробу... - Не место шутки шутковать, - одернул своих соседей сидевший за рулем старик, - разве можно государю в уши такое? Вы бы пели что поумней. - Запевай сам поумней... Рулевой расстегнул ворот холщовой рубахи, запрятал медный крест, крякнул, попробовал свой охрипший голос, пригоршней напился озерной воды и сказал: - Вот теперь можно. А вы подхватывайте, когда песня на вынос пойдет. - Подхва-а-атим! Во все глотки и перекинем на задние лодки. Начинай давай, не тяни... Старик запел, воздев прищуренные глаза к серым облакам: Ах ты, батюшка, наш царев кабак, Ты кружалечко государево. При пути стоишь, при дороженьке, При широкой дорожке Архангельской. Нельзя добру молодцу проехати, Чтоб во царев кабак не заехати! Ах, кабак ты наш - солнце красное, Обогрей ты меня, добра молодца. Обогрей меня с красной девицей, С кубенской рыбачкой круглолицею. А вы откройтесь, ворота кабацкие, Пропустите меня и сударушку. Ты налей, целовальник, нам чарочку - Не велику, не малу, в полтора ведра - В полтора ведра со осьминою!.. Оборвалась песня... Рулевой сказал: - А дождичек идти передумал. С Новленской стороны волна зашумела, да и спина у меня не ноет, знать, к сухой погоде. Карбасы с петровской свитой вышли на средину Кубенского озера. Петр всматривался в бесконечно дальнее побережье, дивился, что здесь, в глуши за Вологдой, столь много и близко одна от другой раскинулось деревень с полями и перелесками. Кое-где, похожие на прошлогодние стога, возвышались на сугорьях деревянные церкви. За деревнями хвойные леса. Мало кто знает, что начинаются те леса у моря Белого, а далеко ли они на юг тянутся - о том и самому Петру, по молодости лет, неведомо. - Кучно живете, - заговорил вдруг Петр, обращаясь в сторону рулевого, кубенского рыбака. - Мирно? Не ссоритесь между собою? - Нечего нам делить, царь-государь, - ответил рулевой, напористо разрезая волну, - земля тут кругом монастырская, а мы люди божьи да царские. Богу поклоняемся, а царю, когда ему надобно, наше дело служить верой и правдой. Старики нам рассказывали, когда еще на Руси бесцарствие было, разные там самозванцы, ох и досталось здешнему народу от поляков, литовцев да прочих черкасов и всяких воров. Давно то было, да вот и до сей поры на старых пепелищах все никак не отстроимся. Опять же и народу много, говорят, поубавилось. Кто - в нетях, а кого те вороги саблями порубили, огнем вместе с пожитками спалили... - Ужели сюда, подлые, добирались? - А как же, до самых Холмогор, до Каргополя и Кириллова шатались, грабили да убивали. В нашем Заозерье, за селом Уточином, разбойники те дотла разорили, царь-государь, великое множество деревень: Боблово и Кулеберево сожгли, мужскую силу порубили. Нестерово, Ивачино, Давыдове, Карманиху, Дор да Малое Беркаево, Зародово и Ваганово, всех и не упомнить, сколько пожгли проклятые, сколько людей загубили. И землю с тех пор, пашни и перелоги, все мелколесьем затянуло. Прозвища одним только пустошам, а от жилья и помину нет... - Горькая доля выпала отцам и дедам вашим, - посочувствовал Петр и спросил: - А был ли достойный отпор тем ворам-разбойникам? - Нечем отпор-то давать было. Старики бают, у тех вражин пищали да ружья, а у нашего брата, мужика, топоры да вилы. Не лишка тут навоюешь. Слава богу, скорехонько убрались, проклятые. А еще, царь-государь, как пошли наши люди в ополчение, служить деду вашему да батюшке Алексею Михайловичу, тут уж наши, вологодские, собрались в одну силу, так сумели себя показать. Расплатились сполна за своих земляков, а кое-кто и голову сложил за Русь-матушку, за правое дело... Каменный остров с монастырем вырастал на горизонте и, словно огромный корабль, приближался навстречу. Вскоре причалили к острову. Невелик, одна десятина суши валуном завалена. Камни сплошь, а на них древний монастырь. Не знал, не ведал иеромонах с братией, кто на пяти карбасах подъехал. Недоглядели, не повстречали царя по чину. Монахи сидели в темных кельях и тайно резались в карты "в стречки". Проигравшему "дураку" стречками набивали шишку на лбу. Архимандрит уехал на ладье в соседний Куштский монастырь. Без него - благодать ленивцам. О картежниках-монахах Петру поведал фискал из свиты и карты замусоленные показал. Царь и пальцем не прикоснулся к картам, сказал: - Негоже! Порви сей же час. Монахам здешним, видать, кнут неведом. А стоило бы пройтись по их хребтинам; да и то сказать, от скуки: им делать нечего. Вот дьявол вместо святцев карты и подсунул... Эх, тунеядь окаянная!.. Около стен, у самой воды, лахмокурские, чирковские, лебзовские и других деревень рыбаки делили промеж себя добычу. Над разведенным костром висел большой прокопченный медный котел. Варилась артельная уха. Вокруг стен монастыря на козлах развешаны промокшие сети. Рыбаки как узнали, кто к ним пожаловал, всполошились. Даже пьяные протрезвели. - Сам царь? Да не сон ли? Не сказка ли это?.. - За архимандритом не посылать. Ни звону, ни службы не надобно, - распорядился Петр. - А вот ты, отче, - обратился он к иеромонаху, - покажи нам святыню. В монастырской церкви - сплошной мрак. В узкие окна, расположенные высоко от полу, видны только клочья серых облаков. А будь окна пониже - виднелись бы озеро, дальние берега, яркие закаты и восходы солнца. А тут - как в темнице. - Старина-матушка, - тяжело вздохнув, проговорил Петр. - Строили почитай четыре века тому. Пустынники здешние думали, что, через такие окна видя небо, монахи и молящиеся будут помышлять только о том, что на небеси есть. А о земном и не помыслят. Неразумное содеяли зиждители. Не радует душу, не восхищает человека как тварь божью, а гнетет и давит. Воспретить надобно делать впредь такое строение. Чем же заняты ваши люди в праздное от молитв время? - спросил Петр иеромонаха. - Собирают в монастырских деревнях подаяние, а пахоты нет, кругом вода. Малость рыбной ловлей для прокорму промышляем, царь-государь, да еще кружечным сбором... - Небогато живете, и трудом, вижу, не обременены. Ловили бы рыбу да в Вологду продавали, и то бы дело было. - Монашеское ли дело, царь-государь, торг вести? - А монашеское ли дело - безделье да карты?.. Ваш покровитель святой князь Асаф на том свете не похвалит. Спустившись по широким дощатым ступеням паперти, недовольный поездкой и посещением монастыря, царь по сплошному булыжнику, с опаской, как бы не споткнуться, и воевода за ним, и стольники, и охрана подошли к приплеску, где над потухшим костром остывал котел, наполненный рыбой. - Наварили, так ешьте, а может, и меня попотчуете? Что ж, мужички, сробели да замолкли? Пошто вы меня пугаетесь? - обратился Петр к рыбакам. - Да не то что пугаемся. Дивуемся мы. Как же, сам царь, и у нас? Да взаправду ли это? Давай, государь, с нами из одного котла уху хлебать, не брезгуй, мы тоже крещеные... Петру подали большую деревянную ложку, в деревянное блюдо наложили нельмушки. Хлеба ломоть во весь каравай отрезали. - Кушайте, ваше царское величество. Царь хлебнул ухи. Хороша, хоть и без приправы. Нельмушка пришлась по вкусу, столько съел, что воевода позавидовал государеву аппетиту и тоже потянулся к котлу. Любо рыбакам, что молодой, высокий и шустроглазый царь обходится запросто с мужиками. Ведь такое навек запомнится, рассказывать на всю жизнь хватит. Наелся царь, вытер губы платком и сказал: - Спасибо. Ну, а теперь хочу спросить вас - вижу, сыто вам тут живется, - чьи вы, кому приписаны, кто вам хозяин? Отвечали кубенские рыбаки царю: - Были мы по принадлежности воеводе Межакову приписаны вашей царской милостью, а потом нас под монастырь подвели, то бишь стали наши деревни монастырскими... - У кого же вам лучше? У Межакова или у монастыря? - А ни у кого не лучше, ваше царское величество. Мы своим трудом живем, что посеем, то и пожнем, что наловим, то и наше. А ежели архимандрит утеснять станет, то подадимся на черные государевы земли... По Двине к Холмогорам. - Ишь какие! Недаром вы потомки новгородских ушкуйников да чудь белоглазая. Нет, вы не робкие. А ну-ка скажите, где ваши деревни, далеко ли?.. - Отсюда не видать. За пожнями, за курьями, на болотной стороне, около устья реки Кубены. Однако не столь далече. Левее Лысой горы на три версты. А отсель верстушек всего пять-шесть наберется, в одночасье можно махнуть туда, если царскому величеству взглянуть угодно. Там у нас, старики бают, в древнее время Грозный-царь три дня и три ночи в Лахмокурье гостил. Бурю-непогодь пережидал. Сперва на том месте крест поставили, а теперь и часовню срубили. Все пять карбасов с царской свитой от Спаса Каменного вошли в устье Кубены. Шли против течения, задевая днищами за кусты затопленного ивняка. Свернули в какой-то приток. А там вдоль берега, в один посад, у самой воды крепкие бревенчатые избы с деревянными дымоходами и поперечными тулошными окнами. И во всей этой длинной, на две версты деревне ни одного деревца. На задворках - сосняк болотный уходит куда-то вдаль, к межаковской земле, дарованной боярину юными государями Иоанном и Петром за какие-то великие службы. Пристали к часовне, к тому месту, где в свое время от бури Грозный-царь в шатре отсиживался. - Видать, беспокойная душа была у Грозного-царя, если и сюда его заносило. Чего-то искал Иван Васильевич, искал и не нашел, - заговорил Петр с воеводой. - Одначе и мы дремать не станем. А Кубенское озеро ради игры корабельной нам мелко да и тесно... Петр прошагал из конца в конец по деревне, никем не признанный. Ему так и хотелось, чтобы никто из лахмокурских не ведал о нем, кто он, и чтобы люди не сбежались смотреть на него, как на невидаль. Узнали лахмокуры и уточенские мужики о царском приезде к ним после того, как царев след простыл, а, узнав, не сразу поверили. Обратно в село Кубенское проехали, миновав Каменный остров. Светлой майской ночью тронулись в Вологду. Вестовой гонец умчался вперед и по велению Петра заказал истопить архиерейскую баню. На рассвете Петр помылся, попарился жгучим веником, выпил жбан квасу и, не мешкая, поехал в придорожное село Грязовец, где его и свиту ожидали перекладные на Данилово. Был теплый и ясный николин день. В попутных деревнях справляли миколу милостивого. Воевода, сопровождавший Петра, советовал ему выехать пораньше, пока люди после обедни не упились самодельным зелием и кабацким казенным вином, дабы кто не учинил дурного. Драчливый народ вокруг Грязовца, пошаливает. В Грязовце меняли лошадей. Около питейной избы у земского целовальника толпился народ, но, пока не проехал царь, кабак не открывали. Народ от церкви и от закрытого кабака кинулся с двух сторон к дому старосты. Туда подъехали царь и его спутники. Петр поздравил людей с праздником. Грязовчане в ответ гаркнули "ура". - Давай поторапливай ездовых, - бросил Петр воеводе, - а сам возвращайся в Вологду. Кого-то из лихих ямщиков царь спросил: - Как по-твоему, за четыре часа до Данилова доскачем? - Доскакать-то можно, да дорога мостовая, ухабистая, пожалуй, душу из тебя, государь, вытрясет, да и от карет и телег колеса растеряем... - А вы что такие невеселые, молчуны? - обратился государь к толпе. - Николин день, а вы как воды в рот набрали? - Наберешь, коль кабак на замке. - Целовальник, почему не отпираешь? - В честь проезда вашего царского величества. - Какая же в том честь? - Чтоб не перепились и потасовок не учинили. - Давай-ка им, горожанам, бочку водки на казенный счет выкати, да поскорей. Подай им чарки, и ковши, и манерки, и всякую посудину... Пусть пьют за мое здоровье. - Ур-ра!.. - Спасибо царскому величеству!.. - Что ж, мужички, про вас такая недобрая слава, будто вы из вологодских самые драчливые? - Что правда, то правда, батюшка-царь, бывает, за волосье и потаскаемся, и на кулачки сойдемся, а то и колышками лупим друг дружку. Однако до ножей и топоришек не касаемся. - Еще бы в ножи! Этого недоставало, чтобы и в топоры? Разве можно убийствовать? Убьете человека, а человек тот мог быть солдатом, слугой царю. За смерть - Казнь непременная!.. - До того не доходим. Уголовства не помним с той поры, как при вашем батюшке, Алексее Михайловиче, баба Аграпенка своего мужа с соседкой застала и топориком его насмерть тюкнула. - И как же она за это ответила? - спросил Петр. - Весьма строго. Так строго, что и другим неповадно будет. - Казнили бабу? - Не то чтоб казнили, хуже ей было, - стал докладывать Петру староста. - Из разбойного приказу по царскому указу приехал сюды вологодский губной староста Кузька Панов и приказал ту Аграпенку за убивство мужа в землю живьем закопать по самую голову. Зарыли ее так в канун рождества. Морозище! Она, бедная, и плачет в ревет. И стража никого к ней близко не подпускает. А она просит помиловать ее и в монастырь постричь - грех замаливать. Нас тут, ваше царское величество, сыскалось десять грамотеев, да тридцать неграмотных, да поп, и состряпали вашему батюшке слезницу о выкапывании из земли обреченной на смерть. Послали просьбу в Москву скорым ходом... - Чем же кончилось? - перебивая старосту, спросил царь. - А худо кончилось: ответа от вашего батюшки не пришло. Аграпенка скончалась... В это время из кабака, помогая целовальнику, мужики подкатили к толпе бочку водки. Петру и его спутникам подвели лошадей во всей самолучшей упряжке. - Будьте разумны, не упивайтесь. Пейте за мое здоровье и за свое: знайте, что царю вашему и Руси много солдат понадобится. Так выпейте и за будущих служивых, за своих земляков. Ибо без войны нам не обойтись никак. Петр пригубил чарку, подав пример своей свите и грязовчанам. Затем под крики "ура" сел в карету. Вслед за верховым стражником тройка с его величеством понеслась во весь лошадиный дух на московский тракт... Об этом первом посещении Вологодчины Петром сохранились переходящие из поколения в поколение устные рассказы. Сам великий государь был недоволен поездкой на Кубенское озеро, и его придворный дьяк умолчал о ней в своих записях. Но однажды Петр, как бы мимоходом, обмолвился в предисловии к "Морскому регламенту": "Несколько лет исполнял я свою охоту на озере Переяславском, наконец оно стало для меня тесно; ездил я на Кубенское озеро: оно было слишком мелко. Тогда я решился видеть прямо море и просить позволения у матери съездить к Архангельску; многократно возбраняла она мне столь опасный путь, но, видя великое желание мое и неотменную охоту, нехотя согласилась, взяв с меня обещание в море не ходить, а посмотреть на него только с берега..." Да еще была обмолвка о пребывании Петра на Кубенском озере, втиснутая в "Краткое описание блаженных дел великого государя, императора Петра Великого, самодержца всероссийского, собранное через недостойный труд последнейшего раба Петра Крекшина дворянина Великого Новгорода", якобы Петр пробыл на Кубенском озере два месяца. Но такой длительный срок невероятен. Петр дорожил своим временем. Два месяца на Кубенском озере делать ему было нечего... Через Вологду к морю Белому Какими бы делами Петр ни увлекался, в тот год его не покидала мысль о поездке в Архангельск. Ему хотелось посмотреть на торговлю с иноземными купцами, побывать на Белом море, а там будет видно, что предпринимать в дальнейшем. На этот раз о предстоящем путешествии Петра заблаговременно были извещены в Вологде воевода и архиепископ, а главное, в ту зиму в Вологде построили для петровской свиты новые карбасы-струги, вместительные и удобные в дальнем пути. 4 июля 1693 года, после изрядного пиршества, устроенного Лефортом, Петр сухим путем выехал из Москвы в Вологду. Поездка в Архангельск затеяна не шутейная. И хотя Лефорт писал своему брату в Женеву, что его царское величество едет в Архангельск развлекаться, однако меньше всего интересовали Петра развлечения. Развлекаться Петр любил, но дела государственные были превыше всего. Свита составилась немалая - сто человек. И припасов дорожных требовалось изрядное количество, так что на пути к Вологде в определенных ямских местах сгонялись в избытке подводы. Прибыл Петр в Вологду из Москвы на четвертые сутки. В свите государевой находились деятельные помощники Петра - князья Голицын, Салтыков, Щербатов, Львов, генерал Лефорт, думный дворянин Чемоданов, постельничий Головкин, близкие стольники царя князь Ромодановский и Бутурлин, тесть Петра - боярин Федор Лопухин, думный дьяк - любимец государя Никита Зотов, доктор Захар фон-дер-Гульст, крестовый поп Петр Васильев с певчими, два карла - Ермошка и Тимошка, да сорок стрельцов охраны, а во главе их полковник Сергеев, обожаемый Петром за верную службу и за то, что четыре года назад он ухитрился изловить изменника, смутьяна и вора Федьку Шакловитого. Вологда приготовилась ко встрече. Гончий нарочный Кирилл Бегичев прискакал из Ярославля в Вологду с оповещением о царском выезде. А боярский сын Сидорко Никитин успел доставить в живом виде шекснинской стерляди, а другой боярский сын Данило Разварин съездил на Кубенское озеро и привез полный карбас нельмы. Знали вологодские отцы города и духовные лица, что путь к сердцу высочайших особ пролегает через желудок. Потому гостеприимные хозяева и преуспели в этом. Разумеется, был звон и краткое молебствие, а потом пир горой с музыкой и шутовством. Сколько чего было съедено и выпито и сколько денег израсходовано, все это вологодские писцы-стряпчие тщательно, до полушки записали. Никто только не догадался, да и едва ли это было возможно, проследить и записать в книге каждый шаг деятельного царя. Петр, в мундире сержанта Преображенского полка, подвыпивший, но умом трезвый, с охраной и с одним своим секретарем, ходил по Вологде. Был он на Козлене, где проложены переходы по улицам и переулкам дощатые на козлах. Там жили мастера канатного дела, прядильщики. Петр интересовался их промыслом, хвалил за трудолюбие и прочность канатов. (Спустя годы он вспомнил о вологодских мастеровых людях и затребовал от архангельского вице-губернатора Ладыженского сто пятьдесят вологодских прядильщиков на два года на Канатный двор.) У торговцев железными гвоздями Петр выспрашивал, кто, где кует гвозди и сколько этого добра в продажу поступает. Увидев кованые ножи, с которыми и на медведя пойти не страшно, Петр велел секретарю записать для памяти: - Такой товар нам для войска нужен, помнить - заказ Строганову... Испробовал Петр на сверлении сосновых тесин буравы, спросил купца, чья работа, и, узнав, что тех же Строгановых, сказал: - Надобно в Архангельске и на Холмогорах разведать, посылает ли Строганов такой добрый товар к морю? - Не изволь беспокоиться, царь-батюшка, - отвечал купец. - Строгановы не прозевают. Они везде поспевают - и в Соли Вычегодской, и в Архангельске, и по ту сторону Каменного Пояса... - А все-таки, секретарь, пиши, ножи, гвозди, буравы и всякую железную поковку брать у Строганова... Хвалились вологодские купцы своей верностью государю, готовностью служить ему, как служил Ивану Грозному первый русский посол в Англии, вологодский житель Непея, В Вологде многое напоминало Петру о пребывании здесь Грозного. И незастывшие воспоминания, и легенды, церковные строения тех времен, и незаконченные стены, и рвы крепостные - все свидетельствовало о делах непоседливого, сурового и деятельного царя. Вспомнив о верной службе вологжанина Непеи Грозному, Петр подыскал на севере подходящего торгового человека Ивана Саватеева и отправил его в Китай с большим торгом и доверительными грамотами. И как впоследствии оказалось, не ошибся Петр. Иван Саватеев за одну весьма длительную поездку в Китай, от обоюдно выгодной торговли, порадовал Петра огромной прибылью в 223 550 рублей. В то время такая сумма составила одну четырнадцатую часть всех доходов государства... За четыре дня пребывания в Вологде Петр сумел осмотреть все достойное его внимания: мастерские, торговые ряды и склады товаров, строительство речных судов во Фрязинове и Турундаеве. Шесть больших карбасов под свиту, седьмой государев отчалили от Соборной горки и тронулись на веслах в дальний путь. Как и положено было, колокольный звон, пушечная пальба и крики горожан продолжались, пока царский караван не скрылся на повороте за церковью Федора Стратилата, за деревней Кобылино. Петр знал, что большие и безотлагательные дела начнутся после этой поездки. Как-никак Архангельск - единственный выход в мир, в море, за океан, в Европу. В этом портовом городе нет пока военных кораблей, а злобный сосед швед, чего доброго, от угроз может перейти к действиям. Да и сам Петр не чужд мысли найти для своей огромной страны выход и в Черное море, и на Балтику. Но для этого требуется время - преобразовать армию и создать свой флот - торговый, а наипаче того - военный... Сразу за Вологдой начались заливные луга, за ними бесконечные леса. Чем дальше по реке от города, тем ближе подступали к берегам леса и стояли непроходимой стеной. Длинные летние дни сменялись здесь короткими белыми ночами. Вот уже проехали Шуйское село на Сухоне, принадлежавшее тогда ростовскому митрополиту. И Наремы, и Дороватку проехали. Видел Петр, как на речных пристанях строились барки для вологодских, устюжских и сольвычегодских купцов. Видел и прикидывал в уме, что вологодские работные люди всегда ему по первой надобности могут пригодиться, если начата строить флот не для малых рек, а для больших дел, для процветания России. Около Тотьмы облюбовали место для отдыха. Пристали к берегу. Сменили вологодских гребцов на тотемских, а вологодских отпустили восвояси... Для царя раскинули шатер на лугу. И с тех пор это место люди стали называть "Царев луг". В одном месте, на большом плоском камне, торчавшем из воды, Петр устроил для себя и свиты обед, и этот камень назвали тотмичи "Царский стол". Петр услышал от крестьян, что пригородный луг они называют "виселками". - Пошто так называете? Старики пояснили: - Давно-давно, когда еще нас не было, Грозный-царь ставил тут виселицы и творил волю свою над виноватыми... - В чем же они перед ним провинились? - Не угодили, царь-батюшка, не угодили, а в чем - поди знай... В Тотьме царь побывал в монастыре и на соляных монастырских варницах, вытаскивал из глубокого колодца бадью с соляным раствором, и ему, молодому силачу, труд солевара показался нелегким. Надо полагать, Тотьма и окружающая ее глушь не особенно полюбились Петру. Недаром, спустя три с половиной года, он отправил сюда на воеводство своего опального тестя, боярина Федора Лопухина, а его дочери, первой супруге, Евдокии Федоровне, нашлось местечко в здешнем монастыре. Между Тотьмой и Великим Устюгом петровские суда шли медленно, с опасением, как бы не разбиться на каменистых порогах, на быстрине изворотливой реки. В тех опасных местах самые завлекательные, красивые берега. Но если кормчий станет любоваться разноцветными, изгибистыми слоями отвесных берегов, возвышающихся над шальной рекой, то не миновать судну гибели. Сохранилась легенда: на Сухоне, в местности, называемой Опоки, кормчий, управлявший петровским судном, показался царю нерасторопным. Петр глядел-глядел на него, рассердился, схватил его в охапку и сбросил в воду. Кормчий не кинулся к берегу, а поплыл по течению рядом с царским судном и из воды подавал "команду" Петру, взявшемуся за руль: - Правей, правей! Тут камни... Возьми влево! Дуй прямо! Опять левей, расшибешься, царь-батюшка. Катись прямо! Опять сверни!.. Вот так!.. И когда прошли в Опоках каменистые переборы, кормчий вылез на берег против какой-то деревушки. Петр смилостивился, взял его снова к себе на карбас и сказал: - Молодец! Любишь и бережешь своего государя, дарю тебе за твое радение вон ту деревню. Отныне она твоя! Существует и другое начало у этого предания: будто бы Петр спросил одного из провожатых местных мужиков: - Отчего бедно живет народ в ваших деревнях? - Оттого, что подать тяжела... Петру такой ответ не понравился. Он столкнул мужика в воду, а тот поплыл за кормой и указывал, как надо править, дабы не разбиться о камни. В отдаленные от нас времена многое из того любопытного, что происходило около Петра, хранилось в памяти, превращалось в предания и со временем попадало в книги... За Опоками Петр облюбовал доброе место. Знатные путешественники устроили ночной привал. Развели костры, раскинули полотняные шатры. Отмахивались от комаров, пили, ели и веселились. Хороши сухонские берега, но их с собою в Москву не возьмешь. Как тут не задержаться, как не полюбоваться вдосталь... Гребцы и кормчие, причалив карбасы за корневища сосен, коштовались отдельно, и всем им было дано по чарке водки. А как напились, так заиграли в самодельные свистульки, сделанные тут же из ивовой коры с берестяными раструбами, и запели песни простецкие, заунывные, одним только жителям присухонских мест известные: ...Станем, братцы, на Устюге день дневать, А сегодняшнюю ночь будем тут коротать. На высоком, на береге сухонском, Ночь скоротаем во сосновом бору, Во густом лесу, под деревьями, Под кудрявыми, да дремучими. Нам постелюшка - мать сыра-земля, Изголовьице - кочки мшистые, Одеялами - ветры буйные, Обмываньице - частый дождичек, Утираньице - шелкова трава, Охранитель наш - родной батюшка - Светел месяц, по небу гуляющий. Родна матушка - солнце ярое, Молода жена - заря светлая... По нраву Петру были такие песни. Желал бы за песни угостить гребцов и лоцманов, выдать им еще по чарочке, но как знать: угожи ли во хмелю эти простоватые, себе на уме, северные мужики? И после таких песен ему уже не хотелось глядеть на дурашливые представления двух карлов, которые ловко кувыркались, ездили верхом друг на дружке да строили нелепые рожи. Это разве утеха царю, думающему о больших и важных делах?.. Наутро, с восходом солнца, петровский караван продолжал путь. Начались деревни, частые, рыбацкие. Урожайные ржаные поля, стога убранного сена, коровьи стада, табуны лошадей. Жизнь обычная, простая, небогатая, но и нетребовательная - деревенская жизнь. В одном месте, около деревни Чертенино, внимание Петра привлек огромный камень с трещиной посредине, а из трещины ключом била вода, стекавшая в Сухону. Петр велел замедлить ход карбаса, приблизился к камню, осмотрел его со всех сторон и сказал: - Чудо природы! И как же вода проистекает из камня, если рядом песок да щебень и пробиться ей легче, нежели сквозь такую щель?.. Кормчий, устюжанин, с присущим ему простодушием пояснил: - Да, государь, камень этот - чертово чудо. У нас про то все знают. Черта звали Васькой, и камень этот так зовется... Однажды в предутреннюю пору катил черт камень, хотел в Сухоне проход запереть, дабы наш хлеб в Архангельск не увозили. А тут как раз петухи запели, перестал черт катить камень, со злости хрястнул его лапищей, треснул камень, и вода пошла... - Бывает ли такое, - нахмурясь, отозвался Петр на эту небылицу. - Выдумщик народ, он и из бывальщины басню сплетет... И басню былью сделает... В Устюге государь удивился множеству церквей, стоявших в ряд по берегу Сухоны. Весь, всеми своими помыслами Петр был устремлен к Архангельску. Однако историей Великого Устюга и делами воеводы Андрея Измайлова он заинтересовался. Воевода показался нерасторопен. Петр решил заменить его. В том же году принял воеводство на Устюге Петр Андреевич Толстой - один из приближенных Петра. Будучи в Устюге только две ночи и один день, Петр предпочел находиться не у воеводы, а в доме торгового гостя - купца Василия Грудцына. Тут ему было привольно и побеседовать о делах торговых полезно. Вечером Василий Грудцын созвал гостей. В числе их был протопоп Успенского собора. Он прихватил из ризницы рукописную книжицу "Устюжский летописный свод", чтобы показать царю и поведать ему о некоторых давних событиях Великого Устюга, а главное, хотелось добиться протопопу царского соизволения на признание иконы богоматери "Одигитрии" чудотворной. Улучив подходящее время, протопоп урывками начал читать выдержки из "Свода" об Устюге. У Петра, и само собой у гостей, навострились уши послушать историю города. - "В лето семь тысяч одиннадцатое от сотворения мира, от рождества же Христова тысяча пятьсот третье, немцы приходили на Псков... Того же лета князь великий посылал ратью устюжан да двинян стеречь Иван-город от немцев... Того лета в Устюге посаду погорело много. Четыре церкви сгорело". - "В лето семь тысяч двадцать третье, - продолжал протопоп, - стояла сила устюжская заставою на стороже на Оке-реке, на Усть-Угры реки от Орды... Того же лета на Устюге бысть знамение: ...пред иконою "Одигитрии" во алтаре за престолом, божьим изволением, свеча сама загореся, а на заутрене от той же иконы миро идяше..." И дальше протопоп по памяти добавил: - И еще по два лета солнце гибло и тьма бысть велика, а единожды солнце погибе, за три сажени человека в лице не видети. Страх был велик. Но во единый час бог дал свет и людие паки возвеселились... Перелистнув исчерченные скорописью страницы свода, протопоп продолжил чтение избранных мест: - "В лето семь тысяч первое, на Устюге в монастыре у Преображения, от иконы шло миро у Спаса из грудей, и тако же у Моисея и у Ильи... А в лето семь тысяч двадцать четвертое, на Устюге в егорьев день, Сухона шла вельми грозно, лед город стер, весь посад обрыло, и много дворов покосило, много людям беды починило, и жита и добра истопило, и много соли вологодской истопило. А через месяц бысть чудо - от трех икон миро идяше... В лета же семь тысяч шестьдесят пятое и шестое и семьдесят девятое был голод на Устюге и мор: пихту ели и траву, и стерво, и многие люди мерли, скажут, - двенадцать тысячей, а попов осталось в Устюге на посаде шесть..." Петр приустал слушать протопопово чтение и посоветовал ему снять список с летописного "Свода" и прислать в Холмогоры архиепископу Афанасию в библиотеку. Затем спросил протопопа: - Давно ли с икон не истекает "чудесное" миро? - Давно, великий государь, давно. Грешны, великий государь... - Не ведаю, сколь вы грешны. Уж коли других чудес нет, так и это не чудо. Нам знать о той доводилось из монастырских иных примеров. Ежели у иконы потереть поверху сухим гарным маслом, то от зажженной свечи масло растает и будет проистекать. Чудо ли?.. Рассуди!.. Однако божья мать "Одигитрия" по сие время втуне обретается, якобы не признанная, да поставь ее в иконостас и пусть почитают... Нет канона? Сочини, на то ты и пастырь!.. Под утро, после гостьбы у торгового и богатого человека, Петр удалился спать на свой карбас и повелел причалиться к противоположному берегу, подальше от людских любознательных глаз. Спал он недолго. Колокольный звон к заутрене разбудил его. В церковь идти с похмелья не захотел. Выпил за единый дух стакан любимой анисовки, наглухо закрылся одеялом - не спится. Из церкви, через открытые окна, над притихшей Сухоной неслось пение соборного хора. - Слаженно поют! - удивился царь, прислушиваясь. - И бас чей-то здоров, и дискант зело приятен. Узнайте, чьи там голоса наилучшие. В Москве им место... Приближенные доложили Петру, что это горожанин Федька Шапошников и его чадо Петруха горланят. У них самые сильные голоса на весь Устюг. - Забрать и отправить в Москву!.. - приказал Петр. Кончилось пение. Потом наступило в храме безмолвие. Но когда протодьякон начал читать Евангелие от Луки, каждое слово четко и напевно через Сухону-реку доносилось до другого берега. - Вот так глотка! На всю Ивановскую хватит, и в Замоскворечье учуют. Как ему имя? - Михаило, по прозвищу Сурна, - подсказали Петру слуги. - Запишите и его в Москву, в Кремль на службу. И с чего у него этакий голосище? Узнайте, пьет ли сильно? Или еще с чего?.. Вскоре опять доложили Петру: - Сурна человек трезвых правил, для голосу же к торжественному часу десяток сырых яиц глотает. - Вот крокодил! - хохоча, отозвался Петр. - Все равно отправить его в Москву!.. В полдень Петр и его спутники, торжественно провожаемые, отбыли из Устюга. Ямские старосты Михаило Губин и Ванька Скорняков чуть не прослезились, когда подсчитали все расходы на встречу и проводы государя. За: наем Кормщиков и гребцов, за якоря и прочие припасы в плавании уплачено было пятьсот пятнадцать рублей три алтына и одна денежка... По тем временам сумма немалая, если пуд хлеба стоил не дороже пятака. Оплатит ли новый воевода такие траты, да и как к нему подступишься? - вот что беспокоило ямских старост. Ведь хозяин всему государь. С царя разве взыщешь?.. От соединения Сухоны с Югом-рекой образовалась Малая Двина. Через шестьдесят верст Малая Двина столкнулась с быстрой Вычегдой, повернула на север и стала Северной Двиной - рекой могучей, просторной. Здесь легко плыть по течению, по ровным, широким плесам между отлогих лесных берегов. Кормщики распустили паруса, и карбасы стройно, один за другим, пустились в путь. Через неделю приблизились к Холмогорам. Передний царский карбас свернул с Двины в протоку, называемую Ровдогорской, за ним остальные шесть. Тринадцать пушек столетней давности, поставленные в ряд на бревенчатом холмогорском обрубе, салютовали троекратно. Холмогорцы поднесли царю хлеб-соль и подвели ему в дар двух самых матерых быков холмогорской породы. Разумеется, не без подсказа архиепископа Афанасия. Тот знал, что следует подарить царю. Петр поблагодарил горожан и сказал: - Быков надобно спровадить в Москву, ради разведения такого племя... После обеда у воеводы, осмотрев архиерейский огород и ветряную мельницу, Петр до полуночи, с немногими из приближенных, выезжал на Двину любоваться рекой и полуночным закатом солнца. На берегах Курополки и Двины, на заливных лугах, стояли во множестве стога. Запах скошенной травы, тихая погода на реке, светлая ночь - закат с восходом в одной заре сходятся - все это было по душе Петру. Посмотрел государь на карманные часы, размером с добрую репу, время, если по-московски считать, то почти ночь, а тут солнце нырнуло в двинское плесо и уже снова всходит, золотит лучами скошенную луговину. Неведомый край стал как-то близок и люб Петру. Недаром он сюда так стремился! Еще день-два, и он своими ненасытными глазами увидит желанное море. Ах, Архангельск, ты единственный Город - с большой буквы Город. Не потому ли тебе такое почтение среди других городов, что держава Российская здесь располагает выходом в океан и в чужие земли? Для великой страны тесноват и труден, отнюдь не парадный, но все же выход в мир. Петр возвращался с прогулки. Около Холмогор за изгородью в поскотине отдыхало стадо коров. Глухо побрякивали железные ботала-колокольцы, висевшие на коровьих шеях. И первые петухи известили о приближении здешнего утра. Спутники провожали Петра на отдых к дому воеводы. Его поддерживал заподруки князь Борис Голицын. По сторонам и позади вышагивала надежная стража. Кое-кто из проснувшихся холмогорцев там и тут стал появляться на улице - одни с граблями и косами, другие с веслами на плечах, третьи со снастью рыбацкой. Завидев Петра, они тишком да бочком, стороной да обходом, с глаз долой начинали прятаться за углами дворов. - Зачем вы царя пугаетесь, зачем за углы прячетесь? Эх, вы! Заугольники. А еще потомки вольных новгородцев называетесь... - проворчал, глядя на них, Петр. Остановив какого-то старика, спросил: - Почему эти люди бегут прочь от меня и прячутся за углы? Старик упал на колени. Петр взял его за плечо, приподнял. - А оттого они и прячутся, царь-батюшка, что их предки были беглые новгородцы. При Грозном-царе ото всяких немилостей сюда сбежали. Боятся вашего величества, как бы вы их за прадедов отвечать не заставили. - Ступай, старче, вразуми их, скажи им: бывало, сам Грозный-царь говаривал: "Кто старое помянет, тому глаз вон". Они за своих предков не ответчики. Так об этом сообщает предание. Холмогорских жителей с той поры долгое время прозывали заугольниками. Они на это не обижались и даже гордились, что царь Петр их так "окрестил". Провожаемый колокольным звоном и грохотом тринадцати медных пушек, Петр покинул Холмогоры и 30 июля прибыл в Архангельск. Еще со времен царствования Ивана Грозного на севере, в Холмогорах и Архангельске, заведена была торговля с иноземными купцами. Контроль над провозом заграничных товаров и таможенные сборы, поставленные нерачительно и неумело, не являлись препятствием для иноземной контрабанды. Алексей Михайлович, видя от такого непорядка великие убытки русскому купечеству и казне, догадался усилить в Архангельске таможенный контроль, дозволив иностранцам приходить на Двину с моря только через Березовское устье. Из боязни, что на Архангельск и Кольский уезд (нынешнюю Мурманскую область) могут напасть шведы или датчане, царь некоторое время держал в Архангельске наготове около трех тысяч стрельцов. За несколько десятилетий до воцарения Петра, при Алексее Михайловиче, в Архангельске был построен, подобный нерушимой крепости, Гостиный двор. В Заонежье для охраны русских границ поставлен город Олонец. К приезду царя между городом и Соломбалой, на Двине, против устья реки Кузнечихи, на Мосееве острове был построен небольшой домик*. В отличие от других городских изб, домик Петра назывался "царскими светлицами" видимо потому, что в нем было десять окон стеклянных, да еще семь малых слюдяных. (* Теперь этот домик Петра Первого находится в селе Коломенском под Москвой.) Место для светлиц было выбрано весьма удобное: на виду у города, окруженное со всех сторон водой, безопасное для Петра от злоумышленников. Кроме того, все приходящие иноземные суда не минуют этого острова. В то лето 1693 года, как никогда еще не бывало, пришло в Архангельск из-за границы сорок торговых кораблей. Позаботились в Архангельске и о том, чтобы Петр мог путешествовать по морю на своем корабле. К его приезду около Мосеева острова стояла новая яхта "Святой Петр", вооруженная двенадцатью пушками. Как ни хороши были светлицы, но Петр сразу же устроился на корабле и намеревался вскоре отправиться в Соловки. Однако с этим намерением пришлось ему повременить: Соловецкий монастырь с монахами на месте стоит, а иноземные корабли приходят и уходят. Петр остался в Архангельске. Хаживал он в Гостиный двор, наблюдал, как голландские и английские, датские и норвежские купцы - все именуемые просто "немцами" - сбывают свои заморские товары и закупают у русских промышленников и купцов смолу, ворвань, меха, зерно, сало, рыбный клей и пеньку. Летняя ярмарка была в полном разгаре. Петр участвовал в торговых сделках и убедился, что для лучшего, более выгодного торга с иностранцами надобно иметь свой торговый флот и чтобы вся торговля с заграницей проходила под надзором государя и от его имени. Бывал Петр гостем в Архангельской "немецкой слободе", где к тому времени числилось двадцать девять домов, принадлежавших английским, голландским и другим купцам. Вместо поездки в Соловки Петр на своей яхте отправился сопровождать в море иноземные корабли, уходившие с товарами, закупленными в Архангельске. Торговые суда находились под охраной конвойного военного корабля, которым командовал голландец Иолле Иоллес. Петр следил за ходом кораблей, учился искусству вождения судна под парусами, а у таких опытных моряков, как голландцы и англичане, учиться было чему; тем более что Петр впервые оказался на настоящем корабле, впервые увидел море. Он так увлекся путешествием, что ушел за триста миль от Архангельска и вернулся в город лишь на пятый день. Сухим путем московские нарочные доставили Петру письма от матери, Наталии Кирилловны, от супруги Евдокии Федоровны и от наследника Алексея, которому было тогда три с половиной года. Все письма были писаны одним почерком, под диктовку, кем-то из придворных грамотеев. Наталия Кирилловна, беспокоясь за сына, продиктовала: "Свету моему, радости моей, паче живота моего возлюбленному, драгому моему. Здравствуй, радость моя, царь Петр Алексеевич, на множество лет! А мы, радость наша, живы. О том, свет мой, радость моя, сокрушаюсь, что тебя, света моего, не вижу... Прошу у тебя, света своего, помилуй родшую тя, как тебе, радость моя, возможно, приезжай к нам не мешкав. Ей, свет мой, несносная мне печаль, что ты, радость, в дальнем таком пути. Буди над тобою, свет мой, милость божия..." В таком же духе, по подсказу бабушки, писано тем же почерком письмо от царевича: "Превеликому Государю моему, батюшке. Здравствуй, радость мой батюшка, царь Петр Алексеевич, на множество лет! Сынишка твой, Алешка, благословения от тебя, света своего радости, прошу. А я, радость мой государь, при милости государыни своей бабушки царицы Наталии Кирилловны в добром здравии. Пожалуй, радость наша, к нам, государь, не замешкав; ради того радость мой государь, у тебя милости прошу, что вижу государыню свою бабушку в печали. Не покручинься, радость мой государь, что худо письмишко: еще, государь, не выучился. За сим, государь мой радость батюшка, благословения прошу". Супруга Евдокия Федоровна прислала два письма в Архангельск, оба схожие, и ни в котором из них не обмолвилась о Петровой матушке, Наталии Кирилловне, так же как и матушка обошла молчанием невестку. Две царицы, чувствовалось, жили не в ладах. Мать любила, жалела Петра, а супруга, под влиянием своего отца, Федора Лопухина, и боярства, таила неприязнь к мужу за его непоседливость, за стремление преобразовать Россию. Матери своей Петр писал неоднократно ласковые сыновьи слова. Супруге не благоволил. Это заметно из следующего письма Евдокии Федоровны: "Предражайшему моему государю, свету радости, царю Петру Алексеевичу. Здравствуй, мой батюшка, на множество лет! Прошу у тебя, свет мой, милости, обрадуй меня, батюшка, отпиши, свет мой, о здоровье своем, чтоб мне, бедной, в печалях своих порадоваться. Как ты, свет мой, изволил пойтить и ко мне не пожаловать, не отписал о здоровье ни единой строчки. Только я, бедная, на свете бессчастная, что не пожалуешь не пишешь о здоровье своем. Не презри, свет мой, моего прошения... Отпиши, радость моя, ко мне, как ко мне изволишь быть. А спросить изволишь милостью своею обо мне, и я с Алешенькою жива". Письмо подписано - "Ж. т. Ду", что не трудно понять - "жена твоя Дуня". Подобные письма, поступавшие от родных из Москвы, не разжалобили Петра. После выхода в море он задержался в Архангельске еще на шесть недель. И это было вполне естественно: царь приехал не на мимолетную прогулку, не ради прохлаждения и собственного удовольствия. Он изучал торговлю с иноземцами и приходил к выводу - надо без промедления начинать, и давно было надо строить свой торговый флот. Столько кораблей в Архангельске, и ни одного под русским флагом. Удивлялся Петр, как и почему его "тишайший" батюшка Алексей Михайлович не догадался своим торговым флотом и строгими указами оградить русских купцов от притеснения иноземными коммерсантами. А ведь и тогда уже были жалобы, да еще какие. Слышал Петр от архангельских купцов, как когда-то иностранцы пресекали первые попытки русских проникнуть со своими товарами за границу. Ему показывали горестную грамоту о неудачной попытке одного ярославского купца, отважившегося завести за морем торговлю пушниной. А в той жалобе было подробно сказано: "И проехав он Онтон их Немецкие три земли, и они немцы, сговоряся о том за одно, у него Онтона ничего не купили ни на один рубль, и он Онтон из Немецкие земли поехал на их Немецких кораблях, с ними немцы вместе, к Архангельскому городу; и как он Онтон приехал из-за моря к Архангельскому городу; и у него Онтона те же немцы его товары, соболи и лисицы купили у него большою ценою. И московского государства торговые люди, которые в то время были на ярманке, немцам начали говорить: какая то правда, что Государя нашего торговый человек заехал с товары в ваше Государство, и вы у него сговорясь товару не купили, и его мало с голоду не поморили, и торговали у него в своей земле соболи и лисицы самою дешевою ценою, и здеся купили большою ценою. И немцы, Государь, говорили: для того у Онтона Лаптева товару не купили, чтоб иным русским торговым людем ездить в наши Государства не повадно; а только в наших Государствах русские люди учнуть торговать, так же как мы у вас, и мы все станем без промыслов, так же оскудеем, как и вы торговые люди". Петр слушал купцов, читал их жалобы, а купцы, отнюдь не преувеличивая, говорили: - Не изволь, царское величество, нас в обиду давать иноземцам, раскуси немецкий умысел. Они хотят нас заставить только лаптями торговать на нашей земле, а мы и поболе можем... и промыслишко, и корабли свои надобны. Вон Баженины начали, а на их глядя другие тоже начнут. Мы твоя опора, царь-государь, а ты наша милость. Мужики выносливы, безобидны. Твой царский разум, наши деньги в обороте да мужицкие руки при деле, и мы - горы свернем... Царь верил купцам. Он загостился в Архангельске и свое платье сержанта Преображенского полка нередко менял то на купеческий кафтан, то на матросскую куртку. Сопровождаемый помощниками, он появлялся на иностранных кораблях, пришедших с промышленными товарами - сукном, шелковыми тканями и всякой галантереей. Петр заключал кондиции на доставку русских товаров к будущему лету, заказывал англичанам и голландцам то, что потребно Москве. Чаще всего он посещал в Архангельске Большой гостиный двор. Это каменное здание на берегу Двины строилось шестнадцать лет. Архитектура не слишком хитрая, если за проект двум зодчим было уплачено при царе Алексее Михайловиче двадцать четыре алтына, или семьдесят две копейки! И поныне служит это здание, не нуждаясь в ремонте и переустройстве. Два этажа. Стены толщиной в два аршина. В окружности оно когда-то занимало более версты. В свое время, с шестью башнями, с бойницами, валом и оградой, это торговое и складское строение было надежной крепостью. Здесь производились купчие сделки между русскими купцами и приезжими из-за моря. Кроме этого, международного гостиного торга, в городе был обычный, ярмарочный базар. Сюда местные жители, пинежане, онежане, мезенцы и приезжие из более дальних мест, свозили дешевые товары - предметы своего изделия: меховую одежду и обувь, деревянную, берестяную и глиняную посуду. Продавали скот, рыбу. Черносошные, с государевой земли люди отдавали себя в наем на всякие нелегкие поморские промыслы - соль вываривать, зверя бить, рыбу ловить, лес валить и пилить - одним словом, на любое трудное дело, к чему испокон веков привык русский человек. Между прочих важных дел, Петр бывал и на этом рынке. Одно из преданий повествует о том, как Петр зашел на карбас к холмогорскому гончару и нечаянно с мостков грохнулся на горшки и перебил их немало. Мужик ахнул, почесал затылок и загоревал: - Вот те и выручка! - А много ли было выручки? - спросил царь. - Да теперь не много, а было бы алтын на сорок. Петр, к удивлению мужика, подал ему золотой червонец и сказал: - Торгуй и разживайся, да меня лихом не поминай... В те времена против Гостиного двора Северная Двина была не столь широка, как в наши дни. Кегостровский левый берег находился в треть версты от правого, городского берега. На левом берегу стояла тогда деревянная церковь Ильи Пророка. Петр заходил к обедне в эту церковь и пел на клиросе. Теперь тем самым местом, где находилась церковь, проходят морские корабли. Так за четверть тысячелетия расширилась река... В этот свой первый приезд в Архангельск Петр приказал воеводе Апраксину начать строить верфь в Соломбале и заложить первый торговый корабль. Второй корабль - фрегат и сорок к нему пушек - Петр повелел приобрести за границей. За это дело взялся амстердамский бургомистр Николай Витсен, известный путешественник-исследователь. Витсен в 1687 году, за шесть лет до приезда Петра в Архангельск, объехав Северную часть Сибири, составил ее описание и карту азиатского Севера. Свои труды он посвятил российским государям, чем и снискал доверие Петра. Поездка на север оказалась весьма полезной. Петр был доволен и предвидел в недалеком будущем большие торговые и строительные дела в Архангельске. Гражданская власть, возглавленная воеводой Апраксиным, и духовная власть во главе с архиепископом Афанасием казались Петру в надежных руках деловых и преданных ему людей. В этом он не ошибся. Афанасию Петр подарил карбас, в котором прибыл из Вологды, и рессорную карету "Берлин". В старину на Руси новый год начинался не 1 января, а 1 сентября, годы исчислялись якобы от сотворения мира. Впоследствии Петр заменил календарь, и новый год с тех пор в России стали считать с 1 января. Быть может, из непочтения к "действу Нового лета", то есть к новогоднему празднику, отмечавшемуся 1 сентября, в Архангельске Петр не пошел к обедне, где справлял службу сам архиепископ Афанасий. Однако это архиепископа ничуть не смутило. Отслужив обедню, Афанасий поехал разыскивать Петра, дабы поздравить его с Новым годом. Знал владыка, где надо было искать молодого государя, предпочитавшего в тот день веселие церковной службе. И как повествует один из летописцев: "Архиепископ застал государя... в доме у вдовы иноземки Володимеровой. Великий государь преосвященного архиепископа милостивым своим словом любительно жаловал и из своих государских рук жаловал преосвященного водкою. Сего 1 числа день был благополучный". За несколько дней до отъезда Петра и его свиты из Архангельска одно за другим в вечернюю пору устраивались пиршества. Петр не возбранял ни себе, ни своим спутникам пить сколько заблагорассудится. Угощал каждый раз водкой и архиепископа. Тот, к удовольствию государя, пил, но плясать отказывался, говоря: - Пусть карлы да скоморохи пляшут, а сказано есть: скоморох попу не товарищ... Несколько раз, к удивлению горожан, в Архангельске, по царевой выдумке, над Двиной и городом вспыхивали огненные потехи - иллюминации и инсценировки взрыва кораблей. В последний вечер, переезжая от Кегострова Двину вместе с архиепископом, Петр заметил огромную белуху и с острогой в руках, стоя на носу карбаса, охотился за ней, но удачи не было. Отпустив большую часть своей свиты и попа с певчими сухим путем, через Шенкурск и Вологду, в Москву, Петр с малым числом приближенных отправился в Холмогоры. Здесь, нагрузив карбас съестными припасами и гостинцами, закупленными у иностранцев, он отправился в село Вавчугу, в гости к братьям Бажениным - купцам и лесопромышленникам. С братьями Бажениными, Осипом и Федором, Петр неоднократно встречался во время своего пребывания в Архангельске, беседовал с ними о корабельном строении, о торговле пиленым лесом с заграницей. Понравились ему братья деловитыми рассуждениями и благими намерениями. Раньше, еще до приезда в Архангельск, Петр знал о них, заочно: десять лет назад - в 1683 году - от имени его и брата Ивана Алексеевича была отправлена Бажениным большая грамота в защиту их от монастырских притязателей, намеревавшихся оттягать принадлежавшие Бажениным земли. Пытался также один иноземец - переводчик Посольского приказа Крафт - урвать себе баженинские земли и леса около Вавчуги. Крафт имел от царя привилегию на устройство пильных и мукомольных ветряных и водяных мельниц и намеревался стать монополистом по этой части на всей Руси. Но тяжбу против Бажениных не выиграл. Петр предпочел иноземцу своих русских купцов. Было бы несправедливо считать, что Баженины - первые кораблестроители русского торгового флота на Севере. Кораблестроение на Севере началось еще задолго до них. Напомним, что в первый приезд в Архангельск Петру был двадцать один год, а назначенному им новому архангелогородскому воеводе Федору Апраксину - двадцать два. Многое из того, что они услышали в гостях у Бажениных, было для них диковинным открытием. В застольных и душевных беседах они узнали от Бажениных, что род этих богатых купцов происходит от новгородцев - засельников беломорского Севера. И что в былые времена новгородцы и вологодцы, ставшие поморами, артельно строили суда, которые уже тогда ходили до Груманта. Длиной те суда были в одиннадцать саженей, груза могли брать двенадцать тысяч пудов, назывались они лодьями и ходили в поветерь и супротив ветра быстрей иноземных. По типу лодьи строились еще меньшие суда - кочи и раньшины. А корпуса у них яйцевидной формы, способные избегать крушений во льдах. Узнал Петр из разговора с Федором и Осипом Бажениными о многих смекалках выносливых поморов, что они карты мореплавания сами составляют, по звездам с пути не сбиваются, а по луне точно определяют время и размеры приливов и отливов. А что касается иноземцев, приходящих на своих кораблях на Север, то они "открывают" уже давным-давно открытые и освоенные поморами острова и проливы и называют по-своему то ли из невежества, то ли захватить хотят. Так, Вайгач голландцы нарекли Новой Голландией, Югорский Шар наименовали Насаусским проливом. Услышав от Осипа Баженина о том, что шведский дипломат по легкомысленной милости князя Воротынского скопировал карту Сибири и ее северных окраин, Петр воспрянул. - Когда же сие было? - спросил он Баженина. - Давно, еще при вашем покойном батюшке, в году шестьдесят девятом. - Ну, я за то не ответчик. За содейство всяким "шпигам" у меня не будет потачки!.. Голова долой!.. Наутро после похмелки, с остатком свиты, Петр отправился по Двине до селения Копачева, а дальше сухим путем через Шенкурск на Вологду. Второй приезд Петра в Архангельск Быть может, дословно так и сказал при рождении Петра Симеон Полоцкий: "Не будет в летах его подобных ему. Ублажат его народы похвалами, и славу к славе стяжает он. Будет он чудный победоносец, смирит враждующих соседей, падут многие от меча его, увидят его дальние страны и страх от него будет на многих". А может быть, задним числом напечатано пророчество такое. Не будем придирчивы и строги, судя о том, как, когда и почему менялись, приспосабливаясь, тексты. Вполне возможно, что умный политик Полоцкий угадал в Петре того деятеля-преобразователя, в котором остро нуждалась земля Российская. Стечение благоприятных обстоятельств спасало и сохраняло Петра в самые опасные дни начала его жизни. Дважды укрывала Петра Троицкая лавра от разнузданных бунтовщиков-стрельцов и от алчной до власти царевны Софьи. Пока не возмужали и не окрепли потешные полки, спасаться будущему императору приходилось только бегством. С юных лет Петр познал, чем изобилует Россия и в чем она нуждается. Быстро прошло время потешных военных игр. И не успели еще преображенцы и семеновцы стать в ряды войск, как Петр уже замыслил создание регулярных полков и терзался думами о строительстве своего морского флота. Первая поездка на Север вдохновила его. Увидев иноземные корабли в Архангельске, как было не пожелать иметь свой флот, как было не пожелать расширения торговли с иноземцами. Огромная страна с населением в четырнадцать миллионов человек, имела выход в мир только в Архангельске. Да и это пока не выход, а только вход к нам со стороны иноземцев, поскольку своего флота не создано. Петр нетерпеливо ждал весны, чтобы снова поехать на Север. В январе умерла его мать Наталия Кирилловна. Известив о своем горе архангельского воеводу Апраксина, в том же письме Петр сообщал ему о направлении в Архангельск корабельных мастеров и заказывал изготовить шапки и обувь для солдат. Санным путем по зимнику Петр отправил из Москвы в Архангельск тысячу самопалов и две тысячи пудов пороха. Двадцать четыре корабельных пушки привезли в Вологду и оставили до весеннего приезда царя, располагая отправить их водным путем. В эту зиму, извещенный заблаговременно, вологодский воевода, князь Петр Львов, следил за поспешной постройкой двадцати двух карбасов для поездки государя в Архангельск. Первого мая с большой свитой Петр выбыл из Москвы. Приготовленные на пути перекладные подводы на четвертые сутки доставили царскую экспедицию в Вологду. Пахнущие свежерубленной сосной и смолой карбасы стояли наготове. Петр осмотрел суда, проверил оснастку, сам закреплял паруса и хвалил работу. Пробыв в Вологде четыре дня, провожаемый вологжанами пушечной пальбой, застилавшей пороховым дымом реку, Петр отправился в путь. Первый карбас возглавил князь Троекуров, на одиннадцатом находился за главного шкипера сам Петр. После карбаса Ромодановского тянулись суда, груженные пушками и всем необходимым провиантом. Весь путь от Вологды до Архангельска по течению Сухоны и Двины занял десять дней. Как того требовал заведенный порядок, в Архангельске состоялась торжественная встреча. Пушечная и ружейная пальба, колокольный звон, раскатистое "ура" и приветственные выкрики неслись с берега Двины навстречу царскому каравану. Воевода Апраксин доложил Петру о том, что в Соломбале подготовлен к спуску корабль "Святой Павел", а ожидаемый из Голландии корабль "Святое пророчество" еще где-то в пути. Петр поблагодарил воеводу, а князя Федора Ромодановского провозгласил адмиралом будущего флота. Местом пребывания царя в городе были скромные бревенчатые светлицы на Мосеевом острове. Однако малое время в них Петр находился. Встреча с архиепископом Афанасием, благодарственный молебен не отняли больше часа. Сразу же государь устремился в Соломбалу посмотреть до спуска корабль на стапелях. Доброе корабельное начало вызвало довольную улыбку государя. - Зело отлично сработано! - похвалил он главных мастеров Яна и Никласа, - иного от вас и не ожидал. Хочу, чтоб и наши плотники тому же обучились. Доделывайте, быть послезавтра "Апостолу Павлу" на воде. Вечером, с приближенными, Петр был в доме голландского купца Иоагана Лепса. И, будучи сам в звании купца, русский царь торговал, назначая цену на ворвань, смолу, на хлеб и корабельный лес. Взамен "первостатейному купчине" Петру требовались самые необходимые товары: солдатское, грубой шерсти сукно, свинец, горючая сера, вино, медь, оловянная посуда, табак и ружья. В этих и прочих товарах в тот год в Архангельске недостатка не было. За лето пришло на Двину с полсотни судов. В добром, полухмельном настроении Петр был общителен с иноземцами, не стесняясь напрашивался осматривать их корабли, а облюбовав одного из голландских шкиперов, некоего Клааса Месшу, стал его просить: - Обучи меня всему вашему распорядку морскому от самого последнего матроса до шкипера. - Шутить изволите, ваше царские величество! - Нет, так надобно. Вот спустим "Апостола Павла", и, пока у причала будут его доделывать да оснащать, прошу- поучи меня... - Воля ваша, государь, только того не знаю, - умея распоряжаться, сумеете ли вы на моем корабле мне подчиняться? - А иначе не мыслю, - ответил Петр. 20 мая 1694 года в Соломбале было торжество. При великом стечении архангелогородцев Петр взял топор и собственноручно подрубил опоры. По скату, густо смазанному салом, "Святой Павел", при криках "ура", медленно сполз со стапелей в Двину. Петр, откинув топор, вытер с лица пот и тряхнул за плечо стоявшего рядом с ним Апраксина: - Добро, Федор Матвеевич! Что давно желалось, ныне содеялось!.. - Не велик был тот соломбальский первенец: - длина 86 футов, ширина - 22, глубина 9 футов. В тот же час на корабле Петр устроил угощение всей своей компании, пригласив кое-кого и из иностранцев. Петр чокался с Осипом Бажениным и наказывал: - Гляди, Баженин, не дремли. Белое море ждет, что пойдут в Европу баженинские суда. Не подведи, друже, сам Нептун океанский желает того. Ну, пей да дело разумей. И не смотри на меня лихо. Царь, он тоже человек. - Истинно так, ваше царское величество... - Не возвеличивай. Я здесь шкипер, и не более того. "Святой Петр" не ахти что, на таком судне только в Соловки молиться ездить, а "Павел" - этот посильней будет, Эх, кабы все двенадцать апостолов были здесь, у пристани. А пока нет своего флота, придется некие конфузии в торговых делах терпеть. Смекай, Баженин, что тебе говорю!.. - Петр выпил бокал рейнского, закусил засахаренным лимоном, уставился взглядом в Ромодановского: - Ты что, адмирал? Невесело, что ль? Держи голову выше! Угощайся. Федор Юрьевич, будет у нас флот - не хуже заморских. Ничего того ради не пожалею, будет... С недостроенного "Святого Павла" Петр отправился в палаты к воеводе Апраксину, и там продолжалось питие и веселие. Будучи богатырского телосложения, государь на пиршествах не терял ни рассудка, ни памяти. Иных же, особенно пожилых, бывало выносили из-под столов замертво. На другой день, освежась после похмелья, Петр распорядился готовить яхту к поездке на Соловецкие острова, а "Святого Павла" скорей достраивать и оснащать, пока он, государь, будет занят другими делами и поездкой в Соловки. Надо полагать, что не больше трех - пяти дней он потратил на изучение корабельного распорядка на корабле у голландского шкипера Клааса Месши. Переодетый в матросское платье, долговязый и плечистый, Петр никак не походил на юнгу. Сначала орудовал на верхней и нижней палубе шваброй, раздувал и подносил огонь и табачную конфорку шкиперу. Потом перевелся на следующую ступень, стал каютным сторожем, оберегал продовольственные запасы и по мерке наливал и выдавал матросам водку. Выполнять обязанности младшего матроса было трудней. Шкипер боялся, как бы чего не случилось с Петром в этой должности. Но русский царь резво брался и за это дело: крепил снасти, распускал паруса, по веревочным вестницам поднимался на мачту и, к удовольствию Клааса, ни разу не оборвался. Учение кончилось тем, что Петру понравился голландский шкипер и он уговорил его за добрую плату перейти служить на русском корабле. Клаас Месша согласился. (Не прошло двух лет службы, как он умер. Петр в знак соболезнования послал его вдове пятьсот гульденов.) В минувшем девяносто третьем году Петр, будучи в Архангельске, учредил регулярную почтовую связь с Москвой. В этот второй приезд он глубже проник в коммерческие хитрости торговли с иноземцами и, для порядка и ограждения интересов русского купечества, создал здесь Коммерц-коллегию. В качестве торговых представителей направил в Амстердам, Гамбург, Копенгаген и Любек своих агентов, в должности обер-комиссаров. Для борьбы против тайного привоза иноземцами незаявленных товаров Петр повелел Апраксину установить пограничные заставы на Мурмане, в Коле, в Мезени и Пустозерске. Иноземных купцов и шкиперов, которые попытаются избегать Архангельской таможни, задерживать, а товары их отбирать в казну. Находились среди иностранцев тузы, которые желали прочно закабалить русский Север. Такие разговоры вели они с молодым русским царем: - Страна ваша большая, казна небогатая, сдайте нам в полное право рыбную ловлю на Севере на пятнадцать лет, вашему величеству будет доход, а нам прибыль... С таким предложением обращался к Петру, в частности, некто Соломон Вернизобер, добиваясь монополии на рыбную ловлю, зверобойство и китоловство в пределах мурманского побережья. Но Петр решительно отказал: - Покупать и увозить разрешаю, добро пожаловать, но промышлять, в ущерб поморам, не могу никому дозволить, кроме как своему купечеству и товариществам. На тринадцатый день своего вторичного пребывания в Архангельске, царь собрался в Соловецкий монастырь Яхта "Святой Петр", приготовленная для этой поездки, была по тем временам довольно внушительна: десять саженей в длину, две в ширину, осадка - сажень. На яхте двенадцать пушек. Время замело следы ее происхождения: неизвестно, построена ли яхта еще до первого приезда Петра Бажениным или же она была подарена русскому царю голландскими или английскими купцами ради благодетельного к ним расположения. Итак, Петр отправился в Соловки. С ним находился архиепископ Афанасий, единственно из всего высшего духовенства бритый, по той причине, что раскольник Никита Пустосвят во время "дискуссии" отодрал у него полбороды вместе с кожей и поплатился за пылкий нрав головой. Сопровождали Петра и некоторые из его московских спутников - боярин Тихон Стрешнев, боярин Нарышкин, думный дьяк Никита Зотов и несколько солдат. В благоприятную погоду яхта сделала разворот на Двине и медленно прошла перед городом, красуясь поднятыми парусами и трехцветным государственным флагом, который недавно ввел Петр. Государь, в зеленом кафтане, с кортиком, стоял на носу яхты, покуривал короткую трубку и, в предчувствии доброго плавания, любовался растянувшимся вдоль правого берега городом. И было на что поглядеть. В каких только русских городах не бывал Петр, но Архангельск казался ему - да таким и был - особенным, непохожим на другие города. Отправляясь в Соловки, Петр нарочно приказал повернуть яхту и пройти перед всем городом, на виду, начиная от древних каменных стен монастыря Михаила Архангела. И город, как на параде, длинным рядом домов и разных строений предстал перед его глазами. По соседству с монастырем, словно салютуя, махали крыльями шесть ветряных мельниц. За ними стояли двухэтажные бревенчатые дома с крутоскатными крышами - купца Болотникова и начальника тюрьмы. Затем гауптвахта и казармы. Дальше, возле берега, шумела широкая торговая площадь, а около нее, впритык к деревянным обрубам, теснились мелкие и крупные суда со спущенными парусами. По соседству с рынком - большой канатный двор, армейский дом, тюрьма и широкий толстостенный каменный Гостиный двор с крепостными стенами. Башни с бойницами; на средней башне, распластав крылья, опершись на хвост, блестя позолотой, держался двуглавый державный когтистый орел... Петр перестал курить. Ему подали немецкую складную зрительную трубу. Приставив ее к правому глазу, он продолжал дивиться полюбившимся городом. Все ему здесь уже знакомо, все исхожено вдоль и поперек. Но с палубы, с Двины, при ярком солнечном свете многое выглядело гораздо краше. Дома русских купцов, построенные из толстых бревен, с узкими, низкими оконцами, отличались от домов в "немецкой слободе" прочностью и неуклюжей отделкой. По соседству с ними, за ратушей, куда веселей выглядели одноэтажные, обшитые крашеным тесом дома Бокка и Юнка, Брокена и Беккера, Бюрста, Гуньона, Бейля и десятков других иноземцев, прочно обосновавшихся на двинском берегу. Но вот начались могутные, с высокими заборами, балюстрадами и выходами вокруг стен, более крупные и веселые дома знатных архангелогородцев Бажениных, Барминых, Крыловых, Лариных и Голубиных, за домами склады и пильные ветряные мельницы. "Эти не сдадутся, не уступят в своих делах иноземцам", - думал Петр. Поравнявшись с кладбищенской церковью, он отставил зрительную трубу. Яхта миновала Мосеев остров с царскими светлицами, Началась Соломбала. Батарея, скрытая за бревенчатым тыном, оглушительно рявкнула в честь царского путешествия. На иноземных кораблях взмыли красочные вымпела. - Виват рус цар Петер!.. - Счастливого плавания!.. При выходе в море, из-за тихой погоды, ночью яхта стала на якорь. Утром погода изменилась. Яхту повел сам Петр, встав у руля. Перед ним лежала старинная голландская карта. Не доверяясь ей, Петр поставил около себя вожатых, знавших беломорские пути, и велел им наблюдать за его действиями. На сто двадцатой от Архангельска версте, около Унской губы, поднялась непогодь. Бушующие волны накатывались и хлестали через палубу. В страхе солдаты и матросы шептали молитвы, готовясь к явной смерти. Потом запели, кто как мог, на все голоса: "Спаси, господи, плавающих и путешествующих..." Царь Петр струхнул, и напрасно историки былых времен утверждали, что в эту ужасную бурю одно лишь лицо Петра, смотревшего на яростное море, казалось спокойным. До спокойствия ли было тогда. Петр, легко поддавшись уговорам сумского монастырского крестьянина Антипы Тимофеева, уступил тому свое место у руля. Лоцман Антипа Тимофеев, видавший виды на море, конечно, был не трусливого десятка, но и тот, берясь за руль, сказал: - Дай бог проскочить между скал, что зовутся "Унскими рогами". Только за ними, может, и спасемся от урагана. Здесь такие места, что и при доброй погоде корабли о камни разбивались. И повел Антипа яхту, круто наворачивая под ударами страшных волн. Петр с охраной стоял около него, вцепившись руками в натянутые снасти. - Ступай, государь, вниз! Как бы тебя не смыло. Петр пропустил мимо ушей слова Антипы. Не жить - не быть, но как ему не увидеть смертельно опасные чертовы "Унские рога". А это всего-навсего были открытые и скрытые скалы. Петр, не спуская глаз с мужика-лоцмана, следил за ловкими движениями его сильных рук. Где-то на минуту, а может быть и того меньше, ему померещилось, что Антипа неверно направляет судно почти в притирку со скалой. Царь испуганно высказал свое опасение лоцману. Тот, вместо ответа, вмиг справясь с волной, повернул яхту, и скала оказалась с подветренной стороны. - Самое опасное место чуть подальше, вон там, где кипят-пенятся на каменных грядах буруны. Вот тут упаси нас бог! - проговорил громко лоцман. Стиснув зубы и зорко глядя в сумрак бурного, под нависшими облаками моря, он продолжал борьбу со стихией. У Петра появилась надежда на спасение. Он снова что-то попытался указать Антипе, чуть-чуть изменить курс яхты. Но Антипа не отвел глаз от бушующего моря, не удостоил царя даже взглядом. Он здесь главный, да еще - божья воля. Яхта с людьми и с царем - в его мужицких руках. Антипа отпустил словцо солоней морской воды и твердым голосом, требовательно, сквозь шум морской как отрубил: - Государь, ты отдал мне руль, так не мешай, ступай отседа прочь. Здесь мое место, а не твое. Я знаю, что делаю!.. Мужицкая дерзость не раздосадовала царя. Как лоцману не доверить, когда он так смело царю говорит? Пройдя "Унские рога", яхта оказалась в полной безопасности. Лоцман Антипа перекрестился и уступил руль Петру. - А теперь, государь-батюшка, не страшно. Правь прямо на Пертоминский монастырь. Святые Вассиан да Иона к себе в гости зовут. Яхта стала на якорь вблизи монастыря. Для монахов неожиданное, удивительное событие: сам царь пожаловал с архиепископом. Трезвон, молебствие. Петр подозвал к себе лоцмана Антипу. - Крепко ты меня отпотчевал в бурю... - Прости меня, дурака, царь-батюшка. Может не те слова сорвались, прости... - И лоцман бухнулся Петру в ноги. - Встань. Ты был вправе мне так ответить. Неправ я, совался не в свое дело. Вот тебе мое шкиперское платье. Высуши и носи на здоровье. Крепко шито, не распорется. И вот тебе еще моя шапка да тридцать целковых в награду, и быть тебе в полной свободе от монастырских работ. Теперь ты сам себе хозяин... - И поцеловал его Петр трижды при этом. Народная молва донесла до наших дней легенду: будто бы лоцман Антипа Тимофеев - предъявитель царской шапки - имел право дарма угощаться в любом кабаке, И доугощался до скорого смертного часа. (Подобная легенда бытовала в народе и о верхолазе Телушкине, который ухитрился без лесов забраться на шпиль Петропавловского собора в Петербурге и отремонтировать фигуру ангела.) Четверо суток бушевала буря. Ночевал Петр на яхте, а в дневное время осматривал монастырское хозяйство. В первых числах июня монахи старательно копали гряды в огородах, сажали капустную рассаду, лук, редьку и даже огурцы. Ячмень уже был посеян и дал всходы. - Лето здесь короткое. Не пропадают ли труды ваши? - спрашивал Петр монахов и мужиков, работавших здесь по обету. - Да как сказать, - отвечал за всех игумен, - бывает, и суетно трудимся. Бывает, и с проком. Лето - оно короткое, но солнце-то у нас многочасно гуляет по небеси. И у нас, и в Соловках вся овощ поспевает. Ячмень хилый, сам-четыре, больше бог не дает. - Когда же вы молитесь, если столько тут у вас дела? - А мы больше трудимся, нежели молимся. - Вот это верно, - соглашался Петр, - молитвы изнуряют, а труды укрепляют. Один из мужиков осмелился и заговорил: - Нельзя, царь-батюшка, работную пору горячую мимо рук своих упускать. Как поработаешь, так и полопаешь. Когда земля трудов просит, мы, мужики и монахи тутошние, молимся на скору руку: одному богу мигнем, другому кивнем, а третий и сам догадается. Для прилику в колокол брякнем да и бежим на полосы, кто с лопатой, кто с тяпкой, кто с чем, а кто и навоз на носилках тащит... - Похвально! Вижу, хозяйство ваше оттого в порядке и голод не грозит. - Что ты, царь-батюшка, какой там голод? Да тут у нас трески да палтусины и семушки - солить не успеваем. Святые ангелы да преподобные наши Вассиан с Ионой за нас там, на том свете, добро молятся... Петр спросил игумена и о том, бывают ли в монастыре какие чудеса. - Нечем похвастать, ваше царское величество, - ответил тот. - Мощи святых угодников под спудом запечатаны, а служба ни Вассиану, ни Ионе не составлена. Молимся им так, попутно и бессловесно, в мыслях поминая их богоугодные труды. Они в здешних местах первые начали монастырское строение, а в таких местах, как наши, всякий монастырь душам спасение и царству укрепление. - Что ж ты, архиепископ, втуне и в загоне содержишь угодников Вассиана и Иону? - обратился Петр к Афанасию. - Они нам, путешествующим, приют оказали. Надо святых не обидеть. Полюбопытствуем о мощах преподобных. После вечерни, оставшись в монастырском храме втроем, Петр, Афанасий и игумен, тайно от монахов и мирских глаз, вскрыли гробницу. Вероятно, никто из троих чуда и не ожидал, но то, что они увидели, не могло их не разочаровать. В гробнице вместо двух нетленных трупов находился рассыпавшийся прах и пожелтевшие кости одного из угодников - Вассиана или Ионы - неизвестно. Петр пожал плечами и, отвернувшись, махнул рукой: - Запечатайте эту труху и не показуйте. А коль скоро они числятся святыми, почитайте обоих, тем паче что здешняя обитель в полезных трудах пребывает. За время вынужденной гостьбы в глуши Поморья Петр каждый день ходил на молебствие. Сделал сосновый крест, учинил на нем голландскими буквами надпись: "Сей крест сделал шх