и не думала об осторожности... Поддалась не только защите, но и полной власти над ней сгоравшего от страсти спасителя... Она смотрела на него, как на бога, хотя от неожиданности не в силах была сдержать первые слезы женщины. А его грусть после таких бурных ласк в комнате восприняла как беспокойство воина. Пыталась утешать его, как могла, хотя она сама больше, чем он, нуждалась в утешении. Скшетуский посматривал в окно, как вор, забравшийся в чужой дом. Во дворе староства становилось все меньше и меньше воинов. Даже его гусары поддались общему страху, охватившему беглецов. На окраине Чигирина вспыхнули пожары. Комаровский старался усердно выполнять приказ. Он оставил в городе около десятка поджигателей. До наступления ночи они должны были сжечь Чигирин. Всего-навсего сжечь город, а потом бежать оттуда. - Как видишь, моя милая Гелена, уже горит Чигирин, - задумчиво произнес Скшетуский. - Пани лучше было бы уехать вместе с войсками. Могу поручить одному из своих гусар проводить паненку до самого Кракова. - А как же дом, хозяйство?.. - ужаснулась девушка. - Разбойники Хмельницкого если не сожгут его сегодня ночью, так завтра сровняют все с землей. Я велю запрячь карету подстаросты. Девушка бросилась к ротмистру, словно защищаясь от его страшных слов: - Пан тоже поедет в Краков вместе со мной? - Это невозможно, уважаемая пани Геленка! Ведь Ежи Скшетуский коронный гусар. Он обязан защищать честь отчизны от ужасного татарского нашествия. В пламени этих пожарищ, уважаемая пани, я вижу, как поднимается страшная фигура Хмельницкого!.. Трое поджигателей с факелами спешили наискосок улицы, направляясь к двору подстаросты. Скшетуский опрометью выбежал из дома, но застыл на крыльце, перепуганный. На поджигателей набросились женщины с ухватами, старики и дети. Одна из женщин взмахнула перед глазами поджигателей драгунской саблей, преграждая им дорогу во двор. - Попробуйте только, мерзавцы! - закричала она высоким, властным голосом. - Попробуйте, озорники, постыдились бы людей! Или жизнь тебе осточертела? Поджигатели остановились. Они издевательски подсмеивались над нею, стоя, как перед разгневанной хозяйкой дома. По Скшетуский заметил на их лицах страх и мольбу. "Они защищают усадьбу подстаросты", - мелькнула вдруг в голове мысль. Он сейчас даже забыл и о том, что обещал отправить Гелену в Краков. В это же время к крыльцу подскакал гусар с оседланным для него конем. - Образумьтесь, прошу, паи ротмистр! Там бегут воины из разгромленного войска Стефана Потоцкого. Все погибло!.. - Он поскакал следом за остальными гусарами к мосту, на Черкасскую дорогу. Ротмистр подкрался к коню, дернул за поводья и вскочил в седло. И уже не управлял конем, тот сам уносил ротмистра Скшетуского из Чигирина. В его глазах стояла казачка с обнаженной саблей. Вот-вот занесет над ним это острое оружие! Он впивался шпорами в бока коня, подгоняя, чтобы опередить хотя бы свой отряд гусар и почувствовать себя не последним из тех, над чьей головой занесена грозная сабля Хмельницкого... Гелена стояла на крыльце, точно окаменевшая. Глаза заволакивались горячими слезами, в ней все оцепенело - и надежды, и животворная любовь девушки, как не распустившаяся утром роза, со смятыми и растоптанными лепестками... Поджигатели бросили на землю факелы. Бросили их не под ноги женщинам, защищавшим свой город, а на разбитую беглецами Чигиринскую дорогу. 28 За Чигирином дорога тянулась по прибрежному лесу. Ротмистру приходилось все подгонять и подгонять изморенных коней, чтобы присоединиться к войску коронного гетмана. До каких пор надо остерегаться, опасаясь, как бы тебя не заарканили татары? А коронный гетман Потоцкий теперь топил в вине свои заботы и горе. И надо же, такое горе, пресвятая матерь божья, свалилось именно на гетманскую голову. Но не меньшей бедой являлся для него и Калиновский, который своими безрассудными, противоречивыми действиями выворачивал душу коронному гетману. Только неожиданная весть о восстании казацких полков на Днепре отрезвила Калиновского. Он повернул свое войско на Корсунь. А чтобы в Чигирине и окрестных селах не подумали, что он испугался восстания казаков Хмельницкого, приказал жечь все казацкие селения. - Жечь все, что принадлежит казакам! - беснуясь, приказывал Комаровскому в Чигирине. По этим следам и скакал ротмистр Скшетуский, догоняя коронное войско. Его не оставляла мысль о Гелене. Девушка доверчиво отдалась ему в такие страшные минуты жизни. Казалось, что он до сих пор слышит ее ужасный крик, долетевший до его слуха, когда он поспешно выезжал со двора. "А, что мне до этого!" - старался избавиться от навязчивых мыслей. Но образ девушки, опозоренной и брошенной им в такое тревожное время, не покидал его ни на минуту. Все-таки мучило угрызение совести. Он оглядывался, словно хотел убедиться, не гонится ли за ним то девичье горе. Скшетуский прискакал в Корсунь, когда закончился совет гетмана с командирами его сборных войск. - Наконец я вижу живого свидетеля! - воскликнул Потоцкий. - Неужели это правда, что меня постигло такое горе, пан Ежи? - По приказу пана Шемберга я должен был оставить войско пана Стефана, ваша милость, - начал издалека Скшетуский, догадывавшийся, что другие вестники могли опередить его: разве знаешь, что они наговорили гетману со страху? - Горе мое, печаль моя, по моей вине!.. - зарыдал коронный гетман, закрыв обеими руками лицо. Скшетуский понял, что коронному гетману известно больше, чем он мог ему сообщить. Несчастный отец уже оплакивает покойника Стефана. - Сколько татар бросил тот предатель на войско пана Шемберга? - тем временем выяснял у Скшетуского гетман Калиновский. - Верно ли, что пятнадцать тысяч жадных на ясырь татар поддерживают Хмельницкого? - Орда, уважаемый пан польный гетман, есть орда! - мудро изворачивался Скшетуский. - Но кроме многочисленной орды татар у Хмельницкого теперь насчитывается свыше десяти тысяч вооруженных казаков. Они пришли к нему, вооруженные современными самопалами, добытыми под Дюнкерком. У пего опытные полковники - Вешняк, Золотаренко, Дорошенко. А Джеджалий, Клиша, Беда... Теперь, уважаемый пан, это не тот Хмельницкий, которого я голыми руками брал на Поднепровье за рюмкой варенухи. Да каждый из них... - Отступать! - прервал Потоцкий, схватившись рукой за сердце. - Немедленно отходить на Белую Церковь! Да поменьше пожарищ, прошу польного гетмана, чтобы не указывать путь отступления наших сил. Пану ротмистру Скшетускому немедленно скакать в Варшаву с донесением моим и пана польного гетмана. И не мешкая, на подставных лошадях из моей охраны. Панове канцлеры должны немедленно призвать посполитое рушение, создать армию в несколько десятков тысяч человек. Единственное спасение - преградить путь орде и войскам Хмельницкого, чтобы не допустить опустошения и ограбления страны. Ах, какая неосмотрительность, какой беспримерный проигрыш! - Пану коронному гетману следует хоть теперь почувствовать себя настоящим воином и мудрее командовать войсками... Отступление - это не единственный путь к спасению. У меня около пяти тысяч вооруженных воинов, более трех десятков пушек, есть порох, ядра... - отговаривал Калиновский Потоцкого. - Хватит перечислять, словно приданое невесте, почтенный пан польный гетман! - резко прервал Потоцкий. - Около трех десятков пушек наберется сейчас и у этого предателя. Одной орды не менее пятнадцати тысяч. А это толпа, саранча, уважаемые панове! Мудрее пан Калиновский будет командовать войсками тогда, когда сам станет коронным гетманом! Лучше прекратил бы освещать пожарами наш путь отступления... Как коронный гетман, приказываю остаткам войск отступить, пока нас не настиг в этом казачьем гнезде - в Корсуне - Хмельницкий!.. - Он даже вздрогнул, произнося это имя. - Беда, уважаемое панство! Полковник Мрозовицкий с полком корсунских казаков взбунтовался, оружием и саблями расчистил себе путь и ушел к Хмельницкому!.. - Ну как, пан Калиновский и дальше будет возражать?! - истерически выкрикнул Потоцкий, ударив кулаком об стол так, что зазвенели бокалы. - Отдаю приказ на отступление, пан коронный гетман!.. - испуганно спохватился Калиновский. - Но Корсунь прикажу сжечь до основания за измену полка. - Отступаем на Белую Церковь! Пушки пустить впереди коронного войска. Немецкие драгуны и гусары следуют вместе со мной в хвосте нашего войска! Четкий приказ коронного гетмана немедленно передали полковникам, ротмистрам. Но командиры его армии были охвачены паникой. За стенами канцелярии, где происходил совет, приказы звучали как панические призывы к безоглядному бегству. А в тот момент, когда подвыпивший коронный гетман садился в запряженную четверкой лошадей карету, в небо взвились клубы дыма и пламени от первой загоревшейся хаты. За первой запылали и другие, улицы сначала наполнились тревожными криками, а потом все слилось в один душераздирающий вопль охваченного пламенем, разграбленного города... 29 - Василина, не надо смерти бояться! Так и я сказал себе, когда-то давно, будучи юношей, когда отец не хотел брать меня в войско, уходя на Днестр. "Война - это смертоубийство", - пугал меня или пророчил себе. А я возражал ему, что на войне, мол, не все умирают. Чтобы не погибнуть самому, надо не только отбиваться, но и нападать, пускай враг гибнет от твоей сабли... С тех пор прошло много лет, и теперь мне некому доказывать, кто оказался прав: отец погиб в том бою... Давно, говорю, Василина, это было. Тогда молодость вдохновляла нас, она и подсказывала такой ответ родителям. - А сейчас? Скажу правду, пан брат. Смерти я все-таки боюсь, хотя и казачка. Может, потому, что женщина? - Все равно человек. Ведь человек и на свет родился для того, чтобы жить. - Только для этого? - удивленно спросила Кривоносиха. - Конечно. Известно, не каждый по-настоящему понимает жизнь. Жить, пани Василина, это не значит есть и спать. Как я понимаю, надо жить так, чтобы оставить после себя след на земле от твоей твердой поступи. Надо трудиться так, чтобы люди вспоминали тебя за добрые дела. Уж несколько дней как наступило затишье - остывали жерла пушек, не вынимались сабли из ножен. А весеннее пение жаворонков в небе звало казаков к ралу. Но война напоминала о себе. Чем ближе подъезжали казаки к Чигирину, тем больше валялось на дороге разбитых колес, телег и другого снаряжения. Эти обломки о многом говорили Хмельницкому. Глядя на поломанные телеги, на загнанных до смерти лошадей и тела драгун, Богдан ясно представлял картину отступления признавшего себя побежденным врага. Он даже улыбался, когда видел, что с убитых коней не успели снять седел: вот как удирают!.. Некоторое время ехали молча: Кривоносиха на возу, а Богдан верхом на своем сивом коне, подаренном ему крымским беем, отцом Мехметки. За возом, на котором ехала Кривоносиха, шли его воины. Полковники Богданового войска ехали по два, чтобы не было скучно, беседуя по дороге. Впереди ехали Назрулла, Иван Золотаренко и Федор Вешняк. На положении пленника ехал Иван Выговский, ища своего места в разросшемся войске Хмельницкого. Слева двигался полк Юхима Беды, вместе с которым ехал ротмистр Иван Самойлович. За возами с пушками и порохом ехали старшины, возглавлявшие пешее казачье войско. Только конные подразделения, сопровождавшие старшин, не придерживались общего строя. Сотники же других подразделении внимательно следили за порядком. Войско Богдана Хмельницкого двигалось тремя растянувшимися колоннами, между которыми ехали возы с провиантом, ранеными и пушками. Отдельно ехала чигиринская конница Петра Дорошенко. Большой отряд татар неотступно следовал за возами с пленными, которых они считали своей добычей. Джеджалий с таким же отрядом конников, как и у Дорошенко, замыкал колонны. Только ему было дано право стрелять, предупреждая в случае опасности или при какой-нибудь другой неожиданности. Все войско двигалось бесшумно: ни песен, ни выстрелов. Когда Богдан выехал на холм, свободный от перелесков, и увидел справа извилистую ленту Днепра, он приказал войскам остановиться и созвать всех полковников. Слез с коня и отдал поводья Тодосю. Следом за ним соскочили на землю и полковники, разминая затекшие в седле ноги. Каким чудесным показался им окружающий их спокойный и полный тишины мир! Тут сошлись единомышленники - широкие степные просторы и они, атаманы армии восставшего народа! Разве они вместе со своими отцами, братьями и сестрами не сумели бы навести такой же железный порядок на своей земле, чтобы мирно трудиться? - Хочу посоветоваться с вами, друзья, - промолвил Богдан. - Душа изнывает, мысли путаются, но не оттого, что приходится воевать. Мне бы хотелось, чтобы наши люди распахивали заросшие пыреем целинные земли, да сеяли на ней арбузы и гречиху. В ответ на слова атамана полковники одобрительно засмеялись. И каждый из них окинул взором степные просторы, которые словно измерил Богдан широким взмахом руки. Вдруг услышали пение жаворонка, и смех их оборвался, да и слов не находили, только глазами говорили друг с другом. Они верили друг другу, вместе переживали и радость и горе. Войска Хмельницкого подходили к Чигирину. - Если гетман не возражает, я первым проскочу в город, - сказал Федор Вешняк. - Думаешь, что именно тебе надо? - Я не уверен, что вам следует проверять наших дозорных. А если не я, так пусть полковник Юхим Беда со своими казаками пройдет первым... - Я с уманцами пойду следом за Бедой. Остановлюсь в перелеске за Тясьмином, - предложил свои услуги и Назрулла. - Это уже дело, полковники!.. Но у меня есть там не только военные дела. Слушаю я трели жаворонка, да и о своих птенцах, изгнанных из родного гнездышка, думаю. Разрешите ли вы, братья, мне, уже не как атаману, отлучиться на какое-то время по своим делам? Теперь уже по-другому смеялись полковники и старшины. Какие чувства вызвал у них гетман своей просьбой! Именно перед остановкой войска полковник Золотаренко напомнил старшинам о том, что им следовало бы посоветовать Хмельницкому заехать к детям в монастырь. Поддержанный полковниками, гетман тоже засмеялся. - Спасибо, братья, за дружескую поддержку. Все мы люди, и ничто человеческое нам не чуждо. Ведь мы отцы... И несем ответственность не только за наших детей. Я поеду в монастырь вместе с матушкой Василиной. Мне там очень понадобятся женская душа и материнский глаз... А ты, Федор, поведешь войско. Вместе с полками Беды и Назруллы двигайтесь через Чигирин. На ночевку останавливаться только в лесу! Да следите не только за дорогой, но и за Днепром. - А в сторону Черкасс тоже послать разведку? - спросил Вешняк. - Да. Мы должны точно установить, отошли ли войска гетманов к Черкассам и где они собираются дать нам бой. Эти места мы хорошо знаем. Да не затягивайте ночевку, мы должны нагнать войско Потоцкого! Покуда они возле Днепра - от нас не уйдут, обещаю вам. Ну а коль им удастся вырваться... - Не вырвутся. Передай и от меня привет пани Мелашке. Хорошая мать у Мартына, - промолвил Вешняк. Богдан уже вставил ногу в стремя, но тут же вытащил ее, о чем-то подумал и сказал: - Я нагоню вас под Черкассами, а Карпа Полторалиха пошлю на поиски Максима Кривоноса, чтобы установить с ним связь. Дорошенке вместе с несколькими сотнями чигиринских казаков и пленными остаться в Чигирине. Мы должны навести порядок в многострадальном городе, успокоить людей... 30 Полковник Криштоф Пшиемский, как дух зла, пять недель скакал по проторенным дорогам Речи Посполитой. Не найдя общего языка с сопровождавшими его гусарами, он от скуки занялся немудрой философией гонимого человека. "Мораль пана шляхтича, уважаемый!.. - улыбнулся он, размышляя. И вспомнил поучительные наставления коронного гетмана. - Как могут придерживаться этой морали полковники вооруженных сил Речи Посполитой, если их посылают с такими дьявольскими поручениями..." В действительности полковник Пшиемский не обращал внимания на моральную сторону своих поступков. Он по-своему понимал моральные качества полковника вооруженных сил Речи Посполитой и строго придерживался их. "Допустим, коронный гетман поручает тебе, скажем, дьявольское задание. Ну и что же, пускай он и отвечает перед богом за действия своего полковника, - убеждал он себя. - Тем паче, когда это дело большой государственной важности! О нем заговорят не только во всей стране, но и далеко за ее пределами. Шутка сказать - король Речи Посполитой! А за этим событием будет стоять инкогнито, ничего не представляющий собой человек без имени! Загадочная личность из огромной армии истории". Полковник Пшиемский пристальным взглядом окинул сопровождавших его гусар - четырех молодцов из личной охраны коронного гетмана Потоцкого. Эти заносчивые здоровяки порядком утомились, несколько недель блуждая по дорогам Польши и Литвы. Полковник Пшиемский выехал из Бара на несколько дней раньше коронного гетмана. Ему пришлось покинуть обжитую Потоцким столицу коронных гетманов Польши в зимнюю стужу. Николай Потоцкий, возглавлявший вооруженные силы Речи Посполитой, тоже отправился не на прогулку, а на подавление восставшего украинского народа. Утренние заморозки пощипывали за щеки. А когда наступила оттепель и развезло дороги, ноги лошадей увязали в топкой грязи. Но вскоре они и это преодолели. Пшиемский действительно получил дьявольское поручение. Сколько находчивости и времени нужно только для того, чтобы попасть к королю! Он, Пшиемский, прекрасно знал, да и коронный гетман напоминал ему о том, что король не желает имени его слышать. К нему можно попасть только под чужим, более скромным именем. Но Николай Потоцкий знал, на что способен полковник Криштоф Пшиемский! В конечном счете от этого зависит судьба, его будущее, реабилитация урожденного шляхтича... Голову туманили захватывающие, хотя и страшные, мысли. Ведь за ними стояла жестокая действительность. Полковник не был безоглядным героем, который слепо рвется навстречу победе. Где-то в тайниках души шляхтича зарождались обычные человеческие сомнения. Судьба заставила его служить не тому кумиру. Будь проклята такая служба! Полковник Пшиемский повел плечами, словно готовился к бою. Как хорошо было бы носить звание полковника, но служить своей стране, сыном которой ты являешься. Пусть ссорятся и интригуют короли да гетманы. Но ты, воин, должен стоять на страже своей отчизны, а если потребуется, собственным телом прегради врагу путь к родной стране... Ему, очевидно, предначертано самой судьбой искать, преследовать мнимых бунтовщиков, чтобы помешать осуществить замыслы, которые должны были избавить отчизну от турецкой зависимости. Вот и сейчас он подбирается к своему королю. Терзаемый сомнениями, посыльный коронного гетмана, казалось, целую вечность гонялся за королем Владиславом, добиваясь у него аудиенции. Владислав, как и каждый занятый государственными делами монарх, не мог помнить имен всех полковников коронных войск, тем более неизвестных. Но имя полковника Пшиемского навсегда врезалось в его память. Он посеял раздор в государстве, подозрительность к людям, нарушил покой и планы короля! - Не желаю видеть никаких полковников Пшиемских и даже слышать это проклятое моей совестью имя, - резко ответил король Владислав маршалку двора, когда тот доложил ему о прибытии полковника. - Слушаюсь, ваше величество! Но полковник прибыл от коронного гетмана, который уже привел в готовность все вооруженные силы государства. У полковника личное послание вам от гетмана. Владислав проницательно посмотрел на маршалка, подумав, не подкуплен ли он. Король, которому знатная шляхта препятствовала осуществить его намерения, в каждом возражении усматривал козни своих противников. - Тем более! Потоцкий забрасывает меня лживыми письмами, прикрывая свои позорные действия! Мне уже известно, что гетман направил наши вооруженные силы для подавления казачества. Это преступление - рубить сук, на котором сидим. Я своей властью, властью короля, повелеваю приостановить нападение на казаков. И сделать это незамедлительно... Это безумие и преступление! Король еще больше нервничал, ибо понимал, что дела расходятся с его словами. Сейм и шляхта ограничили его права и отстранили от командования вооруженными силами. А их сейчас направляют не против действительных врагов Короны, а против казаков, которых Владислав хотел использовать для наведения порядка не только в пограничных районах страны, но и во всем государстве! Однако маршалок двора, которому полковник Пшиемский показал еще и письма королевы, старался уговорить короля. Он подчеркнул, что ее величество заинтересовано во встрече полковника Пшиемского с его величеством королем. Кроме этого, маршалок добавил, что Ян-Казимир наконец подчинился воле Владислава, отложил свою женитьбу на австрийской принцессе и сейчас по его поручению собирается в Рим, к папе. Сообщение о Яне-Казимире усыпило болезненную настороженность Владислава. На какое-то мгновение его растрогала покорность брата. Папа Урбан VIII сам пылает ненавистью к туркам. Покровитель наук, друг астронома Галилея не откажется помочь Польше в войне против мусульман! - Возьмите у него письма королевы! Интересно, почему королева так настойчиво добивается моего возвращения в Варшаву? Именно настойчивость королевы и принуждала короля уехать подальше от Варшавы. У Марии Гонзаги были свои взгляды на жизнь и на место королевы при здравствующем и таком не модном среди знатной шляхты короле... Маршалок смущался. Ему грустно было слушать короля, с такой подозрительностью относившегося к королеве... - Но письма секретные, скрепленные печатью королевы, ваше величество. Такие письма не передаются через третьи руки. Полковник Пшиемский сказал, что он должен из рук в руки передать их его величеству королю Речи Посполитой. Все-таки своими хитрыми уловками они прижали его к стенке. От сознания этого Владислав еще больше нервничал. Почему королева так добивается его возвращения в столицу? Тоже нашла посредника для подобных разговоров! Королева... Владислав горько улыбнулся. Что ответить на требование Марии-Луизы, как поступить? Не склонила ли знатная шляхта королеву на свою сторону? Этого не может быть! Она своих драгоценностей не пожалела для войны с Турцией... - Хорошо, возвращаемся в Варшаву. Какой первый город мы должны проезжать по пути в столицу? - тихо опросил Владислав. - Мереча, ваше величество. - Мереча, Мереча... В Мерече я и приму полковника Пшиемского. Покуда будут менять лошадей. И чтобы больше никого не было за столом! - приказал Владислав. ...После обеда были поданы запряженные кареты для свиты короля. Карета самого короля стояла возле парадного входа дворца местного шляхтича. Сразу же по окончания обеда из дворца поспешно вышел только посланец коронного гетмана - полковник Пшиемский. Возле парадного стояли в полной готовности сопровождавшие его гусары. Завидев появившегося на крыльце полковника, гусары вскочили на коней. Спустя минуту полковник со своими гусарами уже скакал по дороге так бешено, словно хотел опередить сумерки... Позолоченная, с красными контурами карета стояла возле парадного входа дворца. Две пары серых в яблоках арабских лошадей беспокойно били копытами. Кучера властно сдерживали их, нетерпеливо поглядывая на двери. В каретах для свиты сидели секретари, советники, послы государств, сопровождавшие короля. Ждали его самого. Но слишком долго стояла карета возле приземистой колоннады провинциального дворца. Кучера все чаще покрикивали на лошадей. Вдруг из парадной двери вышел ранее незнакомый слуга, которому вовсе не полагалось находиться здесь. Он испуганно оглянулся, словно хотел убедиться, куда он попал. Когда же увидел пустую карету короля, схватился руками за голову и завопил во весь голос: - Король!.. Король неожиданно помер, люди!.. Скончался на руках у маршалка и слуг, не дойдя до дивана!.. За ним, визгливо заскрипев, тяжело закрылись дубовые двери. Вдруг в приоткрывшуюся дверь просунулась чья-то рука и потащила слугу назад в дом. - Во имя Езуса, панове государственные мужи! - торжественно начал маршалок двора, выйдя на крыльцо после того, как за дверью исчез слуга. - Король Владислав Четвертый расстался с этим миром! Полковник Пшиемский не слышал этого фатального сообщения. Вместе со своими четырьмя гусарами он предусмотрительно исчез в вечерних сумерках. Наконец, после пятинедельной охоты на короля и встречи с ним, он стал другими глазами смотреть на окружающий его мир. Только теперь полковник заметил наступление весны. А душу его согрело жаркое лето. Скорей бы, скорей догнать коронного гетмана на украинской земле! 31 Армада подольских повстанцев, полки Ивана Богуна и Николая Подгорского под водительством Максима Кривоноса быстро продвигались на юг. Сметливые разведчики доносили Кривоносу, что войска коронного и польного гетманов бегут с Днепра. - Теперь уже досконально известно, батько Максим, что они пойдут не через Кагарлык и Киев, а именно по нашей дороге! - докладывал казак Ивана Богуна, вернувшийся из разведки. - Почему ты думаешь, что они пойдут имение по бездорожью, а не в обход, по наезженному шляху? Коль они двинулись на Белую Церковь... - уточнял Кривонос. - Да это мы так называем его - нашим. Может, они все-таки свернут, ведь никто из шляхтичей не знает этих проселочных дорог. А о том, что они движутся на Белую Церковь, мы узнали точно. Можно было бы им и подсказать, как попасть на нашу дорогу, скорее бы остановились в Белой Церкви. В Корсуне я сам разговаривал с двумя казаками. Потоцкий зол на Калиновского, потребовал его возвращения из-под Чигирина. Ведь казаки, с которыми плыла на байдаках пани Василина, взбунтовались. - Говоришь, взбунтовались? И еще на Днепре? - А то где же, - ясно, на Днепре! Караимовича, сказывают, убили еще на байдаке. А уже на берегу старшим над казаками избрали Джеджалия. Барабаша и других старшин судили и вынесли им смертный приговор. Поляков вместе с полковником Вадовским отправили обратно, они уже добрались до Черкасс. - Здорово же, вижу, этот шляхтич напугал гетмана Потоцкого! - воскликнул Кривонос, улыбаясь. - Все это верно, но... - Если верно, почему "но"?.. - Не могу сказать вам обо всем. Делайте, батько, тут что нужно. Богуна не сдерживайте. Мы кое-что затеяли... Да он сам скажет. Роман Гейчура все время терпеливо слушал разговор разведчиков с Кривоносом. - Погоди, казаче, давай-ка я сам объясню батьку на ухо! - дернул он казака за рукав. Гейчура едва дотянулся до уха атамана, который до сих пор еще недоверчиво относился к сообщениям разведчиков. Когда же Кривонос, выслушав Гейчуру, отшатнулся и с упреком посмотрел на своего неизменного помощника в военных делах, тот снова наклонил голову атамана и стал настойчивее что-то доказывать ему. - Как же так? И согласился не посоветовавшись? Даже не думай... - Да поздно уже не думать, батька атаман, коль надо, до зарезу всем нам надо. Не советовались потому, что сам Богун... Разве мы не знаем этой горячей головы? - оправдывался Гейчура. Кривонос молча смотрел на Гейчуру. То, что он сообщил Кривоносу, касалось и его, человека, который столько дней двигался со своими людьми на соединение с казаками Хмельницкого. - Ну хорошо. Только не теряйте рассудка, а то и без головы можно остаться, - согласился атаман. - Да что там рассудок! Каждая девушка когда-нибудь да теряет его. Но от этого род человеческий разумно увеличивается!.. Еще вечером Кривонос приказал Богуну к полуночи продвинуться до Гороховой Дубравы. Именно там должны были пройти отступающие войска Потоцкого и Калиновского. Полки Богуна и своего сына теперь он не трогал. А своих подолян тоже повернул в перелески возле Гороховой Дубравы. Кривонос находился под впечатлением горячего разговора с Богуном. Он возлагал все надежды на своих боевых сотников, а сыну, Подгорскому, поручил первому нанести удар. "Хотя бы прислал его повидаться перед таким боем!.." - невольно подумал Кривонос. Пешее войско Максима Кривоноса длинной колонной растянулось по левому берегу реки Рось, - рассыпалось, словно развязавшаяся нить бус, и исчезло. Конница Богуна вместе с сотнями Подгорского свернули влево и тоже растаяли в лесистых буераках, словно сроднившись с ними. 32 Даже во время этого бесславного отступления коронный и польный гетманы ссорились между собой. Казалось, что они испытывали удовольствие оттого, что упрекали друг друга постигшими их неудачами. Все же они были убеждены, что после восстания реестровых казаков на Днепре коронные войска, находящиеся на этих отдаленных землях, угрожающе слабеют и им надо как можно скорее пробираться в Польшу. А по каким дорогам быстрее всего дойдешь до нее? Очевидно, через Белую Церковь, из которой ушли казаки, возглавляемые Клишой и выкрестом турком Назруллой. Ни коронный, ни польный гетманы не собирались воевать. Один скорбел о смерти сына и все больше спивался, заливая горе вином, а второй не замечал даже того, что творится вокруг него. Они стремились отойти к Белой Церкви и расположиться лагерем на берегу Роси. Здесь намеревались подождать приезда из Варшавы гонцов от короля или от канцлера Осолинского. "От короля..." - промелькнула тревожная мысль у коронного гетмана. Сколько дней он ждет вестей от полковника Пшиемского. Тогда у него были бы развязаны руки и он мог бы приступить к разгрому казачества на Украине, нанести ему второе и уже последнее поражение, как под Кумейками. Белая Церковь считалась шляхтой золотой серединой между Королевской Польшей и ее украинской периферией с турецкой границей. Поскорее бы добраться до Белой Церкви по кратчайшей, пускай даже и ненаезженной, дороге! Выйдя из Корсуня, они встретили какого-то прощелыгу казака. Он, будучи то ли пьяным, то ли после похмелья, тоже направлялся по той же дороге, на которую собиралось поворачивать коронное войско. - Куда путь держит этот казак? - опросил коронный гетман Потоцкий у рейтара, высунувшись из кареты. Ему было приятно, что не только он один пьет, а пьют и другие. - Куда путь держит казак, пусть гладко стелется ему дорога!.. - пытался завязать разговор сам гетман. - А разве нельзя, ясновельможный пан? - с трудом произнес подвыпивший казак. - Испокон веков наши хлопы по этой проселочной дороге ездили в Белую Церковь, потому что панский шлях чересчур далекий, да и тесноватый, - заплетающимся языком продолжал казак, едва держась на ногах, отчего у коронного гетмана веселее становилось на душе. - Мог бы и по длинной дороге обойти, пьянчужка, чтобы к утру попасть в Белую Церковь! - повысил голос задетый гетман. - Прошу прощения у ясновельможного пана, я же есть коренной белоцерковец. Вот тут и проходит наша хлопская дорога. Она самая короткая, ясновельможный пан. А на той какие-то выкресты, чтоб их черт взял, гоняются за нашим братом - реестровцем. Потоцкий в конце концов приказал взять этого казака проводником, который поведет их в Белую Церковь по кратчайшей дороге. Ведь уже приближается ночь, а найдут ли рейтары эту дорогу - никогда же не ходили по ней. Даже саблю не отобрали у гуляки казака. Когда глубокой ночью казак круто повернул на тропинку, проходящую через лощину, к нему на взмыленном коне подскакал посланный польным гетманом ротмистр. - Куда ты ведешь нас по этому проклятому бездорожью? - Разве пан старшина не видит! Вот же стежка под ногами, а там дальше заросшая колея. Моя мать отсюда родом, с Гороховца. Вон там, возле ручейка, что за лесом, стоит дедова хата, могу завести туда. А тут, через ольховую рощу, проходит дорога на Белую Церковь. За лощиной действительно дорога стала заметней. Она круто сворачивала с бугра по размытому весенними водами взгорью. В темноте на спуске опрокинулась повозка с пушкой. На нее налетела вторая повозка. Поднялся шум, послышались проклятья, и шедшие позади воины восприняли это как начало боя. Войско все же продвигалось, каждый всадник спешил скрыться, нырнув в непроглядную ночную темень леса. Колеи на дороге становились глубже, повеяло сыростью, справа, где по словам казака, должно было находиться село, заквакали лягушки. А казак уверенно вел войско гетмана по этой дороге, потому что и в самом деле это была самая кратчайшая дорога на Белую Церковь. На его счастье, где-то справа залаяли собаки. Проводник, услышав лай, даже усмехнулся в усы. Именно в этот момент, словно сигнал, неожиданно прозвучал выстрел из пушки. Прозвучал далеко и, нарушая мертвую тишину, эхом пронесся над перелесками, ошеломив гусар. - Кто стрелял, откуда? - крикнул кто-то властным тоном казаку. Вряд ли знал кто из рейтар, какими бесстрашными бывают казацкие затейники. Ведь пьянчужкой прикинулся не кто иной, как Роман Гейчура, договорившись с Иваном Богуном, что тот выстрелит из пушки, когда они будут готовы встретить неосмотрительную или обманутую ими шляхту. Вдруг Гейчура исчез, рейтары его уже не нашли. Непроглядная ночь да болота укрыли его. А ночь в буераках поглотила почти все вооруженные силы Потоцкого, которые безрассудно углубились в этот предательский болотистый перелесок, пересеченный оврагами. Но они не знали, что были окружены сидевшими в засаде казаками Подгорского. Войско гетмана со страху шарахнулось вправо, откуда донесся лай хуторских собак. Но не находило дороги, только натыкалось на болото и поваленные деревья. Песчаные наносы еще больше вводили в заблуждение коронных воинов, заманивая к лесным завалам, за которыми притаились казаки. Неожиданно прозвучал и второй сигнал Подгорского - пронзительный казачий свист. Рейтары Потоцкого всполошились, испуганно засуетились гусары. - Назад, тут западня! - воскликнул какой-то испуганный поручик. - Напшуд, в бой! - кричали более смелые коронные воины. - Мы вас, чванливые шляхтичи, в гости к себе пригласили! - раздался голос Богуна позади кареты Потоцкого. Так начался этот последний для Потоцкого ночной бой. Неожиданные выстрелы впереди, а потом пальба со всех сторон отрезвили коронного гетмана. А что ему теперь оставалось делать, как не отдать приказ об отступлении? - Отступать, полковники, гунцвот! - крикнул Потоцкий и удивился: даже сам едва слышал собственный голос. Но и в той стороне, куда, как казалось гетману, надо было отступать, вдруг завязался упорный бой. "Это Хмельницкий настиг нас!" - точно молния поразила его мысль. Его карета металась во все стороны. Да и мог ли гетман приказывать в такой суматохе? И вдруг среди этого сплошного гула раздался отчаянный крик: - Гусары, ко мне!.. Подчинились ли гусары приказу, похожему на призыв о немощи, польного гетмана? Потоцкий этого не видел. Содом и Гоморра восторжествовали в этом страшном лесу. Коронный гетман понял, что его, как мальчишку, заманил в эту западню какой-то гуляка казак. То, что вокруг все больше разгорался бой, говорило ему, опытному воину, о широко задуманном и блестяще проведенном нападении на его войско. Поможет ли ему теперь его военный талант?! Он не мог выбраться из кареты, чтобы взять управление боем в свои руки. Карета металась по песчаному островку, окруженному черным, каким-то таинственным, как врата ада, непроглядным лесом. Не так выстрелы, как смертельная, со стоном и руганью сеча, завязавшаяся со всех сторон, морозом сковала волю коронного гетмана. - Хватит вам, пан Потоцкий, метаться из стороны в сторону! - вдруг услышал он голос полковника Корецкого. То ли титул князя, то ли его здравый рассудок дал ему право так невежливо приказывать коронному гетману. - Я теперь командую! Прошу пана следовать за мной! - воскликнул Корецкий и скрылся в том направлении, которое казалось коронному гетману самым неподходящим для спасения. Потоцкий даже съежился, прислушиваясь к этой отчаянной сечи вокруг. Вдруг у его кареты слетело колесо. Карета заковыляла, опрокинулась. Неукротимые лошади протащили накрытого каретой Потоцкого по кочковатой, неровной земле и остановились. Гетману это показалось чуть ли не самым большим счастьем в его жизни. Стон рейтар и предсмертное ржанье лошадей терялись в адском грохоте выстрелов, воплей и стонов. Вокруг гетмана, так заботливо прикрытого поломанной каретой, шел бешеный бой. Только под утро стихло это ужасное сражение. Но Потоцкий не пытался выбраться из своего укрытия. Его обнаружили уже казаки Богуна. - Вызвать ко мне польного гетмана Калиновского! - невольно вырвалась из уст Потоцкого давно заготовленная фраза. Мысль о том, что Калиновский мог услышать спасительный приказ князя Корецкого и спастись, славно ножом пронзила перепуганного коронного гетмана. - Сейчас увидитесь, панове гетманы. Мои казаки перевязывают ему раненую руку, - с достоинством ответил полковник Богун. Но больше всего поразило Потоцкого то, что он среди пленных кроме Калиновского увидел и полковника Криштофа Пшиемского. - Матка боска, пан все же прискакал... - удивленно воскликнул Потоцкий, глубоко почувствовав свою страшную вину, которая привела его в ужасное смятение. - В последний момент, уважаемый пан Николай, князь Корецкий, вырываясь из окружения, отвлек внимание казаков, - ну, я и проскочил к вам с вестью... - К дьяволу эту безумную весть! Пан полковник... - Да нет, ваша милость коронный пан гетман! Пан Владислав с тем ся светом пожегнал... [скончался (польск.)] 33 Войско продвигалось на запад от Белой Церкви в глубь Подольщины. Дороги развезло, и ехать становилось все труднее, наступало осеннее ненастье. А надо было гнать с Украины недобитые остатки коронных войск, чтобы сказать ошеломленной смертью короля шляхте веское слово украинского народа. Какое-то время ехали молча. Первым заговорил Хмельницкий, продолжая ранее начатый разговор: - Как хочешь, Максим, тебе виднее. Можешь взять и Назруллу с его самым большим у нас Полком уманских казаков. Действительно, трудновато становится нам продвигаться таким большим кошем. - Об этом же и речь. Полковника Назруллу я пошлю вместе с моим сыном в погоню за Вишневецким. - Надо найти этого лукавого гада! Иезуитом стал, мерзавец, чтобы отдалиться от нашего народа. В короли метит. - Да его нетрудно найти, будет свою Махновку стеречь. - Знаю. В это имение и жену свою Гризельду, урожденную Замойскую, как сокровище, перевез из Лубен. И совсем неожиданно, но непринужденно засмеялся. Странным казался казацкому гетману этот брак родовитой шляхтянки Гризельды с заносчивым лубенским магнатом. Вишневецкий - и красавица Гризельда! Зачем такому воину, как Вишневецкий, обременять себя женитьбой, которая словно камень, повешенный на ноги утопающего? - Файную женку взял себе лубенский просветитель... - С такой не только в Махновку, а к самому черту в зубы попадешь. Прятал бы ее подальше, за краковскими воротами... - Не видел, судить не могу, - ответил, улыбнувшись. Кривонос. - Я посоветую хлопцам напомнить Вишневецкому об этих спасительных краковских воротах. Ни Назрулла, ни Николай об этом не забудут... - Да он может и не поверить Назрулле. Ведь коронный гетман не знает турецкого языка, - засмеялся Хмельницкий. - Отдать бы его крымчакам, хотя бы на год, покуда мы оправимся со шляхтой. Не поверит Назрулле дошлый князь. - Не поверит? А я подтвержу! Следом за полковником Назруллой пойду и я со своими казаками... А что будешь делать с Кричевским и Морозенко? Ведь они оба изменили королевской присяге. Максим Кривонос и Богдан Хмельницкий тяжело вздохнули. Разве только этих полковников считают изменниками коронные шляхтичи? Оглянулись. Хмельницкий даже придержал коня, поджидая джур, и позвал Карпа Полторалиха: - Поезжай-ка с нами, Карпо. Давно ты виделся с Кричевским? - Он идет справа. Мартын Пушкаренко нагнал его со своим полком и донскими казаками. - Надобно разыскать их обоих. Мартына придется с его войском оставить на Левобережье. Дадим ему в помощь и Золотаренко, пускай там наводят порядок. А Кричевскому посоветуем наведаться в его родную Белоруссию, затем в Литву. Да позовите и Морозенко. Пускай, вместе с нами идет со своими корсуньскими казаками. Это надежный полк... В полночь Хмельницкий распрощался с Максимом Кривоносом, который, словно орел, расправив крылья, направлялся со своими испытанными полками на юго-западные просторы в междуречья. На левый фланг он послал своего сына Кривоносенка! Радовался, что все так называют его сына. Вспомнил также о том, как радовалась этому и Василина. В годы непримиримой борьбы со шляхтой Василина стала еще и воином, побратимом своего мужа. Казак, да и только. Не по годам заядлой разведчицей стала. Надо было бы и поберечь жену, своего искреннего и самого надежного друга. Но заменить ее в его войске некем. Василина даже удивилась, когда он лишь намекнул ей о том, что нет у него надежного человека, которого можно было бы послать в глубокую разведку. - Что же ты молчишь? Давно бы уже сходила, - бросила она с упреком. Будто бы на праздник или на свадьбу в соседнее село направлялась. - Да, пожалуй, Василина, может, и во Львов пробьешься, - просил Кривонос. - Да обойди стороной этого живодера лубенского князя, может казнить. И пошла Василина через Подольщину на Львов, чтобы подготовить Кривоносу достойную народную встречу. Василина рассуждала просто: что ей теперь, ведь и у мужа и сына сейчас столько важных дел. Надо как-то помочь им разведать, что творится вокруг, поговорить с людьми. А если будет Максиму угрожать опасность, и его предупредить. ...Полк Назруллы углубился на Подольские земли, оторвался от отрядов Кривоноса. Даже далеко ушел от сына Кривоноса, Подгорского, который со своими войсками двигался слева, неосмотрительно углубившись во владения Вишневецкого, желая напасть на его войска. Но хозяином положения в этих краях был пока что князь Вишневецкий! В этот раз Назрулле изменил военный опыт. Совсем неожиданно на него напал Вишневецкий со своим семитысячным войском. Назрулла наткнулся на такую силу, с которой не мог справиться его полк. На каждого его воина приходился целый десяток рейтар противника. - Что будем делать, полковник? Впереди рейтары лубенского князя напали на две наши сотни, - доложил полковой есаул Демко Суховяз. - Все-таки напали, проклятые! Нехорошо, Демко, что докладываешь об этом, когда уже начался бой. - Да наши наскочили только на их разведку... - На разведку, Демко, на разведку... Командуй, Суховяз, полком, а я сам поскачу к этим нерасторопным сотникам. Подтянешь все сотни, чтобы... как орел бьет крыльями, понимаешь, - с двух сторон, точно крыльями!.. Да пошли с донесением к Кривоносу гонца. И Назрулла поскакал с десятком казаков в том направлении, откуда доносился шум боя. Один просчет полковника приводил к другому, более тяжкому. Передние сотни приняли на себя удар всей армии Вишневецкого. Казаки сражались насмерть, нанося ощутительный урон войскам Вишневецкого. В первую сотню есаул прискакал именно тогда, когда рейтары Вишневецкого растерянно искали путей для отступления. Назрулла тотчас сообразил это и решил воспользоваться их отступлением, чтобы отвести свою сотню. Рейтары, почувствовав нерешительность противника, снова напали на обескровленную сотню казаков. Назрулла дрался, как лев, стараясь отвести сотню. Когда он, сраженный саблей, упал с коня, казаки подхватили его, хотели перевязать раны на обеих руках. Но его, безоружного и раздетого, схватили гайдуки Вишневецкого. Вишневецкий все-таки отступил, предчувствуя смертельную угрозу. Полки Кривоноса напали на его растянувшиеся войска. - Отступать на Львов! - приказал князь Вишневецкий. - Неужто мы будем везти с собой и этого басурмана? - спросили князя гайдуки. - Обезглавить! - злобно приказал Вишневецкий. И далеко не как победитель поспешно бросился к карете, запряженной свежими лошадьми. ЧАСТЬ ПЯТАЯ. КУМУШКА ХМЕЛЬНИЦКАЯ Не только вихрями сражений пылает душа героя. 1 И нашему победителю захотелось наконец остановиться, как бегуну после долгого и утомительного бега. Он, как всякий человек, объят был думами о бурно прошедших годах своей жестокой, кровавой борьбы со шляхтой. И почувствовал, что самые легкие победы не были последними в его жизни!.. Воспоминания Хмельницкого захватывали все больше и больше, и чем дальше он углублялся в тьму прошлого, тем все больше оно захватывало его. Были и личные поражения, и позорный плен, но была и победа в битве у Пилявец!.. Да можно ли назвать это победой?.. Досталось наконец и Яреме Вишневецкому, когда на него напало войско Кривоноса. Князю, конечно, снова удалось выйти из боя под Пилявцами невредимым. Интересны судьбы этих двух людей: Максим Кривонос, олицетворяющий собой мечты и чаяния обездоленного украинского народа, и Ярема Вишневецкий - глубоко ненавидящий этот народ! Князь Вишневецкий воюет с помощью своих жолнеров, которые покуда что не видят и не сознают, за что кладут свои головы. Теперь же этот преследуемый войсками хваленый вояка шляхты, князь, как и всякий смертный, бросился наутек, спасая свою шкуру. Кривонос никогда не бегал на виду у врага!.. Под Пилявцами у поляков пало семь воевод, пять каштелянов и шестнадцать старост! Co panek, to chcial bye hetmanek... [каждый пан хотел бы стать гетманом... (польск.)] как и тот же Вишневецкий. А все началось с битвы под Желтыми водами! Богдан Хмельницкий горел желанием продолжать битву со шляхтой, но его тревожили и сомнения. А пламя мести за кумейковское поражение разгоралось в его сердце со все большей силой. Даже собственные неудачи не так огорчали его, как страшное поражение казаков под Кумейками! Перед глазами у него и сейчас возникает красная, как пламя, скатерть на столе, за которым стояли, опустив глаза, опозоренные казацкие полковники, сотники. Казалось, что их согнул до самой земли чванливый победитель Николай Потоцкий и стыд за то, что не сумели оправдать надежд, которые возлагал на них народ... Они не забудут этого позора, никогда не забудут его и будущие поколения. Победа под Пилявцами! Коронной шляхте, воеводам, каштелянам и старостам пришлось здесь не только ощутить на себе силу и мощь вооруженных украинских казаков, но и распрощаться со своими богатствами в имениях и с остатками войска, с таким трудом стянутого под Пилявцы. Украинский народ наконец сбил с них спесь! Им оставалось только молить о пощаде или лгать. Другие их надежды разбились как хрупкое стекло. Они даже согласились избрать короля, которого теперь предлагали победители-казаки. Ян-Казимир и львовская площадь, где собирались казнить Ганджу... Не верит он в искренность шляхты, избиравшей на трон Казимира! Лукавят на каждом шагу, да и в последний ли раз хитрят они при избрании короля?.. Но не дешево достаются и ему эти победы над шляхтой. В бою с князем Вишневецким он потерял одного из своих преданнейших побратимов! Из какого невольничьего ада вырвал его Назрулла, а сам так неосмотрительно вел себя в боях с Вишневецким! Да и стоила много жертв, хоть как она ни велика и ни важна, победа казаков под Пилявцами. Поплатился за нее головой такого до конца преданного народу богатыря, как Морозенко. Последние ли это жертвы ненасытному богу войны? Назрулла, Морозенко - какие мужественные люди пали, борясь за победу народа!.. 2 ...Когда Петр Дорошенко окликнул возвращавшегося с победой, Богдана Хмельницкого, он даже вздрогнул, словно разбуженный ото сна. Не усыпить бы этой победой бдительности казаков! Дорошенко прискакал на подставном коне, далеко опередив сопровождавших его казаков, и это насторожило гетмана. - Что-нибудь стряслось в Чигирине? Или, может быть, Чаплинский снова?.. - высказывал догадки Хмельницкий, не понимая, зачем он так срочно понадобился Дорошенко. - Да нет, не Чаплинский, а... Чаплинская, если говорить о беде, заставившей меня в такую даль и при такой распутице скакать к тебе, Богдан, - переводя дух, ответил Дорошенко. Богдан придержал коня, соскочил с него. Взмахом руки велел сопровождавшему его отряду остановиться на отдых. Выбившемуся из сил Дорошенко помог слезть с коня. От усталости полковник не мог стоять на ногах. Загадочный ответ Дорошенко еще больше встревожил гетмана. Он, как вестник злой судьбы, прервал думу гетмана и заронил в его сердце тревогу. - Говоришь, Чаплинская? Это что-то новое или твое предположение? - спросил Хмельницкий у Дорошенко, когда они вошли в хату крестьянина. Дорошенко тяжело вздохнул, как после перенесенного горя. Очевидно, он щадил гетмана, увидев, как тот встревожился. Не годится омрачать настроение победителям, возвращающимся после такой славной победы на ликующую от радости Украину. Именно об этом подумал Хмельницкий, когда пристальнее посмотрел в глаза Дорошенко. Он почувствовал, что не по какой-то пустяковой прихоти прискакал к нему молодой старшина. Дорошенко нужен дружеский совет, а возможно, и... военная помощь! - Если бы ты знал, мой старший брат, с каким нежеланием ехала она со мной в Киев венчаться! Хотя и скрыли мы от наших священников, что она католичка, хотя и говорили ей о том, что венчается она по воле самого гетмана, но... Смех, да и только: словно насильно заставляли ее венчаться с подставным женихом! - сказал Дорошенко, горько усмехнувшись. - "Не могу я, говорит, врать перед божьим престолом, что выхожу замуж за отчима, когда становлюсь малженкой - женой пушечного писаря..." И в слезы. А когда подъезжали к Корсуню, такой рев подняла, что хоть беги с воза. Я даже загрустил, подумав, что же это у меня за женитьба будет... "Чего плачешь, Геленка? - говорю. - Разве не воин или неровня тебе? Другие девушки за счастье сочли бы стать под венец с такими, как я". Этими словами я еще сильнее ранил ей душу. "Да я, - говорит она сквозь слезы, - я уже жена!.." Ну, скажу тебе, брат, словно ножом ранила в сердце. "Жена я, говорит, и другого мужа мне не надо!.." Вот так переплетаются события на жизненных путях людей. Всего лишь за несколько месяцев тяжелых боев казацкие войска, объединенные по воле мужественного Хмельницкого, разгромили армаду всепольской шляхты. Вооруженная яростью и римскими крестами, польско-литовская шляхта не выдержала ни одного натиска его войск! Когда под Пилявцами сами жолнеры начали оказывать упорное сопротивление наступавшим на них казацким войскам Хмельницкого, их командиры во главе с коронным триумвиратом панически бросились бежать. Ярема Вишневецкий был не в силах сдержать охваченные страхом коронные войска. Он даже и сам сбежал из Львова в Варшаву, на коронационный сейм, укрывшись за стенами столицы. И в это время происходят вот такие загадочные трагедии в жизни сироты, удочеренной Богданом. Она ни единым словом не обмолвилась об этом старухе Мелашке, не призналась и отчиму, когда он вместе с женой Кривоноса приехал повидаться со своей семьей. При встрече с ним она тоже плакала, как и все родственники. Но он считал, что это от радости. Успокаивал ее, как мог, ничего не спрашивал, чтобы не расстраивать и без того рыдавшую сироту. - Ну... в Корсуне и не уследили кучера. Неожиданно выскочила из кареты и бросилась с высокого моста... - завершил свой рассказ Петр Дорошенко. - Убилась? - к удивлению, спокойно спросил Богдан. - Если бы... Это не самое страшное. Поэтому и вынужден был почти два месяца гоняться за тобой, Богдан. Упала она не на скалистый берег Роси, а в ее мутную воду. Лучше бы уж на скалы... - Что ты мелешь, опомнись, сумасшедший! Значит, не убилась, жива? - Говорю тебе, лучше бы убилась эта мерзкая душа! Потому что в доме, на руках у женщин, как побитая сука, сбросила недоношенного щенка! - Была беременна? - Что я могу еще сказать?.. Женщины говорили, что была на шестом или на седьмом месяце беременности. Мертвого сбросила, шлюха, после попытки покончить с собой... Богдан даже прикрыл лицо рукой. Почувствовал, как вся его душа наполняется гневом, ища разгадки такой неожиданной тайны. "Неужели она не выдержала натиска Чаплинского? Тогда почему так искренне помогала мне, своему отчиму, спастись и ничего не сказала об этом?" Вдруг от волнения у него дух захватило: не расплачивалась ли она за свой благородный поступок, за то, что освободила своего отчима из темницы свирепого подстаросты? Очевидно, вынуждена была задабривать подстаросту, спасая и свою жизнь. Какая дорогая плата, боже праведный! Чем же еще могла заплатить молодая девушка, рисковавшая своей жизнью за его свободу, за его жизнь? - И что же, Петр, отомстил, оставил в Корсуне погибать? Кто же присмотрит за больной? - укоризненно спрашивал Богдан. - Как раз в это время проезжала вдова - Ганна Золотаренко, она и увезла ее к себе на хутор. Для кого же теперь мы выходим эту кумушку?.. - Не сходи с ума, Петр. Она своим бесчестием, может быть, спасла не только отчима, а... и свободу всего нашего края! 3 Когда Богдан Хмельницкий возвратился из-под Замостья на Украину, была уже зима. Он велел полкам возвращаться в свои родные места по знакомым им дорогам. Двоих своих самых выдающихся полковников с их большими полками разместил у главных ворот, через которые любили прорываться на Приднепровскую Украину коронные гетманы. Кальницкий полк во главе с Иваном Богуном оставил в Виннице. А по соседству с ним в Брацлаве - полк Данила Нечая вместе с опытными сотниками, которые и сами сумели бы, командовать полками. - Наводите тут порядок, полковники, да и про приднепровцев не забывайте, - поучал гетман. - Съезжу я в Киев, обсудим там с отцами святителями, как осуществить нашу давнюю мечту о воссоединении с Москвой, да и осяду в Чигирине... Полковники уловили какую-то грусть в словах гетмана. - Такой гетман не может жить без войны. Еще, гляди, сопьется или игуменом пойдет в Печерский монастырь, - пророчил Нечай, оставшись после прощания с Богданом с глазу на глаз с Богуном. - Не то говоришь, Богдан не такой, я его хорошо знаю. Попомни мое слово - он будет утаптывать дорогу к Москве до тех пор, покуда не добьется своего. Ян-Казимир не тот жертвенник, на котором Хмельницкий будет сжигать агнцев, принося жертву Ваалу. Терпения не хватит, слишком деятельный, - пытался объяснить Нечаю Богун. - Ну что же, Московия - страна православная... А лучше было бы для него жениться и осесть в своем Субботове... - На пепелище?.. Богдан Хмельницкий въезжал в Киев только с киевскими казаками да со своими верными чигиринцами. Действительно, мысли о войне не покидали его ни на минуту. Если она не возникала перед его взором, так тревожила душу. Когда он остановился у Киевских ворот, чтобы попрощаться с Петром Дорошенко, его встретили киевские горожане, православное духовенство. Радоваться бы ему!.. А он все больше печалился. Он чувствовал, что сказанное Дорошенко о Гелене было не первой и не последней горькой вестью в его жизни. Полковник Дорошенко сообщил ему столько новостей, что невольно голова кругом идет. Теперь в доме чигиринского подстаросты жил его сын Тимоша, а вокруг его дочерей так и увивались предприимчивые сотники... Вдруг Хмельницкий увидел, как к толпе молящихся подскакал на взмыленном коне его джура, соскочил с седла и торопливо стал пробиваться к нему, расталкивая людей. Когда же джура окликнул гетмана, в первый момент Хмельницкий даже бросился к нему навстречу. Но тут же почувствовал, что джура принес ему еще одну тяжелую весть, властно поднял руку, останавливая его: идет молебен. На площади возле собора святой Софии служил молебен сам митрополит. Присутствовал на нем и иерусалимский патриарх Паисий, возвращавшийся из Москвы. И все же Хмельницкий улучил момент, спросил у встревоженного джуры: - Что там еще, казаче? - Максим Кривонос неожиданно помер с Холеры... В первое мгновение Хмельницкий чуть было не закричал, как раненый. Хотелось прервать богослужение на киевской площади и начать новое. Умер Кривонос! Но сдержался. Только капли пота вытер шапкой со лба и повернулся к джуре: - Кто сообщил? Может быть, это шляхтичи распускают ложные слухи? Это было бы на руку Вишневецкому. - Прибыли от Вовгура Матулинский с двумя казаками и джура от сына Кривоноса. Гетман тревожно оглянулся, словно хотел скрыть от посторонних ушей эту тяжелую весть. Затем перевел взгляд на священников, которые в это время надсадно пробасили: "Многая лета, многая лета, мно-огая ле-ета!" Эхо зычных басов отразилось от колокольни Софийского собора. Надо было бы осенить себя крестом, как все, а он, как-то сразу почернев, нарушая богослужение, подошел к ближайшему из пастырей: - Надо бы заупокойную, отче праведный... - Заупокойную? - удивленно спросил пастырь. Но тут же и спохватился: - Понимаю! Такая победа - не один воин сложил за нее голову! - Максим Кривонос сложил свою голову за свободу украинского народа! - промолвил Богдан, опускаясь на колени в богомольном порыве. 4 А потом... Тайком пробравшийся в Варшаву Василий Верещака сообщил Хмельницкому: - Коронная шляхта и во время коронации Яна-Казимира вспомнила о своем позорном поражении в битве с казаками. Вернувшиеся из плена гетманы обнадежили сенаторов. С другим настроением и полковники приносили присягу королю, целуя распятие и полу его кунтуша. В их устах уже звучала иная присяга - рассчитаться с украинскими холопами за поражение под Пилявцами! Николай Потоцкий уверял, что теперь иначе будут относиться к казакам татарские ханы, с помощью которых он собирается вернуть шляхте былую воинскую славу. Хмельницкий тогда не придал большого значения этому сообщению Верещаки. Велико еще было впечатление от блестящей победы казаков под Пилявцами. "Испугался Верещака, угрозы побежденных принимает за вооруженную силу..." - рассуждал он. Однако тут Хмельницкий просчитался, забыл о предупреждении и беспечно понадеялся на своих союзников - крымских татар. А коронные гетманы во время первой беседы с молодым королем заверяли его: - Хмельницкий силен только в союзе с крымскими татарами. - Но после его блестящих побед он становится все сильнее, - колебался король. - Орда будет еще сильнее! - многозначительно пообещал Потоцкий. Во время пребывания в плену коронный гетман тайно договаривался с ханом и, кроме этого, заслал к нему еще и своего шпиона. Полковник Пшиемский по-прежнему был таким же верным и усердным слугой коронного гетмана. Десятки тысяч жадных на ясырь крымских татар действительно не один год помогали Хмельницкому побеждать шляхту. Хмельницкий был уверен, что и на Берестецком поле, куда сам король Ян-Казимир привел свое войско, тоже одержит победу. - Теперь мы окончательно добьем неугомонных шляхтичей! - заверял Хмельницкий своих полковников. Об интригах полковника Пшиемского у хана гетман ничего не знал, а татары скрывали их... И вот в момент напряженных боев под Берестечком хан вдруг заманил Хмельницкого к себе, а потом пленил его. Он угрожал передать Хмельницкого если не шляхтичам, так турецкому султану в Стамбул, чтобы тот судил его за бегство из плена. Одновременно хан упрямо торговался с Выговским, требуя большой выкуп за гетмана. Только золото, десятки тысяч золотых, которые доставил хану Выговский, удержали его от осуществления угроз. С большим трудом удалось Выговскому вырвать гетмана из хищных рук хана, но казацкие полковники уже проиграли сражение под Берестечком... Ужасное поражение! Потерявшее веру в искренность гетмана казачество вынуждено было отступить, оставив на поле боя тысячи людей, утратив славу победителей. Подорван был и военный авторитет Хмельницкого. Коронные гетманы теперь диктовали ему свою волю. Только желание добиться свободы, только вера в народные силы поддерживали дух казаков после разгрома под Берестечком. Богдан Хмельницкий внимательно слушал своего верного разведчика Лукаша Матулинского, который только что прибыл из войска Яремы Вишневецкого. - Во время торжеств по случаю победы под Берестечком Яреме Вишневецкому не повезло, - докладывал Матулинский. - То ли он обожрался, то ли эпидемия не пощадила и князя... - Захворал? - нетерпеливо спросил гетман, радуясь такой вести из вражеского стана. - Скончался за одну ночь. Говорят, что от холеры, как и Кривонос. Эта эпидемия распространилась и в коронных войсках... Неожиданная смерть Яремы Вишневецкого была как бы запоздавшей расплатой за кончину Максима Кривоноса. Это хоть в какой-то мере омрачило торжество шляхты, праздновавшей победу над казаками... Лето сменилось осенью, а вскоре пришла и зима со своими длинными, холодными ночами. ...Предрассветный сон сковывал чигиринцев. В воздухе, словно просеянном морозом сквозь густое сито, дул легкий ветерок. Гетман почувствовал, будто бы в светлице потянуло едким запахом табака. На сотни домов в городе только в одном в такую пору осмелились отравлять чистый воздух дымом. Дымок этот робко выпрямлялся над новой заснеженной крышей. Назойливый человек этот часовщик! Дом свой вызывающе поставил впритык к дому бывшего подстаросты. В тесном уголке, зажатом излучиной Тясьмина и дубовым забором, он прижался к усадьбе подстаросты. То ли из предосторожности, то ли из шляхетского чванства Чаплинский поставил высокий забор вокруг староства, отгородившись от людских глаз. А выкрест-католик, принявший православную веру, бывший корчемный слуга, Янчи-Грегор Горуховский упросил гетмана, чтобы он разрешил ему построиться именно здесь. - Хочу постоянно быть под рукой у вельможного пана гетмана, да и меньше буду мозолить глаза чигиринцам, - уговаривал он Хмельницкого. Это был единственный новый дом в Чигирине, построенный по разрешению гетмана из чигиринского гранита и дубовых бревен, срубленных в прибрежных лесах. Часовщик, да и гетман следили, чтобы это строение было не хуже, чем дом подстаросты Чаплинского. Восстановили разрушенные погреба корчмы, которым позавидовал бы и сам гетман. А на них, словно озорник на бочке, заносчиво возвышался дубовый сруб дома часовщика. На крыльце бывшего дома Чаплинского в прозрачной утренней дымке маячила фигура человека. То ли он вслушивался в предрассветную тишину ночи, то ли смотрел на одиноко клубившийся дымок. Ни лай собак, ни пение петухов не нарушали в это время мирной тишины. Только этот дымок да душевная тревога нарушали предутренний покой Богдана Хмельницкого. Под ногами Хмельницкого заскрипела пересохшая и промерзшая доска крыльца. "Почему так рано топит часовщик?" Колючий холод пронизал его тело. Но не от мороза. Гетман каждое мгновение должен быть начеку. Даже ночью, когда все вокруг спят, гетман не имеет права не обратить внимания хотя бы на дымок из трубы Янчи-Грегора! Только вечером они закончили генеральный совет, но тут же снова засели на всю ночь с Выговским и несколькими полковниками. Вынужден был улыбаться чаушу изменчивого хана Осману, журить запорожского полковника Худолея и по нескольку раз перечитывать письма о работе декабрьской сессии варшавского сейма. Только в полночь освободился, пора бы и отдохнуть после напряженного труда. Вошел в дом, заглянул в покои детей. В комнате Гелены тихо, дверь заперта. Она уже начинает приходить в себя после всего пережитого. Узнала, что ее прозвали "кумушкой Хмельницкой", но уже не сердится, не плачет. Несколько недель тому назад Ганна Золотаренко привезла ее со своего хутора. - Теперь надо было бы бедняжке пожить спокойно или заставить ее работать так, как невестку у хорошей свекрови, - по-хозяйски советовала Ганна. Богдану кажется, что он и сейчас не только слышит эти слова Ганны, но и видит ее. Он даже вздохнул, оглянулся на дверь. Два дня провела Ганна в его доме, точно мать возле неудачно вышедшей замуж дочери. Она, как хозяйка, уговаривала Богдана не расстраиваться. К ней уже стали привыкать домашние, да и сам он не хотел расставаться с ней. Просил Мелашку во всем угождать вдове. Подумывал о том, чтобы она навсегда осталась хозяйкой в доме, став его женой... Однако не сказал ей об этом и не задержал у себя. Сейчас он прислушивался у двери комнаты, в которой вместе с Геленой поселилась Ганна. Ее он оставил у себя в доме, чтобы присмотреть за Геленой. Но еще не говорил с нею о том, почему та решила покончить с собой, бросившись с корсуньского моста в реку. 5 Хмельницкий прошел через калитку во двор Горуховского. Он был без шапки, ветерок шевелил его седеющий оселедец. Под ногами твердо ступавшего гетмана раздражающе скрипел утоптанный снег, эхом разносясь между строениями. Гетман не удивился бдительности Янчи-Грегора, который тут же выбежал на крыльцо своего нового дома, услышав скрип снега. - Не бойся, пан Грегор, это я... Потянуло на утренний огонек. - Милости прошу вельможного пана гетмана! - Лучше бы просто Богдана, пан Грегор. Сколько я ни втемяшиваю вам, а вы словно очумели! В присутствии людей величайте меня гетманом. Было бы оскорблением, если бы в таких случаях не величали бы так меня, Зиновия-Богдана Хмельницкого. А тут же я у себя дома, черт возьми! Имею же я право хотя бы с глазу на глаз со своим быть просто Богданом? - Прошу вашу милость. - Вот так и будет, велю! Хмельницкий медленно поднимался по дубовым ступенькам на высокое крыльцо и по привычке украдкой приглядывался к лицу Горуховского, словно хотел поймать его на горячем. Именно о часовщике и намекает неизвестный доброжелатель гетмана. Но лицо Горуховского, извивавшегося в низком поклоне гетману, скрывалось от взоров людей. Трудно было разгадать этого всегда рассудительного и покорного человека. Казалось, что и на собственных похоронах он был бы всем доволен. Он только произнес, сдерживая дыхание и голос, словно нашептывая своей возлюбленной: - Нех так бендзэ, пане Богдане. Когда Хмельницкий взошел на крыльцо, он повернулся, как хозяин, и тут же сказал: - Прошу бардзо. Только у меня гость дальний... - Этой ночью прибыл? - Нет, не этой, уважаемый пан Богдан. Теперь так коротки дни, а для такого рыцаря, как мой залетный гость, морозная ночь и божий промысел - самые счастливые попутчики. Горуховский плотно прикрыл за гетманом дубовую дверь в комнату. И громко представил: - Вельможный пан гетман! А это малжонек, прошу, моей двоюродной сестры пан Казимир из Загребжа. Был псарем у пана Корецкого... - У пана Корецкого? Да пан псарь, кажется, был слугой у кого-то из свиты молдавского посла. Не так ли? - удивленно расспрашивал Хмельницкий, присматриваясь к гостю. В это время хлопнула сенная дверь. Горуховский выскочил на крыльцо. Во дворе заскрипел снег. Спустя минуту Горуховский вернулся с благодушной улыбкой на лице. - Это мы с вами, пан гетман, не закрыли дверь. А сейчас поднялся ветер, похоже, что начнется вьюга... - сказал и тут же поспешил переменить тему разговора: - Пан Казимир в самом деле приехал ко мне не совсем прямым путем. Но пан гетман может убедиться в том, что он, поступая так, не причинил вреда политике вашей милости. - Не причинил вреда украинской политике, хочет заверить пан Горуховский? Тогда сколько принес ей пользы уважаемый пан... ах, забыл его фамилию. Хмельницкий медленно подошел к столу и стал присматриваться к гостю Горуховского при свете нескольких сальных свечей. - Погодите, не встречались ли мы с вами еще где-нибудь в другом месте? - Очевидно, вельможный пан гетман ошибся, приняв меня за другого. Я имею честь впервые так близко видеть его милость, потому что в молдавском посольстве я был случайно и недолго. Моложавый шляхтич в мундире поручика поднялся из-за широкого стола. Расстегнутый плисовый кунтуш и расшитый парчой воротник свидетельствовали о зажиточности, а улыбающееся, приятное лицо вызывало доверие. Поднимаясь навстречу гетману, он зацепил бокал с вином, но ни капли не пролил. Левой рукой он уверенно придержал бокал, а правой слегка одернул полу кунтуша. По поведению гостя было видно, что его не встревожил приход Хмельницкого, даже показалось, что он был доволен этим. Суетливость Горуховского вначале как-то насторожила Хмельницкого, но вскоре он успокоился. Даже умилил хозяина разглядыванием закусок и вин на столе. Обилие яств в самом деле поразило Хмельницкого. Жаркое, яблоки, которых хватило бы на десяток косарей, засахарившийся мед, который таял от тепла в доме. Хмельницкий как-то повеселел при виде всего этого. И когда Горуховский приглушенно вздохнул, он даже бровью не повел. Его внимание привлек графин с венгерским вином и стоявший перед ним недопитый бокал. Богдан, не долго думая, обратился к часовщику: - Налей-ка, пан Грегор! Часовщик до сих пор еще стоял возле двери. Его гость светским жестом взял графин и долил недопитый бокал. - Если разрешит мне его милость... Сочту для себя за большую честь... - И поэтому, очевидно, пан... псарь предлагает мне чужой недопитый бокал? Но будем считать, что к нему прикасались целомудренные уста пани. - За ваше здоровье, ваша милость, за высокую честь устам целомудренных женщин. Я слышал, что запорожский гетман не гнушается и... псарями. А выпивает бокал вина за полную забот жизнь наравне с плебсом... - Верно слышали... - непринужденно засмеялся Богдан. - Пшепрашам бардзо, ваша милость. Этот бокал, к счастью, не допил я, чтобы из уважения предложить его милейшему гостью. Жизнь так коротка, ваша милость, и так хочется побыть в кругу искренних и - пусть простит меня ваша милость - верных друзей. А этот бокал случайно опрокинулся, - поручик показал на другой бокал. - Нехорошая примета для гостя... - Не верю я в приметы, пану виднее. Мне лишь бы было что выпить. - И Хмельницкий улыбнулся, принимая бокал из рук гостя. - Наливайте же и себе в этот бокал с приметами. Лишний бокал вина не повредит молодому человеку. А на тебя, пан Грегор, я в обиде: мог бы сообщить, что у тебя гость, а не прятать его, как украденное сокровище. Вместе с полковниками и посланниками хотите лишить гетмана такого удовольствия. Ведь бог руками нашего праотца Ноя сотворил такое животворное питие. Не вино, а девичьи глаза, пьешь и не напьешься. Хмельницкий протянул руку с бокалом, чтобы чокнуться. А на лице вспыхнула лукавая улыбка. Выпил одним духом бокал вина и, не ставя его на стол, жестом попросил гостя налить еще. Так же залпом, как воду в жару, выпил и второй бокал... 6 Затянувшийся визит Хмельницкого начал беспокоить Грегора Горуховского. Давно уже наступил день, а они все еще сидели за столом. Хмельницкий будто и вовсе не пил вина, ходил по комнате и слово за словом выуживал из уст подвыпившего пана из Загребжа все более страшные сведения. Гость пытался свести все к шутке, но отвечал на интересовавшие гетмана вопросы. Как искусно Хмельницкий вел этот завуалированный допрос!.. Он хорошо знал, с кем говорил. И об этом с ужасом догадывался его собеседник. - А не казачка ли или какая-нибудь файная шляхтянка приглянулась пану псарю в Чигирине и он тайком готовит невесту для пана Корецкого? - смеясь, вдруг спросил Хмельницкий. Бедному слуге Корецкого ничего больше не оставалось, как принять это за шутку и шуткой ответить Хмельницкому: - О том, как я приехал, вельможный пан гетман уже знает. А приехал я сюда, клянусь честью шляхтича, только затем, чтобы выяснить, есть ли возможность панам шляхтичам возвратиться на Украину в свои имения. - Значит, действительно пан рисковал жизнью лишь для того, чтобы узнать об этом да выяснить, будет ли разослан наш универсал к хлопам? Я понимаю, что кое-что пан рассказал по своей неосторожности. Но за это гетман платит настоящими червонцами. Разумеется, пан только вскользь сказал об угрожающей украинскому народу военной опасности со стороны коронной шляхты. Неужели и новый король Ян-Казимир действует заодно с магнатами и шляхтичами? - Да, уважаемый пан. Я, собственно, говорил... Гость, словно его облили холодной водой, сразу протрезвился. И заговорил, уже забыв о своем инкогнито: - Но пан гетман должен учесть, что он получил эти сведения не от какого-то Верещаки. А он верно служит пану. Хмельницкий остановился посреди комнаты. Откровенность шляхтича даже его, бывалого человека, удивила. Часовщик Горуховский не мог вынести наступившего молчания. Он поднялся, словно собирался уйти, но Хмельницкий жестом руки остановил его. Не заговор ли тут против него? - Хорошо, велю заплатить пану псарю за это известие. Пан Грегор уплатит пану. А Верещака... Не Прокопа ли вы имеете в виду?.. Да, собственно, я и его не знаю. Гость захохотал. Слова Хмельницкого о Верещаке прозвучали неискренне, и он торжествовал. В Варшаве именно ему было поручено поймать шпиона Хмельницкого, и он это сделал. Верещаку уже посадили в варшавскую тюрьму. - Пан гетман не искренен со мной. Василий, а не Прокопий... - злорадно произнес он. - Пан... как там вас называют, тоже не искренен. Ведь вы-то, уважаемый, поручик Скшетуский?.. Богдан подошел к столу, протянул руку к графину с вином. Наполнил бокал, наблюдая за окаменевшим поручиком. - Единственное мое слово - и пан псарь, или шпион Скшетуский, вмиг окажется в лоне Авраамовом! Или... или еще более богатым человеком среди верноподданных псарей. Ну, так что выберет пан Скшетуский? - И уже не улыбка светилась на лице Хмельницкого, а огонь мстительного демона-искусителя. Это точно гром среди ясного дня ошеломило поручика Скшетуского. Ведь только что Хмельницкий был совсем иным человеком. Он пил, был не в меру разговорчив и... выпытывал, блестяще использовав слабость гостя, любившего похвастаться. Лицо Скшетуского неожиданно сделалось мертвенно-белым. Но он еще пытался говорить: - Это верно, уважаемый пан, но... не в фамилии и в том происшествии, которое было в приднепровском хуторе, сейчас дело... - Дело именно в только что сказанных словах пана. В них нет присущей дипломатам скромности. Отец пана ротмистра умел это делать более осмотрительно! Но пану незачем изворачиваться. Универсалы о послушании в некоторые имения уже написаны и будут разосланы. Ну, почему же пан молчит? - Понимаю, уважаемый пан, - со вздохом произнес Скшетуский, стараясь овладеть собой. - Только заменив в Варшаве Верещаку, могу спасти себя, вельможный пан гетман. Нех пан велит, все исполню! Жизнь дана мне только один раз на этом свете... - На другой свет нечего и надеяться пану. А какие гарантии? - наступал Хмельницкий. - Я гарантирую! - отозвался Горуховский. - Ты, пан Грегор? Интересно... Но ведь ты тоже - шляхтич королевства иезуитов. - Я отказался от веры отцов. Пусть в это будет залогом моей верности пану гетману. - Вера отцов, мой милый пан Грегор, досталась тебе, как насморк от сквознячка. Ни понатужиться не пришлось, ни в неволе побыть, даже богатством не пожертвовать. А живешь, - Хмельницкий обвел рукой комнату, - в достатке и честь казацкую имеешь. Ну хорошо, пусть будет так. Выплатите вашему "родственнику" для первого раза две сотни левков... И... пусть уезжает подобру-поздорову, оставит в покое бедную сироту... А нарушит уговор, я вынужден буду сообщить Потоцкому, кто выдал мне государственную тайну! - произнес Хмельницкий и повернулся к выходу. Твердой и уверенной поступью гетман вышел из комнаты. 7 Поднимаясь на крыльцо бывшего дома подстаросты, Хмельницкий мысленно рассуждал: "Они хотят с помощью воеводы Киселя обмануть меня и усыпить мою бдительность! А в это время тайком обойти казаков сына Кривоноса на Подолье, пройти мимо уманцев и неожиданно напасть на Поднепровье, разгромить казачьи полки, оплот освободительной войны. Они лелеют надежду тайком пробраться на Украину и оружием принудить "хлопское быдло" покориться шляхте. Возможно, что кое-что и привирает чертов "псарь", но в его словах есть и доля правды. Роман Гейчура тоже сообщал об этом. Готовят, говорил, ляхи Украине такой гостинец... Верещаку схватили, проклятые. Возле Бара сосредоточивают войска. Гетману Калиновскому шлют секретные приказы нового короля, а мне кроткие послания да проповеди депутатов сейма. Словно младенца, хотят убаюкать!.." - Пану гетману не мешало бы поспать, заботясь о своем здоровье, - вдруг услышал он. На крыльце стоял Петр Дорошенко. Гетман выпрямился, и хмель с него словно ветром сдуло. Приветливо посмотрел на Дорошенко, поправил оселедец на голове. - Петр! Добрый день, друг мой!.. Не спится, дорогой, когда тебя, словно воронье орла, со всех сторон клюют. Позови-ка, Петр, ко мне Ивана Мартыновича, есть дело. Да чтобы об этом никто не знал, слышишь? - Не слышал, пан гетман. - Ну вот и отлично, так и должно быть. Позови Брюховецкого. И пошел по комнатам, все больше и больше воспламеняясь. Возле двери комнаты Гелены приостановился, покачал годовой. Поманил к себе пальцем двух девушек-служанок. - Как спала сегодня? - спросил, как отец. Девушки переглянулись, восприняв его вопрос как упрек. - До сих пор еще спит, бедняжка... Резко повернулся и пошел дальше. Дом Чаплинского служил ему и гетманской резиденцией в Чигирине. ...Иван Мартынович Брюховецкий застал гетмана сидящим за большим дубовым столом. Он сидя спал. В комнате было тепло и уютно. Сквозь узенькое окно малиновой полосой падал сноп солнечных лучей. Хмельницкий спал тревожным сном. Опрокинутая назад голова касалась висевшего на стене ковра, гетман слегка стонал. Над головой, словно грозное напоминание воину, висели на ковре две перекрещенные турецкие сабли, украшенные золотом на черной стали. И крест, образованный саблями, и голова с седым оселедцем составляли как бы одно целое - символ кровавой мести. Таков уж закон края, а не личная причуда Хмельницкого, и никакая земная сила не изменит этого закона. За время службы у гетмана старшина привык к такому его сну. Он знал, что Хмельницкий позвал его не по пустяковому делу, - для исполнения многочисленных прихотей гетмана в доме достаточно казачков и слуг. - Подождите седлать коней! - умышленно громко крикнул он в дверь неизвестно кому. Хмельницкий замигал глазами и тут же отогнал от себя сон. - Кричишь, Иван Мартынович, как на отца, - слегка потянувшись, отозвался Хмельницкий. - Закрой-ка дверь. Действительно, слишком торопятся хлопцы седлать коней. Кто там такой ранний? - Конюхи, наверно, батько, если сын Дороша так срочно вызвал меня к вам. Зачем понадобился? - Да понадобился. Одному шляхтичу, подброшенному шляхтой нам в пазуху, мешает голова. - Прикажешь помочь человеку избавиться от лишней головы? - Прикажу... - Хмельницкий вышел из-за стола и крепко взял Брюховецкого за плечи. - У этого шляхтича столько подлости, что ее хватило бы на все ляхское отродье. Он обманным путем пробрался к нам с молдавским посольством и с наслаждением продает свою родину за двести левков! А нас с тобой продаст за медный грош, за горсть табака. Пробрался сюда и не только собирает шпионские сведения, но еще и подбивает на измену нестойких людей... - Таки пролез? Где этот выродок и от кого он получает сведения о нас? - От кого получает?.. Погоди-ка, мне кажется, что кто-то ходит под дверью, нас и подслушать могут. Вели снять голову тому, кто рискует ею! Брюховецкий мгновенно бросился к двери, открыл ее и отшатнулся: мимо двери проходила Гелена. Она оглянулась и остановилась. - Так... прошу пана гетмана осудить? - На смерть! - топнул ногой Хмельницкий, лицо которого побагровело от гнева. К двери подошла Гелена. Брюховецкий взялся за саблю, но тут же вежливо отошел в сторону, пропуская девушку. Она вошла в комнату, закрыла за собой дверь и остановилась. На густых, длинных ресницах блестели росинки то ли от воды после умывания, то ли от слез. Падавшие в окна солнечные лучи зажигали огоньки-самоцветы в этих росинках, и от этого девушка казалась чародейкой. Ее зрелая женская красота невольно привлекала внимание. Она была одета по-домашнему в без украшений на светлых волосах. Только глаза у нее были беспокойные. Они бегали по светлице, словно искали еще кого-то. - Это я, отец пан гетман... Ни днем ни ночью не вижу тебя... А сейчас чуть ли не в объятия сабли попала, точно враг какой-то... Будучи Чаплинской, страдала от нелюбимого мужа, а теперь от страшного одиночества. Может быть, мне поехать в гости к сестре? Ведь мы с ней дружили. Теперь Стефа уже замужняя, сама себе госпожа. Гетман стоял, словно заколдованный, постепенно светлело лицо, проходил гнев. Он пошел навстречу Гелене, на миг закрыв глаза. Страшные догадки туманили его голову, бросая то в жар, то в холод. - Не на тебя же я кричал, Гелена... - Понимаю, подвернулась я не вовремя. Ничего не поделаешь, такова уж жизнь при отце гетмане, да еще и в такое время. Позволь, отец, поехать к Степаниде... Брюховецкий все же приоткрыл дверь, все еще держа руку на рукоятке сабли. - Пан гетман, я вам больше не нужен? - Нет, нужен, пан Брюховецкий... Казнить, говорю, полковника Худолея, лазутчика шляхты. Вишь какой, глупым своим бунтарством позорит нашу честь, нарушая Зборовский договор. Казнить публично! Пусть Корона и король убедятся в этом. Мы уважаем договоры и свои слова, данные под Зборовом. Но не потерпим, чтобы у нас за пазухой сидел гад! - Полковника Худолея? Но ведь пан гетман, кажется, не об этом говорил со мной. - Об этом, Иван, опомнись, или ты не выспался? Приказываю казнить как шпиона, подосланного к нам! - снова гневно приказал Хмельницкий, шагнув к Брюховецкому. - Иду выполнять! - твердо ответил старшина, почтительно кланяясь. - Погоди, Иван! Снарядите сани с двумя казаками. Пусть отвезут Гелену в гости к Степаниде. Да... где там наш Карпо Полторалиха? Обленился, пакостный, обабился возле жены и детей. Кликни, хоть пожурю этого лодыря... 8 Через день состоялся короткий военный суд. Генеральные судьи признали Худолея изменником. Он подбивал запорожцев не признавать Зборовского договора, сместить Хмельницкого и избрать гетманом сечевого полковника. В один из ясных зимних дней за городом свершилась казнь Худолея и четырех его сообщников - старшин. На казнь, как на зрелище, устремились жители Чигирина. Кто пешком, а кто и на лошадях. Присутствовали при казни сотники и полковники, которые не успели разъехаться по своим полкам после заседания военного совета. Полковник Максим Нестеренко не произнес ни слова ни едучи на казнь, ни возвращаясь обратно в город. Полковник Сомко, не попрощавшись с бывшим своим зятем Богданом, прямо от места казни, опечаленный, поехал с отрядом казаков по Черкасской дороге на Переяслав. Пушкаренко с Матвеем Гладким оставались на песчаном холме до тех пор, покуда тела казненных старшин не были зарыты в глубокой могиле. Только Иван Богун не находил себе места, подъехал на коне к Брюховецкому и с упреком сказал: - Был бы тут Данило Нечай, не занес бы палач секиру над головой полковника! - Почему? Ведь гетман распоряжается головами изменников нашему делу, а не полковник Нечай, - ответил Брюховецкий. - Не понимаю, пан брат, - очевидно, стареть начинаю. Измена, говоришь? Какая измена, кто о ней слышал? Не возрадуются ли друзья этой... кумушки Гелены, узнав об этой казни? Сболтнул что-то человек, может быть, спьяна, и за это головы лишился. Где это видано, эх-эх, Богдан! Жаль, что Данило неожиданно выехал к себе в полк, в Брацлав... Оба тяжело вздохнули, но продолжать разговор не стали. С места казни возвращались на конях из гетманской конюшни двое упитанных всадников. На некотором расстоянии от них на ретивом татарском коне ехал, словно вросший в турецкое седло, пушечный писарь Петр Дорошенко. К нему и подъехал Богун. - Давай закурим люльку, Петр. Куда торопишься? Не этих ли панков, очевидно коронных комиссаров, сопровождаешь? - Не до люльки мне, пан брат полковник, сам видишь, - грустно промолвил Дорошенко. - Иван Мартынович по приказу гетмана велел не спускать глаз с того, кто с паном часовщиком выехал на эту голгофу, как на прогулку. Очевидно, полковник помнит Скшетуского? Это его сынок, поручик. Еще под Зборовом сумел отбиться саблей от Нечая, проклятый! Не верит пан лях, что Богдан непослушных за нарушение Зборовского договора карает. Говорит, казнили Худолея не за это, а из страха... Так и сказал - из страха. Выходит, мы трусы, на коленях собственной кровью подписываем этот Зборовский договор. За народ, говорит, или за булаву Хмельницкого... Словно мы стережем ее, чтобы не перехватил какой-нибудь смельчак. - Проклятый лях... Мало еще мы их порубили, Петро. А что он делает в Чигирине, не выслеживает ли он тут кого-нибудь, не делит ли с кем-нибудь барыши? - Не спрашивай, полковник. Хлопцы болтают, будто бы видели, как наша покрытка [обольщенная девушка, родившая ребенка (укр.)] кумушка угощала этого ляха в доме часовщика венгерским вином. Возможно, и врут из зависти, ведь она девка все-таки складная, будь она проклята. Очевидно, и у нашего батька есть какие-то свои кондиции, велел не трогать... Но сегодня уже уезжает этот лях, кажется, в Варшаву. Дорошенко пришпорил коня и поскакал за двумя всадниками, которые ускорили бег при въезде в город. Полковник Богун снова вернулся к ехавшим молча старшинам. Поравнялся с Брюховецким. Кони фыркнули на морозе. Позади старшин раздавался гул громко разговаривавших чигиринцев, которые возвращались с этого зрелища. Богун не мог скрыть стона своего казацкого сердца. Ему не хотелось оставаться одному, его тянуло к людям, чтобы говорить, спорить, а то и схватиться за саблю. Ведь сабля в руке - самый справедливый судья. Но кто из знающих Богуна осмелится вступить в поединок с ним во время этого справедливого казацкого суда! - Очевидно, гетман был в гневе, когда отдавал этот страшный приказ, Иван Мартынович? - В гневе? - переспросил задумавшийся Брюховецкий и тут же ответил: - Нет, плакал, как дитя, а мы слезы вытирали... Да разве такой заплачет, пан полковник! Прощаясь с Худолеем, холодно произнес: "Со смертью неумного полковника, пусть даже и самого смелого, Украина еще не умрет!.." Ну, а потом пожелал, чтобы его оставили одного в комнате. Одного с тяжелыми думами и... все-таки со слезами. Но это не был плач дитяти, а ярость льва! Какое-то время ехали молча. На холмах вихрился снег, смешиваясь с песком. Необжитой пустыней веяло от этого холмистого прибрежья. Богун нервно поднимался в стременах и печальным взглядом искал среди песчаных бугров отдыха для глаз, душевного успокоения. Даже его, такого твердого и бывалого, поразили слова Брюховецкого о гетмане. Подумав, сказал будто между прочим: - Слеза не кровь, слишком малая плата за человеческую жизнь... - Пан полковник хочет что-то сказать мне? - спросил Брюховецкий. Этот вопрос Брюховецкого показался Богуну допросом. Не собирается ли придраться и к нему этот домашний судья гетмана? Богун подтянул поводья, выпрямился в седле. - Не пугай пуганых, Иван Мартынович. Говорю то, что слышишь! Худолей, говорю, не был изменником, вот что! Так и гетману передай. - Что именно? - Передай гетману, говорю, о том, что кальницкий полковник Иван Богун тоже считает, что надо расплачиваться кровью. Только не нашей, казацкой, а ляхской! Так и передай, прощай! И с места, галопом, поскакал вперед. Комья снега летели во все стороны из-под копыт его коня. Фырканье коня или же стон, а может, и плач казацкой души слились в единый протяжный звук. Услышав его, казаки и старшины съезжали с дороги. - Вишь, как разъярился Богун!.. - пронеслось следом за ним по дороге. 9 Словно между выстраивающимися шпалерами пронесся Богун на своем донском коне. Уже у первых хат он догнал Дорошенко. Осадил разгоряченного жеребца так, что тот даже на покрытой льдом дороге стал на дыбы. - Пан полковник, уйми своего коня, - бросил Дорошенко Богуну. - Не уйму и сам не уймусь, пан брат Петр. Как он сказал, проклятый ляхский пес? Дорошенко не сразу понял, о чем идет речь. Но когда увидел, что Богун опередил его и догоняет шляхтича, крикнул: - Пан полковник! Не тронь его, я головой отвечаю за этого пана... - Не ты, а я буду в ответе за этого мерзавца! Но конь Дорошенко тем и славился, что в беге не было ему равных. Он уже мчался, обгоняя ветер, наперерез полковнику, Богун уже схватился за саблю, часовщик и его гость услышали храп коня и тяжелое дыхание седока. Они, очевидно, почувствовали страшную угрозу, потому что Скшетуский вдруг соскочил с коня и, отпустив его, подбежал к высокому тыну. Богун на всем скаку повернул к тыну, но карий конь Дорошенко преградил ему путь. - Не взбесился ли твой конь, полковник?! - крикнул Дорошенко и ловко схватил коня Богуна за поводья, когда тот снова грозно поднялся на дыбы. - Пусти, Петр! - закричал Богун. - Не пущу, Иван, это безумие! Вдруг в руке Богуна блеснула сабля и со свистом опустилась вниз. Ни Горуховский, ни Скшетуский в первый момент не поняли, что произошло. Даже Дорошенко только оторопело поднял вверх руку - почти у самой кисти были обрублены поводья коня Богуна. Но конь резко рванул вправо и поскользнулся задними ногами. Богун потерял равновесие. И конь, и сидевший на нем всадник, словно подбитые на льду, повалились на дорогу. Дорошенко быстро соскочил со своего карего коня. Ему на помощь подбежали несколько казаков. Падая, Богун успел освободить ноги из стремени, однако сильно ушибся, стараясь сохранить саблю, которая могла сломаться, ударившись о мерзлую дорогу. - Вот напасть, - промолвил Дорошенко, отряхивая снег с жупана полковника Богуна. - С этого момента ты, сын Дороша, не друг мне. - По пойми же, Иван Карпович, я выполняю приказ гетмана... - Выполняешь приказ? Ляхов охраняешь?.. Допустил, чтобы я из-за этой погани так опозорился! Затем вытер об полу своего жупана мокрую от снега саблю, медленно вложил ее в ножны и молча пошел по улице. Могучий и гневный, как небо перед бурей. Следом за ним повели его усмиренного коня. 10 На следующий день полковника Богуна вызвали к гетману. Еще после военного совета Богдан Хмельницкий тепло распрощался с Богуном. Он направлял ему на помощь в Винницу Чигиринский полк во главе с Федором Вешняком. Казалось бы, все дела были решены с полковником. Когда Богуна вызвали к гетману, он быстро собрался, прицепил сбоку саблю, за красный шелковый кушак сунул два пистоля крест-накрест. Даже серую каракулевую опушку на полах жупана старательно отряхнул березовым веником. И отправился к гетману в сопровождении сотника Почепы да десятка казаков. На крыльцо взбежал, как юноша, несмотря на свой уже далеко не юношеский возраст. А в приемной гетмана в это время уже прохаживались несколько старшин, за столом сидел и генеральный писарь Иван Выговский. Сидел, словно чужой, от нечего делать перелистывая бумаги, едва сдерживая зевоту. Полковник Нестеренко ходил вдоль глухой стены, не вынимая изо рта давно потухшей люльки. Каждый раз, приблизившись к столу, он окидывал взглядом, в котором было больше сочувствия, чем уважения, сонного Выговского. Несколько старшин, сгрудившись возле окна, сдержанно смеялись, слушая веселый рассказ Дорошенко. В стороне, на скамье, одиноко сидел Янчи-Грегор Горуховский. Вдруг раздались голоса, послышались шаги. - Гетман! - воскликнуло несколько человек. Писарь Выговский вздрогнул и тотчас отогнал от себя сон. Часовщик вскочил со скамьи. Старшины почтительно выстроились вдоль стены. Дежурный джура раскрыл обе половины дверей и сильным голосом, словно перед ним был не обыкновенный кабинет гетмана, а настоящий терехтемировский храм пречистой девы, произнес: - Гетман славного украинского войска! Вначале в двери показалась булава, покрытая золотом и драгоценными камнями. Богдан Хмельницкий нес ее в вытянутой руке, чтобы подчеркнуть, что именно в ней, а не в человеке, несущем ее, воплощена несокрушимая власть. Сбоку, на шаг отступив от гетмана, шел Иван Брюховецкий, а следом за Хмельницким с гордо поднятой головой шествовал его любимый зять - переяславский полковник Павло Тетеря. Всего за два года так изменился мир и появились новые имена... За Тетерей бесшумно закрылась дверь в приемную. Хмельницкий, кивнув головой, произнес: - Добрый день, панове старшины! Подошел к столу, положил булаву на маленькую вышитую скатерку и еще раз поклонился. Только тогда снял с головы шапку с орлиным пером. Осторожно положил ее на подоконник позади себя. Затем окинул взглядом присутствующих старшин и спросил Брюховецкого: - А может быть, он уже уехал? От Ивана Карповича всего можно ждать... Но не успел Брюховецкий ответить гетману, как за дверью послышались торопливые шаги и неожиданно, как от порывистого ветра, открылась дверь. Полковник Богун наклонил голову, чтобы не удариться об украшенный резьбой дубовый косяк двери. Затем выпрямился во весь рост, быстрым взглядом окинул присутствующих, и широкая добродушная улыбка осветила мужественное лицо рыцаря Украины. - Ты смотри! Уж все тут, только я один плетусь в хвосте, - промолвил словно про себя, улыбаясь. И присутствующие, будто очарованные им, тоже улыбнулись. А он уже по-молодецки снял шапку, накрест промел ею пол перед собой, низко кланяясь: - Челом гетману и старшинам! Кликал меня, батько, по неотложному делу? - Кликал, полковник, - холодно, как чужому, ответил Хмельницкий. Он не сводил глаз с Богуна. Следил, как тот еще раз окинул взглядом старшин, будто бы даже дерзко, подошел к столу и остановился напротив гетмана. Богун был суров, как лев, и в то же время покорен, как голубь. Встретился глазами с глазами гетмана, тихо спросил: - Судить будешь? - Благодари, что гетман будет тебя судить, а не народ. Сложи-ка, полковник Иван, оружие на стол! Если бы гетман не назвал его по имени, Богун не выполнил бы его приказ так спокойно. Именно обращение к нему словом "Иван" было призывом к примирению или скорее признаком их крепкой дружбы и сочувствия. - Суди, гетман, коли провинился в чем-нибудь. - Провинился... Стыдился бы, полковник! Под ногами земля горит, а он... - Хмельницкий вдруг вскипел и вышел из-за стола. На ходу снял с себя саблю и положил ее рядом с саблей Богуна. Оба пистоля отдал Брюховецкому, который положил их на стол, пропустив мимо себя гневного гетмана. - Под ним земля горит, - снова сурово воскликнул Хмельницкий, - а у него ветер в голове, в государственной политике разбирается, как малое дитя!.. И налетел на более рослого Богуна, ударив его по щеке. - Постой, пан гетман! При людях буду защищаться! - Прижатые к груди руки Богуна дрожали. Гетман отошел назад, крикнул присутствующим: - А ну-ка, вон к чертовой матери отсюда! Остаться только писарю! - И писаря к чертовой матери! - воскликнул Богун таким сильным голосом, что задрожали стекла в окнах. - И писаря! - повторил гетман. Всех словно ветром унесло из приемной гетмана. Брюховецкий последним закрыл за собой дверь и кашлянул, будто подавая знак гетману. Запыхавшийся Богдан отошел в сторону, полой жупана вытер пот со лба. - Тьфу ты, дубина стоеросовая! - воскликнул, пристально глядя на Богуна. - Прости, Иван. Я не отступаю, но... прости, горяч бываю в гневе. С вами в такое время нелегко жить в мире! Это правда, что ты, полковник Кальницкого казацкого полка, выражал недовольство казнью Худолея? - Чистая правда, Богдан! Таи и говорил, что если бы тут был Данило Нечай... - Так что было бы?.. Взбунтовались бы против гетмана? Ты подумай перед тем, как сказать, Иван! Богун сплюнул кровь, потом прополоскал рот водой из кувшина, стоявшего на столе. Беря саблю со стола, спросил: - Кажется, пан гетман, можно вооружиться? - Можно. Садись вон там... Тьфу! С такими полковниками и в самом деле обойдешь весь мир, да назад не воротишься! - Поздно возвращаться, Богдан. Далеко зашли... - И не думаю возвращаться! Уж слишком долго Украина собиралась в этот путь. Не я иду, а православный люд идет. Если не я поведу этот грозный поход против шляхтичей, найдутся другие, поведешь ты! Ты разве не видишь, что творится на Украине? Нашлись атаманы, которые уже за Карпаты выгоняют зазнавшихся шляхтичей... - И я хочу быть воином, а не слугой возле булавы и державной печати. Во всяком ремесле нужен талант, Богдан. Говори, за что ударил, не люблю пустых разговоров. - Хорошо, не торопись, Иван. "Слугой возле булавы и державной печати". Здорово сказано! Но умно ли, давай обсудим. Коль ты меня имеешь в виду... - Может, и ошибся, говорил, что в голову взбрело. Ты таки умеешь гетманствовать. - Только ли умею или люблю? - поторопился Хмельницкий, словно боясь, как бы этого не сказал кто-нибудь другой. - Всякое дело надо любить, ежели оно на пользу народа. За это и уважают тебя на Украине. Но... все-таки за что ты ударил меня? Не гневи, Богдан, объясни. Я стыд стерпел перед старшинами, хочу знать за что. - За великое дело победы над польской и украинской шляхтой! Вот за что! - Разве что за нее, за эту победу? Так ударь еще раз для уверенности!.. За победу своих не бьют. - Снимай оружие, клади на стол! Богун поднялся со скамьи, торопливо начал снимать саблю. Его лицо постепенно наливалось кровью, глаза исподлобья смотрели на Хмельницкого, как на осужденного. - Сядь! - Гетман крикнул так грозно, что даже Богун смутился. Руки так и замерли на поясе, где висела сабля, и через минуту опустились вниз. Гневно сжатые губы раскрылись, и на лице засняла улыбка. - Черт знает что творится! - словно за гетмана произнес полковник Богун. 11 - На весы истории положена судьба всей страны, - говорил Хмельницкий, словно перед ним стоял не один Богун, а вся Украина. - Речь идет о судьбе наших людей! Да разве только наших? Вон сколько их пристает к нам. Забывая о вере, оставляя родных, бегут на берега Днепра. Бегут, потому что надеялись на нас, на тебя, Богуна, на Пушкаренко, на Карпа Полторалиха! - Хмельницкий подошел к Богуну. - Разве скроешь от людей, что душа воина жаждет боевой славы? Как назойливая искусительница, порой прельщает она и меня. Но ведь теперь я не субботовский сотник, а гетман всей Украины. Иногда туманит голову, когда бываешь наедине с собой, не слышишь стона людей и не видишь врага. Но во время сражений под Желтыми водами, Корсунем и Пилявцами это чувство вытеснялось жаждой разорвать цепи несправедливости, сбросить ярмо неволи с нашей страны! Может быть, думаешь, что у меня притупилась сабля для кровной мести за жену, за детей, за разорение Субботовского хутора? Но эта сабля обрушивалась на головы палачей наших, уже находясь в могущественных руках всего нашего народа! В запахе крови наших извечных врагов мы почувствовали, зачем в наше время нужны народу гетманы, почувствовали настоящую потребность борьбы. И учти, Богун, потребность борьбы не за Пилявцы или за Львов, где под саблями украинцев трещали кости панов ляхов... А потребность борьбы против Короны и католицизма, которые хотят держать нас в кабале и неволе. Вижу, что эта обоюдная борьба будет еще долгая и упорная, полковник Иван. Речь идет о том, чья голова крепче удержится на плечах. Да, да, Богун, именно чья голова, а потом уже чья сабля ловчее служит народу, который эту голову так высоко возносит, даже до булавы! А поняв это, вынужден будешь казнить и некоторых дураков, которые прежде всего думают о себе, а не о своей стране... Сиди, сиди, Иван, я только начал отвечать тебе, за что ударил. Польская Корона под нажимом шляхты снова усиленно готовится