категорично махнул рукой,  едва  не сбив  со стола
бутылку, но во время ухватился ее за горло.
     - Нет! Такого не должно быть!  Я тоже как-то думал об этом, и мне  тоже
становилось страшно, что  приплывшие  из-за горизонта красноголовые  варвары
обстреливают из  пушек наши города, вводят свои новые  обычаи, заставляют во
всем подражать им; и я тоже думал, что их бог сильнее нашего Хатимана - бога
самураев. Но постепенно я прозрел. И помогло мне в этом сакэ - наш священный
напиток. Я понял, что один их  бог не может быть  сильнее многих наших. Наши
главные  боги Амэ-но  Минакануси, Камимусуби, Такамимусуби,  великая  богиня
света Аматэрасу и О-кунинуси  по-прежнему владеют  душами истинных самураев.
Всем известно, что  лучший из цветков -  сакура,  а лучший из людей -  Буси.
Поэтому,  если  даже их бог  Эсу Киристо-сама и его  жена Санта-Мария-сама и
сумели  несколько потеснить наших  богов в душах подлых буракуминов и жадных
тенин, то  это не так уж и страшно, хотя вызывает тревогу и озабоченность. И
еще  я понял, что это у себя дома  их  боги сильнее, а на наших островах они
все равно покорятся нашим богам. Наши боги живут везде - и в горных речках и
озерах, и  в лесных чащах, и  в прибрежных водах, и в пещерах, в деревьях, в
цветах, в ветерке, везде-везде. Их  богам просто нет здесь места. А если они
и  сумели  поселиться  в  душах  некоторых наших  соотечественников, то лишь
потому,  что они  уже  совсем и не  боги  красноголовых, они  уже сами стали
желтолицыми  и  с  раскосыми глазами,  да  и имя-то  они  уже приняли  наше,
японское.  А то, что произошло, все случилось по  воле наших богов: им стало
обидно, что красноголовые обстреляли из пушек Кагосиму и Симоносэки, поэтому
они заставали нас таким образом учиться новому.
     - Хорошо, ты  немного успокоил меня,  Андо-доно, но вот что еще... Меня
надолго отправляют в Россию и я боюсь, что,  живя в окружении красноголовых,
я  сам, постепенно,  уподоблюсь  им, возьму их женщину, буду  жить  как они,
перенему их обычаи и нравы, научусь думать как они,  и, что  самое страшное,
их бог овладеет моей душой... А потом, когда-нибудь, если я вернусь, то наши
боги отвернутся от меня.
     -  Что  же, в  молодости люди боятся оторваться  от  своего племени, не
чувствуют в  себе  достаточно душевных  сил,  чтобы в одиночку противостоять
возможным  опасностям.  Но  ты  уже  достаточно  закаленный   воин,  если  с
шестнадцати  лет  служишь  у Сайго.  Отправляясь  в  дальний  путь, укрепись
молитвой нашим богам, Дзодзо - богу путников, возьми с собой из родного дома
амулеты,  а  самое  главное - помни,  что в  пути дорог спутник, а в жизни -
добрая душа. Поэтому, мой тебе совет - женись. Возьми с собой в чужую страну
добрую  женщину, она  станет тебе  хорошей опорой  в жизни, поможет избежать
душевной  слабости и многих  соблазнов,  будущие ваши  дети  скрепят  вас  с
родиной,  ваши мысли будут принадлежать родине и бог красноголовых не найдет
себе места в ваших душах, - ответил Андо и опять потянулся за бутылкой.
     - А я думал, что  ты подскажешь мне положиться на  этот напиток, как на
самое надежное средство, - грустно улыбнулся молодой самурай.
     - Вот уж нет.  Держись от него  подальше. Сакэ хорош дома, там, где  ты
чувствуешь себя в полной безопасности и можешь  позволить себе расслабиться.
А  в чужой  стране он смертельно опасен, особенно если едешь туда воином. Ты
не только  рискуешь потерять лицо,  ты рискуешь потерять  честь - что  самое
опасное  для буси,  а то и саму жизнь.  Возьми лучше с собой женщину и у вас
будут  дети,  возьми с  собой какэмоно  с  изображением  цветка  сакуры  или
курящегося Сакурадзима,  возьми  с  собой книги,  ну,  скажем, "Тайхэйки"  и
"Сказание о братьях Сога", возьми сацумский бива, возьми с собой нашу одежду
и обувь  и носи дома только  их, словом, заполни  свой дом в  России  нашими
вещами. Все это внесет покой в твои мысли и прочность в твою душу.
     - И еще одно,  Андо-доно. Судьи сказали мне, может быть для того, чтобы
успокоить мое  смятение, что,  осуждая мое неповиновение центральной власти,
мое  участие  в  мятеже, они высоко ценят  мою преданность  и верность Сайго
Такамори, мое воинское искусство и боевой опыт. И еще они сказали мне, что я
не  должен  воспринимать  их  решение  послать  меня  в Россию  как  суровое
наказание,  хотя  наказанием в  какой-то степени  оно  и  является.  Главным
образом, сказали  они, это будет высокая честь для меня послужить дозором на
дальних рубежах, дозором против сильного врага.
     Воле грозной подчиняясь
     Государя своего.
     Должен дом родной покинуть я
     Чтобы Родину  охранять,  -  стихом  из Манъесю*  сказали  мне.  Они еще
добавили, что эта высокая честь  оказана не  только мне одному, Она  оказана
многим высокородным  самураям, доказавшим  своей воинской  службой  верность
стране Ямато. Они сказали, что император не гневается на Сайго, наоборот, он
высоко  ценит  его верность и  одобряет его лозунги; и воины  Сайго,  прежде
офицеры императорской гвардии, по-прежнему являются его личными вассалами.
     - Но у тебя возникли сомнения в искренности твоих судей? Ты считаешь их
слова  не  более, чем хитрой  уловкой, ты подозреваешь своих бывших врагов в
отточенном  коварстве,   в  стремлении  освободиться   от  тебя,  ближайшего
соратника  Сайго,  и тебе подобных, чтобы не бояться  повторения  мятежа? Ты
думаешь,  что они отсылают  тебя за пределы страны Ямато потому,  что боятся
казнить, ведь это вызвало бы вспышку ярости у многих  самураев? Ты не веришь
им?
     - Да, Андо-доно, примерно так. И в то же время я задумался, смогу ли я,
находясь в чужой стране, в чужом окружении, строя добрые отношения с людьми,
живя рядом  с  ними, прибегая часто к их помощи и услугам и  оказывая сам им
посильную  помощь,  должен  ли   я  одновременно  питать  к  ним  ненависть,
высматривать уязвимые их места,  готовить им  ловушки, желать им страданий и
гибели? Да и смогу ли я?  Ведь все это расходится с  кодексом Бусидо, нашими
представлениями о чести.
     - А ты  не  считай,  что едешь  к ним  врагом, что  будешь готовить  им
гибель.  Вспомни,  что в  стране  Ямато  испокон  веков  существовал  обычай
самураям носить два меча, а  тенин - один меч. Но ведь никто и не думал, что
мечи  предназначены  для  убийства.  Если  бы мы,  жители  островов, считали
главным и  единственным предназначением мечей  - убивать, то кровь лилась бы
рекой и острова  давно бы обезлюдили. Конечно, бывали случаи нападения людей
друг на друга с мечами, но в качестве смертельного оружия можно использовать
и  палку, и камень,  и мотыгу, обычные бытовые  предметы...  Нет, мечи  были
предназначены  для  того,  чтобы  предотвратить  возможные нападения,  своим
присутствием  они  охраняли  владельца  от  покушений   на  жизнь,  честь  и
достоинство,  своим  видом  они  воспитывали слабых душой, способных на  зло
негодяев.  Внуши  себе, что  едешь  в  северную  страну дозорным,  что  твоя
обязанность  все  видеть,  все  слышать  и знать,  все  важное  своевременно
сообщать, чтобы предотвратить возможную беду.  Не возносись в своей гордыне,
знай лишь  свой  долг  и выполняй его.  А главное - помни  о  стране  Ямато,
далекой и всегда нуждающейся в тебе.
     -Да, Андо-доно, я запомню твои слова...
     - И  на  прощанье, если ты из Фудзивара, то  тебе интересно  бы знать и
хранить в душе стихи из Манъесю*, соответствующие твоему случаю:
     Кристально дно в воде,
     Сверкающей как пламень,
     Что блеском фудзи** лепестков озарена,
     И оттого водой покрытый камень
     Блестит как жемчуг дорогой!

     *  Манъесю ( Собрание мириад  листьев),  сборник стихов  периода заката
древности и зари средневековья -VIII век.
     ** Фудзи - глициния.






        МЕДНИКОВЫ. ИВАНОВКА.

     Во Владивосток  пароход  "Кострома" пришел  в  конце  апреля месяца. Во
время плавания на пароходе вспыхнула эпидемия кори, от которой умер ребенок,
поэтому всех  пассажиров с детьми переселили  в карантинные  бараки на  мысе
Шкота  и  держали  там  под  охраной  вооруженных  солдат,  чтобы  хворь  не
распространилась  по   городу.  Еще   через  две  недели  Степан  принес  из
переселенческого  управления  бумагу,   которая   определила  им  место  для
поселения в деревне Ивановке.
     На пароходике  "Новик",  недавно купленном местным  купцом Шевелевым  в
Англии и совершавшим свой первый рейс, они добрались до устья недалекий реки
Суйфун, вдоволь  налюбовавшись  прекрасными  видами  Амурского залива,  и  в
поселке  Рыбачьем пересели  на пароходик "Пионер". В  сравнении с  большущим
пароходищем "Кострома"  эти суденышки кроме как пароходиками  и назвать было
нельзя.
     После  недавних проливных  дождей  Суйфун  вздулся,  нес в  море  массу
коричнево-желтой  воды и  по этому половодью пароходику удалось добраться до
самого  Никольского - крупного села, откуда переселенцы разъезжались едва-ли
не по всей Южно-Уссурийской круге.
     Сторговавшись на базаре за пару низкорослых, но крепеньких маньчжурских
волов и  скрипучую  телегу, они  загрузили на  нее  свой  жалкий скарб  и  -
цоб-цобе - отправились к месту нового жительства.
     По узенькой  до крайности лесной  дороге, скорее тропе, утопая  по чеки
колес в грязи, тяжело наваливаясь грудью, подталкивая телегу, тащились они к
месту заселения, уже проклиная тот день, когда совместно решились ехать.
     -  Ох  уж и  дичь!  -  охал Степан, и  ему вторили жена  Мария, сыновья
Андрей, Арсений и Афанасий.
     И впрямь,  проселок  тонкой  ниточкой  едва пробивался  сквозь  вековую
дремучую  тайгу.  Грозно  шумели над  головами  кронами  высоченные деревья,
толстые  их корни, обильные густые кустарники и необыкновенной  высоты травы
оплетали землю, преграждали путь и уже страшно было вообразить, что придется
им еще и пилить,  рубить. вывозить  лес, раскорчевывать, выжигать и выдирать
пни и корни, уничтожать сорные травы, испокон веков хозяйничающие здесь.
     У страха глава велики, и Мария уже подвывала от подступившего ужаса. Но
Степан,  тоже поперву опешивший, начал прикидывать, как быть дальше. Уж если
втравил  семью в  такой дальний переезд,  через  восемь  морей трех океанов,
наобещал  им на новом месте жизнь  безбедную,  нарисовал перед ними  картины
бескрайних  пустующих  просторов, тучных  земель и  строевого  леса,  то  не
дозволяй  терять веру, настраивай на труд.  Он  по собственному опыту  знал:
глаза  боятся, а  руки  делают...  И  начал  Степан  исподволь,  потихонечку
ободрять сыновей и Марию.
     - Смотри, Мария, какие деревья -  высокие, ровнехонькие. Вот приедем на
место, напилим лесу, вывезем, годик дадим просохнуть, да и дом поставим.
     -  И  стайку,  -  оглядев  подступившие  к дороге  могучие кедры, робко
напомнила Мария.
     - И стайку, и сараюшку, и сеновал, и амбар..., - разгорячился Степан, и
сыновья, податливые к душевному настроению бати, воспрянули духом.
     - А я постою большую конуру, чтобы там жили сразу  две собаки, и буду с
ними на охоту ходить, - радостно закричал младший, Афанасий.
     - Травы-то  какие,-  продолжал  Степан. - Накосим, высушим и корову,  и
вторую, и третью заведем.
     - Козу бы купить сперва, - охладила его мечтания Мария, - чай забелить.
     Недалеко,  камнем добросить,  из лесу выпрыгнула и перед  ними  застыла
стройная, на высоких тонких ножках зверушка с маленькими рожками на голове и
без робости принялась разглядывать их блестящими выпуклыми  глазами, задирая
точеную головку, словно принюхиваясь к будущим соседям.
     - 0й, кто это? - забоялась Мария.
     - Вот коза я прибежала, услышала, небось, что ты ее позвала.
     Сыновья,  успевшие  за  месяц  с  лишком  жизни  в  Приморье  по  своим
мальчишечьим каналам многое разузнать о тайге,  охоте и рыбной  ловле, сразу
бурно вмешались в разговор.
     - Нет, батя, это олень-цветок!
     - Нет, не олень, у него по бокам белые пятна. Это кабарожка!
     - Или изюбрь, сохатый!
     - Ты и сказал, изюбрь с быка ростом и рога у него, как корни от дерева.
     Сошлись на том, что это была кабарожка.
     -  Охота,  видать,  здесь знатная, ели-пали,  если зверь сам  прямо  на
человека бежит, - предположил Степан.
     - Ух, и зверья здесь, - хором, перебивая друг друга, спешили выплеснуть
обширные своя познания сыновья, - И медведи, и изюбры, и олени, и кабаны,  и
косуля, и барсуки, и еноты, белки, выдра в речках, дикие козы и кабарги...
     - И тигры полосатые, кусучие,  - испуганно-счастливо дополнил Афанасий,
младший, любимый, двенадцатилетний сын.
     Мария с тревогой огляделась, но дальше как рукой подать  сквозь  густые
заросли ничего же было видно.
     -  Не бойся,  Мария,  он вола  скушает  и уйдет к  себе домой  картошку
окучивать, - подтрунивал  Степан и от  веселого гомона и громких восклицаний
стало легче толкать телегу, и волы  зашагали  поживее,  отмахиваясь  чахлыми
кисточками хвостов от висевшей над ними тучи слепней.
     Афанасий сломал  густую ветку  и  пошел  помогать  волам отбиваться  от
изнуряющих кровопийцев.
     -  Вола нельзя, нам и землю пахать,  и  лес возить, никак нельзя, -  не
соглашалась Мария.
     - Тогда,  кроме тебя,  и некого,  -  пошутил  Степан  и тут  же  ощутил
увесистый шлепок по спине.
     - ... комарика..., - пояснила Мария.
     И   тревога  перед  неизведанным  исчезла,   уступила   место   тысячам
повседневных мелких забот и волнений, из которых и складывается жизнь.


     Основанная в восемьдесят третьем году между двух мелких речушек Лубянки
и Ивановки, правых притоков реки Лефу, деревушка Ивановка представляла собой
два десятка вольно разбросанных русских изб, тяготеющих к реке, да такого же
количества корейских фанз, окруженных огородами.
     Встретивший их староста  долго выспрашивал, откуда  они, как добрались,
изучал, шевеля губами, документы, а потом, прикидывая, осмотрел деревеньку и
решил, - Остановитесь пока у Ивана Кривошеева. У него дом новый, просторный,
места на зиму должно хватить. Лес напилите, а вывезти вам поможем, следующим
летом поставите дом. Да  вам помощь и не нужна, - четверо мужиков, - пошутил
он,  заставляя  выпрямиться  и  расправить плечи  семнадцатилетнего  Андрея,
пятнадцатилетнего Арсения и младшего Афанасия.
     - Мужики, - поддержала его шутку Мария, и жалея сыновей и надеясь,  что
все обойдется благополучно.
     У Ивана  Кривошеева просторно не  было,  хоть  и  в новом доме. Андрея,
Арсения и Афоню определил  он в комнату  к двум своим сыновьям, а Степану  с
Марией  предложил жить  в старой полуземлянке, в которой сам  ютился  четыре
года.
     -Жизнь -  не  мед,  помучаетесь, так скорее за  свой  дом  приметесь, -
философски заметил он. - Насмотрелись тут за шесть-то лет. Многие приехали с
надеждой на готовенькое;  как там ни за плуг,  ни за топор не могли взяться,
словом - нищета, перекати поле, так  в  здесь...  Безруки. Жизнь - она  труд
любит, все в ней трудом дается!
     Степан и Мария несказанно были рады, что так пофартило.
     Место под дом отвели  им на  бугре над  речкой Ивановкой, а участок под
пахоту десятин в двадцать,  указали дальше, вверх по речке  Лубянке. Участок
представлял собой  понижавшуюся к  речке  террасу,  покрытую густой порослью
дуба, березняка, ясеня, осины и орешника, с небольшим, вершка в три, пластом
чернозема на суглинистой подпочве.
     По  совету старожилов Степан  с сыновьями почти месяц подсекал деревья,
чтобы  на зиму пустить огонь и сжечь подсохшие  стволы, палые листья и сухую
траву.  Мужики помогли ему отобрать и заготовить строевого леса, который  он
выволок  волами  на место  будущего дома. Пусть  бревна  сохнут.  Кедры были
ровные, длинные  и прямые,  на распиле желто-кремового  цвета, крепко  пахли
смолой и обещали воплотиться в прочный просторный дом.
     - Пятистенок, - уверяла Мария.
     Степан  хмыкал,  но в  душе поддерживал  жену.  Уж  если строиться, так
надолго. А пока  они  всей семьей  разместились в  полуземлянке,  чтобы  без
надобности не стеснять семью  Ивана Кривошеева. Впрочем, женщины сдружились,
да и  ребята были - водой не  разольешь. Сыновья  помогали  отцам в нелегком
труде  с  утра  до  вечера,  но и  себе находили время  для игр  и  близкого
знакомства с окрестностями.
     Степан выбрал  время,  съездил  с  Андреем  в  Никольское  и вернулся с
коровенкой неизвестной  породы, но обладавшей ровным, степенным характером и
дающей за дойку с полведра молока. Мария несказанно обрадовалась, чмокнула в
лоб, назвала коровенку  Зоренькой и велела накосить для нее побольше сена на
зиму. Что и пришлось сделать. Как хозяйку ослушаешься?
     И еще,  на  радость мальчишкам, они  привезли ветхую  кремневку и банку
пороха.
     -  Охота - весомая поддержка  в  хозяйстве -  твердил Кривошеев. -  Вот
урожай  снимем,  на зверя  войдем. Научу  охоте.  У  вас  там, в Малороссии,
небось, страшнее зайца и зверя нет.
     Мария с сыновьями  успела и огород посадить - немного, с десяток соток,
а капуста, и бульба,  и  морковь, лучок, чесночек, огурки и помидорки взошли
дружно  и  зацвели. Все  -  и коричневые длинные стволы кедров,  сохнущие на
солнце, и  хрумкающая свежую траву Зорька, и звонкие голоса сыновой радовало
Марию, вселяло уверенность в прочность будущей жизни.
     Приходили  корейцы,   предлагали  взяться  обрабатывать  его  землю  за
половину урожая,  но  Степан лишь рассмеялся. В  себе  и сыновьях он уверен,
соседи были  заинтересованы  в  увеличении Ивановки;  оно  и  понятно, когда
народу  поболее,  то в  душе  спокойнее,  а  землицы всем хватит,  и  охотно
помогали и словом и делом.
     И он всегда шел людям  на помощь. Мужские руки ценились на вес золота -
крестьянская  работа  выматывала до такой степени, что, едва придя  домой  и
поснедав,  Степан без сил  валялся  на застланный  стареньким ватным одеялом
топчан  и  мгновенно засыпал. И Мария,  накрутившись  по  хозяйству,  тоже к
вечеру  чувствована себя сильно уставшей. Но они  радовались  тому, что  так
много  дел  впереди  -  земли  распахивать необъятно,  дом строить,  усадьбу
городить,   всевозможные   клетушки-сараюшки   лепить,  сад   садить,   пчел
заводить...  У  Марии  уже  и хозяйства  прибавилось  - заботливая квочка  с
выводком  маленьких  желтеньких цыплят  и  дымчатый котенок, точивший острые
коготки  о  табуретку и любивший играть в свирепого тигра  в  густой высокой
траве.
     Так,  в  заботах, прошло лето  и  к осени немного полегчало  -  и жизнь
упорядочилась и спал гнус.  По  утрам трава  хрустела под ногами инеем, небо
стало высоким  и бледно голубым и в  нем закурлыкали  гуси. Пора и на  охоту
собираться. Иван Кривошеев уже сходил и раз и другой, принес пару дюжин уток
и гусей, но хозяйственные заботы не отпускали Степана. Старший  сын, Андрей,
и средний, Арсений, становились  все настойчивей, - Батя, дай ружье. А потом
взяли без спроса,  ушли на весь день и вернулись с целой кучей  настрелянных
диких уток, чем очень обрадовали  Марию. Степан и махнул рукой. - охотьтесь,
коли желание  есть.  И  ребята  частенько  возвращались  то с енотом,  то  с
барсуком, кабарожье мясо и не переводилось на столе. Андрей научился неплохо
скорняжить - шкуры сдирать и обрабатывать -и Мария  уже шила на зиму беличьи
шапки мужу и сыновьям.
     Лес  давал плоды обильные  - и все-то рядышком. Орешник-лещина  и шишки
кедровые,  множество  всяких грибов,  и  виноград,  и кишмиш,  и лимонник, и
малина, черника,  голубика, да  с солью  и  сахаром  было  туго.  Никольское
далеко,  да и деньги на исходе. Потому припасов на зиму много не заготовили.
Но кое-что  насушить и  навялить  удалось. Да  капусты,  огурцов и помидоров
насолить.
     К  концу  октября Степан пустил пал  и  выжег  свою  деляну.  Выгорело,
правда, неудачно - подсеченные деревья  толком не  подсохли и  пни  остались
высокие. Но, пока земля не промерзла, Степану с сыновьями на  волах  удалось
раскорчевать пару  десятин  под пашню. Да еще, как  мужики присоветовали, на
паре десятин он  повыдалбливал в пнях от спиленных деревьев лунки, засыпал в
них по фунту селитры, керосином залил да корьем накрыл - за зиму все коренья
адовой смесью пропитаются, по весне легко выжечь удастся.
     В  ноябре, когда зима вошла в свои права и лег первый снег, под вечер к
ним в землянку зашел Иван Кривошеев.
     - Вам  много легче,  -  с деланным весельем сказал  он. - Когда мы сюда
приехали, шесть лет назад, здесь места вовсе дикие были. Это сейчас - и тебе
дорога в Никольское,  и  на  Ханку в Турий Рог и Камень-Рыболов бегаем,  и в
Анучинское урочище...А тогда? Вот  землянка... В  косогоре ямину  квадратную
вырыли, жердями стены выложили да пол настлали, сверху бревнышек накатали да
землей и присыпали.  Первую  зиму холодно и тоскливо было,  а ко второй  уже
подготовились.  Утеплились,  припасами  запаслись.  Старосте,  вон,  избушку
сложили, баньку топили. Эх-ма,  где мужик русский только не обживается. Хотя
не все. Если  баба дома да  детишки есть, мужик знает свою  ответственность,
шибко  работать старается, да и  умная баба ему бока отлеживать  не  дает. А
бобыли..., - он только махнул рукой. Помолчал, вспоминая, и продолжил.
     -  Оставались, было,  тут после службы  солдатушки,  да  пороху  в  них
маловато оказалось.  Бабы нет,  дома одному сидеть -  тоска  заест и запьешь
горькую, вот  и делаешь все без заботы  и  желания,  абы как. Хозяйство свое
вести  никак  не могли.  Ну  и  принялись  подаваться  они  в  работники.  И
работниками  тоже оказались  некудышными.  Дело  сполняли спустя  рукава,  с
великой леностью, а платить меньше десяти рублей в месяц не моги - обижаются
и  лаются. Плюс  корми  досыта  три  раза в день. Кореец, вон, вдвое дешевле
обходится. Лет десять назад в Корее, говорят, после сильных дождей  неурожай
был и голод наступил, вот они и хлынули целыми тысячами через границу к нам.
Пробовали  власти  их  не  пускать,  обратно войсками  выгоняли,  но корейцы
уперлись  и  ни  в какую  -  шибко боялась  возвращаться. И  голода и  своих
мандаринов. Те, по слухам, люди дюже сурьезные:  чуть что - головы рубят. Не
успели  мы тогда здесь место присмотреть и занять под  деревню, как рядышком
беглые корейцы и пристроились, приютились. Да так хозяйственно - и  фанзы за
лето построили,  и  огороды  распахали,  а комья земли руками распушили, и в
половинщики набиваются, нанимаются с выгодой для себя. Но ладно, бог с ними.
Я вот зачем пришел. На медведя завтра собираюсь, напарник нужен. Одному не с
руки, однако.  Ребята, сыновья, хоть и в рост вымахали и годов набрались, да
в силу еще не вошли. Мужик рядом нужен.
     Мария  от печи,  она  ужин готовила, смотрела  тревожно, но в  разговор
мужской  не вмешивалась. Она уже  наслышалась  от  соседок  бывалыцины,  что
местные мужики наловчились в медвежьей охоте и считала, мол и Степану пора с
ними  вровень  встать,  не хуже,  чай,  других будет,  а  то  и лучше,  ведь
собственный...
     Степан трусливым, боязливым не был, а в дело незнакомое, не пробованное
ввязывался  неохотно  -  кто  знает,  хватит  ли  способностей,  как  бы  не
оконфузиться.  Но,  чувствуя  молчаливое подталкивание Марии,  он неожиданно
согласился.
     - Завтра с утра и отправимся, -  заспешил к  себе в  избу Иван. Как  бы
сосед не передумал, на дела срочные не сослался бы.

     Отправились рано по утру, в синих сумерках.
     - Медведь,  -  говорил Иван, короткими  и  широкими  лыжами, кабарожьей
шкурой шерстью  наружу подбитыми, дорогу прокладывая в глубоком снегу, - еще
с  августа выбирает себе место удобное  для зимовки. Ищет  яму  под  бугром,
небольшую, чтобы тесно в ней уместиться, да чтобы небом, козырьком, прикрыта
была.  Надерет и натаскает он туда травы, сосновых да еловых веток мягоньких
и  в  октябре, до заморозков забирается дрыхнуть. Так  и  спит  всю зиму, до
середины марта.  Есть  с собой  ничего не берет,  сосет лапу.  Она у него по
весне белая да ноздреватая, как грецкая губка. Ползимы спит на одном боку, а
вторую - на другом, и другую лапу сосет. Снегом берлогу занесет, но отдушина
есть, парок из нее  идет  и корочка льда  образуется. Вот по  этому признаку
берлогу и ищут охотники до медвежатинки.
     Надо  сказать,  что  медведей  в  тайге  было  великое  множество.  Они
частенько  в  поисках  лакомства  в  деревню  забредали,  репой  в  огородах
лакомились,  но особых  хлопот  не доставляли,  разве что  баб пугали,  да у
старосты две  долбленки  с  пчелами  с  огорода унесли.  Иван  по тайге  вел
уверенно, целенаправленно, видимо добре звал, где берлогу искать.
     Часа через полтора хода Иван остановился, огляделся внимательно, срубил
небольшую елку, отрубил вершинку мягонькую и, испытывающе глядя на  Степана,
вручил елку ему. А ружье Степаново  себе забрал, хотя на плече  свое висело,
заряженное.
     - Держи и слушай. Вон там, под бугорком, берлога медвежья. Подойдем,  я
встану  с  кремневкой наготове справа, а ты со всего размаха суй  туда  елку
вершинкой вниз. Суй и крепко держи. Медведь от удара проснется, рассердится,
елку на себя  потянет, вырывать  из рук  будет.  Упрись и крепко  держи - он
потом наверх полезет показать обидчику кузькину мать. А  ты елкой ему мешай,
вниз дави. Голова его из берлоги  только появится, я сразу стрелять буду. Но
смотри, Степан, не забоись, не бросай елку. Если его башка мою пулю выдюжит,
ножами  бить будем.  Тогда  норови  ему  под левую  переднюю  лапу посильнее
вдарить. Но не беги, от него не уйдешь, только насмерть валить надо.
     Степан оробел  немного, а вида не показывает. И  понятно,  медведь - он
поднимется, с него ростом будет, а сила - медвежья. Но ладно, взялся за гуж,
не говори, что не дюж. Растеряешься, выкажешь робость, струсишь, не дай бог,
- мужики и разговаривать не станут, помощи от них не жди, а одному в деревне
не прожить. Все делается обществом, хоть лес  корчевать,  хоть землю пахать,
хоть дом строить, глину месить, изнутри обмазывать...
     Ладно. Подошли к берлоге сторожко ближе. Иван ноги расставил, кремневку
к плечу прикладом  прижал  - для стрельбы  изготовился.  А  Степан,  глубоко
вздохнув и собрав всю  силу,  размахнулся и засадил елку в отдушину. Медведь
взревел весь, разбуженный, заворочался, но Степан, рассвирепев до крайности,
крепко  держал елку,  уперся,  прижимал зверя к земле, мешал  ему из берлоги
разом выпрыгнуть. Медведь резко дернул елку на себя, а  потом ее вытолкнул и
полез  из  берлоги.   Степан  еще  пуще  рассвирепел,  поднатужился,  уперся
вершинкой  в его башку, да тут и Иван, изловчившись, оглушительно выстрелил.
Медведь дернулся, крякнул  и осел в берлоге. А Степан в горячке уже и за нож
схватился, но Иван его за  руку дернул, -  не  спеши. Быстро скусил бумажную
верхушку патрона, высыпал в  ствол  ружья порох, пыж загнал, пулю  свинцовую
закатил, сверху еще  пыжом  прижал ее, чтобы не выкатилась, сыпанул  остатки
пороха на полку кремневки и жестом велел Степану шагнуть назад.
     -  Подождать трошки надо.  Если жив, то сейчас  в себя придет и полезет
наверх с силой удвоенной. А мертв - пар из берлоги идти не будет.
     Подождали. Тут-то Степана испуг  обильным потом  и  прошиб,  а затем  и
ознобом. И необъяснимое веселье напало. Иван  заметил и сказал,  -  Со всеми
так по первости.  С медведем драться - дело  серьезное,  а сделал - легкость
необычная, разве что ноги становятся как ватные, подгибаются.
     Стояли,  ждали, смотрели  в берложий зев. Потом  чуток расслабились, по
цигарке крепкого самосада свернули, огонь на трут высекли, перекурили, жадно
и  глубоко затягиваясь,  елкой, для верности, в берлогу потыкали,  а потом и
медведя, на лапы задние петли набросив, веревками выволокли. Не спешил Иван,
добре стрелял, в ухо попал, шкура целая оказалась.
     - Перву  шкуру себе возьмешь,  на обзаведение, а мясо поделим  пополам.
Потом  на  шкуру моя  очередь  будет, - улыбнулся  Иван  и  в  плечо толкнул
дружески.
     Степан  согласно головой кивал. Лестно ему было шкурой медвежьей  перед
женой и сыновьями похвалиться. В жизни-то первая; сам добыл.
     За зиму еще три раза сходили они на медведя, так что квитами оказались.
А  мужики в  деревне  к первому  трофею отнеслись  равнодушно,  разве что на
Степана глядели одобрительно. Совсем за своего приняли, понял Степан.
     Да Марья с трофеями поздравляла жарко, по своему...


     Весной,  когда снег  сошел  и земля малость отогрелась  и просохла, еще
пару десятин Степан  с сыновьями на волах раскорчевал, распахал, да гречей и
засеял. Так мужики деревенские присоветовали.  На целине если первой пшеницу
посеять, то ее в стебель  гонит, колос малый дает. Засеял Степан по три пуда
на  десятину и  собрал  сто  пудов со  своих четырех  десятин. Интендантству
военному  сдал  в Никольском.  И  дом,  пятистенок  под  стропила подвел, но
достроить сил и рук не хватало. Оставил до следующего лета.
     Земля  из него  все  соки тянула:  он жадничал  побольше  раскорчевать,
распахать, засеять, урожай снять. На все сразу замахнулся - и дом, и огород,
и  пашня,  за  сад  принялся:  малины,  яблони  и  слив  саженцы  привез  из
Никольского, посадил возле дома. Сосед Варрава парой колодок пчел поделился,
которые к концу лета зароились еще восемью. Чем не пасека!
     И все-то  ему удавалось,  кажется,  да  тут  несчастья  подкараулили  и
ворохом  посыпались.   Началось  с  того,  что   медведи  в  деревню  ходить
повадились,  улики с медом  все подчистую разграбили. Дальше -  хуже. Зорька
стала быстро чахнуть и вскоре пала, а от нее заразились  волы и тоже сдохли.
Не у них одних - мор пошел от соседского, только что купленного в Никольском
у  маньчжуров быка. Не помогли ни  сулема, ни карболка, что фельдшер уездный
присоветовал.  Землю  пахать  стало не на  чем; деньги,  чтобы скот  купить,
кончились, а ту малость, что  за гречу  в интендантстве выручили,  на одежду
потратили. Она  словно горела, а голый-босый  ходить не  будешь,  не Африка,
чай, зимы здесь холодные.
     Вышел Степан  по  весне на  свою деляну - волком взвыл. И к обществу за
подмогою не обратишься - два вола и два коня всего на  деревню и осталося. И
тех  пуще глаз  беречь стали. А  лопатой много ли получится?  Хоть  корейцев
зови, половинщиков.
     Тут весть пришла - во Владивостоке  собираются железную дорогу строить.
Прознали мужики, обсуждать принялись, что деньги, может быть, там заработать
удастся. Глаза, они - завидущие, да и жив человек надеждами.
     Андрей,  старший  сын, засобирался  решительно,  да  его  сильно  и  не
удерживали,  разве  что   Мария   глядела  жалостливо.  Парню   девятнадцать
исполнилось  - ростом,  правда,  невелик,  но  крепенький.  Ладони  широкие,
мозолистые,  работы не  боятся, к труду крестьянскому,  тяжелому сызмальства
приучен, за себя постоять может, к пьянству склонности не имеет. Пусть едет,
глядишь, поможет  семье на  ноги  встать, себе  на  обзаведение  заработает,
свадьбу сыграет, отделится...

        ВИТТЕ .ПЕТЕРБУРГ.

     К  своему первому  докладу императору Александру  III недавний директор
департамента железнодорожных дел при министерстве финансов,  а нынче Министр
путей  сообщения Сергей Юльевич Витте готовился особенно тщательно. Впрочем,
и не  без оснований,  он считал, что,  постоянно работая над материалами для
выступлении  министра финансов Вышнеградского в  Высшей комиссии, на которой
обсуждались вопросы финансирования всех крупных государственных потребностей
и  предприятий, а прежде  всего нужд армии и военного  флота, он был в курсе
как их истории, так и перспектив будущего развития.
     Обладая несомненными  творческими способностями,  Сергей  Юльевич  имел
широкий  круг родственных  связей  и  деловых  знакомств,  что помогало  ему
успешно подниматься по служебной  лестнице в  министерстве  путей сообщения.
Происходил  он  из семьи дворянина Псковской  губернии, чья голландцы-предки
осели  в  Ингерманландии  еще  в  бытность ее под  шведом,  до  побед  Петра
Великого. Служа директором  департамента государственных имуществ в Тифлисе,
его отец женился на дочери члена главного управления наместника Кавказского,
по   материнской  линии   из  знаменитых  князей  Долгоруких.  Окончив  курс
Новороссийского университета в Одессе по  математическому факультету, Сергей
Юльевич твердо  намеревался остаться  там  на кафедре чистой  математики, но
родственники,  с  их  дворянской спесью, настояли причислиться  к канцелярии
одесского генерал-губернатора, а в  скорости  проезжавший  в  ту пору  через
Одессу недавно назначенный министром путей генерал свиты Его величества граф
Владимир Бобринский убедил  его пойти служить по железнодорожному ведомству.
И  начинал-то  Сергей  Юльевич  с  должностей  самых незначительных,  обычно
занимаемых  городскими обывателями, недоучившимися семинаристами  - кассиром
билетным  и  грузовым,  да  прошел за двадцать  лет службы своей все ступени
чиновной лестницы до самого верха.
     Подъезжая  ясным  февральским  днем девяносто второго года  к парадному
входу в Зимний дворец, он полагал, что это будет  не более как представление
в новой должности  и  император скоро отпустит его. Но, против его ожиданий,
Его величество, кратко поздравив,  дал ему  нечто вроде напутствия, высказал
свое  пожелание, более того, как он  выразился,  свою мечту,  чтобы поскорее
была выстроена железная дорога из Европейской России до Владивостока.
     - Уже десять лет,  -  говорил император, - я  встречаю по этому вопросу
всяческие затруднения, и вы должны дать мне слово, что эту мысль проведете в
действие.
     Считая себя обязанным немедленно приняться за исполнение монаршей воли,
Сергей  Юльевич,  вернувшись  в  министерство,  тут   же  вызвал  начальника
канцелярии и, хотя и знал, что  такая дорога уже строится, попросил показать
документы по этому в высшей степени важному вопросу.
     И начальник канцелярии вскоре принес папку.
     -   Справка   составлена   военным   губернатором   Приморской  области
генерал-майором Унтербергером.
     -  От  кавалерии  или инфантерии? -  с иронией  поинтересовался  Сергей
Юльевич.
     - Инженер-генерал-майор  Павел Федорович Унтербергер  вот уже  четверть
века служит на Дальнем Востоке. Он считается в Военном министерстве одним из
лучших его знатоков, тем более,  что лично занимался топографической съемкой
и составлением карт.
     Эта рекомендация несколько  успокоила  Сергея Юльевича  и  он  принялся
листать исписанные ровным четким почерком голубоватые листы  плотной бумаги,
обнаруживая  среди  них  аккуратно  исполненные  чертежи,  планы  и  таблицы
математических исчислений и выкладок, что его весьма обрадовало. Он не любил
беллетристику  по  техническим  вопросам, не подкрепленную точным расчетом и
экономически не обоснованную.
     -   Да,  а  ведь  он   сейчас   в  Петербурге,  -  видя,  что  министра
заинтересовало  содержимое папки, сказал начальник канцелярии. - Я сам вчера
видел  его  на  Дворцовой  площади,  он  направлялся  к  Главному управлению
Генерального штаба.
     -  О,  как кстати!  Будьте  добры,  пригласите его, по  возможности  не
откладывая, сюда, в  министерство, -  обрадовался Сергей Юльевич. - Для меня
очень важно обсудить этот вопрос  со знатоком и непосредственным  участником
работы над проектом железной дороги.
     И  через   несколько   дней   Павел  Федорович   Унтербергер  прибыл  в
министерство путей сообщения.
     - Ваше  приглашение  едва  застало  меня в  Петербурге, совсем уж  было
собрался  возвращаться во Владивосток, - весело говорил он, представившись и
принимая любезно предложенную ему Сергеем Юльевичем чашку  дымящегося  паром
светложелтого ароматного жасминового китайского чая. - Чем могу быть полезен
министру путей?
     Выше среднего роста, худощавый, с  хорошей военной выправкой, со знаком
Николаевской военной инженерной  академии на груди, но без орденов, которых,
без  сомнения,  у  него было предостаточно, и  это уже определенным  образом
характеризовало его, Павел Федорович  говорил  немного акая. Это выдавало  в
нем москвича,  но аканье  было  едва  заметно, что,  опять  же, объяснялось,
по-видимому, долгой службой вдали от древней столицы.
     -  Его императорское  величество высказали особую  заинтересованность в
скорейшей постройке  железной  дороги на Дальний  Восток.  Вот  я  и  решил,
воспользовавшись  редкой  возможностью,  встретиться с  вами, как  одним  из
наиболее сведующих людей по этому вопросу. Желательно,  знаете-ли, составить
ясную  картину  проблемы   в  целом,  со   всеми  ее  плюсами  и   минусами,
благоприятными и неблагоприятными условиями; знать, как  оценивают  на месте
возможность ускорения постройки дороги,  как скоро может она окупиться... Не
скрою,  министр финансов Вьшнеградский  весьма  скуп на  расходы,  тем более
такие  крупные,  и  преодолеть  его  скупость  можно  лишь  обосновав запрос
большими государственными интересами.
     - Но в прошлом году  Комитет Министров высказался за сооружение дороги,
был издан  Высочайший указ, кое-какие  ассигнования отпущены  и  дорога  уже
строится...
     -  Да,  именно  кое-какие. В  прошлом  году  семь  миллионов  рублей  и
столько-же  в  этом.  А  строить  желательно быстрее. Начните,  извините  за
тавтологию, с начала.
     - Что-же, я служу на  Дальнем  Востоке с  шестьдесят четвертого года  и
постараюсь максимально объективно  осветить  положение дел. Присоединение  в
шестидесятом году Уссурийского края, необходимость  его  заселения и защиты,
поставили   задачу   строительства   путей   сообщения.   Тем   более,   что
существовавшее с  пятидесятых годов  судоходство по  Шилке  и Амуру не могло
удовлетворить потребности  края  в регулярном  сообщении, так  как  Амурская
речная система на добрых пять месяцев покрывается толстым  слоем льда  и еще
месяца на  три мелеет настолько,  что от Хабаровки до Благовещенска пароходы
не ходят.
     - Вот как? А у нас существует убеждение, что Амур настолько полноводен,
что судоходство на нем не доставляет затруднений.
     -  Напрасно, напротив,  хотя подобное  мнение существовало и в  военном
министерстве,  на нем  даже основывались наши планы  обороны дальневосточных
рубежей,  и мне приходилось переубеждать весьма упорное в своих заблуждениях
начальство. В свое время  проводилась специальная съемка Амура именно с этой
целью. Но ряд проектов  присоединения тихоокеанского побережья к центральным
губерниям  рельсовым путем  появились  еще в  пятьдесят  восьмом году, сразу
после заключения Айгунского договора.
     - В те времена,  после  Крымской войны,  при нашей  бедности,  подобные
проекты,  я убежден,  были  невыполнимы. Тем более, что и в России  железные
дороги были наперечет, - вспомнил Сергей Юльевич куда более поздние времена,
уже семидесятые, годы  своей молодости  и  начала работы  в  железнодорожном
ведомстве.
     -  Согласен,  однако  тремя-четырьмя  годами позже, после  крестьянской
реформы, вон как стремительно стала покрываться Россия сетью железных дорог.
     Отлично осведомленный в этом вопросе, Сергей Юльевич уверенно возразил,
-  Так  ведь  то  строительство  велось,  за  редким исключением, по частным
подрядам на концессионных началах. Я хорошо  помню, как  таким образом барон
Унгерн-Штернберг  строил  дорогу  от  Балты  до  Елизаветграда  и  далее  на
Кременчуг. Да что там, даже первые российские железные дороги - Николаевская
и Царскосельская - строились частными компаниями.
     - Но  дороги  в Европейской  России быстро  окупались,  а  что касается
Дальнего Востока, то подобных  надежд и быть не может. Поэтому о привлечении
частного капитала говорить не приходится, нужны были ассигнования из казны.
     - Да, я отлично помню, как восточно-сибирский генерал-губернатор Посъет
в семьдесят  пятом  году  добивался  государственных  субсидий  для железной
дороги от Волги до Амура и от Владивостока до озера Ханка.
     - И я работал  над тем  проектом,  - улыбнулся Павел Федорович. - Молод
был,  энергичен, легок на подъем, меня  тогда  переполняла жажда сделать как
можно больше собственными руками, отчего я месяца проводил в поле, на съемке
будущей трассы. Очень тогда мы надеялись, что эти труды воплотятся в полотно
дороги. А тут война...
     - Дело даже не в русско-турецкой войне, - не согласился Сергей Юльевич,
- не считали  тогда в высших кругах эту дорогу  необходимой. Война, впрочем,
казну опустошила изрядно...
     -  Нам  с  нашей  колокольни  видно  по  своему, -  не  сдавался  Павел
Федорович.  - Казна Российской  империи пополняется главным образом  за счет
продажи хлеба за границу, хотя его и на внутреннем рынке не хватает. Но ведь
российская-то деревня задыхается от переизбытка нищего населения! А вот если
бескрайнюю Сибирь колонизовать?  Если Забайкальские степи хлебом  засеять? И
ведь там не только земли хорошие, там и рудные  богатства неисчислимые, даже
при весьма поверхностном осмотре. Но, знаете,  бездорожье - наш бич. Если за
все это сейчас взяться, то  железная  дорога лет  в  пятнадцать  -  двадцать
окупится, а при широкой торговле с Китаем возможно и раньше, и начнет чистую
прибыль казне давать.
     - Конечно, на средства частных концессий дорогу построить можно быстро,
многие проблемы снимаются. Вон, во время той же войны в  Оренбург и от Перми
до  Екатеринбурга  чугунку  строили, а  там и к Оби потянулись.  Но все  же,
уверен,  желающих  составить  концессию  для  строительства  дороги  по этим
пустынным   и   безлюдным   местам   не  найдется.   Состоятельные,   весьма
состоятельные, конечно же я их  имею  в виду, люди желают  тратить деньги  в
обмен на  скорые и большие дивиденды  на вложенный  капитал. А здесь  они не
предвидятся. К тому-же состоятельный человек - всегда  реалист. Пространства
Сибири  и  Приамурского края  заселены  весьма  редко,  промышленности почти
никакой  нет и  дорогу-то строить некому. А средства на десять  тысяч  верст
нужны огромные.
     - Ну,  не десять тысяч, на первых  порах значительно  меньше. Еще шесть
лет  назад  на  созванном  Приамурским  генерал-губернатором бароном  Корфом
Хабаровском   съезде  местных   деятелей  обсуждался   вопрос  строительства
рельсового пути  в Забайкалье от  Сретенска до  Байкала протяженностью около
тысячи верст,  и второго, в Уссурийском  крае, от  Владивостока  до  станицы
Графская на реке Уссури, это еще около четырех сотен верст.  Таким  образом,
имели   в   виду  создать   смешанный   железнодорожно-водный  путь,  решили
использовать реки Уссури, Амур, озеро Байкал, Ангару... Тем более, что тогда
же  Восточно-Сибирский  генерал-губернатор граф Игнатьев добивался постройки
железной дороги от Томска до Иркутска.
     Сергей  Юльевич  вспомнил, что сложная  обстановка на Дальнем  Востоке,
вызванная  обострением  отношений  между  Китаем  и  Японией   из-за  Кореи,
неудачная,  ввиду  вмешательства  Англии,  попытка  России  занять  в  Корее
незамерзающий   порт,  дружные   усилия   западно-   и   восточно-сибирского
генерал-губернаторов, а главное  - жизненная  необходимость  круглогодичной,
вне  зависимости  от внешнеполитических  факторов,  связи  с дальневосточной
окраиной, заставили  правительство внимательно отнестись  к  этому  вопросу.
Особое  совещание  министров  под председательством действительного  тайного
советника Абазы /вспомнив Абазу, Сергей Юльевич скривился как от зубной боли
-жулик он эдакий/ обсудило сложившееся  положение и было  решено направить в
Приморскую  область изыскательскую  экспедицию, которую  возглавили  инженер
путей сообщения Урсати и генерального штаба подполковник Надаров, как знаток
Уссурийского края, для проведения специальных изысканий на местах.
     А  Павел  Федорович  продолжал.  - Изыскания  линии  железной  дороги в
Приморской области начались с весны  восемьдесят восьмого года и закончились
в следующем году, Будущей  линии от  Владивостока  до станицы Графская  было
решено  дать  направление через села Раздольное и Никольское, откуда она шла
дальше,  вдоль  восточного  берега  реки  Сунгачи  до  станицы   Лутковская,
расположенной на реке Уссури  и,  перейдя реку, пустить вдоль правого берега
реки  Уссури  до  станицы Муравьево-Амурской, с ветвью на  левый  берег река
Иман, где образовалась пристань. Кроме огромного количества инженерных задач
по прохождению сложного  рельефа, в  том числе ряда туннелей,  исследовались
разные переходы для железнодорожного  моста через  реку Уссури.  Наконец,  в
виду требований местной администрации, признававшей линию железной дороги от
Владивостока   вдоль   правого  берега  полуострова  Муравьева-Амурского  на
протяжении около тридцати верст  опасной в стратегическом отношении, так как
она свободно могла быть обстрелянной с  моря,  было сделано изыскание дороги
от  Владивостока  до  перехода  реки  Лянчихэ  по  водоразделу  полуострова.
Впрочем, из-за дороговизны сметы эти варианты были отставлены.
     - Да, Павел Федорович,  расскажите, пожалуйста, что  собой представляет
Владивосток.  Меня  прежде всего интересует  состояние  там промышленности и
население города.
     -  Да  ничего  особенного,  честно  говоря. Крохотный,  неустроенный  и
довольно  скучный  городишко. Но учтем, что  расположен он довольно далеко и
очень молод.  Начало  Владивостоку  положил  военный  транспорт  "Маньчжур",
который двадцатого июня шестидесятого года доставил сюда команду из тридцати
нижних  чинов  3-й  роты  4-го  Восточно-Сибирского линейного батальона  под
начальством прапорщика  Комарова.  Команда  принялась  за постройку казармы,
офицерского дома и служебных построек. Месяца через два в бухту Золотой Рог,
на берегах которой и расположен Владивосток, зашел корвет "Гридень" и экипаж
его  построил  большую  казарму,  офицерский  флигель и небольшие  ремонтные
мастерские  для  нужд  флота.  В  следующем году была заложена  православная
церковь во имя Успения Божьей матери, освещенная в апреле шестьдесят второго
года. Тогда же Владивосток  стал именоваться  уже не постом, а портом, и для
некоторого  облегчения жизни немногочисленных здешних  жителей, тяготившихся
обитанием в  медвежьем углу, во Владивостоке было введено порто-франко.  Еще
года  через  два  здесь было учреждено общественное городское  управление, а
первым старостой был назначен городской житель  купец Семенов. В те  времена
городишко  напоминал нечто  вроде  форта на американском  Диком Западе. Рота
солдат,  несколько  военных  кораблей  летом,   одна  москательная  лавка  и
полдюжины  мерзейших салунов, трактиров  по-русски. В шестьдесят пятом,  для
ремонта кораблей Сибирской военной флотилии, здесь были учреждены мастерские
и приехали первые  переселенцы.  Жизнь в городе  стала несколько  веселее  и
разнообразнее:  прекрасный   пол  смягчил   нравы,   но  и   вызвал  бешеную
конкуренцию, следствием которой стали частые  эксцессы. В  чисто  испанском,
знаете ли, духе.  Простой люд обходился  мордобоем и поножовщиной, а господа
офицеры вызывали друг друга на дуэль. В конце шестидесятых  годов  население
города с войсками насчитывало  шесть сотен душ при пятидесяти жилых зданиях.
А с  переводом сюда из Николаевска  базы военного флота  город стал  расти с
неимоверной  быстротой,  особенно  после  введения  в семьдесят шестом  году
городового положения. К  восемьдесят пятому году  население города  достигло
десяти  с половиной  тысяч душ, в том числе  до  пяти  тысяч военных  чинов.
Торговые обороты  в это время также достигли почтенной суммы - свыше четырех
с  половиной миллиона  рублей. За год в порт зашли более семидесяти торговых
судов, главным  образом иностранных,  с общим водоизмещением  до шестидесяти
тысяч тонн.  Количество только частных строений в городе перевалило за шесть
сотен, в том числе за сотню лавок и магазинов и почти пять десятков гостиниц
и  харчевен.  А установление  в  восьмидесятом году  пароходного сообщения с
Одессой  на  пароходах Добровольного флота дало такой толчок промышленному и
торговому делу Владивостока,  что  в настоящее  время  в нем живется почти с
теми же удобствами, как  и в  любом губернском городе,  исключая, разве что,
дороговизну предметов  не только  роскоши, но и первой необходимости. Мог бы
Владивосток достичь и более блестящих результатов, если бы в разное время не
поднимался  вопрос о переводе военного порта то в залив Посьета, то  в залив
Святой Ольги. Когда  же в восемьдесят девятом году начали  строить крепость,
чтобы  обеспечить  неприкосновенность территории, и вместе  с  тем увеличили
количество  крейсирующих здесь  военных  кораблей Тихоокеанской эскадры,  то
жители города приобрели уверенность, что им не придется срываться с места, и
начали обустраиваться более основательно. Раньше все  сидела как бы на узлах
- если базу флота переведут в другое  место, то  туда  придется перебираться
едва  ли не  всему  городу. На прежнем  месте он терял бы  всякое значение и
смысл. Но прекрасная гавань сулит Владивостоку блестящее будущее.
     - О, да я вижу,  вы большой патриот Владивостока. Неужели там так хорош
живется? Или, согласно известной пословицы, всякая лягушка...?
     Павел Федорович несколько смутился и  признался, - Конечно, не очень...
Санитарные  условия города  удовлетворительными назвать  нельзя. Большинство
домов, принадлежащих  небогатому  классу, построены на скорую  руку, противу
всяких  правил гигиены,  весьма тесны и холодны, дома в основном деревянные,
лесу-то  вокруг сколько  угодно, тайга  обступила  тесно, но  строят наспех,
иногда наружные стены состоят только  на одной плахи, а то  и доски. Удобств
при   домах   никаких  нет,   разве  что   умывальник   в  сенях.   Особенно
неблагоприятные   санитарные   условия   представляет   Китайский   квартал,
Семеновский покос, Линейная и Матросская  слободки,  которые большей  частью
состоят  из фанз  или жалких  лачуг. Улицы  труднопроходимы и грязны во всех
отношениях.  Жители этих слободок и кварталов народ  бедный, чернорабочие  -
китайцы,  корейцы, русские рабочие, но их очень немного, и  семейства нижних
чинов. Все они живут очень тесно, скученно и в высшей степени грязно в своих
или  снимаемых фанзах. Но за последние  годы в  городе в  большом количестве
стали  возводиться  каменные здания,  а их  стараются ставить по возможности
удобными.
     - Понятно, -  кивал головой Сергей Юльевич и, чтобы осветить  еще  одну
проблему, невинно заметил, - Конечно,  где  грязь, там и  болезни,  особенно
инфекционные.
     - Да,  - огорчился Павел Федорович, - хвастать мне особенно нечем. Хотя
и нет таких  вспышек  эпидемий, как  в  других местах империи.  Здесь многое
зависит от климата, знаете ли, а он у нас довольно хорош. Побережье, правда,
сыро и туманно, в весенние и летние месяцы особенно, но верст за двадцать от
моря  климат вполне можно назвать континентальным. Перепад температур бывает
довольно большим,  однако  особого вреда здоровью людей это не доставляет. К
тому же край заселен довольно редко, поэтому и вспышки заболеваний широко не
распространяются.  Кстати,  надо  отметать,   заболеваемость  в  Приамурском
военном  округе  по этим причинам считается одной из  низших в числе других.
Так же и среди гражданского населения. Правда, в последнее  время участились
случаи  распространения   детских   заразных   заболеваний   -  кори,  оспы,
скарлатины,  дифтерита,  но  нам  удалось  выяснитъ,  что  они  завозятся  с
переселенческими партиями.  Поэтому после прихода  парохода с переселенцами,
их на  неделю-другую помещают  в изолированные бараки на карантин. Вот среди
взрослого населения у нас были  случаи заболеваний  брюшным и  сыпным тифом,
хотя  смертность  от него  была  не  выше  нормального  процента.  Положение
осложняется еще и тем, что у нас  существует дополнительная опасность заноса
инфекционных  заболеваний,  чаще  всего холеры,  из  сопредельных стран. Лет
шесть  назад, да, в восемьдесят  шестом, из Кореи или  Японии была  завезена
холера. Она быстро распространилась среди китайского и корейского населения.
Мы сперва не обратили внимания, потому что инородцы  прячут и  тайно хоронят
своих  мертвецов, но  потом  заметили случаи появления  на  улицах  трупов с
признаками  холеры. Да и корейцы стали сниматься своими общинами и уходить в
окружающие  город сопки, где располагались  табором. Мы сожгли брошенные ими
фанзы и сейчас осуществляем строжайший контроль.  Проверяем  все  приходящие
пароходы и с  нечистым по холере патентом держим на обсервации до  выяснения
причин и картины в целом. Но  вот, в августе прошлого года, о  нет,  ошибся,
годом ранее, холера все же  проникла во Владивосток. Заболевания встречались
не только среди инородцев, но и русские болели.  Флотский экипаж был обнесен
высоким забором и контакты нижних чинов с гражданским населением прекращены,
отчего не  было ни  единого  случая болезни. Среди сухопутных войск, команды
которого  широко  разбросаны по городу и области, заболевания,  к сожалению,
были.
     -  Кишечные заболевания распространяются, главным образом, из-за плохой
воды, -  назидательно заметил Сергей Юльевич.  - С ней, надеюсь, у вас все в
порядке? Горная страна,  близость моря, обильные осадки  проблем с водой  не
создают, я думаю?
     - Вот уж наоборот,  Сергей Юльевич. Вода-то и составляет больное  место
Владивостока.  Хорошей воды очень мало, более всего приходится  пользоваться
водой плохой, недоброкачественной,  мутной, сильно загрязненной и содержащей
немало  органических  веществ.  Зимою  вода  в колодцах  вымерзает  и  город
находится   в  печальном  положении.  Но  речек   и  ключей  на  полуострове
Муравьева-Амурского, на котором и стоит город,  имеется  немало, так  что со
временем начнем проводить водопроводы. Наиболее значительные речки Лян-чи-хэ
и  Се-дан-хэ. По ним сплавляются лес и дрова, а первая из них до двух  верст
от устья судоходна. В эти речки, а  также в речки Первая  и Вторая  ежегодно
осенью  заходит  много  красной  рыбы-кэты.  Правда, и  эти  источники  воды
расположены далековато. Ближайшая,  Первая речка находится в трех ворстах от
Владивостока, а Вторая речка в пяти с половиной верстах.
     Расспрашивая  Павла Федоровича, внимательно его слушая и видя, что  тот
действительно влюблен в город и относится к нему по-хозяйски, Сергей Юльевич
потихоньку загорался тайной  мыслью,  которая сперва  робко зародилась,  на,
зародившись,  требовала  все  новых и  новых подкреплений, желая утвердиться
прочно и толково.  Сутью  этой мысли было: а  не  воздвигнуть ли  на берегах
Тихого Океана крупный город-порт, как, скажем, Одесса или Архангельск, более
того, Петербург, со значением не только военным, но, а то и преимущественно,
торговым. Ведь сейчас все богатства Китая, Кореи и Японии вывозятся в Европу
пароходами вокруг Азии  или  через Тихий Океан  и  Америку. Собственная наша
торговая связь ограничивается  жалкой чайной торговлюшкой, да и то редкими и
небольшими верблюжьими караванами через Монголию и Забайкалье. Дорога к морю
сулит выгоды далеко не только военные...
     - А как спланирован город, каков его рельеф?
     Павел  Федорович  опять  смешался, - Да  уж  не  ахти...  Улицы  города
расположены главным образом вдоль моря, не  спланированы, довольно  грязны в
пересекаются глубокими оврагами. Лишь лицо города - его главная, Светланская
улица,  имеет и троттуары и ночное освещение керосиновыми лампами, для стока
воды  прокопаны водосточные  канавы,  через овраги  проложены насыпи.  Но  в
большинстве город разбросан  слободками - Солдатская,  Линейная, Офицерская,
Фельдшерская,   Матросская,   Каторжная,  Корейская...,  разграничивающимися
оврагами, через  которые переброшены мостки  и узкие насыпи.  Хотя, место  в
целом весьма красивое, простору для строительства города предостаточно.
     - Павел Федорович, вы же знаете, что для строительства железной дороги,
базой  которой с  восточной стороны стал Владивосток, нужны крупные  людские
ресурсы. Как у вас обстоят дела с ними?
     -  Дело  в  том,  что  возникновением  своим  Владивосток   обязан   не
экономическому  развитию  Южно-Уссурийского края, представителем которою  он
сейчас    является   на   берегах   Восточного   океана,   а   исключительно
государственным целям правительства. Отсюда и наши сложности. Живут в городе
преимущественно люди служащие и их семьи. И если офицеры переводятся или, по
выходу в отставку, уезжают в Европейскую Россию, но очень редко остаются, то
нижние  чины  часто  обзаводятся  семьями  и  остаются  городскими мещанами,
находят  работу и  строят себе домишки. В последнее время, впрочем, в городе
стали  оседать и офицеры, появляются люди интеллигентные - врачи, чиновники,
учителя, инженеры. Конечно, рабочей  силой для строительства железной дороги
они   не   являются.   Правда,   на   Первой   речке   расположен    поселок
ссыльно-поселенцев,  бывших каторжан, не отбывших  еще  срока  каторги.  Они
заняты на  очистке ретирадных мест, по строительной части морского ведомства
и  других казенных работах. Но для  строительства дороги мы  нашли буквально
неисчерпаемый резервуар и, можно сказать, совсем рядом - в соседних странах.
В прошлом году, начиная работы, мы испытывали громадный недостаток в рабочей
силе,  осложненный рабочими  волнениями, но тут буквально нахлынули корейцы,
китайцы и, представьте себе,  японцы. Так что с этой  стороны затруднений не
возникает.
     -  Хорошо, будем считать,  что эта проблема  уже решена. А как  обстоят
дела с промышленностью как технической базой железной дороги?
     -  Кое-что  мы  уже  имеем. У нас  есть небольшой казенный механический
завод при Владивостокском  порте и кораблестроительные  мастерские. Казенный
механический завод обслуживает, главным образом,  военные корабли и обладает
всеми возможностями для их ремонта, в том числе и доком, небольшого, правда,
калибра. Сейчас,  впрочем,  строится  сухой  док  для  ремонта морских судов
любого   водоизмещения.   Есть  заводики  и  по   обеспечению   необходимыми
строительными материалами - известковый, кирпичный, лесопильный.
     - Павел Федорович, вы человек военный, служите в Приамурском крае очень
долго и, без  сомнения, всесторонне и  глубоко осведомлены в военном аспекте
этой проблемы.  Не скрою, чтобы  добиться крупных  ассигнований  и  ускорить
строительство  дороги,  мне желательно рассчитывать на поддержку  военного и
морского министров. Не  могли бы вы  подсказать, насколько  реально  я  могу
полагаться на их содействие?
     Генерал Унтербергер помолчал, обдумывая  вопрос  и осторожно ответил, -
Не вдаваясь  в детали, я бы сказал,  что в настоящее  время мы  имеем нашими
соседями  на  Дальнем   Востоке  одряхлевший,  занятый   своими  внутренними
проблемами дряблый Китай,  не  представляющий, по нашим сведениям,  реальной
опасности по меньшей мере ближайшие четверть века; совершенно ничтожную, как
государство, Корею; и стремительно набирающую  силы Японию. Экономически она
развивается  очень  быстро,  используя  опыт  Англии,  Франции,  Германии  и
Северо-Американских  соединенных   штатов,   создает,   обучает  с   помощью
иностранных инструкторов - англичан  на флоте и немцев в сухопутных войсках,
и  вооружает  армию.  По  прогнозам Разведотдела штаба Приамурского военного
округа  Япония скоро  попробует испытать  свои  силы. Жертвой,  неминуемо  и
несомненно, станет Корея,  где японцы будут иметь  дело с несколькими  плохо
вооруженными и слабо обученными китайскими дивизиями. Если японцы победят, а
так оно и будет, то еще через несколько лет они постараются закрепить успех.
Но  где?  Там,  в Приамурском военном округе,  мы  полагаем,  что  следующим
объектом  для  нападения станет  Китай, а  может быть и  Приморская  область
России, ведь наших  сил там  очень мало. К  тому  же мы имеем  сведения, что
Япония весьма болезненно восприняла известие о начале строительства железной
дороги к Японскому морю. Это подтверждает наше предположение  о том, что они
считают  Россию одним  из  эвентуальных противников  и боятся  нашего  здесь
усиления.
     - Эк  вы хватили, извините конечно, Павел Федорович. Россия и..., опять
же извините, Япония... Уж не стращаете ли вы самих себя? И зубки им поточить
есть  о кого. Скажем, вот,  вниз  по карте, кто там? Ага,  Филиппины, Аннам,
Кохинхина, Ява, наконец...
     -  Ну нет, на  Филиппины,  пока, они не бросятся;  испанцев, а у них на
Филиппинах  большая  армия  и  военный  флот,  японцы   знают  как  свирепых
конкистадоров; от Шанхая к югу расположены  зоны интересов Англии и Франции,
которые имеют обыкновение объединяться для защиты своих  интересов. Остаются
Корея, вассал дряхлого Китая, которую Япония столетиям пытается завоевать, и
собственно Китай, но он весьма густо  заселен и имеет неисчерпаемые  резервы
для своих армий и поэтому вести военные действия в Китае скорее всего японцы
не пожелают. И... мы! Да, мы.
     - Мы и Япония!  Да сравните же государства, Павел Федорович.  Я не могу
поверить  в  такую  возможность. Нет,  это  никак  невозможно.  Англичане  с
французами,   правда,  захватывали  четверть   века  назад   Севастополь   и
Петропавловск в Камчатке, но Япония...?
     - О,  японцы отлично осведомлены о  нашей слабости на Дальнем  Востоке.
Они держат  агентов  военной и  морской  разведок во всех населенных пунктах
Приамурского  края. Как правило, хитро  камуфлируясь, агенты  скрываются под
личиной мелких  торговцев, часовщиков, банщиков,  прачек, слуг, содержателей
ресторанчиков, харчевен  и  публичных  домов, весьма проворны  и  вездесущи.
Иногда  их  задерживают,  но  находят  записи  на  японском  языке,  который
невозможно понять,  а после  перевода  и  объяснений оказывается, что записи
имеют самое невинное содержание, так что и предъявить в обвинение им нечего.
Но мы вполне уверены, что это разведчики.
     -  А гордость  адмирала  Тыртова  -  Тихоокеанская  эскадра, которой он
продолжительное время командовал?
     -  Тихоокеанскую эскадру  зимой мы держим в  Нагасаки,  потому что наши
бухты  покрываются  толстый  слоем  льда  и  это  затрудняет  судоходство  и
способность  кораблей  к  боевым  действиям.  Так  что  японцы  вполне могут
воспользоваться удобным случаем и  уничтожить  эскадру. Тогда им  ничего  не
будет   стоить  захватить  и  Владивосток,   и  Сахалин,  и  Николаевск,   и
Петропавловск не дожидаясь подхода наших основных сил и Балтийской эскадры.
     - Нарисованная вами картина приводит  меня по меньшей  мере в уныние и,
используя  эти  доводы,  я надеюсь  склонить  на свою сторону  Ванновского и
Тыртова.
     - Эти соображения уже докладывались в Главном  штабе, но, как мне стало
известно, они не встретили понимания, лишь иронические колкости. Так что, на
мой взгляд, военный  и  морской министры не  разделяют опасений  об усилении
Японии, разве  что, помятуя захват Петропавловска  в  пятьдесят  пятом году,
возможно, в  какой-то  мере поддержат ваше обращение за  ассигнованиями  для
строительства  железной   дороги,   чтобы  хоть  как-то   укрепить   оборону
Приамурского края со стороны океана.
     - Конечно, тем более необходимо строить дорогу,  создавать  базу флота,
решить вопрос с проводкой кораблей сквозь прибрежный лед.
     - Более  того, мы  во  Владивостоке  считаем, что, связав этот  порт  с
Россией железной дорогой, можно, хотя бы по примеру Гонк-Конга создать здесь
мощную  базу  военного  флота  и  контролировать  отсюда  весь Тихоокеанский
бассейн.  Мы  приводили  эти резоны  Его  величеству  наследнику  цесаревичу
Николаю  Александровичу,  когда  они в мае прошлого года проследовали  через
Владивосток в столицу, возвращаясь из кругосветного путешествия.
     -  Интересно,  интересно... Надеюсь, мне  удастся  воспользоваться  его
поддержкой   в  Высшей  комиссии,   он  часто  присутствует  в   заседаниях.
Расскажите,   хотя  бы  вкратце,   о  пребывании   великого   князя  Николая
Александровича во Владивостоке.
     - Наследник  цесаревич великий князь  Николай Александрович  прибыл  во
Владивосток 11 мая девяносто первого года  на  крейсере 1-го  ранга  "Память
Азова" в сопровождении кораблей Российской  Тихоокеанской  зскадры. В городе
чуть выше адмиралтейской пристани  была сооружена на собранные среди  народа
деньги каменная  триумфальная арка  в  русском стиле, а  дома  разукрасились
флагами,   декорациями,  транспарантами,  гирляндами   и  вензелями.   После
постановки  крейсера  на  якорь  в  бухте  Золотой  Рог  на него  немедленно
отправились Приамурский генерал-губернатор барон Корф и ваш  покорный слуга,
военный  губернатор Приморской  области генерал-майор Унтербергер, которые и
имели  честь приветствовать  Его  Величество  с  благополучным  прибытием  в
пределы  России.  В половине двенадцатого часа следующего  дня был  назначен
съезд  на берег  Его Величества  и к этому  времени на пристани был выстроен
почетный караул со  знаменем  и музыкой и собрались все начальствующие лица,
городская  дума, служащие  разных  учреждений, учебные заведения,  городские
жители и масса народа. В назначенный  час  катер Его Высочества, на  котором
находились  наследник цесаревич, принц Георг Греческий  и свита отделился от
трапа  "Памяти Азова", на  эскадре загремел салют, заиграла музыка, побежали
на  кораблях  по  вантам  команды  и  выстроились  на реях. При  выходе  Его
Высочества  на  берег на  адмиральской пристани его встретили начальствующие
лица,  а  городской голова  поднес  от  имени жителей  города  хлеб-соль  на
серебряном подносе.  17  мая  Наследник цесаревич изволил  присутствовать на
закладке памятника адмиралу Невельскому  и  собственноручно  заложить первый
камень.  На  следующий  день  Его Высочество  совершил  закладку строящегося
сухого дока, которому по Высочайшему повелению было присвоено имя цесаревича
Николая. 19  мая состоялось торжество закладки восточного  участка Сибирской
железной  дороги.  На  место закладки,  около  двух  верст  от  города,  Его
Императорское Высочество цесаревич  Николай изволил прибыть вместе с принцем
греческим Георгом  Греческим и свитой  на  колясках. По окончании молебствия
Его  Высочество изволили собственноручно  опрокинуть на  насыпь первую тачку
земли и затем сесть  вместе со свитой,  начальствующими  лицами и строителем
дороги в  разукрашенный  поезд  и на  нем  отправились  обратно в  город  по
сооруженной уже части дороги. Затем в городе была совершена закладка вокзала
Владивостокской железнодорожной станции.
     -  Когда-нибудь,  как построим дорогу,  я выберу время  съездить  в ваш
город.
     - Буду искренне рад оказать вам гостеприимство...

     Проводив генерала Унтербергера и  вернувшись  в кабинет, Сергей Юльевич
принялся  обдумывать   дальнейшие  шаги  для  ускорения  выполнения  желания
императора.  А когда через семь месяцев его назначили министром финансов, то
ему  пригодился и еще один  резон в  пользу Сибирской железной дороги.  Ведь
транссибирский  путь  установит  непрерывное  рельсовое сообщение  Европы  с
Великим Океаном  и  Азиатский  Востоком,  соединит  Париж  с  Владивостоком,
откроет  новые  пути  и новые  горизонты  не  только  для  русской, но и для
всемирной торговли, коренным образом изменит экономическое соотношение между
государствами.  Вот ведь,  канадская  железная дорога,  к примеру,  отвлекла
большую часть китайских и японских шелковых и чайных грузов, сократила время
их доставки с сорока пяти дней через  Суэцкий  канал до тридцати  пяти через
Канаду.  А  Сибирская  дорога  сократит этот  срок  до двадцати  дней! Какие
возможности  откроются перед Россией!  И  как  посредника Китая в торговле с
Европой,  и  как  рынка  сбыта  дешевых  китайских товаров,  и как  крупного
производителя товаров на безбрежный китайский рынок.
     Но  чтобы  осилить  такое   гигантское  предприятие,  нужны  не  только
громадные средства,  хотя,  может быть, это  и главное. Нужно  будет одолеть
многочисленные проволочки и  препоны в Комитете министров и  Государственном
Совете.  И Сергей  Юльевич решил  создать особый  Комитет Сибирской железной
дороги,  чтобы  этот  комитет  занимался  не  только   вопросами  управления
постройкой  дороги, но чтобы его решения имели законодательное свойство. Эту
мысль он провел в особой Высшей комиссии,  которая была по данному  предмету
основана.
     А во  время очередного доклада Витте императору в Аничковом дворце, тот
спросил, кого, по мнению  министра финансов, следует назначить председателем
Сибирского  комитета.   Тогда-то  Сергей  Юльевич  и   предложил  наследника
цесаревича.  После  некоторого  раздумья  и  обсуждения  этого  предложения,
Александр III согласился.
     Николай  Александрович, даже  сделавшись императором, сохранил за собой
звание председателя Сибирского комитета, все время интересовался этим делом,
что  и послужило гарантией постройки  Великого Сибирского пути, так как в то
время монархия  была  неограниченной  и решения  Сибирского  комитета  имели
значения законов.
     Теперь нужно было срочно решись вопрос финансирования столь гигантского
предприятия. Начал было Сергей Юльевич обдумывать возможности концессионного
строительства, то  есть  частными концессионерами, с  последующей  передачей
построенных участков в казну, и  даже подобрал магната, к которому следовало
обратиться с предложением, а к Полякову, единственно, прославившемуся скорым
строительством пятнадцать лет назад, в пору войны с турками, железной дороги
от Бендер в Болгарию, да засомневался вдруг. Во-первых, знал Сергей Юльевич,
Полякову  придется здорово  переплачивать,  нечист он  на  руку, иначе и  не
выбился  бы в  миллионщики,  во-вторых,  и это  главное, дело  строительства
выходило для государства стратегически-политическим и полагаться на  частных
концессионеров  не следовало.  Но  самое ужасное - денег-то  не было! Сергей
Юльевич  знал, что,  год  назад,  начиная  строительство, казна имела  всего
один-одинешенек миллион свободных средств, которые и предназначили для новой
дороги.  А  ведь  предварительно  сметная  стоимость  оценивалась  в  триста
пятьдесят  миллионов, это  по тридцать миллионов в  год нужно выделять, если
дорогу  за  двенадцать  лет соорудить вознамерились. Мелькнула, было,  мысль
выпустить для строительства бумажные "сибирские"  кредитные билеты, но он ее
отбросил во-время. Печатный станок-то запустить и нашлепать бумажек радужных
с личным факсимиле  на  сотенных  купюрах не  сложно, да  как бы не вышло по
пословице:  с  виду  - малина,  а  раскусишь - мякина.  Бумажки, товаром  не
обеспеченные, вызовут инфляцию,  значит жди волнений народных, к тому-же два
последних  года   неурожайные...  Быть  беде!  Еще  есть  выход,   но   тоже
рискованный.   В   Государственном   банке  лежат  казначейством  переданные
девяносто   миллионов  кредитных  билетов,  долг   военных  лет,  подлежащий
уничтожению.  Вот  эти-то  билеты  и  пустить  на  строительство! Тогда  для
выравнивания бюджета придется обратиться за  займом в  банки  иностранные, в
Париж.  Там должны  оказать финансовую поддержку - все  мы немножко циники -
как  плату  за  в  прошлом  году  заключенный  союзный  договор.  Финансовое
положение  России,  к тому же, усугублялось крайним  обострением отношений с
Германией.  Недовольное   большим  ввозом  российского   хлеба,   германское
правительство,  под  влиянием   собственных  помещиков  и  крестьян-бауэров,
установило   на   него   высочайшие   таможенные  пошлины.  Пришлось,  чтобы
компенсировать  хотя  бы  частично,  а более в  отместку,  повысить  ввозные
пошлины на товары германские.
     Германцы, в  пику  нам, на  принципах  наибольшего  благоприятствования
заключили  торговые  договоры  почти  со  всеми европейскими странами, кроме
России!  Некорректно  как!  Она-то,  Германия,  важнейший  и  ближайший  наш
торговый  партнер,  обороты  налажены громадные,  как  же  рушить  их? Но  и
уступать нельзя  зарвавшимся тевтонам. Сергей  Юльевич  и предложил Комитету
министров  смелый план  - ввести  два таможенных  тарифа  -  максимальный  и
минимальный. Палка, слава богу,  о двух концах... Максимальный, естественно,
на товары германские. Как он им понравится? Что-же  поглядим, чем таможенная
война кончится, чья возьмет. Значат, заем во Франции...  По  этому вопросу у
него оппонентов  возникло множество.  Русофилы, ура-патриоты  квасные, несли
ахинею о политическом закабалении. Черт-те  как рассуждают, не понимают, что
не то беда, что во ржи лебеда, а то беда, что ни ржи, ни лебеды. Ведь делать
нечего,  идти  на займы придется.  В богатейшей  России и нищенствовать? Ну,
привлечем   займы    иностранные,    разовьем    постепенно   промышленность
собственную... Рынки сбыта для нее в  стране  громадные  и  на экспорт можно
будет пустить товары, если и не в Европу, там конкурировать трудно будет, то
в Азию. В Азию? А там есть куда! Что и говорить, ведь и мы сейчас для Европы
Западной как  колониальные  страны. Но  чтобы развить производство  капиталы
нужны...  Те же  станки,  скажем,  коли сами  не производим,  так можно ведь
купить. Денег нет? Займем там,  где они есть  в  избытке. Сейчас  иностранцы
боятся  нам  деньги  ссужать, наши законы их не устраивают? Что же, и законы
изменить  можно. Проценты на капитал требуют высокие? Ну,  если свои денежки
жалко, то за счет широкой торговли с Азией расплатимся. Опять Азия? Не бойся
убытка, так придут  и барыши - старая купеческая присказка! Да  хотя бы и от
продажи хлеба. В Европе и помимо Германии найдутся покупатели. Даже по самым
скромным прикидкам новая дорога вовлечет в  общерусскую жизнь более полутора
миллионов квадратных верст -  это если брать по сто верст в каждую от дороги
сторону; и  если прибавить поймы  всех сибирских рек, пересекаемых  дорогой?
Ого-го, тут две Европы  уместится! А на холод свирепый жаловаться нечего! На
одной  широте  с  первопрестольной  дорога  пойдет,  значит  солнца   вполне
достаточно, чтобы хлеба  вызревали. А сколько земель южнее лежит? Надо, надо
осваивать,  не  то  все втуне пропадет.  Люди дали боятся.  А будет дорога -
тогда все станет  рядышком. Грузи товар  в вагон и вези, куда душа пожелает.
Конечно, проблем тут появится множество. Так ведь и это превосходно. Рельсы,
скажем,  где  брать  на такую  протяженную  дорогу?  Вот  и  место  узкое  -
железоделательное  производство.  Промышленники  сразу  за  него  ухватятся,
начнут  заводы  ставить,  металл  в стране  дополнительный появится,  в цене
упадет,  на  всякие  иные  потребности  останется.  Реки  встречные   дорога
пересечет,  люди  по  их  берегам  селиться  начнут,  земли  осваивать.  Тут
сельскохозяйственные орудия и речной транспорт понадобятся. Значит, заводы и
фабрики  новые  возводить  будут,  пароходы строить,  плуги,  сеялки-веялки,
бороны, да хотя бы и подковы, гвозди,  все надо будет. Со старых мест далеко
везти, в копеечку. Вот и  начнут  на месте все...  Земли новые заселять люди
потянутся. Сперва,  может быть, и не  в  охотку, да лиха беда начало. Дорога
будет - перестанут бояться расстояний и дорожных трудностей. Пообещать земли
хорошей, да  вволю -  поедут  люди, тем более из  перенаселенных центральных
губерний и из Малороссии. Честно говоря, покамест у нас азиатская часть лишь
считается Россией, хотя  совершено не  освоена. Резерв это  для  государства
грандиозный! И внимание ему уделить надо особенное.


        МЕДНИКОВ. ВЛАДИВОСТОК.

     В  самом  начале  апреля  девяносто  первого  года  приехал  Андрей  во
Владивосток  и  поразился   его   оживленности.  Переселенческие   бараки  в
Солдатской слободке на  мысе Шкота заняли "контрактованные" на строительство
железной дороги  - их целых триста человек  привез на  днях "доброволец"  из
России. Кроме них, как говорили, с  Сахалина  привезли полтыщи  каторжан, да
солдат  два  батальона.  Причалы порта были  завалены  разными  грузами -  и
мотками телеграфной  проволоки,  и  бочками битума,  и  ящиками с  тронутыми
ржавчиной кирками и  лопатами,  и ломами, и молотами, и  черными, пропахшими
креозотом шпалами,  и накладками и костылями с  синими чешуйками  окалины и,
главное, длинными, уложенными  сытыми штабелями, тускло мерцающими на солнце
рельсами.
     Побродил  Андрей  по  городу, поспрашивал людей, где здесь берут дорогу
железную строить, и ему посоветовали идти в Солдатскую слободку и там искать
подрядчиков. Вернулся Андрей к знакомому бараку, где два года назад с отцом,
матерью  и братьями  в карантине  жил.  Солнце садилось в тайгу  за Амурским
заливом  и  последние  лучи его  уже  не  грели; да и то,  зяб он  больше от
потерянности  и одиночества,  душегрейка из  енота  мехом внутрь расстегнута
была. У костерка  мужики чай  в  котле  кипятили и  нехитрой снедью ужинали.
Плоская  и круглая  рыба  на листе  жести лежала  печеная, хлеб, разрезанный
крупными ломтями,  соль  да  луковицы.  Какой-то лядащий  мужичонка, отдирая
щепкой  от жести  пригоревшую рыбу, уныло  бормотал, - Казали нам,  що в тим
краю будыте жыты  як у боха за двырыма. Хлиб родыть, лучэ ны можа буть, лис,
вода, чо хочь, все е. А монахи и  попы казалы, шо там е рыба та,  шо  матырь
божа йила  в чистый  четверх,  кохда плакала по умершому сынови. А як до нэй
прийшов анхыл  и спытав  ии, чохо вуна  плаче,  то вуна казала, шо  плаче по
умершому сынови.  Туди анхыл казав  ий:  "Ны  плачь, твий  сын воскреснэ, як
рыба". Матырь божа казав: "Як воскреснэ сын, кохда умэрла рыба?" А  рыба тут
и  ожила. Тилько  матырь  божа уже  половыну  из-зила, так  шо  рыба  выйшла
однобока. Мы прийихалы и  побачылы и сийчас идым  тую рыбу. Тут ии называють
камбала.
     Спросил Андрей, кто здесь за старшего. Откликнулся здоровенный заросший
до глаз густой черной бородой мужик. Вида самого разбойного.
     - Гуди, хлопец, какое дело?
     - Ищу я  подрядчика Каурова, на работу устроиться.  Землекопом или  еще
кем. Дорогу строить железную.
     - Подрядчик не  с нами живет, он в  отеле "Лувр" устроился. Но завтра с
утра должен быть. Если у тебя  в котомке кусок сала отыщется, то давай к нам
в компанию.  И  поснедаем  вместе и  место  на  нарах  отыщем-подвинемся;  в
тесноте, да не в обиде.
     Андрей, даром что из хохлов черниговских, жадным не был, жизнью не бит,
в завтра с испугом заглядывать не обучен, да и  опыт жизненный какой-никакой
подсказывал - держись  людей,  пропасть не дадут. Развязал он свою  котомку,
вынул кусок пахнущего дымком медвежьего окорока да сахару синего полголовы и
положил на расстеленную на бочке газету.
     - Добре, хлопец,  - повеселел  старший, отполовинил сахар  и окорок,  а
остальное велел в котомку спрятать.
     - Не все сразу, сгодится в будущем.
     Жадно и голодно блеснули глаза у людей вокруг, но перечить старшему они
не осмелились.  Уважали и слушались, видимо. Андрей себя назвал и люди имена
свои  сказали, но он их  зараз и  не упомнил. Но старшего  выделил  - Данила
Буяный.
     - Рассказывай, хлопец, кто  ты  и  откуда, -  закончив  с ужином, велел
Данила.
     Не чинясь и без робости Андрей рассказал о себе все, о семье своей, как
на Дальний  Восток приехали, где  и как  здесь  устроились, о богом  забытой
деревушке Ивановке, тайге и охоте, как отец жизнь семьи планировал  и почему
ему, Андрею, искать работу приходится.
     - Ясно,  -  кивал головой Данила. - И у нас жизнь простая, как подкова.
Ватажка здесь собралась  сборная. Кто, вроде отца  твоего, от безземелья  за
длинным  рублем  кинулся, кто за работу  знакомую цепляется,  кто  от голода
сбежал. Наобещал Кауров, да обманул сразу же...
     - Обманул, обжулил, надул, провел..., - загалдели мужики.
     - По двести-двести пятьдесят обещал платить за год,  а в Одессе, в день
отхода парохода, показал контракту - сто двадцать, много - сто пятьдесят там
написано.  Нам  и  деваться-то некуда. Есть-пить нечего,  дома родные  денег
ждут,  на кормильцев  надеются,  а  тут  как  бы самим ноги не  протянуть от
голода. Пошли  в полицию на него жалиться, нас же  в шею и вытолкали - куда,
мол,  смотрели, контракту подписывая.  Да  рази  мы  разумели, ему  на слово
поверили, благодетель, чай,  работу дает.  А по писаному  среди нас мало кто
знает, тут больше деревенские...
     - Некоторые сразу разбежались, - продолжал Данила Буяный, а большинству
и бежать некуда. В  России  голод, работы  нету, а нищенствовать, бродяжить,
воровать многие боятся-стесняются, да и не приучены.  К тому же ватажка  уже
сложилась  какая-никакая. Миром  харчимся, не  сытно, правда,  но и  ноги не
протягиваем. К тому же  надежда  была  -  "Зеленый клин",  землицы  выберем,
осядем,  семьи  выпишем.  Походили  здесь  по Владивостоку,  и то  же  самое
оказалось - работы  нет, а  где  и есть  - не берут, не  можем,  говорят, вы
законтрактованы.  И паспорта Кауров не отдает. Контракт подписан, твердит, -
работайте.  Нет, так полиция в каталажку заберет и  приголубит там.  Сахалин
здесь рядышком.
     Приуныл  Андрей.  Попался,  как  олень  в лудеву, не  выберешься. Домой
возвращаться стыдно,  что отцу-матери  скажешь? Да и деньги за дорогу считай
совсем истрачены.
     -  Не робей, хлопец, - ободрил его Данила Буяный.  - Миром против паука
выстоим, работе научим, она не сложная. Дорогу выстроим, а там, если грамоте
обучен и  будет желание, в линейные сторожа,  обходчики,  сцепщики,  да мало
ли... подашься.
     Грамоте   Андрей    умел,   еще   в   родной    Неглюбке   три   класса
церковно-приходской школы окончил.
     Два дня жил Андрей  в переселенческих бараках  на птичьих правах. Днями
вышагивал по городу, работу искал. И в мастерских  военного порта побывал, и
в  заводике  Добровольного флота, и  на мельнице Линдгольма.  Нигде не брали
его. По металлу не обучен, жилья в  городе нет и остановиться не у кого и не
на что.  Он в порту пробовал наняться грузчиком, ходил на кирпичный завод  и
на кожевенный, но  все без толку. Пошел Андрей  однажды на  Первую речку  на
пивной завод бочки катать, пива хлебнул, но ему не понравилось - горькое. Да
и старший  грузчик  велел дуть отсюда - молод  еще  и это не профессия. Иди,
говорит, на дорогу железную. Там прорва работы по строительству,  а построят
дорогу - еще больше будет, и специальность получишь хорошую.
     Пришлось обращаться  к подрядчику Каурову. Оглядел тот его скептически,
но сам в положении был пиковом - подряд на постройку  большой урвал, а людей
привез - всего ничего - чуть больше двух сотен. На деньги пожадничал, себе в
карман побольше сунуть хотел.
     - Ладно, - смилостивился барственно, - возьму землекопом третьей руки.
     - Как это? - опешил Андрей.
     - А вот так, - разъяснил Кауров. - Сейчас сперва земляные работы пойдут
-  выемки делать, скалу  рубить, насыпи возводить. Мужики крепкие, землекопы
опытные за первую руку идут.  Послабее, те  за вторую руку. А сосунки, вроде
тебя, да заморыши - те третьей  рукой числятся. И заработок соответственный.
Положу я тебе  по семи рублей в месяц. Деньги это большие, но и работу стану
требовать должную.  Будешь  увиливать, баклуши бить  - берегись,  три  шкуры
спущу, не помилую.
     Чуть не расплакался Андрей от обиды и безысходности. Семь рублей всего!
Рухнули его  мечты помочь  родным,  приобрести  специальность крепкую, чтобы
кормила, одевала, обувала, да в деревню на хозяйство оставалась чтоб.
     Но не приучен он был свою слабость людям показывать, кивнул  хмуро  и с
достоинством - ладно, мол.
     А Кауров  глядел на него и  думал насмешливо,  -  Никуда ты, малец,  не
денешься. Не  ко  мне,  так  к  Галецкому, Фомину или  Введенскому побежишь.
Издали  видно  - деревня,  серьмяга серая, голь  перекатная, хоть  и поддева
енотовая.  Сперва  с тебя  жирок  домашний и румянец  девичий  слетят, голос
хриплым станет,  прокуренным, спина и  шея от  солнца  коричневыми, а  брюхо
белым,  ладони  мозолями  толщиной с  копыто лошадиное  покроются, а вены на
руках морскими канатами вздуются.
     - Работать будешь со всеми, от зари до зари - световой день. Да  час на
обед.  Отдыхать - в дождливую  погоду.  Жить -  пока  в бараке, а потом, как
здесь насыпь возведем и рельсы уложим  и дальше пойдем, в балаганах, шалашах
и  палатках.  Радеть будешь - во вторые  руки переведу. С  Буяным Данилой не
вяжись - он тебя с собой в каталажку утянет. Горлопанов поддерживать станешь
- прочь вышибу, копейки заработанной не выдам.

     Едва краешек солнца  поднимался  из-за  Гнилого  угла,  как Кириллович,
бравый отставной саперный унтер, бранью будил людей в  бараке, выгонял их во
двор, где кашевары  уже  разливали черпаками по мискам  пшенную,  гречневую,
ячневую, овсяную или какую другую кашу.
     - Пошевеливайтесь, катюжане, - покрикивал Кириллович.
     - Сам ты кат, - отругивались мужики, с хрустом потягиваясь, ополаскивая
холодной  морской водой, в  которой мыло не  мылилось, лицо и шею,  пятерной
приглаживая  спутанные  волосы,  завтракали,  вскидывали  на  плечи кайлы  и
лопаты, или хватали отполированные  до блеска ручки тачек и, пуская по ветру
синие махорочные дымки, нестройной колонной тянулись к месту работы.
     Дорогу начали строить  в середине апреля,  дружно,  сразу в  нескольких
местах и большим количеством народа.  От  причала Добровольного флота, что в
бухте Золотой Рог, мимо Семеновского  покоса, густо заставленного китайскими
и  корейскими фанзами,  до  Амурского залива скалу рубили  крепко охраняемые
каторжане,  привезенные  в   Приморье  с  Сахалинской  каторги.  Дальше,  от
Куперовской  пади до  Первой речки  копошились  "контрактованные" Галецкого,
Фомина и Каурова,  а за ними  до Второй речка трассу  густо облепили солдаты
строительных батальонов полковника Экстена.
     У Андрейки  сразу  налились  кровью  и  полопались  мозоли на  ладонях,
пронзительной  болью тянуло  мышцы  рук  и плечи, ныли  ступни  и  поясница.
Короткая ночь не приносила  отдыха и  облегчения,  тело болело  так, что  не
удавалось уснуть. Первую неделю он ходил как в  полусне. Не  поддерживай его
Данила  Буяный  словом, шуткой,  сменой работы, не  выдержал бы  Андрей.  Но
Данила велел держаться рядом. Видя, что пальцы Андрея разжимаются, не держат
кайло  или лопату,  гонял к  морю ополоснуться, или  к  пади с  котелком  за
питьевой  водой, или камни  крупные отбрасывать, или тачку с грунтом катать,
или костерок угасающий пошевелить, да мало ли...
     А потом  немного  втянулся Андрей в работу и  стало легче. Одно плохо -
постоянно подводило пузо. Есть все время хотелось неимоверно. И мысли только
вокруг еды  вертелись. До того он изголодался, что стал покупать по копеечке
у китайцев то краба, то  ракушек жареных-вареных, устриц, мидий,  гребешков,
то  трепанга, восьминога  однажды, спрута, гада  морского не  побрезговал. А
глаза все голодными были, пищу выискивали.
     Данила же зубы  сквозь  бороду черную  скалил, -  Растешь, хлопец,  сил
набираешься.
     Его народ  уважал и  крепко слушался.  Да и он не спешил с  решениями -
выслушает  всех внимательно, прикинет, что к чему, лишь потом и присоветует.
Уж на что Кириллович-десятник, саперному делу обученный в армии, и тот сущим
слабаком против  Данилы выглядел. И какое дерево на  черенки выбрать,  и как
кайло, лопату,  топор  насадить,  и  как  скалу  рубить,  землю  рыть, тачку
груженую  катать - все знал,  все умел Данила  Буяный.  Это лишь по незнанию
кажется,  что дело плевое - тачку катать. А кто пробовал, да изо дня в день,
чтобы  груза более, а силу сберечь,  тот знает, что это  искусство  целое. И
опыт нужен и  подсказка добрая. А топорище, скажем, черенок к кайлу,  лопате
выбрать? Ого - тут все важно: и порода дерева, чтобы  ладони  не отбивало, и
изгиб, чтобы  держать инструмент удобно было, уставал меньше, и длина, чтобы
по росту... Балласт, грунт для насыпей, присоветовал козырьком брать. Не ямы
рыть, наверх тачками катать, или, как китайцы  с корейцами, мелкими сетками,
корзинами заплечными таскать, а откос сопки или оврага  подрывать, наподобии
грота или пещеры. Как  глубокую  полость выберешь, ну давай козырек  рушить.
Тут  уж норовили,  чтобы  если  и  не с горки тачки катать, то хоть по месту
ровному, только доску или горбыль под колесо брось  - тачка сама летит, лишь
придерживай.  Но и дюже  рискованно было -  полость выбираешь, уши на макуше
торчком держи, чтобы небо на тебя не рухнуло - насмерть придавит.
     Дорога  быстро пошла.  Все  сразу  делали. И  скалу  рубили,  и  насыпь
отсыпали, шпалы укладывали, рельсы свинчивали, костыли забивали... За месяц,
к середине  мая, глазам своим не поверили - добрые три версты готовы были. И
далее, до Второй речки, только рельсы уложить.
     Тут весть пришла  - царевич  едет, дорогу закладывать будет. Чего-то ее
закладывать, когда она уже полным ходом строится?
     Накормили в тот день их чуток  получше, кашу коровьим маслом заправили.
Велели рубахи  праздничные надеть, хари,  как Кириллович-десятник выразился,
умыть почище, усы-бороды подрезать,  да не сверкать  дырами. Вдоль дороги за
войском  и полицией  выстроили, изображать народ  ликующий.  Как  раз на  их
участке, в Куперовской пади, у рельса последнего, елок, вчера нарубленных, в
землю для красы  повтыкали,  шнур золотой натянули, чтобы  народ  любопытный
верноподданный не лез царевичу под ноги, жандармов часто с саблями поставили
и  моряков военных,  порядка  для. К  полудню,  крепко выспамшись, подкатило
высокое  начальство  в  мундирах  парадных,  в  орденах,  галунами  золотыми
обшитое.
     Данила Буяный толкнул Андрея локтем в бок и говорит, - Смотри, вон тот,
хлюст  прыщеватый, с ногами тонкими  в блестящих  сапожках, и  есть  царевич
Николай. А рядом с ним королевич греческий. Вот они-то и есть пауки главные,
кровь из народа сосущие. А  наши подрядчики Кауровы, Фомины, Дунаевы, Поповы
и  Кирилловичи  -  десятники  -  так,  клещи  мелкие.  От  них просто  будет
избавиться. А вон те присосались - не выдерешь.
     Андрей от него чуть в сторону не шарахнулся. Это про царевича-то,  царя
завтрашнего. А  у  Данилы глаза презлые,  рот сжат  в тонкую ниточку.  Стой,
говорит,  дурашка. Мы  вон как работаем, руки-ноги  все  побиты, а с животом
голодным ходим, дырами  светимся, в лачугах живем. Они же всю жизнь  палец о
палец не ударят, по заграницам катаются, во дворцах живут, не водку горькую,
вино-шампанское дуют стаканами, сардинами в жестянках закусывают...
     Молчит Андрей, боязно - чего только от Данилы не наслушаешься. И впрямь
в каталажку с собой утянет, не зря Кауров предупреждал загодя.
     Потом  царевич  тачку  махонькую,   изукрашенную,  до  половины  землей
насыпанную,  сажени   две  прокатил,  вывалил,  лопатой  ковырнул,   сел   в
голубенький вагончик к паровозу  прицепленный и укатил себе пьянствовать.  А
Андрей  с  Данилой  в  свой  барак  пешком  поплелись  по  тропочке.  Данила
злой-презлой идет, камешки пинает, хотя к обутке бережлив был.
     - Чего  ты  яришься? -  спрашивает Андрей. -  Не барин  ты, не  генерал
какой-нибудь,  мужик, и  сам бог велел лаптями тебе грязь месить,  руками на
хлеб зарабатывать...
     -  Я в  Елисаветграде, в 0дессе  на  железной дороге работал. Ремонтным
рабочим, обходчиком.  Там  у нас народ подобрался - ого! Кружок был,  книжки
вместе  читали,  обсуждали их. Правильные книжки, полицией запрещенные.  И в
них написано, что  все  в  мире трудом создано  руками рабочих и крестьян. И
дома, и заводы, и  одежда,  обувка, пища,  все-все. Но те,  кто это  делает,
разутые-раздетые   ходят,  с  животами  подтянутыми.   А  богатеи  их   труд
присваивают,  жиреют,  во дворцах  живут,  не как мы, в солдатских  бараках,
тесных лачугах и норах земляных, словно звери. Наши дети чахоткой болеют, от
холода  и  голода  мрут,  а  они  пищу собакам скармливают,  в выгребные ямы
выбрасывают. Почему так устроено? И кем? И как изменить?
     -  Но ты  же знаешь,  они  нам  работу дают, инструментом обеспечивают,
заботятся, где разместить нас, кормят, денежки платят...
     -  Совсем  дураша  ты,  Андрей.  Они нещадно  грабят  нас,  обманывают,
работать  заставляют  по  двенадцать-четырнадцатъ  часов,   себе  просторные
каменные дома строят, а ты уже месяц проработал, что получил на лапы-то?
     Андрей не  получал пока ничего, как и  все "контрактованные". Подрядчик
Кауров уже ругался, что землекопы работают плохо и медленно и он скоро из-за
них разорится в дым.

     Потом  зарядили проливные дожди. Густой  туман  переходил  в бусинец  и
морось, серые тучи низко нависали над  землей, из них текло, текло, и  вдруг
припускало  сильным ливнем. Трасса дороги совсем расквасилась,  подстилающая
глина не пропускала воду и  повсюду стояли огромные непросыхающие лужи, хоть
лодки  пускай. Ступить  было  некуда  -  мгновенно по  щиколотку, по  колено
увязаешь  в  вязкой  грязи  и  не  то  что  с  лаптями,  с  сапогами  иногда
расставались. На работу  не выйдешь -  не земляные, а жидко-грязевые работы.
Израненные  об острые камни ноги и руки покрывались  мокрыми язвами и начали
гнить.  Концы  пальцев  вокруг  ногтей  заполнились  желто-зеленым  гноем  и
мучительно  болели. Из всех  лекарств - один подорожник. Кормили по-прежнему
овсяной и ячменной кашей с гнилой рыбой, а силы эта пища не восстанавливала.
Андрей заметил, что у некоторых распухли десны и начали шататься зубы.
     - Жуйте траву, - настойчиво требовал Данила Буяный, - ешьте одуванчики,
молодую крапиву, варите папоротник-орляк.
     - Коровы мы, что ли? - отругивались мужики, но слушались.
     Он   единственный  выбирал  время  ходить  в   китайскую   слободку  на
Семеновском  покосе, где  жила артель азиатских  рабочих,  немного  научился
китайскому языку и частенько приносил в дерюжном мешке по полпуда камбалы.
     - Свежая пища нужна,  -  наставлял он, -  иначе мы скорбутом  заболеем,
организм ослабнет и хвори всякие одолеют.
     Да  и то, ходили  слухи  о заразных болезнях,  появляющихся  в  крае  -
холере, дизентерии, проказе, даже чуме.
     Кауров вконец рассвирепел. - Вы меня по миру пустите, - кричал он.
     - Но  ведь невозможно работать, - твердо стоял  Данила  Буяный, - грязь
непролазная.
     И мужики гулом поддерживали его.
     Заставил все же Кауров их  в дождь  скалу рубить -  кайлами  да ломами.
День работали - окоченели все. В бараки  вернулись поздно - мокро,  печи  не
топлены, не согреешься и не обсушишься. Ночь дрожали от холода под одеялками
волглыми, уснуть не могли. Люди трясутся, кашляют. Кириллович утром матюгами
поднял, повыгонял их на работу - пошли нехотя. Еще на день в проливной дождь
работать сил  хватило.  Но следующим  утром идти  мокнуть дружно отказались.
Чуть ли не половина мужиков заходилась кашлем, хрипела простуженно.
     - Плохо работаете,  недоноски, - ругался  Кириллович.  - Справный мужик
зимой раздемшись вкалывает -  пар от  него валит, а  вы летом обсопливились,
мерзнете, кашлем исходите.
     Опять явился Кауров на работу выталкивать, но Данила твердо  потребовал
ответить, когда он людям за работу заплатит. Три месяца,  считай, прошли, ни
копейки от него не получили.
     - Да вы  что, - еще пуще разорался Кауров, - что вы наработали? Я и  за
бараки плачу,  кормлю вас, инструменты дал  - кирки,  лопата, ломы, тачки..,
что, это даром все?
     - Но ведь уже целых четыре версты полотна нами уложено!
     Сколько ты за них тысяч получил? Ну-ка, рассказывай!
     - Бунтовщик, я давно за тобой приглядываю. Ты знаешь, что дорога - дело
военное,  государственное, ответственное,  а ты  его  срывать надумал?  Нету
денег  сейчас и  когда  будут  -  неизвестно. Работайте - я  расчет веду, не
пропадут ваш денежки, целее будут, не пропьете хоть...
     - Да, по скольку люди заработали, почему расчет не объявляешь?
     Мужики   вконец  рассвирепели  и  закричали,   распаляясь  и  перебивая
друг-друга, - Жена, дети, старики-родители дома денег ждут, а где они? Нас с
места сманил, кругом обманул, почему не платишь?  В Коломбо,  посреди океана
по твоей милости  шесть человек капитан с парохода  высадил, как  они  домой
доберутся?
     И  уже   пришли   из   других  бараков  "контрактованные"   подрядчиков
Скидельского, Ключевского, Журавского, Галецкого, Дунаева, Попова...
     -  Все они,  кобели  нечесаные, в  одну  дудку дуют, нас голодом морят,
работу требуют, а деньги не платят...
     Зажатый в дальнем  углу  разъяренными людьми, зло выкрикивающими каждый
свое  горе  с  одним  общим  выводом  -  заработанные  деньги давай,  Кауров
затравленно озирался и, чувствуя, что страсти накалились до нельзя,  скоро и
бить начнут, бросился к открытому окну.
     Дорогу ему заступил Данила  Буяны.  - Покуда деньги  не выплатишь  - на
работу не выйдем, - и пропустил его.
     Хотели мужики и за Кирилловича взяться, душу отвести и кулаки почесать,
но Данила не позволил.
     -  Этот  свой;  хоть и  лается, а  лямку  с нами тянет, из общего котла
хлебает, на работу поднимает. Служака, в мать его...

     К концу  июля  распогодилось,  приморское лето в  силу  входило. Солнце
днями припекало  и, рано проснувшись, наскоро умывшись и подкрепившись,  чем
бог  послал, дорожники группками разбредались по городу в поисках работы. Но
отыскать ее удавалось очень редко, разве что в порту пароходы разгружать, но
на них  стали обижаться  артели китайские  и корейские. Впрочем,  дорожникам
чаще  грубо отказывали и прочь гнали работодатели: им и  платить  чуть ли не
вдвое  больше  надо,  чем азиатам, и наказать  за строптивость  требовалось.
Молва  о  смуте на строительстве железной дороги  мгновенно  разлетелась  по
городу.  Рабочие  три  дня  уже  не  выходили на работу, но власти  пока  не
вмешивались,  выжидали, как  подрядчики сумеют  обуздать свою  рать  вшивую,
голопузую, не кормленную.
     Однако начальник строящейся  дороги  инженер  Урсати гневался.  Высокий
темп был потерян, и  тот запас  прочности, набранный в первые разгонные дни,
утрачен.  Каторжники-доходяги и  солдаты  подневольные  рвения  в работе  не
проявляли,  откровенно волынили.  Им спешить  было  некуда.  Одна  надежда -
вольнонаемные. Но они на своем стояли.

     На   совещании    у   гражданского   губернатора   Приморской   области
действительного   статского   советника   Павленко  -   военный   губернатор
Унтербергер на вакации отбыли  - присутствовали командир порта контр-адмирал
Ермолаев,  комендант  крепости  генерал-майор  Аккерман,  комендант   города
подполковник   Пестич,  начальник  железнодорожных  строительных  батальонов
полковник   Зкстен,  инспектор  тюрем   Приамурского  генерал-губернаторства
Коморский, начальник Приморского  отделения Восточно-Сибирского жандармского
управления полковник  Лосев, владивостокский полицмейстер надворный советник
Петров, подрядчики Галецкий,  Дунаев, Журавский,  Кауров, Ключевский, Фомин,
Попов,   кореец   Юмбо   и   инициатор    совещания   начальник   строящейся
Южно-Уссурийской железной дороги инженер Урсати.
     -  Неразумная  жадность,  тупая  ограниченность, скотское  отношение  к
людям, -  Урсати  не  выбирал выражений, - привели к первому организованному
выступлению рабочих в  Приморской  области.  Казна не  скупится вам  платить
по-божески. От вас что требуется - правильно организуйте людей и наращивайте
темпы  строительства. А для  этого платите людям  во-время, набросьте  им по
копеечке. Они  вам  горы  свернут. Неужели не понятно - им  заработать надо,
только за этим они в такую даль и приехали. Так дайте  им их жалкую денежку,
вводите расценки и сдельщину, платите регулярно - один, два раза в месяц, об
остальном пусть  они сами позаботятся. Что же вы  делаете? Подряды получили,
деньги казенные  в  карманы  спрятали,  а  людей без копейки  бросили.  Этой
красной заразе только дай появиться, потом ее не выведешь. Дорогу  кто будет
строить?  Шесть сотен каторжан и полторы тысячи солдатушек еле ползают, едва
свою пайку отрабатывают,  потому что денег  они не  видят и работу с  них не
спросишь.  Им абы  время  шло. Только вольнонаемные  могут споро работать  и
быстро  двигаться.  Немедленно  выплатите  людям  деньги,  увеличьте  рацион
питания, организуйте жилье  по  трассе,  чтобы не тратить время  на переходы
утром и  вечером. А  зачинщиков стачки надо выявить и примерно  наказать. И,
коли  уж  у нас  участились рабочие беспорядки, надо  усилить  полицейские и
военные силы на строительстве дороги.
     Вслед за Урсата слово взял надворный  советник Петров - Владивостокский
полицмейстер.
     - Категорически  не согласен с господином Урсати. Охрана правопорядка -
это  наше  дело.  Мы  должны  проводить жесткую линию. Никаких послаблений и
выполнения их требований. Дай им палец - руку до плеча оттяпают. В каталажку
каналий-зачинщиков,  -  говорил  он фразами короткими, рубленными,  и рукой,
словно  шашкой,  махал, отсекая  головы. -  Чтобы  боялись,  сучьи  потрохи.
Дораспускались тут. А  остальных с работы вышвырнуть  и из крепости выслать.
На их место прибегут тысячи, смирных и покладистых.
     Истовый  в службе  жандармский начальник полковник  Лосев, багровый  от
гнева,  едва сдерживался  от крика, - Это уже не первое выступление рабочих.
До вашей дороги у нас спокойно было. Сейчас же черте что. Двадцать  восьмого
июня на  двадцать шестой версте именно подрядчик Журавский довел корейцев до
белого каления, был ими в кровь избит, пришлось вызывать войска. Надо же так
- сразу двести  корейцев-строителей взбунтовались, уж на что они послушные и
боязливые. И, хуже того,  когда вели арестованных зачинщиков во Владивосток,
на станции Подгородная им на выручку бросились  русские и китайские рабочие.
Что это - интернационал  в действии?  Этого  нам  не  хватало.  Но  если  то
возмущение было стихийным, то продолжающаяся почти неделю стачка - уже  явно
организована  вами,  господа  подрядчики.  Вы  привезли  зараженную  красной
заразой голытьбу из  России и своею неимоверной жадностью провоцируете их на
организованные выступления. Зачинщиков и смутьянов,  понятно,  мы выявим, но
горький  опыт  показывает,  что  причиной стачек и волнений всегда  являются
беззастенчивая  жадность и  наглость  работодателей.  Пока  эти  выступления
локальны и имеют  экономический характер, но коли они будут продолжаться, то
ими  обязательно  воспользуются  профессиональные смутьяны, а  такие  в крае
имеются. Те же административно  высланные Сергей  Южаков,  делопроизводитель
Управления  строительства дороги, или Николай  Ремезов... И  тогда  стачки и
забастовки приобретут  политическую  направленность. Этого  допустить  никак
нельзя.
     Ему,  "голубому",  по цвету  мундира,  полковнику  лишние  заботы  были
нежелательны. На столе лежало еще незаконченное дело о побеге два года назад
через   Владивосток   в   Лондон  участника   "Большого   процесса"  Феликса
Волховского. А  сколько  таких  беглецов проследовали за границу  из  Сибири
через Владивосток? Уж  не "Красного ли Креста Народной Воли" рук  это  дело?
Если так, то в городе притаился их  агент. Не Иннокентий ли Пьянков? Он ведь
тоже проходил до "Большому процессу". Может  - да, а  может  - нет. Скорее -
нет. Иннокентий Павлинович из села Никольского почти не вылазит, разве что к
брату  в Хабаровку. Нет, это кто-то  другой,  умный и дерзкий.  Ведь как вон
Ипполиту  Мышкину побег с Кары  устроили - чисто и без задоринки. Случайно с
иностранного парохода сняли...
     Морское  и   военное  начальство  выразили  готовность  помочь  полиции
обуздать смутьянов.

     Рано  утром  полиция и  солдаты  с берданами  окружили  переселенческие
бараки.  Подрядчик Кауров с  полицмейстером  и тремя городовыми по подсказке
Кирилловича  бесцеремонно  стаскивали  с  нар  сонных  еще  рабочих и