в стал наведываться, мне приходилось прятаться. Да и староверам надоела эта маята, подались они в Петропавловку на Даубихэ. Петропавловку Андрей знал, это недалече от Ивановки, там староверы селились издавна. - А я им кто? - продолжал Матвей, - работник нанятый. И пришлось мне идти на все четыре стороны. Ведь и деваться-то некуда. В Никольском не укроишься - все на виду. Благо товарища встретил, год вместе бубны били на каторге. А до этого он на Соколином острове уголь рубил, повидал многое. Соколиным островом люди Сахалин называли, место страшное. В том товарище Андрей признал спутника Матвея после его побега из каторги и лупцевания Кирилловича-десятника. - Вот он-то мне этот камешек и показал. Товарищ Матвея, тоже в крепком подпитии, улыбался благостно и все порывался отнять и спрягать камешек. - Место, говорит, знаю, где золото водится. И камень оттуда. Зовет на будущее лето в старатели. И товарищ Матвея, Корж по прозвищу, заплетающимся языком, но очень возбужденно, принялся таинственно шептать о богатствах, в горных таежных речушках Южно-Уссурийского края таящихся. Рассказывал он о своих друзьях, сказочно разбогатевших за лето-другое, о самородках, градом сыплющихся с мха таежного, о золотом песке в речных песчаных отмелях, о шурфах, из которых золото выбрасывали лопатами. - Что-то ты на богача похож не особенно, - усомнился Андрей. - А это видел? - привел Корж довод решающий, и покатил по столу речную кварцевую гальку. Веточка золота казалась внушительной. Потом к ним четыре красавицы, шлюхи трактирные попытались пристроиться, учуяли, видимо, что денежки, хоть и немного, у мужиков водятся. Да Матвей на них рявкнул, брысь, мол, они и обиделись, матом ответили, вполне профессионально. Недаром обслуживали Матросские улицы. Отошли и недалече, через столик устроились, графин морсу заказали, клиентов ждать денежных. Долго сидели они еще в трактире, набрались допьяна, но условились на Вознесенье встретиться у Никольской церкви. И расстались заполночь. - Ты пойдешь? - спросил утром Андрей своего товарища. - Нет, - ответил тот, - я уже слыхивал про старателей, да и видел их немало. Но капустное дело понадежней будет. Зиму Андрей провел дома, помогая отцу по хозяйству, на охоту ходил, а весной заметалась душа. Крепился он, крепился, за плужком сакковым еще походил, батиной гордостью, самой ценной прошлогодней покупкой, да и подался на Вознесенье в Никольское. В церковь зашел, лоб перекрестил, по базару побродил и опять к собору вернулся. Перед оградой ему незнакомый парень дорогу заступил. - Ты Матвеев дружок, Андрюха Медников? - Да, - кивнул Андрей, - договорились встретиться... - Топай за мной, - подмигнул парень, и в углу базара они встретились, свиделись, руки потискали, по плечам похлопали, но неловкость почему-то чувствовали, неуверенность. Вшестером, купив тут же, у кузнеца, ломы, топоры, кувалды, кирки и лопаты, запасшись хлебом, солью и крупой, увязавши весь скарб в котомки и взяв свой инструмент на плечи, двинулись они вслед за Коржем. У одного из парней за спиной ружье висело охотничье. Шли тайгой, избегая дорог и даже тропинок, с ночевками. Корж объяснил, что место золотоносное лежит на Ташехезе, левом притоке Сиянхэ, в дне пешего хода от Атамановского. Но тамошних казаков следует опасаться. Люди, мол, они звероватые, на белых лебедей и синих фазанов, корейцев и китайцев, женьшевиков и спиртоносов, по цвету одежды так прозванных, постоянно охотятся, как бы и на их золото не позарились. Поэтому и осторожным быть следует. За четыре дня, проплутав изрядно, вышли они к месту искомому. Быстро бежала прозрачная мелкая речушка, лес зеленел свежей листвой, мягкая травка глаза радовала. Побросав на укрытой от постороннего глаза полянке свой скарб, они сразу кинулись по песчаным косам песок и гальку исследовать. Лишь Корж и Матвей не спешили, как люди бывалые. - Так скоро золото не дается, - объяснил Корж, - его попотеть, поискать придется. Вырубил Корж топориком из палой лесины лоток, вашгердой назвал его ласково, а они пока два шалаша строили, костровище, на ручки лопаты, кайлы и кувалды насаживали. Назавтра Корж велел всем ямы рыть песчаных косах, - шурфы, - пояснил он важно. А сам ходил с вашгердой от ямы к яме, песок в нее набрасывал с разной глубины, и к речке бежал. Там он осторожно смывал песок водой, оставляя на донышке самую малость. Эту-то малость на бумажке он на солнышке просушивал, щепкой ворошил и внимательно рассматривал, шепча что-то под нос. Ворожит, смеялись старатели, с надеждой глядя на него. Корж показывал им малые крупинки золота, но доволен не был, кривился, как от зубной боли. - У меня и опыта нет, - жаловался он, - видел, как другие делают, а голыш с золотой веточкой сам здесь нашел прошлым летом, когда из Маньчжурии возвращался, хоронясь от людей, как есть беглый каторжник в розыске. С неделю они здесь промучились, а потом Корж велел шурфы песком забросать и выше по речке перебираться. И опять пусто им выпало. Но на третьем месте Корж довольным остался, расцвел своими морщинами, зубы гнилые, прокуренные на солнышко выставил. Показал щепоть темного золота и велел рыть шурфы глубокие. Добрались они до коренной скалы и нашли жилы кварца рыхлого с тонкой золотой пылью. Но и веточки золота попадались маленькие. Ломами и кайлами крушили они породу, таскали корзинами ивовыми к себе на поляну и, переложив дровами, отжигали. После она легко кувалдами крошилась и Корж самолично, доверяя разве что Матвею изредка, промывал породу бережно. Шурф вырыли широкий - саженей пять по стороне, и глубокий - в два роста. Руки в кровь понабивали, пока не додумались костры устраивать и породу пережигать. Работа немного полегче пошла. Намытое золото Корж прятал куда-то, в место секретное. - От греха подальше, - говорил он, - всякое бывает, и свой друг-товарищ на добро общее может позариться, - и губы поджимал скорбно, вспоминая что-то далекое. Но на него надеялись. И так они увлеклись старательством, что потеряли всякую осторожность. И кувалдами громко бухали, и дым над их лагерем пеленой стоял, даже в Атамановку за хлебом, крупой и салом изредка бегали, с тамошними девками пытались любезничать. Уже в конце августа, среди дня их лагерь окружили казаки. Лица свирепые, бороды на грудь лопатами, с берданами, конями столкали в шурф и давай расспрашивать. Кто такие, зачем и откуда. Пытались им объяснить, что люди они русские, православные, мирные, вреда казакам никакого не причиняют, золото отыскать пытаются, но пока без толку. - Заявку на старательство от полиции имеете? - грозно выспрашивал старший, с лычками. Явно было, что старатели они вольные, без разрешения. Переворошили казаки весь лагерь, обыскали каждого, хотя кроме драных портов и рубах на них ничего и не было, но все в пустую, ничего не нашли. А после велели убираться к чертовой матери. - Еще другой раз увидим, как белок перещелкаем, -пообещали. Документы было стребовали, Матвей и Корж аж покрылись испариной, да отговорились, что дома в Никольском оставили, чего их в тайгу тащить, лохматить, не медведю же показывать, батюшке... Двух парней казаки признали за Никольских, что так и было, а остальным на слово поверили. В добром настроении были, видимо, или не хотели с эдакой рванью вожжаться попусту, а потом оконфузиться. Молодой казак их по дороге к Никольскому часа два провожал, потом берданой погрозил и ускакал обратно. Надоели, небось... Матвей с Коржем за золотом тайгой сразу кинулись, а Андрею с хлопцами велели в Никольском на базаре ожидать. И точно, через три дня вернулись, довольные, что не все потеряно, будут деньжата на зиму, зубы на полку класть не придется. Андрей на базаре батю с Афанасием повстречал, мед продавать приезжали и с интендантством договариваться. Посокрушался отец виду Андрея бродяжьему и просил домой возвращаться. На земле крестьянствовать надежней будет, а то совсем одичал сын, сумы на плече не хватает, перед людьми стыдно, скажут что? Но во Владивосток все шестеро сходили, золото Корж знал кому продать. Выручил он три сотни и еще место золотоносное за сто рублей продать исхитрился. Поделили по шестьдесят, а себе и Матвею Корж по восемьдесят оставил, как начальникам. Сентябрь проходил, надо бы и в Ивановку возвращаться, но Андрею удалось устроиться на строительство дока. Сухой док был заложен во Владивостоке в мае позапрошлого, девяносто первого года для ремонта кораблей сибирской военной флотилии, а пока корабли ходили доковаться в Японию и в Гонк-Конг. Андрей и раньше, идя из города к себе на 7-ю Матросскую, сперва по Нижнепортовой до Клубного, еще говаривали Машкиного оврага, затем по 1-й Портовой, останавливался иногда поглазеть на громадную ямину в пятьсот футов длиной, что стояла перпендикулярно бухте и отгораживалась от воды небольшой лишь перемычкой скалы. Из ямины слышался визг воздушных бурильных станков, частый стук компрессоров, иногда раздавались глухие взрывы. Да и сосед по комнат у бабы Агафьи, где Андрей по привычке останавливался, рассказывал, как они бурили шпуры, закладывали пороховые и динамитные патроны, взрывали скалу, паровыми лебедками поднимали наверх камень, а потом отсыпали его в Жариковском овраге, у бухты. Он-то и уговорил рядчика взять на работу Андрея, крепкий, мол, парень, да и опыт землекопа у него имеется. По гудку они скорехонько просыпались, вместе завтракали, чем бог послал, и спешили к доку. Дом бабы Агафьи был в конце слободки, почти на Луговой, и шли они по Поротовской, на которую из слободских домишек собирались хмурые, невыспавшиеся, иногда и не протрезвевшие еще рабочие механических мастерских, мельницы Линдгольма, а больше доковские. У Гайдамаковского оврага, за которым начиналась Экипажная улица, становилось обычно очень оживленно. На работу спешили все и в воздухе звучали дружеские приветствия, а часто и крепкая брань на житье-бытье и домашние заботы. Обходя флотский экипаж, из-за забора которого раздавались свистки боцманских дудок и команды на построение, рабочие стекались к Мальцевскому оврагу, где у бухты пыхтела мельница Линдгольма, а дальше шли деревянные и кирпичные приземистые цеха механических мастерских. На Афанасьевской улице, что вела от Мальцевского к Жариковскому оврагу, толпа снова густела - подгорье и слободки Фельшерская и Офицерская были облеплены домишками, заселенными до невозможности. Но на спешащих людях можно было увидеть уже не только грязную замасленную робу, но и приличное пальто, и чистый сюртук, иногда и нарядную офицерскую форму со сверкающим золотом погоном. А уж за Жариковским оврагом, когда рабочий люд стек к бухте и там рассеялся - в цехах мастерских, в яме доковой, на причалах военного порта и так далее, на 1-й Портовой улице по утрам было совсем просторно. Тут жили, главным образом, городские обыватели, мелкие чиновники, приказчики многочисленных богатых магазинов, хозяева лавок, мелкие торговцы, семьи морских и армейских чинов... И так до Клубного оврага, где начиналась Светланская, главная улица города. О, Светланская! Она была нарядна и широка, светла и просторна. Сторона южная, та, что у бухты, пушилась беспрерывным сквером с длинными аллеями для гуляний люда благородного и по вечерами освещалась фонарями керосиновыми, здесь из раковины у Морского собрания звучала музыка, а из многочисленных крохотных кафэ под пестрыми маркизами женский кокетливый смех и уверенная мужская речь на французском, немецком, английском языках. Это был мир народа сытого, холеного, гладкого, хозяев города, государства, всего мира. За людом рабочим здесь внимательно приглядавали полицейские, на расправу скорые и беспощадные. А та сторона, что у сопок, была застроена высокими каменными домами, сверкала витринами богатых магазинов, широкими окнами ресторанов, роилась публикой чистой и ухоженной, благоухала духами и помадами. Здесь нередко можно было встретить господ адмиралов и генералов и даже его превосходительство военного губернатора генерала Унтербергера. Ходитъ по той стороне люду рабочему, бедно одетому, голодному строжайше запрещалось. - Дабы не мозолили своим гнусным видом глаза их благородиям, - приговаривали городовые, решительно перетягивая незнакомого со здешними порядками крестьянина, или спешившего быстрее проскочить после долгого рабочего дня мастерового на другую сторону. Они, впрочем, обходили Светланскую стороной, и когда нужда возникала пройти из Матросской, Фельдшерской или Офицерской слободки в Солдатскую, Линейную, что на Эгершельде, на Семеновский покос, в Корейскую или Каторжную слободки, что расположились за Покровским кладбищем, то пользовались либо Нижнепортовой улицей, которая вдоль самой бухты бежала, либо Пушкинской, протянувшейся выше Светланской. Первые день-другой на работе Андрей чувствовал себя неуверенно, но скоро пообвык, практически все ему было знакомо и привычно. Рядчик и мастер претензий к нему не имели: все у него получалось быстро и толково. Но скальные работы скоро кончились и началась облицовка дока каменными блоками, заливка их бетоном и цементом, строительство насосной станции, установка ботопорта... Так Андрей овладел специальностями каменотеса и каменщика. Прошли три года и вот в начале октября девяносто седьмого года, через неделю после Покрова Пресвятой Богородицы утром вокруг дока на покрытых дерном откосах уселись его строители, а внизу, у самого дока, собралось морское начальство, роты с кораблей Тихоокеанской эскадры, чинная публика, дамы с букетами ярких астр и георгинов и началось молебствие. Священник Успенского собора проговорил положенное, с клиром обошел вокруг дока, помахивая кадилом, потом заиграла музыка гимна народного, засвистала паровая машина, заполняя док морской водой, ботопорт поднялся и отодвинулся, и в док важно и медленно, разукрашенный всеми флагами расцвечивания, с командой, построенной вдоль бортов и кричащей "Ура" перекатом, волнами, вошел крейсер "Дмитрий Донской". Потом Андрей с товарищами отпраздновал это событие на лужайке в Гайдамаковском овраге, изрядно выпил и с чувством радости и опустошенности, ровно лимон выжатый, пошел домой. Радость была от успешно проделанной громадной работы, а опустошенность от томившей впереди неизвестности. Работа сделана и он опять остался без работы. ИВАШНИКОВ. СЕУЛ. Уже через неделю "Адмирал Чихачев", вставший опять на свои регулярные рейсы по Уссури, повез прапорщика Ивашникова и поручика Минаева к Иману, оттуда - сутки в вагоне поезда - они добрались до Владивостока. По пути, а размещались они в тесной двухместной каюте и таком же купе поезда, времени наговориться было вдоволь. Ивашников рассказал свою скромную биографию, а Минаев - немного о себе. Родился он в Кяхте, в семье офицера пограничной стражи, затем Сибирский кадетский корпус в Иркутске, служба в пограничных гарнизонах на Дальнем Востоке и в охране русской дипломатической миссии в Пекине. - Вот откуда завидное знание китайского языка, - подумал Ивашников. Олег Николаевич, словно прочитав его мысли, заметил, что Кяхта - приграничный городок и вся чайная торговля раньше шла через него. Отсюда и множество китайцев в городке и при желании, именно при желании, разговорному языку научиться можно. В Тяньцзине он был ранен при отражении нападения толпы голодных китайцев на сеттльмент, в котором разместились иностранные торговые представительства. Продолжительное лечение, затем служба в Хабаровске, в военно-топографическом отделе штаба округа. И вот - новое назначение. Олег Николаевич рассказывал о себе довольно скупо, хотя порассказать ему, особенно о жизни в Китае, видимо, было что. Вселив в Ивашникова в начале их знакомства надежды на бурную, полную приключений и опасностей жизнь и вместе с тем некоторый страх - а оправдает ли он его ожидания, справится ли со своими обязанностями, не придется ли ему краснеть, а Минаеву, холодно глядя в сторону, заявить, что он ошибся в нем, о чем глубоко сожалеет, поручик, уже в пути, несколько раз говорил Ивашникову, что все гораздо скучнее и будничнее. Сбор информации - это кипы газет, пустая болтовня в обществе знакомых офицеров и чиновников того мирка иностранцев, который невольно образуется в странах с совершенно иными обычаями, культурой, языком. Из газетных статей, обрывков разговоров, домыслов, интриг и специально распространяемых слухов складывается мозаичная картина изменчивой политической обстановки; и все это необходимо тщательно перепроверить, чтобы не попасть впросак самому и не ввести в заблуждение штаб округа. Но, в любом случае, эта жизнь гораздо интереснее, чем монотонное существование офицера в захолустном гарнизоне - дает свободу мысли и поступка, расширяет рамки обыденного видения мира, потому что сейчас здесь, на Дальнем Востоке столкнулись глобальные интересы наиболее развитых в промышленном отношении государств; да и поможет обзавестись полезными связями на будущее. Главное - не смотрите с презрением на обычаи, нравы и привычки людей в тех странах, где вам придется служить, а будьте к ним максимально доброжелательны. Люди это чувствуют и, как правило, платят той же монетой. Российская дипломатическая миссия в Корее располагалась в европейской части Сеула и была обнесена высокой оградой с красивыми каменными воротами с двуглавым гербовым орлом над проездом. Сразу за воротами вырастало величественное широкое здание миссии. За главным зданием прятался небольшой флигель с кладовыми и сад. В ограде на территории миссии помещалось еще четыре небольших домика и конюшня. В левой части главного здания находилась резиденция посланника, а в правой разместился корейский король Кочжон со своей свитой и прислугой. В большом зале миссии, разгороженном ширмочками, расположились корейские министерства. В небольших домиках жили служащие миссии и размещалась охрана. Давний житель Сеула, построивший новый королевский дворец русский архитектор Серединин-Соббатий, посылавший довольно интересные корреспонденции во владивостокскую газету "Дальний Восток" под псевдонимом "Россиянин", часто бывал в миссии и рассказал о короле. Королю Кочжону из династии Ли в это время было сорок четыре года. Предыдущий король умер, оставив после себя одну лишь дочь. Но по корейским традициям наследовать трон может лишь потомок короля мужского пола, а владение королевской печатью служит подтверждением возведения на трон. У племянника умершего короля Тай Ван-куна было два сына. И вот королева-мать Чо, завладев королевской печатью, усыновила младшего сына Тай Ван-куна, которому было в то время двенадцать лет. А сам Тай Ван-кун стал принцем-регентом. Когда королю исполнилось шестнадцать лет, ему подыскали жену из рода его матери Мин. Оказалось, что молодая королева обладает твердым характером в неженским умом, перед которым пришлось отступиться принцу-регенту, правившему столь жестоко, что все в стране его боялись и ненавидели. Отправив Тай Ван-кун в почетную отставку с титулом "Тай-то" - Великий старец или Великий старый человек, королева возвысила своего брата. Этот брат воспользовался случаем и настолько увлекся обогащением клана Мин, что вызвал общую зависть. Рассказывают, что однажды, когда он приносил жертву своим предкам, ему принесли ящичек, присланный Тай-то. Раздавшийся затем взрыв скрытой в ящике адской машинки поразил насмерть брата королевы, его мать и сына. Более того, по слухам, именно интриги ослепленного ненавистью Тай-то и привели к трагической гибели королеву и бегству короля из собственного дворца в нашу миссию. - История в духе Александра Дюма-отца,- подумал Ивашников, но версия подполковника Альфтана реалистичней. Русский посланник в Корее Карл Иванович Вебер ввел вновь прибывших офицеров в круг их служебных обязанностей по охране миссии и небольшой русской колонии. Особых хлопот по охране, по его словам, не возникало, но положение может измениться и в лучшую и в худшую сторону со дня на день - в мае в Москве были подписаны важные межгосударственные договоры; сейчас заинтересованные страны изучают официальные тексты и добытые по своим каналам секретные приложения и вот-вот каким-то образом отреагирует. Господин Вебер ввел их во внутреннюю политическую обстановку. - Захватив летом позапрошлого, 1894 года Корею, японцы бестактно принялись наводить здесь свои порядки и вводить реформы. Некоторые из них могли бы быть и хорошими, но не достигали цели из-за способа их введения, другие были очевидно неприменимы, как например, запрещение корейцам носить их национальные костюмы. Корейцы имеют привычку одеваться в белое. Белый цвет на Востоке - цвет траура. Многочисленное королевское семейство, неизбежно, несло утраты, по почившим объявляли трехлетний траур, и этот траур слился в непрерывную цепь, вошел в привычку и обычай, а траурная одежда превратилась в национальную. Корейцы курят громадные трубки, зачесывают волосы в виде шиньона и носят шляпы с очень широкими полями, но с маленькими отверстиями для головы, так что шляпа, чтобы она не сваливалась, укрепляется на голове завязками. Так вот, у ворот Сеула и других городов японцы поставили своих часовых, вооружили их большими ножницами, задерживают облаченных в национальные костюмы корейцев, обрезают поля их шляп и шиньоны, отрубают на три четверти длину их трубок, а затем, испуганных и обиженных, отпускают домой. Делается это, якобы, для того, чтобы приучить корейцев к работе, которой они заниматься как следует не могут, потому что им приходится держать в одной руке длинную трубку, а другой поправлять свой куафер каждую минуту. Вместо белой одежды японцы заставляют их носить синюю. Из Японии в покоренную страну хлынули всевозможные искатели приключений, подонки общества, желавшие поживиться, грабя и разоряя "низшую расу". Естественно, корейцы пламенно возненавидели японцев, стали организовываться для отпора, постоянно вступать в стычки, нападать на японцев. Королева и группирующаяся вокруг нее партия Мин сумели в июне прошлого года сбросить прояпонски настроенное правительство. Тогда же, в сентябре, японский посланник и генерал Миура, командовавший оккупационными войсками, организовали захват дворца и убийство королевы. Японские судьи оправдали убийц и скрыли участие в заговоре японцев. Мало того, они заставили короля издать декрет, возводящий на королеву самые гнусные обвинения и лишающие ее титула. Испуганный, вконец затравленный король притаился, но тридцатого января этого года ухитрился бежать вместе с наследником из собственного дворца, охраняемого японскими солдатами, и скрыться в русской миссии. Неожиданно оказалось, что это единственное место в городе, где он мог чувствовать себя спокойно и в безопасности. Возмущенные корейцы напали на королевский дворец, убили часовых и некоторых поставленных японцами министров, так что Япония серьезно уступила свои политические позиции в Корее. В мае на коронационных торжествах в Москве корейский посол Мин Юн-хуан по поручению своего правительства ходатайствовал о направлении русских советников для организации работы государственного аппарата и для обучения корейской армии. Кроме того, он просил заем в три миллиона иен для уплаты контрибуции Японии и похорон королевы. Тогда же, не желая обострять отношений с Японией, мы закончили с правительством микадо секретный договор, по которому согласились на совместное представление займа Корее; предоставляем Корее возможность самой сформировать и содержать армию; в случае возникновения осложнений в Корее и Россия и Япония могут послать туда войска, но обязываются оставить между ними свободную от оккупации зону; и последнее: до формирования Кореей своей собственной армии Россия и Япония могут содержать здесь небольшие воинские соединения. В начале августа по просьбе корейского правительства в Сеул прибыл представитель нашего министерства финансов Покотилов. В ходе аудиенции король Кочжон попросил его о возможно срочном предоставлении трехмиллионного займа, чтобы не хоронить королеву, убитую по японским подстрекательствам, на японские же деньги, и чтобы расплатиться с японцами по контрибуции. Тогда же король, видимо не без умысла, обмолвился, что англичане через Гонконг-Шанхайский банк готовы предоставить ему деньги. Если это произойдет, то англичанин Броун - финансовый советник короля и глава корейский таможенной службы значительно укрепит свои позиции хозяина финансов Кореи. Весной к нам в миссию повадились американцы и им удалось, путем всевозможных посулов, склонить короля дать им концессию на строительство железной дороги Сеул - Чемульпо с узкой, четырех с половиной футовой, европейской колеей. Узнав об успехах американцев, французы также сумели склонить короля дать им концессию на железную дорогу Сеул - Ийчжу. Это уже опасно, и в виду протяженности дороги и ввиду стратегического ее значении. По этой дороге японцы смогут быстро доставлять свои воинские подразделения к Маньчжурии и нашим границам. Сейчас здесь, в Сеуле живет владивостокский промышленник Бринер - энергичнейшая личность. Он старается добиться у короля права на концессию по вырубке лесов вдоль русла реки Ялу. Бринер бывал в Корее и раньше. С Меллендорфом у него были превосходные отношения - оба они немцы и знакомы чуть ли не со школьной скамьи. Меллендорф пять лет назад представил его королеве, но тогда обзавестись здесь чем-либо не представилось возможности, в Корее хозяйничали китайцы и японцы. Так вот, пока король живет у нас в миссии, Бринер, используя старое с ним знакомство, настойчиво домогается своего и, судя по всему, близок к успеху. По его словам, предварительный текст соглашения уже готов и король сейчас его изучает, боясь нанести ущерб своим экономическим интереса, и в то же время хоть чем-либо вызвать недовольство России, в чьей миссии он нашел убежище. Я несколько раз давая ему понять, что не следует тесно связывать интересы пронырливого дельца и интересы Российской империи, но король сейчас в положении побитой собаки, испуганно забившейся в чужую конуру и боящейся, что ее вот-вот вытолкают в шею. Реальную силу японцев король Кочжон отлично видит - они частенько демонстративно устраивают учения со стрельбой под стенами города, недалеко от нашей миссии. Я назвал вам имена немца Меллендорфа и англичанина Броуна. Фон Меллендорф - пруссак, внук известного фридриховского колченогого фельдмаршала фон Меллендорфа, прошел курс в Берлинском университете и отбывал воинскую повинность в прусском лейб-гвардейском полку. После службы поступил в прусское министерство иностранных дел и лет двадцать назад приехал в Китай. Имеет явную способность к изучению языков, неплохо знает китайский, корейский и, говорят, японский. Был на посту тяньцзинского консула, когда его заприметил Ли Хунчжан, в то время тяньцзинский вице-король. Ли Хунчжан сманил Меллендорфа к себе в советники по иностранным делам. В восемьдесят втором году, после охлаждения японо-китайских отношений, Ли Хунчжан прислал фон Меллендорфа на помощь корейскому королю упрочить экономическое положение страны. Обладая на редкость практическим складом ума, Меллендорф взял в свои руки военное, иностранное и финансовое ведомства и стал, фактически, хозяином Кореи. Но тут всполошились англичане. Опасаясь в будущем соперничества на море со стороны России, они считали, что Корея должна принадлежать Японии, и тогда проливы в Японском море были бы закрыты для русских. И англичанам удалось вытеснить Меллендорфа и поставить на пост главы таможенного ведомства, а финансы королевства поступают, главным образом, из таможенных обложений, мистера Броуна. Он до сих пор является хозяином корейских финансов и всячески противится сближению Кореи с Россией. О Бринере прапорщик Ивашников был наслышан во Владивостоке. Там он - величина, один из крупнейших воротил. По народной молве, Бринер уже лет тридцать, с шестидесятых годов старательно осваивает Дальний Восток. Бывал на Алеутских островах, на Аляске - в Клондайке, Номе, Такоме, потом перебрался во Владивосток и начал-то с сущей, вводе бы, мелочи - монополизировал перевоз через бухту Золотой Рог. Теперь приобретает золотоносные участки на побережье Охотского моря, владелец пароходов, лесных дач; и вообще - чуть где запахнет выгодой - он тут как тут. - Надо сказать, - продолжал господин Вебер, - что бассейны рек Ялу и Тумень, где добивается концессии на вырубку лесов Бринер, важны для нас в стратегическом отношении - они отделяют Корею от Китая и России, и если мы там сумеем утвердиться, то будем хозяевами в северной Корее и уже оттуда можно будет распространить свое влияние не только на всю Корею, но и на Маньчжурию. Но пока, реально, для нас важнее утверждаться в тех выгодах, которые дает пребывание у нас "в гостях" короля Кореи. Сейчас мы усиливаем русофильское представительство в местном правительстве, ждем приезда военных инструкторов для обучения корейской армии, что, если правильно использовать эти возможности, позволит нам занять здесь очень крепкие позиции. Хотя, должен отметить, реальная власть принадлежит, как все мы отлично понимаем, денежному мешку. Львиная же доля денежных поступлений в государственную казну - при нищете населения и полнейшем отсутствии какой-либо промышленности, не беря в расчет мелких кустарей - идет здесь от таможни. Таможня, а вместе с ней и финансы королевства, находятся в руках англичанина Броуна. С англичанами же корейцы отношения портить не станут - в порту Гамильтон их военно-морская база, да и без того англичане вездесущи и крайне бесцеремонны. И началась служба прапорщика Ивашникова в должности караульного начальника, неожиданно хлопотная. На него возложили строевые заняли, изучение уставов, словестность, контроль за чисткой оружия, разводы и проверки караулов, составление рациона и контроль за котловым довольствием, словом, кто служил - знает. Взаимоотношения его с двумя другими офицерами охраны миссии сперва не сложились, но потом все стало на свое место. Кадровые военные, из семей офицеров, закончившие превилегированные московское и петербургское военные училища, они приняли появление прапорщика из рядовых с изрядной долей иронии, если не издевки. Поручик Корн, франт и ловелас, тот вообще как-то в общей гостиной, куда собиралось почти все мужское и женское население миссии, держа в руке бокал шампанского и искоса поглядывая на Ивашникова, позволил себе пропеть, - Терпеть я штатских не могу, И называю их шпаками, И даже бабушка моя Их бьет по морде башмаками. Зато военных я люблю, Они такие, право, хваты, Что даже бабушка моя Пошла охотно бы в солдаты. Ивашников тогда еще психологически не окреп в своем офицерском звании, морально не утвердился, что ли, и растерялся: что же делать - пропустить мимо ушей или вызвать на дуэль? Иди дать кулаком в морду? Впрочем, нет, все, что угодно, но нарушить принятые среди аборигенов русской колонии правила приличия он бы не осмелился. Но тут все присутствующие воззрились на него - какова же будет реакция? - Что-же, давайте сравним наши способности к ратному делу, - как можно насмешливей произнес Ивашников, - Чему учили вас гувернантки и дядьки в юнкерском училище, и чему научен я, с трех дет скачущий на коне и с пяти стреляющий из бердана. Ferra et cogni*, - добавил он, намекая, что не против и поединка. *. Мечом и огнем / латинское - Enfant terrible* - с натугой нашелся поручик Корн, не ожидавший такой прыти от юного прапорщика. *. Ужасный ребенок / Франц./ - Bonne mine au manvais jeu * - резюмировал присутствовавший здесь господин Покотилов. *. Хорошая мина при плохой игре /франц./ Через полгода Ивашникову пришлось выручать Корна и у того тогда был вид обмоклой курицы. Вскоре прапорщика Ивашникова с группой солдат направили в Чемульпо получать прибывшую на пароходе Добровольного флота партию мосинских магазинных трехлинеек для русской миссии. Шло перевооружение армии и они тоже горели желанием сменить длинные тяжелые однозарядные берданы на удобные пятизарядные магазинки. "Россия" шла через Шанхай и среди встречавших ее у причала людей Ивашников заметил Юлия Ивановича Бринера. С трапа судна на баркас сошел высокий худощавый с военной выправкой пожилой представительный человек, за которым китаец-бой нес два дорогих хорошей кожи объемистых чемодана; Бринер шагнул к нему,они похлопали друг друга по плечам и заговорили по-немецки. Ивашников лишь расслышал, что они справлялись о здоровье супруг - Натальи Иосифовны и фрау Зльзы и детей. - Меллендорф, - кивнул в сторону прибывшего стоявший рядом с ним заведующий хозяйством миссии Терешин. - Это его сменил на посту финансового советника короля и главы таможенного ведомства англичанин Броун. Явно прибыл на помощь Бринеру выколачивать концессию. Немцы, как и евреи, не нам, русакам, в пример - помочь друг другу не ленятся. - Так Бринер же русский? - с деланным наивом опросил Ивашников. - По паспорту. Мимикрия. Легче наживаться, газеты не станут вопить, что иностранцы расхищают... Получив длинные темнозеленые тяжеленные ящики с винтовками, к концу следующего дня Ивашников вернулся в Сеул в миссию. Обязанности у него удвоились - грели веретенку, снимали консервацию, изучали материальную часть, инструкции и наставления, потом занятия с нижними чинами, учебные стрельбы... Ивашников рассказал поручику Минаеву о приезде Меллендорфа и теплой встрече его с господином Бринером. Олег Николаевич явно призадумался. - Хотя я никогда и не видел Меллендорфа, а он приезжал в Пекин в бытность мою там, но к немцам я был не ходок, не нравилось мне их высокомерие, но наслышан о нем достаточно. Яркая фигура. Окончив Берлинский университет, он прибыл в Китай в качестве студента германского посольства, достаточно быстро выучил язык и был назначен консулом в Тяньцзин. Тогда немцы искали любую лазейку, чтобы проникнуть, в пику англичанам и французам, в континентальный Китай. В Тяньцзине Меллендорф сумел очаровать Ли Хунчжана, тогда вице-короля Чжилийской провинции, и поступил к нему на службу в качестве секретаря. Надо отдать ему должное - прежде всего он позаботился о перевооружении местного гарнизона германским оружием и об обучении его германскими инструкторами. В восемьдесят втором году Ли Хунчжан, обеспокоенный натиском японцев в Корее, послал туда фон Меллендорфа прибрать к рукам финансы этого королевства. Король Кочжон назначил его начальником таможен, которых, кстати, еще и не было и которые ему же и пришлось создавать. Как глава таможенной службы, Меллендорф много общался с иностранцами, нагло лезшими в страну, вот Кочжон и назначил его через год и главой министерства иностранных дал. В это время и англичане попытались прибрать Корею к рукам и предложили Меллендорфу убираться прочь. Тогда Меллендорф решил столкнуть англичан с нами и через одного русского инженера, находившегося в то время в Корее, сообщил русскому посланнику в Токио, что корейский король желает отдать свою страну под покровительство и защиту Белого царя. Господин Шпейер, в то время секретарь русского посольства в Токио, немедленно прибыл в Сеул, где его торжественно встретили, но во время личной аудиенции король Кочжон не высказал прямо своего намерения, а Шпейер не был уполномочен вести такого рода переговоры, да и слова Меллендорфа можно было истолковать двояко. Пользуясь статусом вице-президента министерства иностранных дел Кореи, Меллендорф попросил прислать сюда русских военных инструкторов, но это явно пахло конфликтом с Японией и Великобританией, и ходатайство это Петербургом было отклонено. Тогда же были установлены дипломатические отношения между Россией и Кореей, а посланником сюда был назначен действительный статский советник Карл Иванович Вебер, прежде служивший консулом в Тяньцзине и хорош знавший Меллендорфа. Господин посланник вручил Меллендорфу пожалованный тому государем-императором знак ордена Святой Анны 2-й степени, но от предложения немца установить протекторат над Кореей рекомендовал воздержаться. В восемьдесят пятом году англичане сумели настоять на замене Меллендорфа нынешним таможенным комиссаром Броуном, и тому пришлось удалиться в Китай. Но он отлично осведомлен о всех дальневосточных делах и приехал, конечно же, не зря. Посмотрим, чем он вплотную здесь займется. Это прояснит намерения Германии. Не знаю, числится ли он по прежнему за германским министерством иностранных дел, поскольку времени прошло достаточно, но связи с ним, он, конечно же, не теряет. Олег Николаевич вел вполне светскую жизнь - быстро обзавелся обширным кругом знакомств, часто бывал в соседствующих с нашей иностранных миссиях, приглашал к себе и сам часто ходил в гости к знакомым иностранным офицерам, да и местную, корейскую знать жаловал своим вниманием. Дамы ему благоволили. Еще через пару недель Ивашников вздохнул капельку посвободне: необходимый минимум выбрал, максимум, как и бог, недосягаем, но удовлетворение от выполненной работы и твердых знаний своих солдат он испытывал. Тут-то к нему наконец и обратился поручик Минаев. - Мнение о вас в миссии сложилось неплохое, Иван Иванович. Усерден, командирские способности чувствуются, даром что молод. Но с этим отрицательным в глазах старших качеством мы расстаемся очень скоро, незаметно для себя и, увы, навсегда. Но к делу. Господин Покотилов в беседе с Меллендорфом выяснил, что тот поражен размерами хищений Броуна. Конечно, уверяет Меллендорф, гешефт существовал всегда и золотая пыль сама прилипает к пальцам, но аппетиты Брауна превосходит допустимые границы. Вместо полногрудой Рахили, выражаясь вольным стилем нашего жуира Корна, в казне оседает плоская Лия. Поэтому господин Покотилов и просил неофициально проверить, поелику возможно, разницу между таможенными сборами и государственными от таможни доходами. Я завязал одно полезное знакомство с чиновником таможни в Чемульпо. Готовьтесь, завтра поедем к нему в гости по случаю праздника хризантем. Форма одежды парадная. Будут дамы. Ким И-Себ, начальник таможни в Чемульпо, целиком оправдывал свою фамилию. Золотые зубы, золотые перстни на пухлых, заросших черной шерстью пальцах, золотые часы на толстой золотой цепи поперек толстого пуза, он сиял золотом, глупостью и самодовольством. Жена была ему подстать. Но дочь - нет. Она явно стыдилась и своих заплывших жиром и золотом родителей, и показной роскоши их жилища на фоне вопиющей бедности окружающих лачуг, и ненавидела их - иностранцев, во множестве набросившихся на ее нищую родину, и с трудом играла роль гостеприимной хозяйки. Понравилась Ивашникову она ужасно - и тоненькой фигуркой, и иссиня-черными прямыми блестящими волосами, и гибкими грациозными жестами рук и, главное - пламенной, нескрываемой ненавистью в глубоких черных раскосых глазах; понравилась до того, что он с огромным трудом удержался, чтобы не подергать ее за косичку, чем наверняка обидел бы до слез. В просторном дворе построенного по корейскому обычаю буковкой П дома, неярко освещенного несколькими китайскими фонариками, был накрыт длинный стол, на котором, чередуясь о белыми и желтыми хризантемами, стояли разномастные бутылки с напитками всех стран мира. - Обильно кормится от должности, - с изрядной долей сарказма довольно громко произнес Олег Николаевич, уверенный, что по-русски здесь никто не говорит. Народу было много - местные купцы и представители иностранных торговых фирм, в последнее время заполнявшие Корею, капитаны стоявших в гавани торговых судов, японские, американские, французские и английские офицеры с военных кораблей, серыми утюгами застывших в бухте Чемульпо, местная знать и даже пара китайских мандаринов в халатах с изображением цапли и утки и разноцветными шариками на шапочках. И галдеж стоял соответствующий - гортанно-визгливо-напевный. Переводчик нашей миссии Ен Пан-са представил Ивашникова хозяину дома, затем хозяйке, которой пришлось поцеловать руку, и младшей хозяйке. Он и ей думал было поцеловать руку, но она отдернула ладонь, состроив премиленькую презрительную гримаску. Позже, к концу вечера, Ивашникову удалось поболтать с ней немного. Она сделала комплимент его корейскому, правда и не совсем искренне, с изрядной долей иронии, а он был удивлен, что она весьма живо, совершенно не затрудняясь подбором слов, изъяснялась по-английски. По молодости лет, а возраст, увы, выдавало мальчишеское еще его лицо, и по малости чина, Ивашников не принимал участия в разговорах с солидными господами, собиравшимися кучками по три-пять человек, но Олег Николаевич, в отличном штатском костюме, чувствовал себя как рыба в воде и, имея уже обширный круг знакомств, то оживленно говорил, то глубокомысленно хмурил брови во многих, как заметил Ивашников, компаниях. Сам он примкнул к группе молодежи, обсуждавшей новые моды, качества разных марок шампанского и даже достоинства восточных красавиц. Маленькая хозяйка была в центре группы, комплименты принимала холодно, с видимым безразличием, в общей беседе почти не участвовала и все присматривалась к одетым в черные смокинги солидным гостям, с бокалами в руках, как черные навозные мухи сбившихся в кучки у капелек меда. Видимо и ей пришло в голову подобное сравнение, потому что она коротко, без искры веселья, рассмеялась и произнесла, - Как стая черных ворон у мертвого тела оленя. Ее не поняли и она разъяснила, - Эти господа слетелись растащить мою Корею на части, - вызвав всеобщее замешательство. Группа вокруг них как-то быстро и незаметно растаяла, а Ивашников постарался перевести разговор на нейтральную тему. Слушала она его невнимательно, продолжала думать о своем, а потом приложила палец к губам, жестом прося замолчать. - Слушайте, - сказала она, и Ивашников прислушался. Недалеко, от одной из прилепившихся к скале фанз, раздавались звуки музыки и тихое пение. - Вот это - тунсе - наша флейта, а это - буги - барабан. Песня называется Син-Зан-Тян-Чук и перевести ее на ваши языки невозможнее Это песня о моей бедной родине, об угнетенном народе и безрадостном будущем. Песню сложили бедные люди, бесправные и неграмотные, а потому и незнающие выхода. Но в Корее есть еще честные и смелые люди..., - и она, испугавшись, что сказала лишнее, замолчала. Ивашников понимал правоту ее слов, внутренне был с ней согласен, но и было обидно, что она причисляет и его к это шайке разбойников. - Я немного знаю историю Кореи, тем более в курсе последних событий, но согласитесь, что ваши правители неспособны управлять народом, не могут обеспечить людей работой и едой, распродают страну и, вроде трагически погибшей королевы, виновниками своих бед считают иностранцев. - Я знаю, - горько согласилась Ким Де-кун, - мы маленький народ, у нас грозные и жадные соседи - китайцы и японцы, которые постоянно сосут из нас кровь, дешевыми изделиями давят нашу слабенькую кустарную промышленность, захватили все важные должности в торговле и экономике. У нас слабенький, безвольный король. Вчера он подписал соглашение о предоставлении концессии русскому купезе, - это слово она произнесла по-русски, - Бринеру; продал ему громадную горную лесную страну на севере, у границы с Китаем. До этого король предоставил право иностранцам строить железные дороги, японцы уже строят свои заводы в Фузане и Мокпо. Японцы строят, - печально повторила она, - строят корейцы, всю тяжелую работу выполняют корейцы, а наживаются на их труде иностранцы. Они богатеют, а мы беднеем. Совсем бедной стала моя страна. Ивашников понял, что с основами политэкономии она знакома и, судя по всему, имеет единомышленников. - Де-кун, - тронул он ее за локоть, - богатые иностранцы, как и все разбойники в мире, хватают то, что плохо лежит. Здесь не совладал с собой и позволил колкость. - Вон, посмотрите, разве вы видели корейца, столь ослепительно сияющего золотом, как ваши родители? - Мой папа много работает, он часто не спит по ночам, он помогает обеспечивать страну дешевым рисом и тканями. Таможенники без дела не сидят: работает порт - работают люди, у них появляются деньги, пища, одежда... - Злые языки говорят, - Ивашникова рассердила ее наивность, -что после войны, при Броуне, пароходов в Чемульпо заходит больше, груза через порт проходит больше, а денег в казну поступает меньше, чем при Меллендорфе. - Папа, нет, он честный и добрый..., - она вспыхнула густым румянцем и на глазах появились слезы. - Добрый, да, для себя и для вас. А нищих в стране вон сколько, да сколько людей бегут от голода из Кореи в Россию. Их тысячи во Владивостоке, да десятки тысяч на строительстве железной дороги работает, сам видел... - Неправда, - умоляюще протестовала она. - Вы лучше меня знаете, что это правда. Хотите доказательств? Или боитесь их? Да и зачем вам, маленькой девочке, много знать? Кормят, поят, одевают и обувают. Но все же, я могу узнать цифры доходов казны от таможни в годы работы Меллендорфа, а вы - за время работы Броуна, ну хотя бы по порту Чемульпо. И сравним. Согласны? Ивашников с жалостью наблюдал, как на ее детском личике отражалась вся борьба, происходившая в душе. И желание доказать ему, что его слова - ложь, и сознание, что он прав, и детское упрямство, и самоистязательное желание узнать правду, глубину падения ее отца и ее самой. А потом она решилась, - Хорошо, я узнаю сколько поступает денег в казну от таможни Чемульпо. На пути из Чемульпо в Сеул Ивашников рассказал Олегу Николаевичу о его беседе с Ким Де-кун и поинтересовался, каких успехов достиг Бринер. - Меллендорф помог Бринеру облапошить местного короля. Они наплели ему о неслыханном процветании Кореи, потоке золота от вырубки лесов в бассейнах рек Тумень и Ялу. А если серьезно, то Бринер закючил концессию на разработку лесов в бассейнах реки Тумень, впадающей в Японское море, сроком на один год и реки Ялу, впадающей в Желтое море, сроком на пять лет, и на острове Дажалет в Японском море. Но Бринер, по условиям соглашения, может продать концессию в названные сроки любому благонадежному лицу. По концессии Корея получит четверть дохода предприятия. Соглашение составлено так, что мы имеем право держать там свои воинские подразделения и возводить сооружения. Бринер надеется здорово разбогатеть на концессии, хвалится, что при относительно небольших затратах он будет иметь в избытке спелый лес и чуть ли не бесплатную рабочую силу - корейцев чрезвычайно много и они крайне неприхотливы. Но, мне кажется, за купчишкой Бринером прячутся крупные акулы. Из обрывков разговоров в гостиной миссии я понял, что Покотилов и Вебер надеются теперь залезть в Корею обеими ногами, а отсюда перебраться и в Маньчжурию. Вы обратили внимание - какие могучие челюсти и обширные защечные мешки у Бринера и Покотилова? О, они не только Корею сожрут, им и Китая будет мало, если англичане с японцами не помешает. Они невесело посмеялись. - А что же касается золотого осла, - продолжил поручик Минаев, - то если удается узнать точные суммы доходов таможни и поступления в казну, и разница будет ощутимой, королю придется избавиться от Броуна. И на этом выиграет или Япония или Россия, в зависимости от того, кому удастся занять пост директора таможенного ведомства и финансового советника короля. Словом, пользуйтесь случаем, выжимайте из девочки все, что сможете. Вы утверждаете, что она многое недоговаривает. Что же, вполне возможно, от нее удастся кое-что узнать и о внутреннем положении в стране глазами молодежи. Очень интересно - кто сейчас сильнее - русофилы, независимые или сторонники сближения с микадо? - А я наперед скажу: возобладают те, кто больше построит здесь предприятий, привлечет к сотрудничеству местных богагеев, даст людям работу. - Тогда приоритет у японцев, - после небольшой паузы ответил Олег Николаевич, - здесь конкурентов у них нет. Ивашникова здорово покоробил его цинизм в отношении Ким Де-кун. Ничего он не собирался из нее выжимать, раскрыл лишь ей глаза на очевидные истины. Слова же Олега Николаевича, после недолгого размышления, отнес на счет некоторой его грубости. Ивашников знал, что обязан собирать экономическую и политическую информацию, но считал, что имеет право быть жестоким, циничным, даже безжалостным, хитрым, пронырливым и коварным в отношениях с людьми жадными, корыстными, врагами России, но ведь эта зеленая веточка - какой она враг? Впрочем, пусть, в любом случае проиграют лишь англичане, а к ним у него симпатий не было. - А где вы с ней думаете встретиться? - Ким Де-кун сказала, что ее дядюшка, брат отца, приближенный короля, входит в его свиту и сейчас живет с королем в нашей миссии. И что она уже два раза приходила к дяде, будучи в Сеуле, передавала ему подарки от отца. Когда она ухитрится заглянуть в бумаги таможни, то найдет повод навестить дядюшку и постарается встретиться со мной. Позовет через дежурного офицера. - Какой-то детский лепет, - пробормотал Олег Николаевич. - Впрочем, на первый раз сойдет, пользуясь оказией. Мое упущение - тебя еще всему надо учить. Но в странах востока тяжело работать с агентурой. Очень они от нас отличаются внешне. - Олег Николаевич, ведь я - гуран. Посмотрите внимательно на меня - чуть-чуть грима и меня от маньчжурца не отличить. - Я уже думал над этим. В будущем может пригодиться. Вечером в общей гостиной появились господа Покотилов, Бринер и Меллендорф, изрядно навеселе, обмывали, если правильно Ивашников понял их реплики, у посланника сделку. Все трое были оживлены сверх меры, щедры и разговорчивы. Бринер велел принести дюжину шампанского и просил присутствующих выпить за его удачу. Потом он пустился в воспоминания, а Меллендорф, хорошо понимавший по-русски, но говорить не осмеливавшийся, так как путал падежи и склонения, чем вызвал если и не смех, то улыбки слушателей, кивал и повторял так, так, так... - Впервые побывал я в Корее в восемьдесят третьем году. В Чемульпо на том месте, где сейчас стоит здание таможни, тогда размещался форт из шестнадцати пушек, да в деревянном балагане жили служащие таможни и прочие европейцы. Таможня находилась в маленькой корейской фанзе, а порт Чемульпо представлял собою скорее какой-то лагерь хищников-золотопромышленников, типа клондайкского, чем единственный открытый для европейцев порт Кореи. Почему я сказал - хищников-золотопромышленников? Да потому, что наводнившие тогда Корею европейцы думали, что золота здесь - куры не клюют. Некоторые служащие таможни открыто заявляли, что твердо рассчитывают разбогатеть за счет глупости корейцев. Еще свежа была в памяти экспедиция за "золотым руном", предпринятая греческим монахом-расстригой в конце семидесятых. Организовал он ее неплохо - зафрахтовал пароход, набрал и вооружил шайку разбойников из разных представителей "босой команды" европейцев азиатского Дальнего Востока. Целью этой экспедиции был поиск сокровищ древних королей Кореи. Монах-расстрига утверждал, что знает из достоверных источников, что в старые времена королей хоронили в золотых гробах, наполненных драгоценными камнями. Эта экспедиция за "золотым руном" окончилась, как и следовало ожидать, бесславно. Захоронений они не нашли и, обнищав окончательно, после целого ряда стычек с местным населением ухитрились утащить у них одного теленка, пару коз, да дюжину куриц. Потом в Пхеньяне они взяли немного плохонького угля и с позором вернулись в Шанхай. При упоминании о сокровищах глаза у слушателей разгорелись, и они о древних гробницах наслышаны были немало, и все переместились потеснее к Бринеру. Он это заметил и, явно насмешничая, продолжил, - Тогда же в Корею прибыли американские искатели сокровищ. По реке Дай-тунг они поднялись до самого Пхеньяна - это около сорока миль от моря. Корейцы по натуре люди довольно гостеприимные, они обрадовались пришельцам и привезли на судно множество овощей, кур и яиц. Важно отметить, что все привезшие гостинцы корейцы были безоружны и, конечно же, не имели плохих намерений. Все было бы хорошо, да американцы искали любой предлог для конфликта; вот они и объявили, что подверглись насилию от незаконно залезших к ним на борт людей, и задержали прибывшего к ним в гости корейского мандарина как заложника. Кстати, вы знаете, почему китайских и корейских чиновников называют мандаринами? Как вы заметили, на этот фрукт они не похожи и скорее имеют отталкивающий вид. Это название пошло от португальского глагола "мандар", что означает "управлять", а португальцы первыми из европейцев начали осваивать эту часть света. Так вот, взятый в плен мандарин испугался, корейцы на берегу напугались, они решили, что это рабовладельческое судно, а американские "десперадо" вели себя крайне воинственно. Надо сказать, что в Пхеньяне приливы и отливы почти такие же, как и в Чемульпо, и когда начинается отлив, судно может оказаться на мели. Что и случилось. Мандарин воспользовался паникой, прыгнул в воду и уплыл. На берегу он собрал большую толпу корейцев, рассказал им про ужасное с собой обращение на корабле, может быть даже и наговорил, что его хотели убить. Ночью корейцы связали лодки и шаланды, нагрузили их сеном и хворостом, подожгли и пустили эти брандеры по течению. С огнем американцы справиться не смогли, попрыгали в воду и частью утонули, а частью были перебиты. Словом, они сами были виноваты в своей судьбе. Слушатели сконфуженно посмеялись. - А годом ранее в Корею прибыл господин Меллендорф. Фон Меллендорф кивал, - так, так, так... - Он завел новую государственную машину - таможню, и на славу. Все прибывающие товары досматривались, оценивались, очищались, так же, как и на любой другой таможне мира. Только одно обстоятельство всегда порождало конфликты и недоразумения - нахальство китайцев, начиная от китайского консула в Чемульпо и кончая самым бедным кули. Часто бывали случаи, когда китайский консул получает, например, из Шанхая ящик опия или партию шелка. Таможенный досмотрщик арестовывает контрабанду, а консул бежит на таможню, в пух и прах разносит комиссара и заставляет китайских солдат принести этот груз к нему в консульство. Или простой кули добывает через консульского привратника визитную карточку консула и, прикрываясь ею, провозит контрабандой опий, женьшень или шелк. Дальше Ивашников слушать не стал и ушел спать. Часам к пяти Ивашников вернулся с прогулки, почистил Аметиста, дай ему кусочек сахару и, пока он грыз, кося на него лиловым глазом, тихонечко разговаривал с конем. Так, ни о чем. Говорил, что он хорошо себя сегодня вел, не горячился, и выглядит прекрасно, когда в денник заглянув поручик Корн, сегодня дежурный офицер по миссии. - Идите, прапорщик, вас ожидает дама, - и он игриво подмигнул, щелкнул пальцами, - кореечка, но fante de mieux. * * За неимением лучшего. /франц./ Ивашников скорчил самую свирепую гримасу, на которую был способен, и Корн ретировался, - Chaeun a son gout. * *. Всякий по своему вкусу. /франц./ Но Ивашников уже взял себя в руки. Ким Де-кун ждала его у бассейна, бросая крошки декоративным рыбкам, устроившим толкотню за подачкой. Поздоровались они несколько натянуто. Ивашников был ей очень рад и стеснялся это показать, а она, видимо, приняла его сдержанность за более чем безразличие. Но свободно, без жеманства, приняла приглашение зайти в его комнатку. Сентябрь в Корее, как и в Приморье - золотая пора. Воздух к вечеру прогревался и, не дуй легкий ветерок, было бы невыносимо душно. Окно было открыто, да и отсутствие потолка под крышей значительно увеличивало объем помещения. Ивашников угостил девушку чаем с бисквитами и они немного поболтали о погодах, появившихся близ Сеула тиграх и она рассказала ему о символике аранжировки букетов. Нужно было приступать к делу, но они робели. Она оказалась отважней. - Отец уехал в Гензан, пробудет там неделю, и я взяла отчеты по месяцам за этот год. У Ивашникова уже была копия сводного отчета о доходах от таможни за последний год работы Меллендорфа. При увеличении грузооборота порта почти в пять раз, в основном за счет японских судов, доходы от таможни в казну почти не увеличились. Де-кун огорчилась так, что едва не расплакалась. Ивашников посочувствовал ей и не знал, как утешить. - Это мистер Браун заставляет отца составлять неправильные отчеты, - кусая губы и запинаясь произнесла она. Он не мог найти верный тон, чувствовал, что все его слова прозвучат фальшиво, и принялся опять угощать ее чаем, но она едва отхлебнула глоток и стала прощаться. Ивашников проводил ее до кордегардии и смотрел, как она шла но улице - сгорбившись, неуверенной, шаткой походкой. Это заметил даже Корн и отреагировал в своей обычной манере, - Le vin est tiro... * *. Вино открыто... /франц/ Уже чуть ли не месяц Ивашников одевал в свободное от службы время белую корейскую рубаху, белые штаны, широкополую из навощенных ниток шляпу, башмаки из рисовой соломы на соломенной же подошве, очень неудобные, кстати говоря, и отправлялся через маленькую калитку в задней стене ограды миссии на прогулки по городу, чаще всего на базар. Сперва его маскарад мало кого вводил в заблуждение, но недели через две он уже мог появляться в этом сравнительно большом - за двести тысяч жителей - городе без риска быть принятым за европейца. Да и в зеркале он видел заурядного корейца с желтой кожей лица, азиатским разрезом глаз, черными волосами... Даже поведение его в корейской одежде на улице, подражая аборигенам, становилась испуганно-подобострастным, и не только перед американскими или японскими военными, но и перед корейскими чиновниками-янбанями. Случилось так, что возвращаясь к миссии, Ивашников однажды разминулся с Олегом Николаевичем и остался не узнанным. Как он возрадовался - спасу нет. Правда, на следующий день поручик Минаев кивнул ему, - неплохо, но Ивашников не понял, к чему это относится. С Ким Де-кун он встречался еще дважды. Один раз в Сеуле, а другой - в Чемульпо. В Сеуле они бродили по улицам, поднимались на гору Нянзам и болтали о мелочах - погоде, природе, русских и корейских обычаях. Она рассказала Ивашникову о том, что заботит корейскую молодежь, о своих планах на будущее - она собиралась поехать учиться в Японию или даже, может быть, в Америку, но это столь трудно, как жаль, что она не мужчина. Де-кун рассказала о резком росте национального самосознания у молодежи, увеличении количества отрядов инсургентов в горах, частых их стычках с армией и нападениях на иностранцев. Инсургенты, большей часть "тонгаки" - прозелиты религиозной секты, одной из ересей буддизма. У них крепкие связи с подобным движением в Китае, а китайские националисты объединены в секту "Да-цюань - Большой кулак" или "И-хэ-цюань - Большой кулак во имя справедливости и гармонии" и имеют поддержку даже во дворце богдыхана. Ивашникову показалось, что между ними установилось сердечное согласие; прощались они, во всяком случае, грустно и очень неохотно. Да и потом, не будь он столь загружен по службе, каждый бы день ездил в Чемульпо повидаться с Ким Де-кун. Она хорошая девочка. Они сидели у Олега Николаевича, потягивали легкое вино и делились своими наблюдениями о поведении американцев и японцев в Сеуле. - Многие богатые корейцы, - поделился своими наблюдениями Минаев, - хотя откуда им быть богатыми, местные янбани не дает им времени разбогатеть, обдирают как липок, так вот, они стремятся вкладывать свои деньги в японские компании на подставных лиц, с согласия японцев, конечно. По самым скромным подсчетам, японцев здесь не менее семи тысяч и владеют они до восьмидесяти процентов промышленности и почти всей торговлей. Ничего серьезного, естественного, так, керосин, бумажные ткани, иголки, анилиновые краски. Но они экономически привязываю к себе корейцев. Торговые связи рвутся нелегко, люди консервативны... Сейчас японцы столкнулись с американской фирмой "Морс энд Таунсенд компани" за подряд на строительство железной дороги Сеул - Чемульпо. Эти восемьдесят ли - два корейских ли составляют одну нашу версту - не бог весть какое расстояние, но при нынешнем состоянии корейских дорог подрядчик будет диктовать свои условия. Кроме сухопутной дороги, от Чемульпо до Сеула можно было подняться по реке до Мину, пригорода Сеула, расстояние порядка ста верст, и от Мину до собственно Сеула - это четыре с половиной версты крайне разбитой дороги. Понятно было оживленное торжище вокруг подряда на железную дорогу. - Вызывает беспокойство настойчивое стремление японцев и американцев экономически поработить Корею, которой наши денежные мешки и правящие круги отводят в будущем жалкую роль колонии. Это в лучшем случае, не то пропадут они как инородцы в Приамурском крае. - Кстати, Иван Иванович, - Минаев подметил, что Ивашникову весьма льстило, когда его так называют: не по званию, очень уж крохотным оно было, а именно по имени-отчеству; и иногда пользовался, уверенный, что доверительная его просьба будет выполнена с максимальным рвением, даже большим, нежели официальный приказ, - Вы приметили, что Бринер и Меллендорф изрядно задержались в Сеуле, постоянно кружат в нашей миссии и плетут кружева вокруг Вебера и Покотилова? Вебер и Покотилов - лица официальные, первый - дипломат, посланник, ждет себе замену, собирается посланником в Мексику, второй же - личный представитель министра финансов Витте, имеющего, насколько мне известно, больший вес в государственном аппарате, чем даже новый министр иностранных дел Муравьев. Прежний министр князь Лобанов-Ростовский, вы знаете, недавно умер. Что же нашим немчикам от них надо? Люди они деловые, крайне конкретные, время ценят, но тут совсем не спешат. Бринер пропустил уже два парохода во Владивосток, а Меллендорфу вообще нет проблем добраться до Шанхая. - Почти каждый вечер они проводят время в общем зале, - поделился Ивашников своими наблюдениями. - В зал часто приходят Вебер и Покотилов, и тогда Бринер и Меллендорф начинают взахлеб расписывать богатства Кореи и Маньчжурии, слабость туземных армий и нищету населения. Особенно их вдохновляет последнее. Ведь платить корейцам и китайцам можно гроши, а рынок рабочей силы - неисчерпаем. - Возможно, возможно, - задумчиво пробормотал Олег Николаевич, - но вы будьте, пожалуйста, внимательны, я не всегда имею возможность там присутствовать. По моему, там что-то большее. Этим же вечером в общем зале господин Бринер развлекал дам и молодежь весьма пикантными деталями жизни Владивостока. Он очень наблюдательный, подумал Ивашников, и весьма остер на язык. Да и материал имеет богатый: жизнь провинциального городка, по зиме отрезанного от мира льдами и бездорожьем, дает богатую пищу для злословия. - Скажем, вот, - рассказывал Бринер, - не далее как десять лет назад, для того, чтобы обзавестись ламповым стеклом вместо разбитого или лопнувшего, приходилось каждый раз покупать новую лампу, потому что в розничной продаже не было стекол; и не дай бог у вас заболит зуб - придется брать заграничный паспорт и ждать парохода в Японию; был, правда, в городе "дантист", который немытыми пальцами выдирал гнилые зубы, но чистая публика к нему не рисковала обращаться. Дамы переглянулись и брезгливо зафыркали, а мужчины покривились, представив, что в их ртах будет ковыряться толстыми как лошадиное копыто ногтями полупьяный мужик, оттаптывая лыковыми лаптями ноги, тяжело наваливаясь засаленным брюхом и, пользуясь случаем покуражиться, сердито повелевать: шире раззявь рот ... твою мать... ваше благородие... - А уж какие царствовали нравы! Такие едва ли можно где-либо встретить во всем мире, ни даже вообразить... Существовал, к примеру, во Владивостоке "Клуб ланцепупов". Сперва так именовались встречи мужчин в долгие зимние вечера где-нибудь в ресторане или морском собрании. С невинных занятий - совместных чтений нечаянно обнаруженного клока годичной давности газеты или доселе не надоевшей книги, обычных сплетен или равнодушного зубоскальства по случившимся за день событиям, постепенно перешли к винным - поперву банально надирались вдрызг, отчего пожилые и женатые под влиянием супруг из клуба постепенно отсеялись и осталась буйная молодежь - офицеры морские и сухопутные, которые взяли в обычай надираться квалифицированно, придумав игры с "изюминкой". Одной такой игрой "Клуб ланцепупов" особо прославился. Называлась она "Тигр идет". На большой стол по числу участников игры ставились фужеры или большие рюмки, вместительные, наполнялись водкой доверху, а сами игроки по команде "тигр идет", из соседней комнаты старались прорваться через узкую дверь первыми, нещадно толкаясь, теряя пуговицы и аксельбанты, к столу, и выпить как можно больше чужих фужеров; тем, кому не хватило, служили всеобщим посмешищем, но к следующему кругу имели фору, потому как победители едва на ногах держались от непомерного количества. Однако в конце концов эта игра выродилась в револьверную охоту на "тигра". Самого нерасторопного выставляли за дверь, тушили свечи и закрывали окна циновками, а потом кричали ему войти, и он должен был бесшумно, босиком, обойти вокруг стола, потому что на шорох охотники стреляли, по уговору, правда, вниз, в ноги, но кому же хочется остаться калекой... А куртуазные похождения..., - и тут Бринер рассказал парочку таких историй, от которых дамы пунцово заалели, а мужчины лишь растерянно крякали. Дождавшись появления Вебера и Покотилова и продолжая тему, Бринер грустно поцокал языком, - Да, пять долгих месяцев в запертом льдами городе являются причиной всех этих адюльтеров и сумасбродств. А самоубийства? Не проходит и месяца, чтобы не услышать об одном-двух, а то и трех разом. И ведь прекрасные молодые люди - офицеры, либо чиновники с университетским образованием. - Опасно есть военный флот зимовать в Япония, - с германской прямолинейностью подправил разговор в нужное русло фон Меллендорф.Бринер смешался, но тут же нашелся. - Карл Иванович, - обратился он к Веберу, - расскажите, ради бога, еще раз ту захватывающую историю о потоплении в позапрошлом году японцами английского парохода, перевозившего китайских солдат в Корею. Какая иллюстрация беспомощности китайцев! - Да, да, просим, просим, - собравшимся, как заметил Ивашников, весьма импонировала тема о превосходстве белой расы над азиатами. Хотя, в данном случае, китайцев-то побили японцы, такие же азиаты. - Я слышал эту историю от непосредственного участника сией баталии, - Вебер не чурался витиеватых, старославянских выражений, - фон Генекена. Этот германский офицер пробыл целых двадцать лет в Китае в качестве военного инструктора и сделал очень многое для обучения китайской армии. Так вот, когда начался конфликт между Японией и Китаем из-за Кореи, китайцы зафрахтовали английский пароход "Као-Шин", погрузили на него тысячу двести солдат во главе с фон Генекеном и отправили в Ассан - порт примерно в пятидесяти милях к юго-востоку от Чемульпо. За сутки до этого японцы имели морской бой у Ассана с китайскими боевыми кораблями, причем китайский броненосец "Чейен", попав в безвыходное, казалось бы, положение, поднял белый флаг, а затем с чисто восточным коварством внезапно обстрелял уверовавших в собственную победу японцев и удрал от них. Представьте настроение японцев, когда, проверяя, какой груз везет английский пароход, они обнаружили там китайских солдат. Японцы предложили находившимся на пароходе европейцам съехать на берег, но китайцы им этого не позволили, а принялись поднимать спрятанные в трюме орудия на палубу, чтобы обороняться. Тогда японцы пустили мину, которая взорвалась у угольных ям "Као-Шина". Пароход стал тонуть. Люди попрыгали за борт, а оставшиеся на пароходе принялись стрелять в плавающих. Фон Генекен чудом спасся и потом рассказывал нам, собравшимся у германского консула в Чемульпо: несчастные, обезумевшие, не умеющие плавать дикари имели безумную идею, что если им суждено погибнуть, то чтобы никто из их собратьев тоже не остался жив, и потому стреляли в своих плавающих вокруг соплеменников. Слушатели бурей негодования осудили этот варварский обычай. - Фон Генекен? - громко переспросил Меллендорф. - Это не тот ли офицер, который сооружать военный крепость Дагу, Порт-Артур, Вэй-хай-вэй? О, Порт-Артур, - он в восхищении закатил глаза, - прекрасный гавань, никогда нет лед, неприступный крепость! - Крепости для базы русской тихоокеанской эскадры лучше и не придумаешь, - вторил ему Бринер. И они оба уставились желтыми наглыми глазами на Вебера и Покотилова. На следующий день Минаева и Ивашникова вызвал к себе господин Вебер. Слуга-кореец открыл перед ними высокие белые с тонкой резьбой деревянные двустворчатые двери кабинета посланника и согнулся в глубоком поклоне. Когда офицеры вошли, Вебер и Покотилов, удобно устроившись в кожаных креслах с сигарами в руках, о чем-то вполголоса беседовали. Посланник предложил им сесть на низкую банкетку, обитую темно-коричневым шелком с белыми разводами лилий, желая тем самым, видимо, подчеркнуть неофициальность предстоящего разговора. Офицерам же, одетым в военную лагерную форму - китель с шарфом и тугие ремни портупеи - на низенькой банкетке сидеть оказалось очень неудобно. Карл Иванович Вебер в обращении был сух, строго официален, несколько надменен. В миссии его все побаивались, а потому демонстрация им демократизма насторожила Ивашникова. К тому же Вебер был человеком весьма штатским, лет под шестьдесят, в юности попавшим учеником русского посольства в Пекин и прожившим всю жизнь на Востоке, и видимо поэтому считал всех военных званием ниже полковника равными между собою юношами; разговаривать, впрочем, он стал с поручиком Минаевым. - У нас с господином Покотиловым к вам маленькое поручение. Надо съездить на недельку в Порт-Артур и осмотреть там бухту, город, окрестности. Словом, вы должны знать, как человек военный... И боже упаси, чтобы в вас признали русских офицеров. Кем-нибудь... Немцами опасно, там они обязательно есть, в Китае довольно много их военных инструкторов, вдруг сфальшивите. Лучше англичанами или американцами. Особенно американцами - среди них сброд разноплеменный. Но не задерживайтесь. Дмитрий Дмитриевич, - он кивнул в сторону Покотилова, - к началу ноября оставит нас. Через три дня два гражданина Североамериканских соединенных штатов - мистер Моррисон, глава калифорнийской строительной фирмы "Моррисон энд санс", и мистер Чанг, переводчик, представитель третьей генерации китайцев-эмигрантов, прибыли в Пхеньян. У центральной, лучшей в городе гостиницы, они вышли из носилок, которые несли восемь человек, тощие, едва ли не изможденные, кули - носильщики паланкинов, заплатили им два рина - вполне достаточно, американцы - люди деловые, а не щедрые аристократы, и вошли в прохладный вестибюль. Гостиница представляла собою обычное корейское жилое покосившееся от древности строение - буковкой П, с высокой массивной, крытой неважной пористой черепицей крышей, с циновками на полу и канами в номерах. Единственное на чем могли остановиться глаза - это на циновках, больших, сплетенных из особой травы квадратных ковриках со стороной футов в восемь и яркими цветными узорами в центре. По предложенной Олегом Николаевичам легенде, они были деловыми людьми, прибывшими в Корею заключить контракт на строительство железной дороги Сеул - Пхеньян - Ийджу - Аньдун. Этим же можно было объяснить проведение ими глазомерной топографической съемки по дороге. Местные чиновники-янбани были свирепы в отношении своих сограждан, но иностранцев не трогали, в крайнем случае довольствовались долларовой купюрой. Японцы же довольно ревниво подозрительно относились ко всем иностранцам, а к русским в особенности. Движение на разбитых каменистых дорогах было оживленным. На переправах через горные речки, вспухшие после недавнею тайфуна, которые осенью часты, царило столпотворение. Перетягиваемые канатами большие плоскодонные лодки и паромчики забивались людьми до такой степени, что вода переливала через борта. Но вокруг них всегда был вакуум; люди, судя по их поведению и довольно косым взглядам, относились к ним недружелюбно, если не враждебно. Простолюдины-корейцы были твердо уверены, что все напасти - войны, голод, мор, безжалостные янбани - все это от нашествия иностранцев. Не стесняясь, а скорее думая, что иностранцы не знают их языка, они рассказывали друг другу сказочки о якобы процветавшей прежде Корее, пока иностранные червяки, особенно японцы, не наводнили ее. Оставив большие кожаные чемоданы в номерах, американцы отправились знакомиться с городом. Пхеньян, главный город северной Кореи, в далеком прошлом ее столица, являлся важнейшим узлом путей, идущих с юга, востока и севера. С запада по реке Дай-Тако город был связан с морским портом пароходным сообщением, Город был обнесен каменной стеной шириной в шесть метров у основания и высотой в десять метров и являлся как бы естественной цитаделью с периметром верст в девять и четырьмя резко очерченными фронтами. Правый берег реки Дай-Тако на всем протяжении командовал левым. Около Пхеньяна долина реки значительно расширялась и, особенно на левом берегу, образовывала обширную открытую равнину. Среди этой равнины Пхеньян и его окрестности представляли собой группу холмов, командовавших окружающей местностью. Поворот реки у северней части города образовал выступ, с которого можно было держать под обстрелом всю долину реки. - Удобнейшее место для обороны, - воскликнул поручик Минаев. - От кого вы здесь собираетесь обороняться? - с иронией спросил Ивашников. - Вам, прапорщик, как разведчику, должны быть ясны устремления России в Маньчжурию, Китай, Корею. Ялу и Порт-Артур станут форпостами, а противником нашим будет не раздираемый иностранцами Китай, а молодая хищница Япония. Заметьте, японцы уже везде чувствуют себя в роли хозяев. - Вы как пифия, предсказываете будущее. - Газеты читайте, юноша, будущее в них уже расписано. И он оказался прав. Через семь лет и четыре месяца Ивашникову придется воевать именно в этих местах. Но об этом позже. Переправляясь из Ийджу через реку Ялу в Аньдун, город на китайской территории, они попали в большую неприятность. Широкая и длинная шаланда вместила довольно много китайцев, возвращавшихся к себе на родину после выполнения каких-то работ в Корее. Человек пятьдесят их было. Ивашников и Минаев разместились на чуть приподнятой корме. Шаланда приводилась в движение большим парусом, поднимаемым на мачту при помощи двух тонких канатов, и, у берега, весел. Шумно и весело переговариваясь, китайские парни заняли среднюю и носовую части шаланды. Паромщик сбросил причальный канат с берегового бревна и шаланду тихонечко понесло течением от берега. Пора было поднимать парус. Паромщик, недовольно поглядывая на иностранцев, визгливо велел молодым пассажирам-китайцам браться за канаты. Они, полные желания скорее вернуться домой, весело дернули, подняв парус до середины мачты, дернули еще раз и парус взлетел наверх. Озорничая, они дернули еще раз, одна из веревок лопнула и свободный конец рея упал вниз, разбив до крови голову стоившему под ним пассажиру. Люди бросились от падающего рея к противоположному борту, шаланда сильно накренилась, едва не опрокинулась, а многие попадали. Причина была ясна с самого начала - старая гнилая веревка не выдержала дружного рывка молодых здоровых парней, спешащих домой, но лодочник, старый беспокойный китаец, явно желая отвести вину от себя, закричал, указывая на хорошо одетых иностранцев, - Янгуйцзы - Заморские дьяволы! Это они во всем виноваты. Их надо убивать. Выбросите их в реку, иначе мы все утонем. Настроение пассажиров-китайцев резко изменилось. От весело-добродушного до непримиримо-враждебного. Самые горячие уже хватались за длинные крепкие весла, и у Ивашникова сердце стремительно ухнуло вниз, в пятки. Минаев, побледнев и закусив от бешенства нижнюю губу, выхватил из-под сюртука внушительного вида Смит-и-вессон и оглушительно выстрелил низко над головами возбужденных парней. Вид здоровенного черного револьвера, сноп пламени и резкий звук выстрела отрезвляюще подействовали на них. Олег Николаевич направил револьвер на лодочника и голосом, не оставляющим сомнения в непременности исполнения, велел замолчать, привязать новую веревку и двигаться в путь, не то он его застрелит. И сунул ствол, из которого еще вился дымок, под нос старика. Хладнокровие поручика Минаева, хорошо понятый ими маньчжурский его диалект, большущий револьвер и, главное, твердость и уверенность, быстро успокоили людей. Дрожащими руками достал лодочник новую веревку, привязал ее к концу рея, вскарабкался на мачту, пропустил ее через блок и крикнул пассажирам вновь поднимать парус. На этот раз все обошлось благополучно. На причале в Аньдуне пассажиры бросились к полицейскому, дружно загалдели, показывая на иностранцев пальцами, и полицейский попросил их пройти в гуань-тин - местный полицейский участок. Там дежурный начальник спрятал зелененькую бумажку в карман и они отправились дальше. Через месяц два американских бизнесмена сошли с английского парохода в Фузане. Еще три дня путешествовали они по маленьким южнокорейским городкам и потом исчезли. А еще через неделю, в первых числах ноября 1896 года на столе у русского посланника в Корее Карла Ивановича Вебера лежали пять экземпляров отремингтонированных и сброшюрованных заметок "Историко-географичеекйй очерк Ляодунского полуострова. Порт-Артур и Да-Лянь-Вань. С картой Ляо-Дуна и двумя планами". "Название Порт-Артур сделалось известным миру сорок лет тому назад, когда крейсировавшая по Желтому морю английская эскадра наименовала таким образом одну из гаваней южной части Ляодунского полуострова в честь своего мифического короля Артура, называвшуюся у китайцев Люй-шунь-коу. В семидесятых годах этот порт представлял собой лишь крохотную стоянку для местных джонок. Расположенная у этой гавани деревня состояла из шестидесяти-семидесяти глиняных фанз с несколькими лавочками и тремя-четырьмя гостиницами, или, вернее, постоялыми дворами. В таком положении Порт-Артур оставался до начала восьмидесятых годов, когда китайское правительство решило приспособить его для стоянки своей северной Бэйянской эскадры и устроить здесь сильную морскую крепость. Осенью восьмидесятого года германский поручик фон Генекен, состоявший на китайской службе в должности личного адъютанта Ли Хунчжана, тогдашнего Чжилийского генерал-губернатора и главного начальника северной эскадры, был послан для топографических и инженерных изысканий, а в декабре того же года, по утверждении составленного им плана фортификационных сооружений, были начаты работы, к которым впоследствии были привлечены до четырех тысяч китайских рабочих. В эпоху Тонкинской войны 1 оборона порта была усилена. Первоначально все работы велись под руководством германских инженеров во главе с фон Генекеном, но в 1886 году оборудование порта было поручено французскому синдикату в Тяньцзине, а возведение фортов взяли на себя английские и немецкие инженеры под I. 1884 - 85 годы, французская агрессия на юге Китая. общим руководством фон Генекена. Крупп и Армстронг являлись поставщиками крепостных орудий. Как говорят, было затрачена до восьмидесяти миллионов рублей на то, чтобы из деревушки Люй-шун-коу сделать первоклассную крепость и лучший в Китае военный порт. После двенадцати лет огромных усилий был создан такой порт, док и мастерские которого могли служить для всякого рода починок и исправления судов. Кроме того, здесь были устроены минные склады, морской арсенал, механический завод, магазин боевых припасов, продовольственные склады. Все учреждения освещались электричеством; всюду были применены новейшие усовершенствования и изобретения. Являясь грозной, почти неприступней крепостью со стороны моря, Порт-Артур был слабо защищен со стороны суши. Сознавая это, китайское правительство приступило к возведению укреплений в соседнем заливе Да-лянь-вань. Однако оно сделало ошибку, не приняв в то же время никаких мер по укрепление города Цзинь-чжоу-тина, понадеявшись, вероятно, на прочность его глинобитных стен и узкий перешеек, по которому открывается единственная дорога к Порт-Артуру с суши, чем он был оставлен почти беззащитным. Между тем, в минувшую войну с Японией, действия неприятельских войск, получивших приказ взять Порт-Артур, оказались направленными прежде всего именно против Цзин-чжоу-тина. Высадившись к северу от Би-цзы-во, деревушки у устья реки Хуа-юань-хэ, японцы, после небольших стычек с китайскими войсками, сухопутным путем подступили к Цзинь-чжоу-тину и после легкой часовой бомбардировки, не причинившей вреда городским стенам, японские саперы взорвали северные и восточные ворота, через которые затем и ворвались осаждавшие. Китайцы не выдержали и бежали в Порт-Артур. Это произошло 25 октября 1894 года. Японцы немедленно обратились против Да-лянь-ваня и на следующий день тремя колоннами по одному полку пехоты, эскадрону кавалерии и батареи полевой артиллерии в каждой колонне показались в виду фортов Да-лянь-ваня, построенных фон Генекеном по новейшей системе, вооруженных тяжелыми орудиями и обладавших гарнизоном в шесть с половиной тысяч человек. Имея в виду такие оборонительные средства Да-лянь-ваня, японцы приступили к тщательному приготовлению наступления, но это оказалось излишним: значительная часть китайских войск, узнав о взятии Цзинь-чжоу-тина, отступила к Порт-Артуру еще до появления японцев, а остальные, едва дав несколько залпов, бежали с такой поспешностью, что японцы нашли в крепости несколько орудий еще заряженными. Помимо массы ценного боевого материала, в руки победителей попал обстоятельный план минного заграждения, что значительно облегчило им уничтожение последнего. Взятие Да-лянь-ваня явилось самым значительным шагом в предпринятой японцами кампании против Порт-Артура. Дорога к Порт-Артуру была открыта для японцев. Для действующей против крепости в распоряжении графа Оямы, главнокомандующего Второй японской армии было до двадцати тысяч солдат и артиллерия из восьмидесяти орудий. Оставив в Цзинь-чжоу-тине и Да-лянь-ване небольшие гарнизоны для охраны тыла, японцы двинулись по двум дорогам к Потр-Артуру. Приступ был назначен на 9 ноября. В Порт-Артуре в это время насчитывалось вместе с отступившими из Цзин-чжоу-тина и Да-лянь-ваня свыше четырнадцати тысяч человек. Но из этого количества только три тысячи были старые войска, остальные же не имели почти никакой военной подготовки. Между тем со стороны суши Порт-Артур был защищен слабо. На четырнадцать верст оборонительной сухопутной линии, где предстояла борьба с японцами, имелось всего двенадцать редутов самого простого типа, причем в центре между ними оставался открытым промежуток, по которому пролегала дорога к крепости. В течении ночи, предшествовавшей приступу, осадные войска с большими предосторожностями заняли указанные им накануне места и к шести часам утра японская армия стояла на расстоянии двух - двух с половиной верст от китайских укреплений, растянувшись по фронту на девять верст и имея в общем резерве лишь один батальон. В половине седьмого раздался первый выстрел с осадной батареи, а спустя четверть часа открыли огонь и полевые орудия. Китайцы не замедлили ответить, не причинив, однако, врагу никаких потерь. Заметив беспорядочность огня китайских укреплений, японцы немедленно начали атаку, согласно намеченному графом 0ямой плану, и редуты эти пали один за другим, не продержавшись в общем и до вечера. Захват дальнейших укреплений уже не представлял для японцев особого труда, так как китайские войска, покинутые своими начальниками, помышляли только о спасении и при первом же натиске бросились в разные стороны. На следующий день - 10 ноября - были заняты без боя все береговые укрепления и Порт-Артур оказался в полной власти японцев. Роль японского флота при взятий Порт-Артура ограничилась незначительной перестрелкой с береговыми фортами, так как адмирал Ито предпочел держаться вне выстрелов китайских крепостных орудий. Заслуживает, однако, упоминания атака, произведенная японскими миноносцами на гавань. Воспользовавшись приливом, двадцать пять миноносцев благополучно миновали минные заграждения и, открыв огонь из своих скорострелок, произвели смятение в фортах. В то же время один броненосец вошел в Голубиную бухту, находящуюся у западного берега Гуань-дуна и своим огнем содействовал сухопутной атаке. На следующий день были выловлены пятьдесят мин заграждения и японский флот вошел в гавань. Взятие этой первоклассной крепости японцам обошлось очень дешево: у них выбыло из строя убитыми и ранеными около четырех сотен человек, китайцы же потеряли свыше четырех тысяч. Такая значительная цифра убитых объясняется крайним озлоблением японских солдат, которые по дороге в Порт-Артур нашли несколько страшно изуродованных трупов своих товарищей, взятых ранее китайцами в плен. Проникнув в крепость, японцы справили по ним кровавую тризну, не дав пощады даже женщинам и детям. Ляо-дуном, или в переводе с китайского, "Страной, лежащей к востоку от реки Ляо-хэ" принято называть часть южной Маньчжурии, которая вдается в Желтое море в виде полуострова треугольной формы и образует два больших залива: на западе -Ляодунский и на востоке - Корейский. Крайнюю южную оконечность Ляо-дуна составляет растянутый от северо-востока к юго-западу полуостров, длиной примерно в сто верст, разделенный на две части узким перешейком у города Цзинь-чжоу-тина. Южная часть этого последнего полуострова известна на английских картах под названием Меч Регента, а по-китайски носит название Гуан-дуна и оканчивается мысом, на котором возвышается скалистая уединенная гора Лао-те-шань - Старая железная гора - достигающая полутора тысяч футов. Береговая линия Ляодунского полуострова в общем развита довольно слабо; только в южной ее части имеются несколько объемистых и глубоких бухт как на восточном, так и на западном берегах. Восточный берег Ляодуна, начинаясь у мыса Лао-те-шань, тянется на расстояние триста верст сначала в северо-восточном направлении, а затем в восточном направлении почти до 125 градуса восточной долготы и образует бухты Люй-шунь-коу (Порт-Артур). Да-лянь-вань, Кэрр и несколько других, менее важных. Бухта Люй-шунь-коу занимает большую часть приморской котловины, которую образуют тянущиеся с севера ряды холмов, совершенно лишенных растительности и окружающих бухту как бы кольцом. Эта продолговатая бухта, вмещая в длину более двух верст и в ширину до полутора верст, соединяется с открытым морем узким длинным проходом в семь восьмых версты при ширине стопятьдесят -двести саженей, тянущимся с севера на юг. Западный берег этого пролива образует узкая изогнутая песчаная полоска земли, которая глубоко вдается в бухту. Этой косе, имеющей в длину более четырех сотен саженей при ширине в пятьдесят саженей, китайцы дали характерное название Лао-ху-вэй - Тигровый хвост, и она, действительно, напоминает хвост этого дикого животного, если смотреть на нее с высоты одного из окрестных холмов. В южной своей части Лао-ху-вэй расширяется и, повернув на запад, достигает постепенно ширины в одну и три четверти версты, образуя таким образом полуостров, который отделяет внутреннюю бухту Люй-шунь-коу от ее внешнего рейда. Этот полуостров наполнен двумя параллельными грядами холмов, имеющих в высоту от трехсот пятидесяти до пятисот восьмидесяти футов. Люй-шунь-коуская бухта очень мелководна, вследствие чего ею доныне пользуются лишь китайские миноносцы. По этой причине китайским правительством десять лет назад были приняты меры к устройству в восточной части бухты искусственного бассейна, который мог бы быть доступен для современных больших броненосцев. Для этой цели было углублено до четырех с половиной сажен при низкой воде находившееся к востоку от бухты озеро, и образовавшийся таким образом бассейн в виде пятиугольника, имеющий в длину с запада на восток двести пятьдесят саженей и в ширину с севера на юг сто пятьдесят сажен, известен под названием Восточный порт, тогда как естественная бухта именуется Западным портом. Перед входом в Люй-шунь-коускую бухту находится внешний рейд, шириною в одиннадцать - двенадцать верст, удобный для маневрирования большого количества судов, прекрасно защищенный прибрежными возвышенностями от северных и западных ветров, но довольно опасный при южных и восточных ветрах, которые поднимают здесь сильное волнение и зачастую заставляют большие суда искать убежища в соседней Да-лянь-ваньской бухте. Одним из важнейших удобств внешнего рейда является то обстоятельство, что он не замерзает круглый год, в то время как внутренние порты - Восточный и Западный - покрываются на полмесяца тонким слоем льда, делающего в течении этого времени выход из них судов, без вреда для них, довольно затруднительным. Однако и на открытом рейде зимняя стужа вредно отзывается на судах при полном их вооружении: палубы рассыхаются, тросы лопаются, требуют за собой усиленного ухода. Приливы здесь бывают один раз в сутки и доходят до одиннадцати футов" 1 Подробнейшее описание Ляодунского полуострова в пятьдесят страниц машинописного текста с картой и двумя планами к сочельнику лежали на столах министра иностранных дел Муравьева, министра финансов Витте, военного министра Ванновского, морского министра Чихачева и командующего Приамурским военным округом Духовского. Котвич, Л.Бородовский. "Ляо-дун и его порты: Порт-Артур и Да-лянь-вань." С-Петербург, 1898 год. ВАТАЦУБАСИ. ПЕКИН. В начале мая 1896 года Ватацубаси вернулся в Майдзуру и представил командору Тодаси Одзу согласованный с лейтенантом Гундзи отчет о проделанной в северном рейсе работе, план фортификационной защиты пролива Цисима Кайкио, отделяющего остров Сумусю от русской Камчатки, и проект заселения Цисима рэттоо айнами с Иэзо и баракуминами острова Ниппон. К концу месяца он успешно сдал экзамены на звание суб-лейтенанта и ожидал наконец назначения на боевой корабль, но опять его надежды лопнули как мыльный пузырь. Тодаси Одзу сухо приказал эму явиться в Секретный отдел Гай-му-се, Министерства иностранных дел Японии. - Граф Мунемицу Муцу, министр иностранных дел, заботится о сыне своего друга, - сказал на прощание командор, - но и твои личные заслуги оценены по достоинству. Как сказал чиновник отдела в Гай-му-се, его уже ждали. У японского посольства в Пекине появилась уникальная возможность познакомиться с документами из личного сейфа русского посланника графа Кассини, а для этого срочно необходим был человек, в совершенстве владеющий русским языком. Когда японский посланник в Пекине сообщил в Токио своему министру о том, что им удалось взять на крючок и шантажировать китайца - служителя русского посольства, а тому, в свою очередь, удалось снять слепки ключей от личного сейфа рассеянного русского посланника и что этот служитель знает способ проникать в кабинет посланника бесконтрольно, то возведенный год назад за удачно составленные условия капитуляции Китая в графское достоинство Мунемицу Муцу вспомнил о друге своей бурной молодости и о его сыне, в совершенстве знающим русский язык, выполнившим важное задание флотской разведки, доставившим план действий русской армии на случай войны с Японией, и совершившим трудный зимний поход по Цисима рэттоо под руководством имевшего высокий авторитет в Гай-му-шо лейтенанта Гундзи. В новенькой офицерской форме - черном кителе, на рукаве широкий золотой шеврон, белые брюки, фуражка с блестящей кокардой и крохотным, по последней моде, козырьком, и саблей в лакированных черных кожаных ножнах - он прибыл к высокому начальству. Начальник Секретного отдела ввел его в историю вопроса. - Россия не позволила Японии воспользоваться плодами победы в Японо-Китайской войне и, при помощи Франции и Германии, вынудила удалить японский флот и армейские соединения из континентального Китая, заставив довольствоваться лишь Пескадорскими островами и Формозой. Определенно, русские опасаются усиления нашего влияния на Дальнем Востоке и постараются сами заполнить образовавшийся вакуум. К этому их подталкивают, по имеющимся у нас сведениям, Германия, желающая сама хозяйничать в Европе, и собственная зависть к территориальным приобретениям в Китае Франции и Англии. Русские давно присматриваются к Маньчжурии. Территория этой северо-восточной части Китая обширна, богатства ее недр совершенно не разведаны, но потенциально весьма велики. Да и заселена она редко, хотя в последнее время заметен некоторый приток населения из застенного Китая. В апреле этого года в Пекине начались переговоры между Китаем и Россией о концессии на строительство Маньчжурской железной дороги, но закончились они полной неудачей, так как китайцы вовремя поняли политическую подоплеку русской концессии. По информации наших людей из Цзунли-ямыня, китайского министерства иностранных дел, русский посланник Кассини в довольно сильных выражениях убеждал китайских министров предоставить концессию совместной русско-китайской компании, и обосновывал свои требования тем, что, имея концессию, и уж тем более построив железную дорогу, Россия легко сможет защитить Китай от опасностей в случае новых военных столкновений с Японией и вообще какой бы то ни было державой. Но китайцы сейчас имеют целый ряд предложений на концессии - от французского посланника Жерара, от американца Буша, представляющего "American China Development Company", и от англичан, уже построивших железную дорогу Пекин - Шанхайгуанъ. И поэтому министры Цзунли-ямыня уклонились от положительного для русских ответа. Графу Кассини осталось лишь заявить, что отказ от концессии повлечет для Китая самые тяжелые последствия. Но в тот же самый день, 18 апреля, когда русский посланник граф Кассини убеждал китайских министров, камергер русского императора князь Ухтомский, тот, что был в свите цесаревича Николая, ныне русского императора, в его поездка на Дальний Восток и в том числе и в Японию, доставил экстренным поездом из Одессы в Санкт-Петербург первого канцлера китайской империи Ли Хунчжана, чрезвычайного посла богдыхана на коронации царя. Князь Ухтомский издает газету "Санкт-Петербургские ведомости" и считает себя знатоком Востока, неоднократно бывал в Китае, связан тесными узами с французским капиталом, как член дирекции Русско-Китайского банка, основанного на французские деньги, и Ротштейном, зятем Ротшильда, на посту директора-распорядителя этого банка. Он активно проводит внушаемую ему германским окружением царя политическую линию на широкое проникновение России в Китай и чуть ли не на аннексию Маньчжурии. Ухтомский встретил Ли Хунчжана еще в Суэце и обрабатывал его на пути в Петербург. Мы имеем подходы к личному врачу Ли Хунчжана англичанину Ирвингу, но тот всю дорогу был мертвецки пьян и ничего вразумительного от него узнать не удалось. В Петербурге Ли Хунчжан вел секретные переговоры с русским министром финансов Витте и даже имел тайную аудиенцию с императором Николаем. Естественно, император домогался от китайского канцлера выгод для России. Мы знаем, таким образом, чего хотят русские: концессии на железную дорогу с широкой, русской, колеей в центр Маньчжурии, чтобы ее можно было со временем прибрать к рукам и, возможно, незамерзающего порта в Желтом море. Конкретной информации из Петербурга мы не получили, очень уж скромными оказались посвященные в тайну царь, министр финансов Витте, Ротштейн, которому, как финансисту всех китайских дел, положено быть в курсе событий, министр иностранных дел князь Лобанов-Ростовский и, с китайской стороны, Ли Хунчжан. Даже в столицах Европы, куда он отправился из Петербурга в поисках займов, он не проговорился, иначе бы мы непременно узнали. Но, поскольку речь в их беседах шла о Китае, то информация о конкретных дальнейших шагах обязательно должна быть у русского посланника в Пекине. Именно ему придется по официальным каналам обращаться в Цзунли-ямынь для реализации предварительной устной договоренности, и уж тем более заключенных соглашений. Ваша задача - ознакомиться с содержимым сейфа русского посланника, скопировать, но так, чтобы у русских не возникло подозрений о компрометации, все документы, сделать черновой перевод на японский, позже над документами поработают специалисты, и доставить копии сюда. Чем скорее, тем лучше. Пока назначаетесь секретарем посольства. Выезжаете в Пекин завтра. Билеты заказаны, чемодан со всем необходимым в вашей новой должности готов. Высадившись с парохода в Дагу, Ватацубаси на паровом катере поднялся по реке Байхэ в Тяньцзин и, наняв на причале рикшу, велел доставить его в японское консульство. Здесь его уже ждали. - В посольстве вас с нетерпением ждут, велели не мешкая доставить в Пекин, - сообщил ему консул. - Джонка нанята, кули наготове, можете ехать прямо сейчас. Или желаете с дороги отдохнуть и перенести путешествие на завтра? Ватацубаси знал, что путешествие на гребной лодке по крайне извилистой реке Байхэ от Тяньцзиня до стоявшего в двадцати милях от Пекина городишка Тунчжоу занимает двое суток и решил, что на джонке и отдохнет. Да и не чувствовал он себя уставшим, на пароходе хорошо выспался и умел в пути расслабляться. Консул лично проводил его к ожидавшей джонке и махнул кули немедля трогаться. Джонка оказалась маленькой, не более восьми шагов в длину, но без палубы, так что не походишь, и к тому же валкой. С десяток тощих кули едва шевелили веслами, солнце нещадно палило, огромные черные жирные мухи тяжело гудели над самой головой, а бой с опахалом спал с открытыми глазами, и пришлось дать ему затрещину, чтобы побудить махать энергичней. Бой ожил, но глядел теперь столь злобно, что Ватацубаси подумал было согнать его с джонки, но опахало приносило такое облегчение... В целом путешествие можно было назвать удобным, но на узкой и короткой джонке возникало неодолимое желание двигаться и терпеть было невозможно. Ватацубаси горел желанием скорее оказаться в посольстве и приняться за работу, спрыгнул бы на берег и помчался бегом, но noblesse oblige... Оставалось невозмутимо наслаждаться зеленым чаем, который постоянно заваривал здесь же еще один бой, и любоваться крохотными ярко-зелеными, возделываемыми полуголыми крестьянами делянками риса, расстилавшимися на всем протяжении от моря до столицы китайской империи. Наконец эти дохлые, хотя консул в Тяньцзине и