назначает сам) выбрать что-то для себя. Нал в Изании не используется - лишь взаиморасчеты в иуе (изанская условная единица) - приравненных к любой валюте по договоренности. Со временем каждый получает персональную смарт-карту, продублированную в компьютере. Если суммы выбранных вещей не совпадают, в чековых картах проставляется соответствующий "дебет-кредит" с правом подобрать в ближайшем будущем для себя что-то еще или расплатиться с Изанией каким-то иным образом. Разумеется, возникнут вопросы экономических и юридических нюансов, возможности соответствующей "крыши". Ваш вопрос о верующих - есть ли в каких-то приходах благотворительная деятельность , и почему бы Изании именно с ними не сотрудничать? Конечно, со временем будем сотрудничать. Ю.И.: - Вы не понимаете, чего мне тогда, собственно, не хватает? Дело в том, что для меня вера, в частности, православие, несравненно более революционно и активно в социальном плане, чем оно трактуется церковным официозом. К тому же, многие прихожане настороженно относятся к находящимся "вне церковной ограды", к неверующим, к представителям иной религии. Уже говорила, что и призыв "спасай себя", по-моему, в корне противоречит замыслу Творца о единстве мира, как и отрицательное отношение церковного духовенства ко всякому самоутверждению. По-моему - осуществление своего Призвания, заложенной в тебе сверхзадачи, идеи - первостепенный долг личности. Есть греховная "самость" - самоутверждение "контра" ближнего и Творца, а есть - желание хорошего воина подчиняться командиру, взяв свою "высоту" и вдохновляя других бойцов. Это и есть Изания. Активная благотворительность. Идеалистка: - Все попытки переделать мир приводят только к неприятностям. Ю.И.: - Ну, опыт нашей страны-Антивампирии я как раз считаю огромным шагом вперед по сравнению с царством Мамоны. К тому же цель Изании - не отмена тьмы, а преодоление ее. Взявшись за руки и с фонарем. Идеалистка: "Про "общечеловеческие нормы". Ю.И.: - Про десять заповедей я понимаю. Не понимаю, почему они считаются "нормами", если их почти никто не соблюдает, а пытающиеся даже заговорить на эту тему чувствуют себя "пришельцами". Главная заповедь: "Никогда не делай ближнему того, чего не хочешь себе" Современный мир, основанный на жесткой конкуренции, не имеет к этому никакого отношения. Он вынужден кормить своих рабов и удерживать их в оболваненном состоянии: "родовая необходимость плюс дурь", о котором вы пишете, - чтобы избежать бунта. Только причем тут "благотворительность"? Идеалистка: "Про изанские кухни." Ю.И.: - Согласна - только столовые, пара аварийных плит в коридоре (на случай домашнего торжества), а в номере - портативная плитка и мини-холодильник. Идеалистка: - Про чеченцев. Не будь той высылки, может быть, не было бы этой войны. Ю.И.: - Не знаю. Это снова к вопросу о выборе "меж двух зол". "История не знает сослагательного наклонения", как изрек вождь народов. Идеалистка: "Про "хомо советикус". Ю.И: - Не столь уж многие изменились "в худшую сторону". Просто вымерли. Погибли в войну, потеряли здоровье - лучшие всегда на передовой. Выжили тыловики, приспособленцы, номенклатура. А у их потомства были уже свои "общечеловеческие нормы". Об этом хорошо повествует давний фильм "Застава Ильича". И вот мы имеем, что имеем. В "Дремучих дверях" приводила стихи: Бывают времена постыдного разврата, Победы дерзкой зла над правдой и добром. Все чистое молчит, как будто бы объято Тупым тяжелым сном. Повсюду торжество жрецов тельца златого, Ликуют баловни бессмысленной судьбы. Ликуют, образа лишенные людского Клейменые рабы. Жизнь стала оргией. В душонках низких, грязных Чувств человеческих ничто не шевелит. Пируют, пляшут, пьют...Все пошло, безобразно. А совесть крепко спит. Забавно, что написано в 1878-м году. Кстати "со-весть" обозначает сопричастность Евангельской Вести о высоком предназначении человека. 2000-10-11 ЖЕНЩИНА В САРИ (1959 год) Весной 59-го (кажется, в день Печати) у Бориса был выпускной вечер, который почтит своим присутствием сам Алексей Аджубей, тоже выпускник нашего факультета. Я буду в весьма экстравагантном и модном тогда наряде, называющемся почему-то "сари". "Последний писк" представлял собой широкий прямой рукав искусственного черного трикотажа с серебряными нитями, в который надо было просто целиком влезть и уже на себе моделировать, что заблагорассудится. У меня были еще две трофейные немецкие серебряные бабочки. Одной я скрепила платье на правом плече, оставив левое голым, а другой - прихватила сбоку подол аж у самого бедра. "Писк" дополнили черные колготки и мамины красные туфли на высоких шпильках. Долго наводила в туалете марафет, отправив Бориса занимать места за банкетным столом. На каблуках я, в отличие от мамы, ходить не умела и, когда, покачиваясь, дефилировала к Борису мимо банкетных столиков, вдруг кто-то схватил меня за руку и заставил сесть рядом на пустой стул. Это был сам Аджубей! Перед ним стояла ополовиненная бутылка "Двина", из которой он плеснул себе и мне и предложил выпить "за нашу замечательную профессию". Я, само собой, выпила и тут же попыталась завязать бескомпромиссный разговор об "Известиях", о том, что, как показал мой скромный журналистский опыт, в стране много острых проблем и надо их не бояться, а бить в набат, иначе страна зайдет в идеологический тупик. Что мы, журналисты, часто трусим, лукавим, и все такое. Он внимательно слушал, сочувственно кивал, все бесцеремоннее разглядывая меня уже изрядно осоловевшими глазами. Потом снова плеснул в рюмки и неожиданно изрек, наклонившись совсем близко. То ли с вызовом, то ли оправдываясь: - "Знаешь, без лукавства не продраться, но зато теперь я могу все". Меня это поразило - откровенничать с незнакомой женщиной человеку такого ранга...Значит, не все ладно в "Датском королевстве", в его вознесшейся на самый пик славы душе...Господи, они ведь тоже люди! - вдруг дошло до меня. Меня спас выросший рядом будто из-под земли обожаемый наш декан Ясен Николаевич Засурский: - мол, это наша лучшая студентка, очень талантливая, письма ей от читателей мешками приходят, и все такое. Алексей Иванович заявил, что он тоже очень талантливый, с чем все вокруг дружно согласились. - А может ли ваше юное дарование сочинить сходу роман из пяти слов? - поинтересовался зять Хрущева, обращаясь снова ко мне. Я сказала, что не знаю. - А я могу! - заявил он и что-то начертал на бумажной салфетке. Сложил вчетверо и подал мне. По его лицу я поняла, что "роман" предназначен лично мне. На коленке под столом, как шпаргалку, развернула салфетку: "Женщина в сари! Где, когда?" Действительно, пять слов, если не считать знаки препинания. У меня внутри похолодело. Глянув на Бориса, который все это время молча сидел напротив с глупой одеревеневшей улыбкой, заявила, что могу сочинить роман из четырех слов. Взяла ручку: "Напротив сидит мой муж". Он прочел и сказал: - А я из трех! "Муж объелся груш" - было написано на салфетке. - А из двух можешь? - он положил мне руку на колено. Вокруг уже никого не было. И Борька, мой ревнивец Борька, который, говоря словами Высоцкого, "направо, налево раздавал чаевые", только улыбался, будто окостенел. Впрочем, слава Богу, что окостенел. - Могу, - кивнула я и написала: "Пойду покурю". Встала, уступая место кому-то из бывших однокурсников "зятя", долго маячившего окрест с наполненной рюмкой. - А я - из одного, - неугомонный "романист" опять что-то нацарапал и сунул мне салфетку в руку. Проносясь мимо Бориса, забыв даже про высокие каблуки, я сделала ему знак: "За мной"! Он догнал меня и на мое: "сидишь тут!" сказал, что тоже как раз собирался подойти к мэтру. Только его там не хватало! Минуй нас пуще всех печалей... В туалете развернула салфетку. "Жду" - действительно, одно слово. Я закурила и подожгла салфетку - вещественное доказательство. Пепел бросила в унитаз и спустила воду. Выхватила у гардеробщика узкое розовое пальтишко - похожее увижу потом на Катрин Денев в "Шербургских зонтиках", и пустилась наутек, волоча за собой упирающегося супруга, который чего-то там не допил, не доел и не допонял. Тогда в народе говорили: "Не имей сто рублей, не имей сто друзей, а женись, как Аджубей". Судьба жестоко обошлась с этим незаурядным и талантливым человеком, как, впрочем, и со многими другими фаворитами и родственниками низверженных "сильных мира сего". Жене его, Раде, - обаятельной, умной, интеллигентной, кажется, повезло больше. B БЕСЕДКЕ С: Юстасом Юстас: "Ю.Иванова - адвокат Златова". Ю.И.: - Зря вы наехали на Егорку. Ну, человек в пылу юношеской полемики "митингует" на заведомо проигрышной трибуне, где уже не одно тысячелетие никто ничего доказать не может. Даже великий Паскаль не смог, а придумал в конце жизни в монастыре знаменитое "пари на Бога", то есть что выгоднее - верить или нет. Предположим, вы ставите на Бога. В случае, если Он есть, вы, пройдя соответствующим образом земной путь, приобретаете бесконечно много, то есть бессмертие в Царстве. А теряете лишь сомнительные (с точки зрения Паскаля) удовольствия - вроде тусовок с блудницами (а тогда еще не слыхали о спиде !) и прочей "дури". Если же ставите "против", то, ловя этот сомнительный кайф, теряете бесконечно много - Царствие. Да к тому же попадаете еще и в такую неприятную передрягу, как бессмертие в аду. Где даже если и нет костров и сковородок, но жжет вечный огонь сожаления о проигранном Свете и несостоявшейся собственной жизни. Когда твое бесценное "Я" превращается в вечное "ничто", свободной своей волей отключившись от Источника света и жизни, не сумев хотя бы логически доказать себе и другим, что Он есть. Не слишком ли высокая плата? Паскаль подсчитал, что "слишком". Что если существует даже одна миллионная доля процента, что Он есть, надо на эту миллионную немедленно ставить. Ибо "проигрыш велик, а выигрыш ничтожен", - как пел в свое время Александр Николаевич. А Федор Михайлович заметил по этому поводу, что "русский человек именно уверует в атеизм, не заметив, что уверовал в нуль". Юстас: - Может быть, у Вас есть развитая логичная теория нематериального происхождения чего-нибудь? Ю.И.: - Разумеется, только не лично моя, а целого философского направления под названием "идеализм". А моя "теория" получила столько экспериментальных доказательств, что превратилась в "уверенность". Конечно, можно допустить, что опыт автора субъективен или у него просто съехала крыша. В таком случае, я верю в то, что должно быть, без чего лично для меня мир расползается и превращается в бессмысленный прах. Юстас: Но у вас есть ненасытное желание жить, а если не жить, так верить, что буду жить и дальше. Ю.И.: - Не все так просто. Сейчас моя жизнь похожа на беготню по блиндажам и окопам, сопровождаемую "тявканьем" (ваше словечко). Но страдаю, когда семейно-бытовые обязанности отвлекают меня от этого. Конечно, физически очень тяжело, и пресловутый "синдром хронической усталости" достает, но (к чему мне вам врать)? - известные строчки про "упоение в бою у самой бездны на краю" - теперь для меня и личный опыт. И "Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые", и Евангельское: "Иго Мое благо, а бремя Мое легко". Страх умереть в бою за то, во что веришь, наверное, иной, чем скончаться "посреди детей, плаксивых баб и лекарей". Хотя, конечно, смерть есть смерть - и физические страдания, и ужас перед неизбежным и неизвестным. Но протест и страх перед небытием - это удел материалистов. Ну а верующие? Они страшатся ада, кары за содеянные грехи, а небытие в их сознании - скорее, благо. Есть и такие, для кого самые страшные муки - не физическая боль, а духовная: вечное бессмертие без Бога. Вечный нуль, осознающий, что он - вечный нуль. Я в среде многих церковных ортодоксов понимания не нахожу, потому что верю в бесконечную милость Всевышнего ко всяким "грехам", но зато панически страшусь "не успеть", "не выполнить" Предназначения - для которого родилась на свет белый. Идея Изании - взаимной творческой раскрутки "на грани возможного", религиозным приверженцам "тихого и безмолвного жития" еще более чужда, чем простым обывателям-материалистам. В общем, Юстас, если вы у нас такой уж атеист, давайте оставим в покое бедного Златова с Паскалями и прочими Достоевскими, и будем просто говорить об Изании как о "взаимной реализации духовно-творческого потенциала личности". Юстас: - Так почему предположение об объективности нашего логичного стройного мира (позвольте насчет "стройности" не согласиться - Ю.И.) - логично, а предположение об объективности нелогичного и не то, что не стройного, а вообще никак не описанного мира Златова - истинно? Ю.И.: - А напоследок я скажу: Это у вас не к миру Златова претензии, а к основам христианской веры, которую вы по пунктам далее перечисляете как бы устами Златова. А Егорка в романе просто рассказывает желающим его слушать, как он эти основы понимает. Не желающие могут пойти погулять, лечь спать или пропустить скучные страницы. Зачем же стулья ломать? Юстас: "Если не Бог, то что?" Ю.И.: - Законы природы верны, в голове есть серое вещество - компьютер, помогающий нам решать те или иные задачи бытия. Все так. Но вопрос не в том, что у каждого в башке компьютер, а почему этот самый "компьютер" в определенной пространственной и временной точке исторического процесса вдруг заявляет о себе, как ваше "Я", "ЭГО"? А до этого мир как бы не существовал. Вот в чем загвоздка. Могли бы вы родиться от других родителей, в другой стране и эпохе? Если нет, то, значит, существовала некая предварительная формула вашего рождения на свет. А процесс сознания - это уже проявление, формирование вашего "Я". Но кто или что дало сигнал к его пробуждению из небытия? Если это имеет отношение к физике, химии и прочим материальным категориям, сие означает как бы чью-то директиву: "мол, в таком-то веке, году, месяце и дне, от таких-то родичей, в таком-то пункте тогда еще здравствующего Союза некий "биокомпьютер" осознает себя как некто Юстас. Дело не в характеристиках этого биокомпьютера, не в дизайне или в генетических особенностях, а в том, что он стал именно вами и не мог стать никем другим. А ежели нет никакой такой формулы, тогда и вовсе получается нелепица - что ваше "Я" неизвестно по каким законам - не физическим, не химическим и даже не логическим, вдруг ни с того ни с сего воплотилось в первом попавшемся теле. Вот теперь и попробуйте определить, откуда берет начало наше индивидуальное самосознание, способное вместить весь мир? Это и есть душа, которая любит, восхищается красотой мира, которую невозможно объяснить "палочками и колбочками". Или ненавидит мир. Мыслит, а, следовательно, существует. Юстас: "Вот этим инструментом я и буду все проверять". Ю.И.: - Неточные у вас инструменты. Человеческие органы чувств и мозг отвергают все необычное - попробуйте взглянуть на вогнутое лицо - оно воспримется как обычное, выпуклое. (Известный пример из психологии). Или же вы идете по марсианской местности, а на скале надпись: "Здесь был Вася". Не станете же вы утверждать, что это "сама марсианская природа написала в результате эволюции"? Само собой ничего не бывает. Почему же вы приписываете "случайной эволюции" значительно более содержательные, даже гениальные "автографы", разбросанные по земле? Ю.И.: - Об эволюции. Вы уж меня простите за натурализм. Но если в матке столь почитаемой вами обезьяны есть дефект, никакого потомства она произвести не сможет. Каким же образом эти не просто недоразвитые, но находящиеся в зачаточном эволюционном состоянии органы не только рожали приматов, но и досовершенствовались до "Хомо Сапиенс"? Ю.И.: - О прогрессе. Пока что прогресс технический прямо пропорционален регрессу духовно-нравственному, поэтому человечество в массе, как и предначертано свыше, обречено. И вообще непонятно, как оно до сих пор фурычит при таком количестве зла, ошибок, сбоев и всеобщих разборок. Мы попали не в крынку с молоком, как та лягушка, а во что-то похуже, но "бить лапками" - единственный выход. Цель Изании - дружно и упорно бить лапками, невзирая на брызги. Ю.И.: - Помрем ли мы? А как же! Тело обречено, а дальше - поглядим. Если Бог есть. А ежели Его нет, то и глядеть будет некому, потому что тогда и души бессмертной нет. Не хочу расстраивать вас и ваши эффектные материалистические конструкции, но, повторяю, в отсутствии Бога убедиться невозможно в принципе. Даже после собственной смерти - только в Его наличии. Юстас: - Единственная для нас надежда не зря прожить жизнь - это оставить после себя добрый след на земле. Ю.И.: - Прекрасная объединяющая фраза! Юстас: - Предполагать, что есть загробная жизнь, нам очень хочется. Ю.И.: - А вы об этом спросите у верящих в Страшный Суд убийц в камере или стареющих прелюбодеев - о, как они мечтают именно о небытии! "Но есть, есть Божий Суд, наперсники разврата!" Юстас: - Религии всех мастей - результат спекуляций на страхе смерти и создания иллюзии жизни для "валенков", самостоятельно не могущих себе его найти. Ю.И.: - Ну, со страхом смерти мы, вроде бы, разобрались - для живущих не по заповедям неизвестно, что страшнее - быть "там" или не быть? Что же касается "валенков" - да, лично я - тот самый "валенок" и действительно не вижу ни малейшего смысла в так называемом "прогрессе" в камере смертников, где каждое предыдущее поколение служит навозом для последующего. И никакая это не "вечная жизнь", если нет личного бессмертия, а "вечная смерть", сплошное кладбище. Игра в царь-гору. Где, в конце концов, раскидав всех, воссядет на вершине прогресса какой-нибудь хищно-дегенеративного вида отпрыск под кайфом и, хрюкнув, помочится на кости своих благодетелей. А самец гориллы, приревновав его к своей даме, прикончит ударом дубины по башке и начнет историю человечества сначала. Юстас: - Не ешь, не пей, не живи, а мучайся. Ю.И.: - Ну почему вы считаете, что обожравшийся, опившийся и обтрахавшийся субъект из жира и низменных страстей счастливее парящего в небесных сферах подвижника? Нам даже не снились утонченные наслаждения духа тех, кому удалось волей и аскезой преодолеть земное притяжение: Его души незримый мир престолов выше и порфир. Он не изменит, не обманет. Все, что других влечет и манит: Богатство, сила, слава, честь - все в мире том в избытке есть; А все сокровища природы...- То все одно лишь отраженье, лишь тень таинственных красот, Которых вечное виденье в душе избранника живет! О верь, ничем тот не подкупен, кому сей чудный мир доступен, Кому Господь дозволил взгляд в то сокровенное горнило, Где первообразы кипят, трепещут творческие силы! Юстас: - Многое мы не открыли, но откроем рано или поздно, как открыли все до этого. Ю.И.: - Ничего мы по сути не открыли - спросите ученых. До сих пор не ведаем - кто мы, откуда, зачем и "куда котимся". Даже что такое электричество - ни бум-бум. Юстас: - Допускаю, где-то, вне нашего разумения, что-то или кто-то есть. Но у меня нет никаких оснований (даже выделили! - Ю.И.) идеализировать это и предполагать, что для общения с ним или с ними я должен ходить в дом определенной формы... Ю.И.: - Ну почему же "никаких"? Посмотрите хотя бы, с какой любовью и мудростью "Это" сотворило наше тело, которое мы ежедневно гробим! Что же касается "формы и нечленораздельщины", - зайдите в Кембридж на заседание ученого совета - вам то же самое покажется. Незнакомый язык и традиции. Большое спасибо за упорядочение Форума - тут я тоже "валенок". 2000-10-11 ТО-ТЬМА (1960 год) "Есть на Севере среди вологодских лесов тихий городок Тотьма. Зимой, когда живописная река Сухона замерзает, туда можно добраться только на самолете. Жители городка любят рассказывать легенду о том, как когда-то Иван Грозный, проплывая мимо этого места, указал на стайку жавшихся друг к другу изб, окруженных небольшой деревянной крепостью, и пренебрежительно изрек: - То - тьма... Вот в такую же глушь забредали когда-то в поисках самородков отважные русские золотоискатели, а за сотни километров от России, по суровой, безлюдной канадской земле пробирались все дальше и дальше на север мужественные герои Джека Лондона. Они рисковали жизнью во имя золота, а потом, голодные и обмороженные, возвращались, зажав в руках мешочки с желтым песком, дающим право господства над человеком. Злые и ожесточенные, они ползли рядом, боясь друг друга, равнодушно бросая ослабевшего товарища, и волки шли за ними по пятам, как бы олицетворяя собой звериную сущность их подвига". Моя задача - противопоставить два мира. Наживы, конкуренции, где чьи-то достижения вызывают зависть, злобу, желание подставить ножку, и советского единства, взаимопомощи: "Родина строится, ей нужен лес. И эти нелегко доставшиеся сотни кубометров - результат самоотверженного труда - накрепко связывают каждого со всем народом, делают активным участником великой стройки. Два мира - два подвига". Очерк так и называется: "Сообща". Конечно же, я многого не знаю. И о том, что герои мои - почти все ссыльные, среди политических есть и отпетые уголовники. Помню, как один признался мне, что пока мы ехали по лежневке к месту вырубки, ребята сыграли на меня в карты. "Закажи молебен" - (так сказал этот "кто-то"), - что в прикупе был червовый король". Я сочла это милой шуткой. В чем моя вера тех давних времен юности? Это, прежде всего, вера в человека, в его великие возможности и высокое назначение. Высокое, если не сказать "божественное". Но которое проявляется лишь в процессе движения к высокой цели, когда мы идем к ней, вместе или поодиночке. Слово "коммунизм" мне мало что говорило. "Светлое будущее" нравилось гораздо больше - в этом сочетании была та самая небесная тайна. Возможно, инстинктивно я прозревала то, о чем потом прочла у Владимира Соловьева, Сергия Булгакова и других религиозных мыслителей. О "Богочеловечестве" как высшем смысле исторического процесса. Я пыталась подтянуть "хомо советикус" и "хомо сапиенс", которые на практике часто оказывались не "советикус" и даже не "сапиенс", до уровня библейского изречения, о котором тогда еще тоже ничего не знала: "Я сказал: вы боги, и сыны Вышнего все вы". Я инстинктивно ненавидела прожорливых хапуг, рвачей, бесполезных чиновников - всех, кто тянет одеяло на себя, вместо того, чтобы "хлеба горбушку и ту пополам" - во имя этого самого "восхождения". Потом я найду общее для них определение - "вампиры", то есть питающиеся чужими жизнями. Пусть бы во имя каких-то общих великих рывков и свершений (тогда все оправдано, так командир посылает на смерть солдата, зная, что будет взята высота), так нет - исключительно ради "себя любимого". Не Моцарта, Гете или Сергея Королева - такому можно и послужить, а пошлого "небокоптителя", засасывающего всех в черную дыру своей алчности и непотребств. Работать не каждый за себя, как прежде, а единым целым, освоив смежные специальности друг друга. Чтобы, если у кого-то не ладится или заболел - заменить, стать рядом, чтоб никаких простоев. Вот они, ростки нового, вот секрет успехов бригадира Сергея Чечулинского, насколько я разобралась, проведя день на его участке. "У нас ведь как водилось: один - только вальщик, другой - трелевщик, третий - лебедчик. Порвись трос или вальщик слег - проси помощи в другой бригаде, дело стоит. Теперь я всех обучил лебедке, Вася Оленев - электропиле "5-5", ребята на погрузке тоже поделились секретами. Четверо посещают курсы трактористов, другие вот-вот получат шоферские права...При таком порядке сложа руки не посидишь, и новички подтягиваются, и лодыри. Вот Качева к себе из другой бригады взяли - его уж хотели выгонять, а у нас вкалывает" Вечером в конторе подхожу к доске показателей. У Сергея - 105, 108 процентов. И вдруг - что это? Бригада какого-то Рихарда (фамилию не помню) - двести десять процентов! - О них нельзя писать, - говорит начальник, предупреждая мой вопрос, - Немчура. Поволжские. - Ну и что? Они же наши, советские. Вон какие цифры! Разве это справедливо? - Там наверху виднее, - зевает начальник, - Установка такая. Все равно рубанут. Понимаю, что он прав. Но все же интересно - почему такая разница в показателях? На следующий день еду в бригаду Рихарда. Все вроде бы так же, да не так. Четкость, скорость, почти идеальная согласованность процесса. Ни секунды простоя. Ровно полчаса на обед, никакой болтовни, перекуров, криков, брани. Ловлю себя на том, что любуюсь "немчурой". Вот бы к Сергею одного-двух поволжцев для обмена опытом! "Нельзя писать" - бред какой-то. Рихард посмеивается - он уже привык к этому "нельзя", да оно, может, и к лучшему. А то пыль пойдет - заработать не дадут. "Кто он, муж и отец Сергей Чечулинский, - рабочий, студент или ученый-изобретатель? - пишу я, - Обладатель пяти специальностей, депутат районного Совета, просиживающий ночи над учебниками? Отчасти и то, и другое, и третье. В эпоху, в которую мы живем, понятия эти перестают существовать в чистом виде для тех, для кого творческий труд стал внутренней потребностью. Конечно, их еще нельзя назвать учеными, знаний пока маловато, но в соединении с практическим опытом, с любовью к своей профессии пробуждается творческая инициатива, стремление учиться дальше. Все больше видят они в своей работе такого, что можно было бы изменить, улучшить, и уже не может человек жить без беспокойства, без поиска. Он счастлив, и это счастье творца, искателя. Со всей страны пишут лесорубам, поздравляя с присвоением звания коммунистической бригады. "Мое желание - поехать на Север или в Сибирь. Не подумайте, что мне страшна ваша суровая природа. Нет, комсомольцы нужны и должны быть там, где труднее, где их требует страна..." 1960 год. Что теперь с тобою стало, автор этих строк, Валя Барановская?.. B БЕСЕДКЕ С: Идеалисткой Боже, и это теперешняя наша повседневность! (о статье "Плохой день 15 сентября") Идеалистка: - Боже, и это теперешняя наша повседневность! И из тех, кто работал со мной в Союзе, половина теперь работы лишилась и тоже стоят на базаре. Но они не пишут в подробностях...Значит, если бы я не уехала, может быть, пришлось бы и мне...а я этого совершенно не умею...Нет, я не боюсь никакой работы, а вот этого торговать и торговаться, да еще бороться за место, совсем не умею. Я, наверное, слабый человек. Но все же, почему? Почему в том мире, где мы жили раньше, каждый мог просто работать по своей специальности и на это жить. И в том мире, где я живу теперь, это можно, хотя и не всегда есть возможность работы по специальности... Вы цитируете (вот уж не ожидала) мои слова с критикой этого мира, и эта критика, в общем, правильна. Но ведь это мне так кажется, потому что я из другого мира. Это я знаю, что в жизни обязательно должны быть идеалы, что свободного времени может быть много, что духовные интересы надо ставить выше материальных...а те, кто родился в этом мире, знают, что главное жить хорошо материально, а в свободное время хорошо развлекаться, и такая возможность у большинства работающих есть, а больше им ничего не надо. Все-таки этот мир намного счастливее нашего сегодняшнего. А нашего прошлого? Не знаю. Я была счастлива в том мире, потому что он близкий, родной, душевный, но это я так чувствовала. Но я могу и ошибаться. Вот, я читала сейчас интервью одного известного писателя, так он всю жизнь боролся с бездуховностью, писал книги типа вашей "Земли Спокойных", где высмеивал мир сытый, но живущий лишь материальными интересами, а теперь и он считает, что все-таки из всех вариантов развития человечества этот - самое меньшее зло, а попытки идеалистов построить утопию приносили людям лишь страдания... К такому выводу его привела жизнь (он много старше вас) - неужели он прав? Нет, не надо меня цитировать в газете, я слишком молода (а до перестройки была и вовсе ребенком) и могу во многом ошибаться. Ведь тот мир, где я живу теперь, спокойный и благополучный, а тот, где я жила раньше, построению которого наши пенсионеры посвятили всю жизнь и который казался мне таким счастливым, рухнул, а они теперь в таком возрасте должны стоять на базаре, чтобы выжить. У меня родственники ни за что не хотели уезжать, тоже жили плодами огорода, а в этом году тоже эмигрировали - им под 80, работать больше не было сил...И ваша знакомая Нелли, наверное, тоже уедет в этот мир, без идеалов, но благополучный, где на пенсию можно прожить... Но мне горько и как-то стыдно перед теми, кому некуда бежать. Может, правда такой мир развитого капитализма - единственно приемлемый вариант для человечества? Но я так понимаю - в этом мире люди положили все силы, чтобы создать материально-техническую базу благополучия. Прекрасно. Но что дальше? Потреблять и развлекаться? Нет, не понимаю. Мне близок и понятен лишь тот, который, достигнув своего благополучия, вкладывает деньги в медицину или образование или едет врачом в отсталую африканскую страну... Пока в мире есть бедность и страдание, такие люди необходимы. Но ведь они сами собой не появляются. Значит, все-таки духовность нужна... Нет, я все равно не понимаю. Ведь у нас духовное было на первом плане, нас учили добру... почему же не получилось, почему мы сами скатились в третий мир? Потому что революция породила слишком много вампиров? Наверное, так что вы правы, никаких революций больше не должно быть. А вот Утопию все равно построить хочется. Даже не утопию. У меня давным-давно была мечта, чтобы создать такую организацию, куда любой человек сможет прийти, рассказать о своих трудностях, и ему помогут; беженцу найдут жилье, безработному- работу, пенсионеру помогут материально, отчаявшегося духовно поддержат...И вы со своей Изанией мечтаете, в общем, о том же, вот почему она меня так зацепила. Но как это возможно в реальности? Неужели мечты навек останутся мечтами? Но цитировать меня все-таки не надо. Тем более в газете "Завтра", дух которой мне знаком по Интернету и, признаюсь, совершено не нравится. По-моему, вы человек совершенно другого духа, но печатаетесь, понятно, не там, где хочется, а где возможно. 2000-10-14 Ю.И.: - И все же если, как пишет Георгий, "благополучие развитых стран зиждется на ограблении остальных", то, по-моему, лучше уж быть ограбленным, чем невольным соучастником грабителей. "Вавилонская блудница" из "Апокалипсиса", о которой я упоминаю в статье - та самая преступная жизнь, из которой нам приказано "выйти". Не участвовать в пире на крови и страданиях других (в "вампиризме"). Мы привыкли считать, что кара последует с небес, но в "Апокалипсисе" есть прямое обращение к "опущенным" народам: "Воздайте ей так, как и она воздала вам, и вдвое воздайте ей по делам ее; Сколько славилась она и роскошествовала, столько воздайте ей мучений и горестей". То есть предсказан до Суда Божьего еще и суд народный - Последняя Революция. В это можно верить или нет, но нельзя не верить своей совести, которая нам часто заменяет инстинкт самосохранения. Если хотите, самосохранения в Вечности. Ведь не случайно вы так много размышляете на эту тему, хотя, насколько понимаю, сами в "пире на крови" не участвуете. Дай вам Бог и дальше противостоять искушениям "дурной количественной бесконечности", этим рекламным "Купи!", на которые преступно транжирится жизнь. Одни "выживают", другие - "прожирают" - последние, поверьте, заслуживают куда большей жалости. И еще. Научиться торговать гораздо легче, чем научиться "не покупать" ненужного. Верю, что Изания обязательно будет. "Революция духа, сознания" в начале третьего тысячелетия была предсказана отцами Церкви и религиозными философами. Предлагаю свой вариант стихов поэтессы, которые уже как-то приводила: Нас Небо призвало сражаться Доплыть, добежать, доползти. Как много их, жаждущих сдаться, Как мало - рожденных спасти! 2000-10-17 Возвращаюсь домой после трудного дня в Москве, жду электричку. Отвезла в книжный киоск двухтомники "Дверей", получила деньги - кое-что продали. С недавно вышедшим "Последним экспериментом" вышла неувязка - евтушенковское предисловие двадцатипятилетней давности вызвало скандал и книжки отказались брать на продажу. Пришлось срочно покупать что-то вроде черного фломастера и из каждого экземпляра вымарывать "Евгения". Особенно не расстроилась - "Последний эксперимент" в пять печатных листов никакой финансовой ценности не представлял, предназначаясь для подарков и прочих далеко идущих планов, связанных с будущей Изанией. Но зато повесть, как и статья про мои мытарства на торгово-цветочной ниве, помогли делу продвижения в Союз Писателей России. Хотя вряд ли кто-то там проникся изанскими идеями - просто пожалели "тетку с фиалками". Во всяком случае, мне было предложено собирать рекомендации. Получила в "Современнике" от Куняева, от отца Димитрия Дудко и от Виктора Сергеевича Розова: "Юлию Иванову я знаю с 1962 года, когда она пришла в мою творческую мастерскую , поступив на Высшие Сценарные курсы после нелегкой победы на отборочном конкурсе. Уже тогда ее представленные на конкурс очерки и рассказы отличались необычной по тем временам масштабностью представления о роли человека в мире, размышлением над самыми "глобальными" вопросами бытия. Ее дипломный сценарий "Откройте - свои", о советской девочке, искалеченной в фашистском концлагере в условиях "естественного отбора", превратившегося в озлобленного волчонка, а затем постепенно оттаивающей под влиянием иных, христианских ценностей взаимопомощи и добра, получил высокую оценку и был сразу принят на Мосфильме. Хотя и лег впоследствии на полку по "не зависящим от автора причинам". Надо сказать, что и дальнейшая творческая судьба Юлии Ивановой сложилась непросто - видимо, из-за все более проявляющегося духовно-религиозного смысла ее произведений, отпугивающего номенклатурных цензоров. Ее повесть "Последний эксперимент" ("Земля спокойных") - о "мертвом" человечестве, потерявшем глубинно-духовную связь друг с другом, увидела свет на родине лишь в журнальном варианте и в сборнике фантастики, хотя и обошла полмира. А пророческая книжка "В стране ловушек" ("Лунные часы"), где автор предупреждает об опасностях, грозящих гибелью советскому строю, пролежав несколько лет в Детгизе, превратилась в многосерийный мультфильм, который даже в выхолощенном виде так напугал цензоров, что был после единственного просмотра снят с эфира. Юлия Иванова работала штатным редактором-сценаристом на телевидении (т.о. "Экран"), по ее сценариям снято немало игровых и документальных фильмов. Последние двадцать лет она жила в своеобразном "затворе", купив дом в Подмосковье. Работала над романом о путях ее поколения к Богу. Роковое для страны десятилетие "перестройки" внесло в книгу неизбежные коррективы - опираясь на огромный документальный материал, автор по-новому, с духовно-религиозных позиций, исследует роль Иосифа Сталина в отечественной и мировой истории. А также пытается ответить на извечный наш вопрос: "Что делать"? - придумав проект "Изания" (Исповедники Закона Неба"), модель "коммунизма с богочеловеческим лицом" - не социальной, а духовной Революции Сознания, на базе нашего самобытного исторического пути. Духовного наследия святых отцов, религиозных мыслителей и "красных мучеников". Двухтомник "Дремучие двери" вышедший в 2000 году в издательстве "Палея", не только является глубоким анализом катастрофы, происшедшей с нашей страной. Но и обладает несомненными литературно-художественными достоинствами. Недавно опубликована также повесть Юлии Ивановой "Последний эксперимент", готовится к изданию "В стране ловушек". Полагаю, что вышесказанного вполне достаточно, чтобы рекомендовать мою бывшую ученицу Юлию Иванову в Союз Писателей России. Она с 1973 года состояла в Союзе Литераторов РСФСР и ранее никаких попыток вступить в Союз Писателей не предпринимала. Виктор Розов" 2000-09-19 "Тема, которую подымает автор - в самом деле, похоже, для многих, если не для всех - дремучие двери. Как говорил поэт Есенин: "Большое видится на расстояньи", - видимо, мы еще прошли не так большое расстоянье, чтоб все увидеть. Но честь автору. Что она повернула наше зрение на то, чтоб мы увидели. Видят не только глазами, тут нужно к этому прибавить и сердце наше, да и разум, как это сделать, если все еще настолько кипит, что трудно повернуться. А надо. Самобытность России, все, что здесь происходит, пытаются опорочить или вообще зачеркнуть. Если мы хотим жить, всему этому надо ставить препон. Препон ставить нелегко, тем более, что его нужно ставить в одиночку, помогающих и понимающих, к сожалению, мало. Я еще, нужно сказать, поверхностно ознакомился с романом, но сказать что-то хочется. Нравится мне, как совершается действие: одновременно рисуется картина настоящего, выплывает образ Вождя. По свидетельству разных документов, мы знакомимся с тем, не как преподносилось, а как было на самом деле. Конечно, документы тоже не все могут сказать, но все же...Личное участие во всем происходящем и становление мятущейся души в поисках веры, тут развертывается все так. Как в жизни было преподавание Закона Божьего в действии. Роман сложный и нужно привыкнуть к чтению, чтоб не было искусственным, а естественным. Теперь много появилось оригиналов, тьфу, играющих в оригинальность...да, это хорошо, но когда оно естественно. В романе, на мой взгляд, оригинальность естественна и в то же время не зачеркивается классическая традиционность. Но не это главное. Главное, что автор, не оглядываясь ни на кого, старается повернуть наше сознание на Сталина. О нем много написано, еще больше говорено, много создано мифов и даже анекдотов, но это не Сталин. Сталин где-то таинственно скрывается, мудро смотрит на нас и хочет спросить: ну как вам без меня, лучше или хуже - вот что мы скажем? На этом хочу прервать свое впечатление, еще для меня не все отстоялось, хотя образ Сталина все больше и больше меня привлекает, и мне хочется повторить выражение архиепископа Луки: "богоданный вождь". От себя еще скажу: "мудрый, в безбожное время он делал так, чтобы мы жили по-христиански. Сам он был аскет, бессеребренник, беспокоился о людях - разве это не от христианства? Ну а вера - это тайна души. Я, как священник, имеющий дело с человеческой душой, скажу: он был верующим. Об этом не только можно догадываться, а есть на то и прямые свидетельства. Основное достоинство романа в том, что автор на примерах хочет нам сказать, чем мы можем жить и как выдержать всю нагрузку нашего запутанного времени. Ю.Иванову рекомендую в Союз писателей России. Священник Дмитрий Дудко, член Союза писателей России" 16-08-2000 Итак, на дворе октябрь 2000-го. В "полевой" сумке через плечо, кроме рекомендаций батюшки Димитрия и Стасика Куняева, теперь еще и приведенная выше от Виктора Сергеевича Розова. Пожала на прощанье его сухонькую прохладную руку, стандартно пожелала здоровья. Проносится мысль, что видимся в последний раз. Комок в горле. Где-то в этом доме на Аэропортовской, где была писательская поликлиника, жил и Александр Аркадьевич Галич, и мы с Борисом приезжали к Галке, дочке Ангелины Николаевны, играть в преферанс. Иногда к нам присоединялся и сам хозяин - помню его прекрасную библиотеку, китайскую собаку Чапу и огромные голубые глаза Ангелины Николаевны, которую мы все боялись. "Только не рассказывай Нюсе", - часто шепотом просил меня Александр Аркадьевич,- а я так даже понять не могла, какую он видит крамолу в наших невинных походах - то к кому-то в гости с гитарой или без, то в храм, то в клуб, где за столиком всегда набивалась куча народу, в том числе и дам. И о ком именно мне велено было хранить молчание от супруги этим, казалось бы, ничего и никого не боящимся, "без руля и без ветрил", человеком, я не разумела и просто молчала как рыба об лед обо всех и вся. А Ангелина Николаевна только укоризненно покачивала стриженой своей головкой. Кодового замка тогда на воротах у входа во двор не было, а так - будто ничего не изменилось...вон в том подъезде жила Тюлька Полякова, которая потом слиняла в Америку. Ее мать, бывшая жена юмориста Владимира Полякова, автора песни "Какая чудная земля вокруг залива Коктебля", с молодым мужем Эдиком, врачом и владельцем авто, потихоньку продавали антиквариат, готовясь к отъезду. Мы с Тюлькой пили пунш из серебряной крюшонницы, слушали редкие пластинки (Пола Анку и "Боже, царя храни!") и время от времени звонили домой - уложила ли свекровь спать Вику...Тогда я тоже мечтала вступить в Союз Писателей или Кинематографистов. "Но где ты, прошлогодний снег?"... - и Кучборская, преподававшая на факультете зарубежку, читая нам с кафедры Франсуа Вийона, с коротким смешком воздевала глаза и руки к небу... А теперь у меня в сумке как раз три необходимые рекомендации, и еще всякие там полезные бумажки, и ксерокопии из статей, и реклама книжек...И стою я на Киевском вокзале, поджидая электричку, и смотрю на мента, который недавно волок меня с ведрами и букетами в автобус на предмет несанкционированной торговли цветами. В цивильной упаковке он меня, само собой, не узнает. - Привет, - улыбаюсь, - Не признал? Ты мне еще ведра помогал в автобус затаскивать, брюки свои водой облил, помнишь? Еще спрашивал, почему я не борюсь... - А, писательница... Ну как же... - Так вот, я борюсь. - Это что? - вертит он в руках ксерокс статьи из "Завтра", - ажаловалась? - Да ты не бойся, никаких фамилий, ни номера отделения. Даже вокзал неизвестно какой. Так, ставлю проблему. - А-аа. Слушай, дай почитать? А можно я начальству покажу? - Бери, бери, для вас и ксеранула. Ну ладно, а то скоро электричка. - Сегодня не торгуешь? -Чем? - Ну этими своими... Лютиками. - Ромашки спрятались - мороз на дворе. Теперь до весны. - А розы? - улыбается он, - Бабки ваши шмыгают тут с букетами. Дохлые, правда. - Бабульки? - Да розы. Бабок хоть в рефрижератор, ничем не возьмешь.... - Роза вянет от мороза, но цветет бабуля Роза, - сымпровизировала я и рванула на платформу. Не знаю, что там конкретно говорило начальство, но вскоре легальный цветочный базар прикрыли на несколько месяцев. Не ведаю, имела ли к тому отношение моя статья, но в результате, насколько удалось узнать, дело кончилось повышением и упорядочением налогов (разумеется, для арендаторов). Возобновится к началу нового сезона и наша несанкционированная торговля, но до этого еще добрых полгода. А пока... НА РАЗНЫХ ЯЗЫКАХ (1960 год) Мой очерк о Герое Социалистического труда, сормовском сталеваре Николае Анищенкове, написавшем книгу "Советский завод. Настоящее, прошедшее и будущее", изданную за рубежом, вылился в противопоставление двух судеб - советского сталевара и миллионера Фреда Остена. Несостоявшаяся карьера Маты Хари все же позволила мне познакомиться с самыми высокопоставленными иностранцами и сделать кое-какие обобщения и выводы. Даже местом откровенной беседы с Фредом о книжке Анищенкова я определила для достоверности ресторан. Очерк так и назвался: "На разных языках". Вот несколько отрывков: "Этот парень - идеалист, - заявил мой сосед, ткнув пальцем в фотографию. - Все русские - идеалисты, хоть и выдают себя за материалистов. Хочет, чтобы я ему позавидовал, а я не завидую, нет. Я сам с пятью долларами в кармане начинал, а сейчас у меня мебельные фабрики, счета в надежных банках, загородные дома, тысячи рабочих. Сам сейчас не понимаю, как все это выдержал. Вставать приходилось засветло, потом в течение десяти часов я отдавал по капле силы, накопленные во время сна, а придя домой, ужинал и сразу же ложился, чтобы собирать новые. Целыми днями я не видел солнца, и все это лишь за несколько жалких долларов! А в воскресенье я бродил по самым фешенебельным авеню, и только мысль, что я когда-нибудь добьюсь права жить здесь, подбадривала и опьяняла, как хорошее вино. Деньги! Вот когда я понял, что такое деньги. И как я завидовал тем, кто их имел! О, я-то на своей шкуре испытал жизнь рабочего! Она нигде не бывает сладкой. Спросите-ка этого вашего русского парня, почему он пошел на завод? Уж, конечно, не ради своего удовольствия!" Мне незачем было об этом спрашивать Николая. Судьба этого смоленского школьника была судьбой сотен советских подростков, которых подняла из-за парт война. Они заменяли на заводах ушедших на фронт отцов и старших братьев. Далее Фред Остен рассказывает, как судьба подарила ему шанс попасть на большой конвейер, когда прежние рабочие взбунтовались против его ускорения. "Эти парни - лентяи, - сказал босс, - Им место не в цехе, а на диване турецкого паши. Но никто тут не собирается чесать им пятки. А ну, малыши, кто из вас хочет им нос утереть"? На нас, согласившихся работать на конвейере, смотрели как на смертников, мы не решалсь даже выходить в столовую. Я был самым младшим и поэтому отделался легче других. Правда, меня здорово поколотили, но я отлежался и снова пришел на работу, сказав, что попал под кулаки в боксерском клубе. Это понравилось, и меня оставили в покое. Так я проходил свою рабочую школу". Мог ли прототип Фреда Остена, который рассказывал по пьянке нечто подобное московской девчонке, угощая ее в Метрополе рябчиками и ананасами (я нарочно выбрала такое "предреволюционное меню", кстати, честно продекламировав моему забугорному кавалеру про "последний день буржуя"), - мог ли помыслить, что попадет в "советскую агитсистему"? И более того, что кто-то из начальства на планерке скажет, потрясая гранками свежего номера: "Вот как надо делать пропаганду"! "Общежития у воспитанников ФЗО тогда не было, жить приходилось в старом бараке, спать на жестких двухъярусных койках. И сейчас не может Николай без возмущения смотреть, как в заводской столовой озорует молодежь, кидаясь друг в друга хлебными катышами. Тогда каждый кусок по-братски делили поровну". Далее идет рассказ об этих подростках сороковых, помогающих Родине ковать Победу, ставшие ныне мастерами, инженерами, изобретателями. Бездушный конвейер наживы как бы противопоставляется мартеновской печи, про которую старый мастер Пурин говорит: "У нас с ней разногласий нету - вместе стальную метлу плавим. Чтоб подчистую вымести фашистскую гадину с нашей земли". "А Фред Остен ненавидел конвейер, на который так стремился попасть. "Он никогда не уставал. Я чувствовал, что больше не выдержу этого дурацкого механического дерганья рук, тупой боли в затекших мышцах, а он все двигался и двигался, словно адская река, с той равнодушной, безжалостной равномерностью. От которой хотелось бежать, куда глаза глядят. Пора было заводить собственное дело, и тут весьма кстати пришлось приданое Люси. И снова десять лет борьбы с конкурентами, биржевой лихорадки, ночей без сна. Да, деньги достались мне нелегко, но я горжусь, что пробился сам, собственными зубами прогрыз себе дорогу. Теперь, наконец, я имею все. Захочу - объеду весь мир, и везде меня будут встречать, как дорогого гостя. Захочу - построю дворец и поселюсь в нем один". Далее от автора, то есть от меня: "Почему же вас, процветающего чикагского бизнесмена, так растревожила судьба простого советского парня, каких у нас сотни, тысячи? Дело в том, что вы одиноки. Случись вам разориться, вас не пощадят в мире, где идет беспощадная грызня за место в жизни. Поэтому как бы высоко вы ни поднялись, как бы ни упивались своей властью, вас всегда гложет страх потерять свой капитал и вместе с ним все. Вместе с иностранным туристом, посетившим Сормовский завод, вы недоумевали: "Чудаки...Стоит ли так стараться для государства"? И вам ответил один из рабочих: "Государство - это мы". "Пропаганда", - ворчали вы, листая книжку. Но вот вам попалось фото. Пять парней одной бригады. Дружба, спаянная общей целью, которую не разъедает ни корысть, ни зависть. Представьте себе людей, Фред, которые веками жили в нищенских лачугах. Теперь они строят прекрасное здание. Там хватит места для каждого и будет много света, солнца, тепла. Они не хотят счастья только для себя, они хотят его для всех. Уходя, он с нарочитым небрежением оставил книжку на столе, но я знала, что она всегда будет с ним, между деловых бумаг и рекламных проспектов, тревожа душу вопросами, от которых так трудно уйти человеку". Где вы теперь, мои герои - Сергей Чечулинский и Николай Анищенков, живы ли? В чем нынче ваша вера? - снова спрашиваю себя. Конечно, тогдашние сентенции мои незрелы, порой наивны, но вполне искренни. Перечитывая их, я понимаю, что уже тогда стояла у истоков Изании. "Я гимны прежние пою"... Удивительно, что моталась я по этим командировкам, как правило, одна, часто приходилось буквально отбиваться от назойливых мужиков, и ничего, проносило. Как-то один "отвергнутый", прислал на мое имя в редакцию шизофреническое письмо: "Вот, ты меня, такая-разэтакая, отшила, а сама, с нашим начальством...". Зав. отдела писем прочла и, сразу разобравшись в сути дела, отдала "телегу" мне - порви. Но я рассудила, что могут быть и повторные попытки, и решилась на отчаянный шаг, передав письмо мужу. Тот лишний раз подтвердил, что с ним "можно пойти в разведку", отправив клеветнику грозное послание, которое мне даже не показал. Так или иначе, - пришло еще одно письмо, уже на наш адрес, с извинениями. На том и заглохло. B БЕСЕДКЕ С: Георгием, Юстасом и Идеалисткой Георгий.: - История человечества (как история и любого народа и отдельной личности - уже хотя бы в силу ожидающей ее смерти) есть явление глубоко трагедийное. Ю.И.: - Не совсем так. Для верующего сознания исторический процесс с неизбежными бурями и революциями - это скорее оптимистическая трагедия, потому что Спаситель победил смерть и благой Творец не может быть творцом "вечной смерти". История - это своеобразный "отсев", где каждый должен успеть - если не осуществить предназначение, то хотя бы повернуться лицом к Свету. А всякие катаклизмы, войны и революции - нечто вроде "девятого вала", когда уровень зла достигает критической точки и все сметает на своем пути. Они случаются чаще всего помимо нашей воли, хотя совестливая элита может десятилетиями жаждать "очистительной бури" и призывать ее. Даже конструкторов и делателей революции она почти всегда заставала врасплох. Надо просто всегда быть к ней готовым и в решающий момент попытаться направить энергию толпы из разрушительного русла в созидательное. Но любая власть рано или поздно становится "Вампирией", вместе с социумом, когда вампиризм узаконен. Нужна революция внутренняя - смена не власти, а шкалы ценностей в головах и сердцах. "Мечтателями" следует считать как раз не тех, кто хочет создать новое общество из числа добровольцев, принявших Высший Закон, а тех, кто планирует, "отменив дьявола", скопом втащить в Светлое будущее весь "падший мир". Кто-то сказал: "Величайшее достижение сатаны в том, что он заставил нас забыть о своем существовании". Советская страна как раз пыталась жить не с позиции "Бога нет", как традиционно считается, а будто "дьявола нет". А он тут как тут. Юстас: - Повернутые на религии могут построить только "повернутое". Ю.И.: - Вы правы, если исходить из утверждения, что "мудрость века сего - безумие пред Богом". Или: "Это недостаточно безумно, чтобы быть истиной". А может, нам как раз и следует строить "повернутое"? Хорошее слово. В свое время и всякие там идеи самолетов-телевизоров казались "повернутыми". Не говоря уж о перспективе "кухаркиных детей" в университетах. А ведь продержались худо-бедно аж семь десятилетий. Юстас: - Что изанину хорошо, то человеку плохо. Ю.И.: - В Изании три правила: "Не выходи со своей "дурью" на просторы Родины чудесной", не подпитывай Вампирию (иначе, зачем мы?) и не дискредитируй идею. "Грех" - твое "прайвити", вот и держи его в подполье. А о том, что аскеза - необходимое условие всякого восхождения, прочтите у классиков. По поводу "бремени страстей человеческих". Юстас: - Не веруешь, значит глупый еще, непродвинутый изанин? Ю.И.: - Вера - прежде всего - "путь, истина и жизнь". Духовная концепция Изании в том, что лишь во взаимосогласованности, взаимопомощи и взаимовостребованности возможен процесс животворения. А чей это Закон - Творца или природы - пусть каждый разбирается сам. Юстас: - Создать условия для более нравственного существования без какой-либо демонстрации религиозных атрибутов. Ю.И.: - По рукам. Любая "демонстрация" - фарисейство и с религиозной точки зрения. Но я бы слова "для более нравственного существования" заменила бы "для более духовного существования". Юстас: - Кривопонимание. В основе любой религии лежит: "Я сам обманываться рад". Делая что-то большое и осмысленное, я - уже человек. Делая что-то маленькое с сиюминутным смыслом, я - животное. Быть вампиром носителю разума не позволяет не только совесть, но и элементарная скука гробить жизнь на примитивные цели. Ю.И.: - Вот тут-то и "загогулина". Поговорите с иным "носителем разума" про цель жизни - получите ответ, что это - "делать бабки, ловить кайф и трахаться". А все прочее - гробить жизнь. Большинству как раз не нравится ощущать себя "человеком", делать что-то "большое". Разве что в маниловских мечтах. И не только обывателям, бабникам и алкашам, но и прочим "сынам мира сего". Даже так называемой "интеллигенции" - потому что "во многой мудрости много печали". И опять же тут вопрос о яйце и курице. Что первично - я хочу делать что-то "большое и осмысленное", потому что я - человек, или "я делаю что-то большое и осмысленное", потому что хочу стать человеком? И вообще - с какой стати у "рожденного обезьяной" может возникнуть потребность стать человеком? А хаос зачем-то возмечтает о гармонии? Если говорить о стихийных тенденциях, то они как раз противоположны - распад и деградация. Массовый выброс китов на берег. Юстас: - Смысл в том, чтобы остаться "в доброй памяти людей". Ю.И.: - Скажу о своем мироощущении. Ну плевать мне было, когда не верила в личное бессмертие, - останусь в чьей-то памяти или нет. Старалась "дурить" изо всех сил, чтобы успеть пожить "на полную катушку". Но неведомая сила внутри яростно этому противилась, так что всю молодость я боролась не с соблазнами, как другие, а с собственным отвращением к ним, с невозможностью куролесить, "как все". Очень остро чувствовала протест против рабства у низменной животной изнанки. Потом устала с этим "неведомым" бороться, постепенно попав в какое-то иное жесткое измерение, когда совершенно невозможно сделать шаг в сторону и вместе с тем - головокружительное ощущение свободы. Я еще продолжала недоумевать, что это за неведомый тиран надо мной чудит, а потом получила удивительный ответ: "ты сама". Любимое латинское изречение у столь нелюбимого вами моего героя Егорки Златова; "Не ищи себя извне". Так вот - было упоительное ощущение именно какой-то внутренней бездны даров и возможностей. Чем больше я погружалась в себя в этих исканиях и "высоких размышлениях", убегая от суеты, бытовухи и дури, тем явственней верила, что смерти нет. Просто все ныне видимое когда-либо соскользнет с меня вместе с ненужной уже кожей, а главное - останется. Останется мое подлинное новорожденное "Я", вылупившись, как бабочка из кокона. Юстас: - Ваш воспаленный ум во всем видит какое-то таинство. Ю.И.: - А где критерий - у меня "воспаленный" или у вас - "замороженный"? Нет такого критерия. Юстас: - Не про то ли таинство говорил местный Человек, которое возможно только в церкви? Ю.И.: - Не про то. Именно поэтому я задумала построить Изанию для тех, кто пока вне церковной ограды Но кому с нами по пути. Потому что у нас часто общие "путь, истина и жизнь". 2000-10-17 Идеалистка: - Да, написала я, что там, где живу, мир спокойный и благополучный, и, кажется, сглазила. Но ведь, казалось, что вот-вот установится прочный мир, который, как я понимаю, нужен всем.... Я надеюсь, вы не обиделись, что я просила не цитировать меня в газете. Ну просто, во-первых, перед читателями неудобно: они работают с утра до ночи, мечтая о материальном благополучии для детей и внуков, а у меня это благополучие есть (хоть тоже работа с утра до ночи), а еще недовольна: подумают, с жиру бесится. И перед местом, где я живу, неудобно: мне дали здесь все, что нужно для жизни, а я их критикую... 2000-10-12 Ю.И.: - По поводу "цитирования" все понимаю, потому ничего конкретного о вас никогда не сообщаю. И уж, тем более, не обижаюсь. Да и вообще неизвестно, кому теперь завидовать - тем, кто выбирает "пепси", или полагает, что "лишь в России интересно, поскольку пропасть на краю". Газета "Завтра" - разная, ищущая, отражает порой совершенно противоположные точки зрения, но я ей бесконечно благодарна за поддержку, хоть я ей не всегда "своя". Пока что я со своей Изанией, особенно с духовной стороной вопроса, остаюсь "кошкой, гуляющей сама по себе". Кстати, о духовной стороне, а именно, по поводу организации "Практического гуманизма" ("Советская Россия"). "Не протягивайте руку помощи недостойному" - вот их лозунг. Так мы и Катюшу Маслову, и половину героев Достоевского в "недостойные" запишем. Это - фарисейство, противное христианству. ВИКТОРИЯ - ПОБЕДИВШАЯ СМЕРТЬ (1960 год) Весной шестидесятого я должна была ехать на совещание молодых прозаиков в Комарово, но тут выяснилось, что жду ребенка. То есть я его, разумеется, не ждала - это был последний выпускной год, предстояла защита диплома и госэкзамены. Кроме того, я, все более грезя о лаврах Маты Хари, поступила учиться еще и на курсы английского языка. Маячили на горизонте и несколько интереснейших командировок. В общем, ребенок в это "планов громадье" никак не вписывался. Я сделала "по знакомству" у врачихи в женской консультации серию гормональных уколов и отправилась в Комарово с уверенностью, что все будет в порядке. Вернулась через две недели. "Это ж надо, как жить хочет!", - развела руками врачиха и выписала мне срочное направление в больницу к своей подруге. "Скажешь - уплочено". Но тут что-то произошло. Мое состояние, которое я прежде воспринимала, как досадную болезнь, вроде аппендикса, нуждающегося в немедленном удалении, вдруг из-за этой врачихиной фразы приобрело совсем иной смысл. Ребенок, который "хочет жить". Ребенок. Человек, которого я собираюсь убить. Чуть не убила... Мысль, которой я ужаснулась, и поняла, что не смогу этого сделать. Помню, как родичи меня успокаивали и уговаривали. Дескать, и диплом надо получить, и Борис пока на своем Радио недостаточно зарабатывает, и еще сто раз родишь, и свекрови скоро на пенсию, вот тогда...И, наконец, главное: ты ж уколы делала, родится нивесть-что. - Оставляй, - неожиданно буркнул Борис, - Что будет, то и будет. Проревев всю ночь, я побежала к врачихе. Та подивилась моей внезапной "дурости" и заверила: "Ребенку ничего не сделалось, вот роды могут быть с осложнениями. Чокнутые мы, все же, бабы"...И повторила: "Это ж надо, какой живучий!..." Дома я приготовилась к новым атакам, но там лишь обреченно вздохнули. А Борис отобрал у меня сигарету и стал подсчитывать, когда... Получалось, в аккурат к зимней сессии. Я решила, что никто ничего не должен знать - ни в редакциях, ни на факультете, ни знакомые с друзьями - никто. И, надо сказать, мне это удалось. Я вела прежний образ жизни, разве что без выпивок и почти без курева, да по вечерам мы с Борисом совершали долгие прогулки по ВДНХ и Сокольникам. Я ужасно боялась "потерять фигуру" (тогда было, что терять), делала какие-то йоговские упражнения, от чего действительно до семи месяцев ничего не было заметно, разве что - "ты, вроде, поправилась". К счастью, тогда вошли в моду мешковатые пальто и платья-трапеции. В общем, все курсовые я сдала, в командировках отчиталась, но роды случились неожиданно и, как и предостерегала врачиха, все было "не так". В палате все вокруг орали на разные голоса, а я смотрела в потолок и, улыбаясь, умирала. Я еще не знала, что умираю, что все неправильно - и ягодичное прилежание из-за этой экзотической йоги, и "сухие роды", и полное отсутствие родовой деятельности - из-за тех самых уколов. Медперсонал вокруг тоже не особенно интересовался моими намерениями - ждал, когда заору, как все. А я не орала. Потом кто-то из понимающих родичей спохватился и забил тревогу, отчим срочно привез в роддом светилу акушерства - профессора Ланковица, медперсонал вокруг забегал, зашушукался, профессор что-то колдовал с моим безучастным телом, а потом объяснил мне, что происходит: ребенок задыхается, поэтому мне надо немедленно тужиться и рожать. Самой. Потому что медицина в данном случае бессильна из-за "ягодичного прилежания". Если же у меня лично ничего не получится, ребенка придется вынимать по кускам, потому что иначе погибнет мать. То есть я. Я все поняла и старалась изо всех сил, потому что схватки начались сразу же после отъезда "светилы". Я молча корчилась у себя на койке, натянув до подбородка одеяло, и отмахивалась от врачей. Я ужасалась этому "по кускам" - ребенок, который "хотел жить", был уже частью меня, главней меня. Я надеялась, что, если умру, они плюнут на меня и спасут его. И, когда захлестнула волна особенно нестерпимой боли, я откинула одеяло и, как тогда в детстве, увидала в белой плите нависшего потолка отчетливо проступивший прямоугольник. То ли дверь без ручки, то ли люк. В прорези просачивался голубой с золотом свет, и уже не было ни разрывающей тело боли, ни страха - только желанно свободная золотая голубизна. Надо только высоко, очень высоко подпрыгнуть, изо всех оставшихся сил толкнуть дверь и вырваться. Насовсем. Но снова внезапное: "должна!". Должна оставаться на этой пыточной койке, на которой распята, как на Кресте, вроде бы своей, но отнюдь не собственной Волей. Должна, потому что принадлежу не себе, даже не ребенку, а таинственному слову "должна", которое и есть я . И тогда делаю еще одно отчаянное усилие, слыша крик подбежавшей акушерки: - Ты чего не орешь-то? Маша, живо ее на каталку! Рожает уже, а не орет! - Старайся, мамаша, старайся, тут щипцы нельзя, только сама... А потом - этот первый крик. Я тогда еще не знаю Евангельских слов: "Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир". Но от этого удивительного крика действительно разом оказываюсь в ином измерении, где есть только полузадохшееся синюшное и сморщенное существо в руках акушерки, корчащееся в одновременно скорбном, возмущенном и победном плаче. - Девочка, - говорят мне, - Нет, нет, руками нельзя. Господи, какая ж она страшная... Какая она прекрасная! Виктория - победившая смерть, Победа, - так мы ее назовем. Она вырастет стройной, красивой и трудолюбивой, выучится на хирурга-офтальмолога, как и ее второй муж, спасет зрение тысячам людей. Но это потом, а пока я уже через пару недель с перебинтованной грудью (чтобы не "сгорело" молоко), буду бегать на консультации, зачеты и экзамены, на курсы английского, оставляя Вику с няней. А там и дипломную работу придется защищать (серия очерков), затем - сдавать госэкзамены и английский на курсах...С ужасом вспоминаю, как приходилось иногда оставлять Вику в коляске во дворе на попечение "блаженной" Веры, которая часами неподвижно сидела в кресле, всегда улыбалась, на все соглашалась, и по-детски радовалась гостинцам, которыми я ее одаривала. Благо, Вика росла ангельски спокойным ребенком. Ей было годика два, когда однажды ночью ее вдруг затошнило, - так она не стала никого будить, сама склонилась над горшком, затем снова задвинула его под кровать и улеглась. О случившимся мы узнали только утром. "Не зовите мне врача, я сама выживу", - одно из ее детских изречений. B БЕСЕДКЕ С: Доброжелателем, Менеджером, Кругом, Аркадием Павликом и Юстасом Доброжелатель: - Прочел фактически на одном дыхании! Блестяще! Не могли бы Вы подробнее рассказать, что навело Вас на мысль написать в те годы такую книгу? (по поводу опубликованной повести "Последний эксперимент"). 2000-10-25 Ю.И.: - Правда, ничего, кроме правды. Устав от светски-советской жизни, я сидела в шезлонге на балконе дома творчества кинематографистов в Репино с авторучкой и пачкой листков, твердо намереваясь "завязать с богемой и засесть за нетленку". Тогда у нас только заговорили (кажется, в "Литературке") о возможности клонирования людей, и мне захотелось пофантазировать на эту тему. Как-то сама собой выткалась первая фраза: "Она должна прийти сегодня". Отложила листок, чтобы закурить (тогда я еще курила, особенно много, когда сочиняла или играла в преферанс). Но тут порывом ветра с залива мой листок унесло с балкона прямо под ноги небезызвестному и ныне здравствующему (в Америке) Эдуарду Тополю, который спустя много лет будет порицать еврейских олигархов за варварское отношение к России. А тогда это был просто Эдик, и мы оба состояли в творческой мастерской у Александра Галича. И никаких таких олигархов в помине не было - просто весна, Советский Союз, прогулки с Александром Аркадьевичем на композиторские дачи, поездки по историческим местам, рассказы мэтра об Ахматовой. Ну и, само собой, многочисленные мероприятия с настоящим армянским коньяком из местного буфета, диссидентскими разговорами под гитару и ночными вызовами неотложки (у барда было слабое сердце, пить нельзя). А кому можно? В общем, худощавый спортивный Эдик подал мне листок, поглядел сочувственно на мое помятое лицо и спросил: "Тебе не надоело?" И сходу предложил альтернативу - здоровый образ жизни с утренними пробежками до залива, гимнастикой, обтиранием ледяной водой и все такое. Я почему-то согласилась. Раздобыла кроссовки, и вот мы с Эдиком стали каждое утро совершать это самоистязание под двусмысленные ухмылочки и соответствующий комментарий братьев-киношников. Вернувшись в Москву, поняла, что уже без этого "самоистязания" не могу. Кружила по двору перед работой, иногда в Сокольниках, потом пришлось снять "домик в деревне" и бросить курить. Бегала уже по шесть километров - какое тут курение! При первой возможности удирала с работы и от семьи, мерила версты по подмосковным "долинам и взгорьям", купалась в ледяной Сетуни и сочиняла "Последний эксперимент". Первым моим критиком был Юрий Маркович Нагибин (тоже когда-то руководитель нашей мастерской на совещании молодых писателей). Написал рецензию в "Совпис": "Книга Юлии Ивановой талантлива, умна, полна глубокого человеческого смысла и захватывающе интересна". Мне же сказал: "Не понимаю, Юля, как можно, живя в нашей стране и учась в советской школе, написать нечто такое... ну совершенно "не наше". Разумеется, везде были отказы. (О дальнейшей судьбе повести, включая хлопоты тогда еще "нашего" Евтушенко, подробно рассказано выше. Ее все же удалось пробить Альберту Лиханову в "Смене" (1973 г. под названием "Земля спокойных"), затем - Болгария, Чехословакия, Венгрия, Польша (аж в 89-м году). Потом договор на Мосфильме на экранизацию, традиционно так и оставшийся договором - Ю.И.) Когда стало возможно опубликовать повесть самой, долго не решалась - книга все-таки немного "языческая". Потом все же рискнула. Доброжелателю насчет "костров": - Подразумевается Джордано Бруно, костры из книг, устраиваемые Третьим рейхом, и подобные исторические прецеденты, включая сожжение духовных книг бесноватыми атеистами. Но кое в чем вы правы. Менеджер: - Раньше форум развивался плохо вопреки моим ранним оптимистическим надеждам. Придя сегодня, вижу, что мои недавние пессимистические прогнозы тоже не оправдались. Читатель прибывает, причем интересный. Наверное, Ваша статья в "Завтра" подействовала. Меня статья впечатлила, но, главное, чтобы на нее запали потенциальные спонсоры. По-моему, должны среагировать. Если бы вы в этой статье еще интернет-адрес своего сайта дали - читателей тут было бы еще больше. (В газете это поначалу сделать отказались - получалась реклама - Ю.И.) Из моих советов осталось выполнить совет про Народное радио, и не останавливать газетной рекламы. ("Народное радио" как раз к тому времени прикрыли, а рекламу газета "Завтра", спасибо им, давало регулярно" - Ю.И.) И маленькое замечание: факты своей биографии Вы тут очень откровенно рассказываете. Из вашего специфического читательского контингента многие не поймут. Успехов Вам и поддержки Свыше. 2000-10-28 Ю.И. - Кругу: - Благодарю за присланные материалы дискуссии с форума Кара-Мурзы по поводу организации взаимной поддержки. Сейчас разработан максимально дешевый и упрощенный вариант "старта" (арендованное помещение, транспорт, компьютер и несколько энтузиастов). Проблема в другом - рискнуть нам действовать самостоятельно или все же искать поддержки и покровительства какой-либо конкретной политической силы (даже не в смысле финансовой помощи, а юридического и общественного статуса). Конечно, сейчас раздрай даже в оппозиции и, опираясь на одних, мы как бы отсекаем других. Поэтому лучше всего было бы действовать самостоятельно. Но у нас пока нет ни юридического статуса, ни первоначального капитала, ни "кредита доверия". Изания похожа на деда Мороза с мешком подарков, которого по нынешним криминальным временам даже в квартиру никто не пустит. (Сейчас на дворе конец 2003-го, а изанский дед Мороз с подарками по-прежнему одиноко ждет своего часа - Ю.И.) Очень не хотелось бы, чтобы идея Изании была выхолощена до обычного выживания. Революция сознания - успеть вернуть долги Небу, а не умножать их, хапая у других. Некоторые участники дискуссии призывают вернуться к большой семье, общине. Это было бы осуществимо, если б на практике семейно-общинные отношения не влекли за собой обособленность, клановость, а порой и кровную родовую месть, не говоря уже о национальных распрях, что особенно проявилось сейчас, после развала Союза. Не община, а Союз. Только не "республик свободных", а "свободных личностей этих республик и нереспублик" через головы олигархов и правительств. На духовно-идеологической основе приоритета закона Совести, когда совершенно необязательно селиться вместе - просто наладить друг с другом современную связь по всему миру. Аркадий Павлик: - Законы должны быть просты, понятны и легко выполнимы. Ю.И.: - Уж чего проще - заставить себя полюбить клан Монтекки, чтобы не лишиться своей Джульетты. А поди-ка, выполни! Аркадий Павлик: - Основной закон: от каждого по способностям, каждому по осознанным потребностям. Ю.И.: - Вот у господина Березовского вполне "осознанные потребности" - собственные замки в Туманном Альбионе, во имя чего он готов всю страну по миру пустить. "Хлеб насущный" - это "осознанные потребности", т.е. необходимые для осуществления твоего предназначения, призвания свыше. Так точнее. Аркадий Павлик: - У капитализма есть один огромнейший минус - это конкуренция. Ю.И.: - Согласна. Но и внутри Изании должна быть внутренняя конкуренция, иначе - застой. Аркадий Павлик: - И совсем необязательно ехать в деревню, в бараки, можно и живя в городе показать эффективность коммунизма. Именно коммунизма, а не социализма. Ю.И.: - Согласна. Социализм - более справедливое устроение "бытовухи, распределения материальных благ". Коммунизм же, подобно религии, рассматривает "справедливое устройство бытовухи" лишь как ступень к восхождению, к прорыву в качественно иное состояние. Это - "вход к Богу с черного хода". Для социалиста будущее - сытое, а для коммуниста - светлое. Аркадий Павлик: - Речь-то идет фактически о формировании параллельного социума со всей системой жизнеобеспечивающих измерений. Ю.И.: - Правильно. Только "своя экономика" нам нужна тоже не как самоцель, а как средство постепенного преодоления и вытеснения Вампирии. То же можно сказать и о "личном обогащении", иначе у нас получится благоустроенная шлюпка для избранных, благополучно дрейфующая вблизи гибнущего Титаника под вопли тонущих. Аркадий Павлик: " О "своем правительстве". Ю.И.: - А зачем? Не лучше ли, отдавая в рамках государственной системы "кесарю кесарево"., иметь просто свои отряды сменных лидеров и специалистов в разных областях деятельности Изании? С единственной привилегией - быть локомотивом, пока хватит умения и сил. Должен быть некий центральный штаб и региональные штабы, одновременно самостоятельные, но при необходимости решения тех или иных вопросов входящие друг в друга по принципу "матрешек". Изания должна ассоциироваться не только со словом "спасаться", но и "спасать". Хотя бы потому, что Закон Неба утверждает собственное спасение только через спасение других (вспомним подвиг Христа). Аркадий Павлик: - Задача подумать, как сознательным людям организоваться в такой социум, создать общество, огражденное от внешней энтропии. Задача на практике архисложная, но это главное и почти единственное из того, что у нас остается - сорганизоваться сознательному меньшинству, не дожидаясь, пока "дурик прозреет", как это делают КПРФ и незабвенный Геннадий Андреевич. Ю.И.: - Давно пора. А пока что "Васька слушает да ест"". Причем не курчонка, а нас с вами. Где вы, деятели, ау! (Мой глас вопиющего в пустыне эхом будет нестись через все эти четыре года. Ох уж эта дверь в потолке! Чтоб выйти туда, в желанно-блаженную голубизну, надо или умереть праведницей, или стать друг другу на плечи. И бросить все дела, дом, в котором муж окончательно сопьется с соседями, где что-то загорится, что-то затопит, сломается, как уже неоднократно случалось. И все же я не оставляю отчаянные попытки время от времени с кем-то связаться - отдельные лидеры, малоизвестные молодежные группы, вроде ребят Ричарда Косолапова, какие-то компании и личности. Я прекрасно понимаю, что одна не смогу построить этот ковчег, и все же имею план на крайний случай, когда проект Изании будет теоретически готов. Но об этом ниже). Ю.И. - Кругу: - Храни Вас Господь и всех авторов присланных Вами посланий. Молитесь за меня, чтобы дал Господь "силы изменить то, что возможно, терпения и мужества - вынести то, что не в моей власти изменить, и мудрости отличать одно от другого". 2000-10-25 Юстас: - Вас изумляет у материалистов отстаивание смертности как великого блага. Мы отстаиваем истину. Пусть горькую. Но трезво и ясно видеть, что жизнь твоя коротка (и оттого особенно ценна) лучше, чем пребывать в жалкой пьяной эйфории верующих, одурманенных сладкими обещаниями. Ю.И.: - Ну, по поводу "истины", как я уже говорила в прошлый раз - недоказуемо. И еще шла речь о том, что смерть полная и окончательная была бы для большинства верующих скорее благом, потому что, страшась ада, даже великий Гоголь отрекся от своих произведений, а Константин Леонтьев принял схиму. Юстас: - Бегство от действительности. От той действительности, которая лично мне нравится., может быть, поменьше Вашего. Ваша религия - это болезнь. И больны сами - не заражайте других. Ю.И.: - Ну уж в "бегстве от действительности" вы меня вряд ли сможете упрекнуть - живу, что называется , "на полную катушку". А по поводу "болезни" - так ведь сама заразилась от других, и публика вроде бы приличная - всякие там Лермонтовы, Пушкины, Толстые, Достоевские, Гончаровы, Иваны Павловы да Димитрии Менделеевы, Пироговы да Войно-Ясенецкие и прочие Эйнштейны - вот пообщалась с ними неосторожно и тоже "заболела". "Веленью Божию, о муза, будь послушна" - это ведь не я придумала. И это не я, а Николай Гумилев: "Я не прожил, я протомился половину жизни земной, И Господь, вот Ты мне явился невозможной такой мечтой. Вижу свет на горе Фаворе и безумно тоскую я, Что взлюбил и сушу, и море, весь дремучий сон бытия". "С души как бремя скатится сомненье далеко - И верится, и плачется, и так легко, легко...". - И это не я, к сожалению, а Михаил Юрьевич ("Молитва"). Ежели "болеть религией" так отрадно и даже почетно, если данный "недуг" поражает лучших, великих и благороднейших, - может, что-то во всем этом есть? Юстас: - Когда я пью - мне хорошо. Пусть всегда будет хорошо. Не хочу знать неприятного. И не взять на себя ответственность, а переложить ее на Бога удобно. Я напьюсь, а, когда протрезвею, трудности будут уже позади. Бегство от действительности. От той действительности, которая лично мне нравится, может быть, поменьше Вашего. Но я тут следую Вашему "казаться или быть - вот в чем вопрос". В пользу "быть". Ю.И.: - И я тоже в пользу "быть". Как известно "молчанием предается Бог", поэтому если не получается "быть", то хотя бы нельзя молчать. Я ни в коем случае не хочу "перекладывать ответственность на Бога и бежать от действительности". И, если плохо исполняю свое предназначение - мне и ответ держать. Юстас: - В пропасть идет поезд. А Вы ему (пассажиру) говорите: сиди смирно в уголке, нечего в окно глазеть и радоваться жизни, займи башку молитвой и руками давай чисти нужник, умерщвляй плоть... Ю.И.: - Ничего подобного в моей книге нет. Вот кредо Егорки Златова. Извините за столь ненавистный вам "высокий штиль", но ведь это программная речь на празднике: "Мы принимаем вашу эстафету - делатели , подвижники и сеятели. Товарищи и братья всех времен и народов. Мы просим Небо дать нам силы сплестись корнями, прорасти, прорваться сквозь асфальт падшего Вавилона... Мир будет, как во все времена, попирать нас, топтать, чернить, пытаться вырвать в бессильной злобе...Но никакой зиме не справиться с тягой травы к солнцу. Мы прорвемся. Дети разных народов, но единого Неба, прорастем в любой Вампирии, в какую бы шкуру она ни рядилась. Их тьма, а нас - свет. Изане всех стран, соединяйтесь!" Ну, где вы тут усмотрели "пассивное сидение у окна"? Уж не буду перечислять практические дела Изании, чтобы вас не утомлять. Приведу лишь кредо: Свобода - в добровольном служении Делу на своем месте, в исполнении личного Предназначения. В том, чтобы построить общий дом Будущего Века, а не хапнуть кусок пожирней и сбежать. В преодолении своей падшей звериной природы. В восхождении "к солнцу от червя". 2000-10-26 СВЕТСКАЯ ЛЬВИЦА (1961 год) И вот, наконец, на "отлично" защищен диплом, сданы госэкзамены, в том числе и выпускные на английских курсах. Теперь я - "литературный работник газеты" с сомнительным знанием иностранного языка. Вике полгода. Мама в награду за мой подвиг забирает ее на лето на дачу под Рязанью, а мы с Борисом летим по литфондовской курсовке в Гагры. Соседка Света шьет мне модный сарафан с юбкой колоколом - алые маки на черном фоне. У меня сорок четвертый размер и хвост пистолетом. В Гаграх стояла чудовищная июльская жара, жилье дикарям обходилось тогда рубль койка, потрясающие цыплята-табака на птицефабрике в Пицунде - что-то около двух рублей, а куч-мач (жареные куриные потрошка - огромная сковородка) - трешку. Там мы и познакомились с Галкой Галич, дочерью Ангелины Николаевны, последней жены Александра Аркадьевича. Галка была младше нас года на два и, как теперь сказали бы, "крутая". В потертых джинсах, с пачкой американских сигарет в кармане и шикарной зажигалкой. Она сходу предложила нам с Борисом "расписать пулечку" и, разумеется, ободрала вчистую. В преферанс прежде мы играли только на даче с отчимом - "по копеечке". На пляже в Гаграх загорали игроки совсем другого класса. Проснулся со времен детского "спекулянта" спящий во мне игрок, и я "заболела" преферансом. Меня тянуло, как назло, в самые сильные компании, карманные деньги быстро кончились. Помню, как ходила по гагринскому пляжу и продавала провинциалам свои шмотки. Но зато научилась играть. Кстати, шмотки продала довольно выгодно. Игры наши продолжились и в Москве - на квартире Галичей у метро Аэропорт. Иногда к нам присоединялись сам Александр Аркадьевич, Тюлька Полякова или Алик Есенин-Вольпин - математик, сын Есенина и поэт, который читал свои антисоветские стихи и хвастался, что ему за них ничего не будет, потому что он псих и уже не раз бывал в дурдоме. Борис к тому времени уже неплохо зарабатывал на Радио, я же проявила незаурядные предпринимательские способности и любовь к торговле. Время от времени мы обходили родственников, собирали ненужные вещи, главным образом, детские, и шли на Преображенский рынок, где я их ухитрялась с рук весьма успешно реализовать. Помню, как за девять рублей купила в комиссионке Вике японскую курточку, в которой та пару лет проходила и из которой выросла, а затем я продала ее уже за пятнадцать. Так что деньги у нас водились - и на игру, и на гостей, и на походы в шашлычные и в любимый мной "Пекин", где мы наслаждались салатом из бамбука, бульоном из ласточкиных гнезд, уткой по-пекински и гнилыми яйцами. Даже не верится, как все тогда было доступно и дешево. Конечно, время от времени появлялась у меня тоска и по "культурному досугу", особенно по консерватории, куда меня прежде регулярно водил ленинградский Лешка. Однажды с большим трудом достала билеты на Баха. Перед самым концертом позвонила Галка и пригласила "на пулечку". Я сообщила, что у нас в программе нынче Бах. Галка сказала, что от консерватории до Аэропорта на такси не больше полутора рублей, поэтому она нас ждет после концерта с бутылкой коньяка. Коньяк мы купили, но куда его деть? Сдать вместе с пальто в гардероб - так ведь из кармана торчит, собака! Брать с собой в зал - совсем уж неприлично. В общем зарыли мы бутыль в близлежащем сугробе возле памятника Чайковскому, и заняли места согласно купленным билетам. Но Борису было уже не до Баха. Он все фуги провертелся, мешал мне слушать и, едва дождавшись перерыва, рванул во двор. Вернулся с заледенелой бутылкой за пазухой и в ужасе сообщил, что там, во дворе, работают снегоочистители. Но что теперь с бутылью делать - так ведь воспаление легких получишь... Завернул в программку - все равно холодно. Кашлянул пару раз, слушатели на нас шикают. В общем, концерт был испорчен, настроение у меня - тоже. И мы отправились к Галичам. Я надулась и в такси всю дорогу молчала. Было стыдно перед Бахом да и перед собой. Дома оказались и Александр Аркадьевич с Ангелиной, был накрыт стол к ужину и злополучный коньяк пришелся кстати. Пока я мыла руки, Борис потешал аудиторию: - Выскакиваю - у сугроба топчется какой-то хмырь. И тоже рот разинул - с чего это я примчался к Чайковскому раздетым в пургу? А я этак строго гляжу - мол, не иначе ты, мужик, что-то нехорошее хочешь со всенародной реликвией сотворить. Под шумок, пока культурные люди Баху внимают...В общем, кто кого переглядит. А мужику уже видать невтерпеж, он все норовит к памятнику поближе, где потемнее, и в аккурат к сугробу с коньяком. И мне знаки подает относительно своего намерения. А я: - Ты что, гад, надумал? То-то я еще из окна понял...Осквернять храм музыки! Здесь классик, всенародное достояние зарыто, ему весь мир поклоняется, а ты...Знаешь, что за это полагается? Мужик штаны подтянул, и бегом на ту сторону. Я руку в сугроб - нет бутылки! Шарю, шарю - нет. Неужто спер, подлец? Полбутылки враз охобачил и решил место в мочевом пузыре освободить... А тут шум, фары... Прямо на меня снегоочиститель прет, слепит, сигналит - мой сугроб ему помешал, тварюге... Я машу, ору - стой! - Что такое? - Тут, - объясняю, - только что делегация из братской Армении была, коньяк к памятнику возлагали. - Какой еще коньяк? - Четыре звездочки. Целый ящик по сугробам рассовали - у них обычай такой, там это все копейки. Мы цветы, а они - коньяк... Вижу, не верят, сигналят, сейчас милицию позовут. А сам руками шарю, шарю, окоченели по локоть. Есть! Метра на два левее лежала, мамочка. Может, снег подтаял. Поднял над головой, у водилы аж глаза повыскакивали. Мотор враз заглушил: - Давай лопаты, Васька, у памятника надо вручную. - Ты что, обалдел, знаешь, сколько тут кубов? - Плевать на кубы! Это ж всенародная реликвия, дурья башка, к нему вон из самой братской Армении... До сих пор в ушах их хохот - вальяжного Александра Аркадьевича, изысканной Нюси и грубовато-желчной Галки, которая не слишком жаловала песни знаменитого отчима-диссидента, предпочитая после "пары рюмок" - "пару гнедых" или "Прощай, мой табор" в исполнении моего бесшабашного супруга. "Не забывайте, цыгана Борьку!"... Судьба этой семьи сложилась ужасно - будто какое-то общее проклятие. Погибли они порознь, но все трагично, нелепо и случайно. Лишенная привычных командировок из-за необходимости сидеть с Викой, с дипломом в кармане, но не у дел, я стала вести светский образ жизни и вечерами зачастила в ЦДЛ, когда свекровь возвращалась с работы и подменяла меня. Было самое начало шестидесятых, разгар "оттепели". Всякие "интересные встречи и мероприятия" вскоре сменились простым сидением в том самом знаменитом кафе с исписанными афоризмами посетителей стенами, где зимой все дымили как паровозы и поглощали кофе с коньяком и без, а летом открывалась дверь в небольшой садик со столиками - нечто вроде спасательной кислородной подушки. В кафе все время велись групповые писательские разборки, в сути которых я не разбиралась - с бойкотами, индивидуальными и коллективными, порой с мордобоем и драками. Столики то сдвигались, то раздвигались. За одними - Аксенов, Гладилин, Ахмадуллина, Евтушенко (который пил только шампанское), Роберт Рождественский, литовский график и пловец Стасис Красаускас, который славился способностью никогда не пьянеть. Однажды он на моих глазах осушил бутылку коньяка, потом ополовинил другую, предназначенную нам с Гладилиным. После чего мы с ним транспортировали "тепленького" Гладилина домой, а Стасис, лишь чуть-чуть порозовевший, вытащил на прощанье из папки свой рисунок и начертал твердой рукой: "Юле от литовского графика". В противоположном лагере были Стасик Куняев, Володя Цыбин и, кажется, Володя Фирсов...Еще помню Егора Радова с Риммой Казаковой, Виктора Драгунского, Женю Храмова, Юру Казакова, Михаила Аркадьевича Светлова, который видимо за мои пламенные, совсем не модные тогда антибуржуазные речи, называл меня "старой большевичкой" и однажды презентовал спичечный коробок, на котором нацарапал: "По старой привычке дарю только спички". Но в раздевалке подошли непредсказуемые Гена Снегирев с Колей Глазковым, попросили для кого-то прикурить, да так и сгинули с раритетным коробком. Иногда захаживали актеры и прочие знаменитости из соседнего Дома Кино, а также композиторы и художники, космонавты и герои труда, восходящие и заходящие звезды разных величин. Помню себя то в гостях в мастерской Ильи Глазунова, то у Андрея Эшпая, где был еще и Гарик Эль-Регистан, фамилия которого мне что-то смутно напоминала. То в чьей-то мастерской, сплошь завешанной изображениями апельсинов, то у художника Георгия Мазурина, который показал мне портрет Лаврентия Берия, играющего с Буратино на виселице, и научил правильно варить кофе. То в мрачной комнате у тоже мрачного и талантливейшего Юры Казакова, который читал мне какой-то свой потрясающий рассказ, запивая водкой и заедая ржаной горбушкой - больше в доме еды не было. Бессчетное количество пьяных надрывных разговоров, стихов и споров, чашек двойного кофе и рюмок коньяка, проглоченных слоеных пирожков с мясом и выкуренных сигарет. Что забыла, что искала я среди этих столиков, среди советской уходящей и нарождающейся элиты, какого откровения? Иногда талантливый, иногда бездарный театр личных амбиций и абсурда. Кто-то на кого-то стучал, кого-то возносили, ниспровергали, от кого-то уводили жену, к кому-то чужая жена сама прибегала...Иногда шепотом агитировали куда-то вступить, к кому-то примкнуть, что-то подписать. Может, провокация, а может, вполне искренне. Я была одинаково далека как от западных "свобод", так и от "темной старины заветных преданий" - я искала Истину. Совершенно безнадежное занятие в том прокуренном зале с исписанными стенами, в котором, как я теперь понимаю, Ее искала не я одна. Другие самоутверждались, третьи просто "ловили кайф". "Ловить кайф" я никогда не умела и не хотела, я наивно жаждала услышать от них, "самых умных и талантливых", как же нам всем жить дальше, потому что, как потом скажет Высоцкий: "Все не так, ребята". Во мне видели лишь писательскую дочку, смазливую журналисточку, которая марает какие-то там рассказики и очерки и приходит подцепить сюда какого-либо "звездного карася" - на ночь или на всю "оставшуюся жизнь". B БЕСЕДКЕ С: Игорем Игнатовым, Идеалисткой, Доброжелателем и философом А.С. Хомяковым Игорь Игнатов: - Роман у вас интересный и весьма показателен в смысле развития мысли передовых граждан. Вопрос, который Вы задаете "Общинникам", пожалуй, самый сложный, каким образом организоваться? Ну, во-первых, мысли о "крыше" надо похоронить. Вся россиянская интеллигенция "с идеями" с начала горбистройки только и делает, что ищет крыши. Я на касатиков этих насмотрелся. Как говорил Ослик Иа - "жалкое душераздирающее зрелище". Лучший способ опошлить и похоронить фактически любую идею - это сосредоточить все усилия на регистрации. Вы можете подумать, что идея плоха. Но идея-то как раз очень актуальная. Но попробуйте изменить форму. Вся ваша книга - это напористый монолог. Должно оставаться что-то невысказанное... Ю.И.: - Рада знакомству и благодарна как за добрые слова, так и за критику. По поводу последней можете не церемониться - она для меня очень важна, особенно ежели конструктивна. Прежде всего, потому, что дает возможность определить реакцию на роман самых разных людей, которых я вознамерилась объединить, как "коня и трепетную лань". Вот и получается, что конь ржет и брыкается, лань трепещет и пугается. А мне остается лишь "держать удар". Не могу отделаться от ощущения, что Вы, да и Юстас, прочли лишь второй том. В первом нет той "двумерности" героев, да и поболе "художественных особенностей". Второй же - скорее теоретический. И все же радует, что читателей заинтересовала именно "Изания", хотя вы правы - здесь "слишком голо выглядывает идея". Дело в том, что "Дремучие двери" - это не одна книга, а, по крайней мере, пять-шесть. Причем не только разного жанра, но и для разного читателя. Я и писала ее, можно сказать, всегда. Это как бы несколько разных жизней, прожитых одним человеком, но пришлось из-за недостатка времени, сил и средств соединить их в одну. Спешка, поверьте, от отчаяния - сейчас гораздо позже, чем кажется. Кстати, многие от религиозной тематики шарахаются в принципе, будь автор самый что ни на есть признанный богослов. Вот Юстас так и сказал, что никогда не пришел бы просто на религиозный форум, если б не Изания. Кстати, не только какая-то там Иванова переходила после духовного переворота с литературных изысканий на "скучную проповедь", но и великий Николай Васильевич ("Выбранные места"), и Лев Николаевич. А Блез Паскаль вообще ушел в монастырь, забросив свою науку. Вот и я в свое время испугалась и заспешила, потому что мне было ясно сказано: "Если сейчас это не сделаешь, твое дело будет отдано другому. Времени больше нет". Игорь Игнатов: - Мне кажется, первый этап - это постепенное создание круга сторонников, обтесывание программы, изучение наличных возможностей сторонников. Надо искать профессионалов из разных областей, которые, дополняя друг друга, могли бы создать зачаток системы. Это медленный процесс. Зачатки системы должны постепенно проявиться по мере "притирки", стимуляции взаимной инициативы и тому подобное... Идеалистка: - Считаю, что Игорь совершенно прав - пока будем искать "крышу" - дело с мертвой точки не сдвинется , а если не начать что-то делать, то никто о проекте и не узнает и идея просто пропадет. Гуманисты бывают абстрактными и реальными. Абстрактными - это как я, кто хочет счастья для всех, но понятия не имеет, как это реально можно сделать. И еще абстрактный может говорить, например, о милосердии к преступникам (которых, к счастью, никогда не встречал), а реально их очень боятся (я, например, боюсь, а Вы - нет?) А практический гуманист что-то делает, чем-то помогает хотя бы кому-то, помните: "Если не можешь осчастливить человечество, помоги своей стране, если не можешь стране, то городу, улице, хотя бы нескольким людям".... Но о нескольких-то каждый из нас заботится, о семье и близких, а вот тот, кто помогает еще кому-то, это и есть практический гуманист, и он, безусловно, заслуживает уважения. И я думаю, именно люди такого типа - практические гуманисты, могут начать дело, подобное Изании. А абстрактные их с радостью поддержат и помогут. Игорь Игнатов: - Попробуйте выразить идею нехудожественно, в программе, в декларации, где будет продуманно каждое слово. Ю.И.: - Попробую: 1. Каждый человек призван в этот мир в определенную пространственную и временную точку исторического процесса с определенной сверхзадачей (предназначение, Крест). 2. Человек "по образу и подобию" богоподобен, то есть сотворец Творцу. Существо невероятных возможностей, призванный "творить жизнь" во взаимопомощи, взаимовостребованности и согласии с другими - "хомо сапиенс". Такова формула жизни или Закон Неба, который исповедуют изане и которому обязан следовать всякий живой организм. Так прошлогодний лист, послуживший дереву, остается в кольце его генетической памяти, как бы продолжая жить. 3. Цель Изании - помочь друг другу найти свое место в жизни, развить таланты и возможности, чтобы исполнить это призвание. Для вечной жизни в Царстве или чтобы остаться в доброй памяти человечества - это уже вопрос веры каждого. 4. Первый этап Изании - программа автономного взаимного жизнеобеспечения или "хлеба насущного" должна не только повысить качество жизни ее членов, но и освободить их от рабства у Мамоны (дурной количественной бесконечности желаний) - во имя бесконечности качественной - максимального развития духовно-творческого потенциала личности. Это - путь к подлинной свободе. 5. Изания - не только для тех верующих, кто не согласен с установкой "бегство от действительности", но и для всех, кто ищет в земной жизни высокого смысла, отвергая "свинцовую мерзость бытия". 6. Изане исповедают "путь, истину и жизнь" как животворение во взаимопомощи и любви. 7. Быть или не быть? Чтобы "быть" Там, надо "быть" здесь. 8. Величайший трагический урок нашего несчастного времени в том, что человек "без места", не участвующий во взаимном животворении (как вампир, так и донор) быстро разлагается, превращаясь в "биомассу". При большевиках была хотя бы всеобщая занятость. Еще святые предупреждали, что "безделье - мать всех пороков". Игорь Игнатов: - Можно ведь обрести много сторонников, но большинство среди них будут составлять люди наивные и беспомощные. Представляете, чем это грозит, если такие люди, не дай Бог, "сорганизуются" и "пойдут по инстанциям". Они, во-первых, ничего не сумеют организовать и погрузятся в еще большую депрессию. Во-вторых, они дискредитируют идею: все будут указывать на них и говорить: "Во, опять эти одуванчики". За ними пойдут другие люди с похожей, но отличной идеей, но и на них распространится синдром "одуванчика". Нужна критическая переработка материала, некоторое изменение стиля. Нужно переоформление сайта. По-моему, и название надо бы сменить. Ю.И.: - Боюсь, что замена "художественного" текста нехудожественным мало что изменит. Даже Спаситель, когда звучало само божественное Слово, сетовал на недостаток "делателей". О чем Вы и пишете выше. 2000-10-31 Ю.И.: - Человек был задуман Творцом как властелин зверей и природы. С грехопадением человека природа взяла над ним верх. Юстас: - Выйдите на улицу и спросите любого человека, считает ли он, что "природа животных извращена грехопадением человека"? Запомните выражение его лица. Ю.И.: - Вышла погулять с овчаркой и спросила искомое у первого встречного. Выражение лица было испуганным: "А он у вас что, кусается? Надо намордник надевать". 2000-10-31 Доброжелатель: - Еще раз об Изании. У меня тут недавно мелькнули несколько мыслей о том, что вряд ли Ваша Изания имеет смысл. Не как система жизнеобеспечения, а как некая "организация избранников Неба". Ю.И.: - Повторяю, ребята - не "избранников", а исполнителей Закона (в смысле "избравших Закон Неба"). Об этом сказано: "Много званых, но мало избранных" (тех, кто избрал сам, добровольно). Доброжелатель: - Все вокруг пытаются усмотреть в окружающей нас реальности отблески грядущего трехлетнего царства антихриста. И, откровенно говоря, в политической реальности для этого немного предпосылок. Глобализация есть - это факт, но мир все же до сих пор моногополярен, народы не исчезли и проблема суверенитета до сих пор существует. Честно говоря, никаким единым государством и не пахнет...Если Господь попустит (а именно в этом смысле я понимаю отнятие "удерживающего" - то царство антихриста установится мгновенно - воздействие бесов на людей превысит обычный предел и все процессы р