Я родилась в Калифорнии, в Сан-Франциско. Поэтому я всегда предпочитала
жить в умеренном климате но на европейском и даже на американском континенте
очень трудно найти умеренный климат и в нем жить. Мой дед по матери был
пионер, он приехал в Калифорнию в 49-м году и женился на моей бабке которая
очень любила музыку. Она была ученицей отца Клары Шуман. Моя мать была
очаровательная спокойная женщина по имени Эмили.
Мой отец происходил из рода польских патриотов. Его двоюродный дед
набрал полк в наполеоновское ополчение и был в нем полковником. Его отец,
устремившись на парижские баррикады, оставил мать едва они поженились но
быстро вернулся когда супруга лишила его содержания и зажил жизнью богатого
помещика-ретрограда.
Мне же всегда было не по душе насилие и милы были радости рукоделия и
садоводства. Я люблю картины, мебель, вышивки, дома и цветы даже овощи и
фруктовые деревья. Я люблю виды но люблю сидеть к ним спиной.
В детстве и юности я жила как всякая благовоспитанная особа моего пола
и состояния. У меня бывали в то время интеллектуальные увлечения, но очень
спокойные. Лет в девятнадцать я была большой поклонницей Генри Джеймса. Мне
казалось что из Переходного возраста выйдет прекрасная
- 7 -
пьеса и я написала Генри Джеймсу что я взялась бы инсценировать его
роман. Я получила от него прелестный ответ а потом, когда я почувствовала
свою беспомощность, мне стало очень стыдно и я не сохранила письмо. Может
быть тогда я решила что не имею права его хранить, во всяком случае оно
больше не существует.
До двадцати лет я всерьез интересовалась музыкой. Я прилежно училась и
прилежно играла но вскоре это показалось бессмысленным, мать уже умерла и не
было невыносимой печали, но не было настоящего интереса который побуждал бы
меня продолжать. В повести Ада из Географии и пьесы Гертруда Стайн очень
точно описала меня какой я была в те годы.
Следующие лет шесть я была вполне занята. Я вела приятный образ жизни,
у меня было много друзей много развлечений много интересов, моя жизнь была в
меру полной и приносила мне удовольствие но я была в ней не особенно горяча.
Так я подхожу к пожару в Сан-Франциско из-за которого в Сан-Франциско
приехал из Парижа старший брат Гертруды Стайн со своей женой и их приезд
совершенно перевернул мою жизнь.
Тогда я жила с отцом и братом. Мой отец был спокойный человек который
все принимал спокойно, хотя переживал глубоко. В первое ужасное утро пожара
в Сан-Франциско я разбудила его и сказала, было землетрясение и сейчас в
городе пожар. Заработаем себе дурную славу на Востоке, ответил он
поворачиваясь на другой бок и засыпая опять. Помню однажды, когда мой брат с
товарищем
- 8 -
поехали кататься верхом и лошадь кого-то из них вернулась к гостинице
без седока, мать товарища начала закатывать жуткую истерику. Успокойтесь
сударыня, сказал отец, может быть это мой сын разбился. Одно его непреложное
правило я помню всегда, если вынужден что-то делать, делай охотно. Еще он
меня учил что хозяйке никогда не нужно извиняться за то что в доме у нее
где-то беспорядок, ни малейшего беспорядка, коль скоро хозяйка есть, нет.
Как я уже говорила, нам очень удобно жилось всем вместе, и у меня
никогда не бывало ни мыслей о переменах, ни сильного желания перемен. С
нарушением привычного течения нашей жизни пожаром а затем приездом старшего
брата Гертруды Стайн и его жены стало иначе.
Мисс Стайн привезла с собой три небольшие картины Матисса, те первые
современные живописные вещи, которые пересекли Атлантику. Я познакомилась с
нею в то сумбурное время и она мне их показала, а еще она много рассказывала
о своей жизни в Париже. Немного погодя я сказала отцу что наверное уеду из
Сан-Франциско. Он ничуть не встревожился, тогда ведь очень многие уезжали и
приезжали и уезжали многие мои друзья. Меньше чем год спустя и я уже уехала
и была в Париже. Там я пошла в гости к миссис Стайн которая тем временем
вернулась в Париж и там у нее в доме я познакомилась с Гертрудой Стайн. Меня
поразила ее коралловая брошь и поразил ее голос. Могу сказать что только три
раза в своей жизни я встречала гениев, и каждый раз у меня
- 9 -
внутри что-то звенело и я не ошибалась, и могу сказать что все три раза
это случалось задолго до всеобщего признания их гениальности. Те три гения о
которых я хочу рассказать это Гертруда Стайн, Пабло Пикассо и Альфред
Уайтхед. Я много встречала крупных людей, я встречала нескольких великих
людей, но я знала всего лишь трех первоклассных гениев и когда я видела их
впервые у меня внутри каждый раз раздавался звон. Ни в одном из трех случаев
я не ошиблась. Так началась моя новая полная жизнь.
- 10 -
Часть вторая. МОЙ ПРИЕЗД В ПАРИЖ
Это был 1907 год. У Гертруды Стайн как раз печатались Три жизни которые
издавались за ее счет, и она была погружена в работу над Становлением
американцев, своей книгой в тысячу страниц. Пикассо как раз закончил ее
портрет, который в то время никому не нравился кроме самого писавшего и им
изображенной и который так знаменит теперь, и как раз начал свою странную
сложную картину Три Женщины, Матисс как раз закончил Bonheure de Vivre*,
свою первую большую композицию за которую его окрестили диким или зоосадом.
Это было время которое Макс Жакоб позднее назвал героическим веком кубизма.
Помню недавно я слышала как Пикассо и Гертруда Стайн говорили обо всем том
что происходило тогда и кто-то из них сказал, но не могло же все это
произойти за один тот год, ну, ответил другой, вы радость моя забываете мы
были тогда молодые и мы очень много успевали за год.
Можно много рассказать о том что происходило тогда и о том что
происходило перед этим и к этому привело, но теперь я должна описать что же
я увидела по приезде.
Дом на рю де Флерюс 27 состоял тогда как он состоит и теперь из
маленького двухэтажного фли-
* Радость жизни (фр.).
- 13 -
геля с четырьмя крошечными комнатами, кухней и ванной и очень большого
смежного с ним ателье. Теперь ателье и флигель соединяются маленьким крытым
переходом, его пристроили в 1914 году, а тогда вход в ателье был отдельный,
гости звонили в дверь флигеля или стучали в дверь ателье, а очень часто и
стучали и звонили но еще чаще стучали в ателье. У меня было особое право и
стучать и звонить. Меня пригласили на ужин в субботу вечером, это был вечер
когда все приходили, а приходили действительно все. Я пошла на ужин. Ужин
готовила Элен. Нужно сказать несколько слов об Элен. Элен уже два года
служила у Гертруды Стайн и ее брата. Она была из тех замечательных bonnes
иначе говоря хорошей прислуги за все, какие отменно готовят, неусыпно радеют
о хозяйском и о собственном благе и твердо убеждены что все к чему ни
приценись непомерно дорого. Но ведь дорого, был ее ответ на всякий вопрос. У
нее ничего не пропадало а расходы по хозяйству укладывались в неизменные
восемь франков в день. В те же восемь франков, предмет ее гордости, она
хотела включить даже прием гостей, но это конечно было трудно потому что для
поддержания чести дома и в угоду хозяевам ей приходилось всех и всегда
кормить досыта. Она была отменнейшая кухарка и очень хорошо готовила суфле.
В те времена почти все гости жили более или менее случайными заработками,
никто не голодал, кто-нибудь всегда выручал, но почти никто не жил в
достатке. Брак, года четыре спустя когда они все уже начинали становиться
известными, сказал вздохнув
- 14 -
и улыбнувшись, вот как жизнь переменилась, теперь у нас у всех есть
кухарки и все они умеют готовить суфле.
Элен обо всем имела свое мнение, она например не жаловала Матисса. Она
говорила что француз не должен без предупреждения оставаться есть в чужом
доме особенно если он перед тем спросил у прислуги что будет на ужин. Она
говорила что иностранцы имеют полное право так поступать но француз нет, а
Матисс однажды так поступил. Поэтому когда мисс Стайн говорила ей, месье
Матисс останется сегодня на ужин, она отвечала, тогда я не буду готовить
омлет а просто поджарю глазунью. Яиц это столько же и масла столько же а
уважения меньше, и он поймет.
Элен прослужила до конца 1913 года пока ее муж, она к тому времени
вышла замуж и родила ребенка, не запретил ей работать на чужих. Она ушла к
большому для себя сожалению и потом она всегда говорила что дома никогда не
бывает так интересно как на рю де Флерюс. Много позже, года три всего тому
назад, она вернулась еще на год, для них с мужем настали трудные времена а
сын ее умер. Она держалась очень бодро и принимала во всем самое живое
участие. Она говорила, ну не удивительно ли, я знала всех этих людей когда
они были никто, а теперь о них все время пишут в газетах а на днях месье
Пикассо упоминали по радио. Надо же, даже о месье Браке пишут в газетах, а
он, он ведь был самый сильный, обычно держал большие картины которые вешали
пока дворник заколачивал гвозди, и в Лувре, вы только
- 15 -
подумайте, в Лувре, повесят картину этого маленького месье Руссо, а он
такой робкий был, бедняжка, что даже в дверь постучать у него не хватало
духа. Ей было страшно интересно посмотреть на месье Пикассо с женой и
ребенком и она приготовила для него свой самый роскошный ужин, но как он
изменился, сказала она, вообще, сказала она, это наверное естественно а вот
сын у него просто прелесть. Мы считали что на самом деле Элен вернулась
затем чтобы произвести смотр молодому поколению. И она его отчасти произвела
но вот увиденное не произвело на нее впечатления. Она сказала что они не
кажутся ей интересными и все они очень загрустили потому что легенду Элен
знал весь Париж. Через год ее дела стали поправляться, муж стал зарабатывать
больше и с тех пор она сидит дома. Но вернемся к 1907 году.
Прежде чем рассказывать о гостях нужно рассказать что я увидела.
Приглашенная, как я уже говорила, на ужин я позвонила в дверь маленького
флигеля и меня завели в крошечную прихожую а потом в маленькую столовую где
все стены были сплошь заставлены книгами. На дверях, только там оставалось
свободное место, было прикноплено несколько рисунков Пикассо и Матисса.
Другие гости пока не пришли и мисс Стайн провела меня в ателье. В Париже
часто шел дождь и всегда бывало неудобно идти под дождем в вечернем платье
от маленького флигеля до двери ателье но такие вещи не должны были вас
смущать как они не смущали хозяев и гостей большей частью тоже. Мы вошли в
ателье которое отпиралось английским ключом
- 16 -
тогда единственным английским ключом на весь квартал, и это не столько
для безопасности, ведь такие картины в те времена ценности не представляли,
сколько потому что ключ был не огромный, как французские ключи, а маленький
и умещался в кошельке. Вдоль стен кое-где стояла массивная итальянская
мебель эпохи Возрождения и посередине стоял большой стол эпохи Возрождения а
на нем красивый письменный прибор и на краю аккуратная стопка тетрадей,
такие бывают у французских школьников, с изображением землетрясений и
великих географических открытий на обложке. И на всех стенах до самого
потолка висели картины. В одном конце ателье была большая чугунная печка и
Элен пришла и с грохотом кинула в нее угля, а в углу стоял большой стол и на
нем лежали гвозди от лошадиных подков, камушки и маленькие мундштуки которые
вы с любопытством разглядывали но не трогали но которые как потом оказалось
составляли содержимое карманов Пикассо и Гертруды Стайн. Но вернемся к
картинам. Они были такие странные что поначалу вы совершенно непроизвольно
смотрели на все что угодно лишь бы только смотреть не на них. Я освежила
свои воспоминания по моментальным снимкам которые были сделаны тогда в
ателье. Стулья в ателье были тоже все итальянские эпохи Возрождения, не
слишком удобные для тех у кого короткие ноги, так что вырабатывалась
привычка сидеть с ногами. Мисс Стайн сидела возле печки на одном таком
красивом стуле с высокой спинкой и ноги у нее преспокойно свешивались,
главное привычка,
- 17 -
а когда кто-нибудь из многочисленных посетителей подходил к ней и о
чем-нибудь ее спрашивал, она привставала с этого стула и отвечала обычно
по-французски, только не сейчас. Так она обычно говорила когда они хотели
что-нибудь посмотреть, рисунки которые были убраны, какой-то немец однажды
залил один чернилами, или когда желали еще чего-нибудь невозможного. Но
вернемся к картинам. Картины, повторяю, сплошь закрывали все беленые стены с
низу и до самого верху очень высокого потолка. Ателье тогда освещалось
высоко подвешенными газовыми светильниками. Это был второй этап. Светильники
появились совсем недавно. Прежде были только керосиновые лампы и
какой-нибудь рослый гость стоял подняв лампу а остальные смотрели. Но
недавно провели газ, и чтобы развеяться и не думать о рождении первенца
изобретательный американский художник по фамилии Сэйен собирался установить
такое механическое приспособление чтобы светильники зажигались сами. Очень
консервативная старая домовладелица запрещала проводить электричество в
своих домах и электричество провели только в 1914 году, старая домовладелица
была тогда такая старая что уже ничего не понимала и ее управляющий
разрешил. Но на этот раз я действительно расскажу о картинах.
Теперь когда все ко всему привыкли очень трудно дать хотя бы
приблизительное представление о том какого рода беспокойство охватывало вас
при первом взгляде на все эти картины на этих стенах. В те времена там были
картины самого разного
- 18 -
толка, еще не настало время когда они были только Сезанна, Ренуара,
Матисса и Пикассо или, как еще позже, только Сезанна и Пикассо. В то время
Сезанна, Ренуара, Матисса и Пикассо было очень много но других картин было
тоже совсем не мало. Было два Гогена, был Манген, была большая Обнаженная
Валлоттона которая только казалась похожей на Одалиску Мане, был один
Тулуз-Лотрек. Однажды приблизительно в это время Пикассо на него глядя и
отчаянно расхрабрившись сказал, а все равно я на самом деле пишу лучше чем
он. Тулуз-Лотрек больше всех повлиял на его раннее творчество. Потом я
купила крошечную картину Пикассо того периода Был портрет Гертруды Стайн
работы Валлоттона который мог бы быть но не был портретом работы Давида, был
один Морис Дени, небольшой Домье, много акварелей Сезанна, было короче
говоря все, даже маленький Делакруа и средней величины Эль-Греко. Были
громадные картины Пикассо периода цирка, было два ряда Матисса, большой
женский портрет Сезанна и маленькие Сезанны, все эти картины имели свою
историю и скоро я о них расскажу. А тогда я терялась и я смотрела и я
смотрела и я терялась. Гертруда Стайн и ее брат так привыкли к этому
душевному состоянию гостя что они не обращали внимания. Потом в дверь ателье
резко постучали. Гертруда Стайн открыла и вошел маленький темный юркий
человек с очень подвижными волосами, глазами, лицом, руками, ногами.
Здравствуйте Элфи, сказала она, это мисс Токлас. Рад познакомиться с вами
мисс Токлас, очень церемонно отве-
- 19 -
тил он. Это был Элфи Морер, давний завсегдатай дома. Он бывал там еще
тогда когда не было этих картин а были только японские гравюры и он был один
из тех кто светом зажженных спичек освещал кусочек портрета Сезанна. Конечно
понятно что это законченная картина, объяснял он другим американским
художникам которые приходили и выражали молчаливое сомнение, понятно по тому
что она в раме а где это слыхано чтобы холст вставляли в раму если картина
не закончена. Он следовал, следовал, следовал, всегда смиренно всегда
искренне, и это он несколько лет спустя преданно и увлеченно отобрал первую
партию картин для знаменитого собрания Барнса. Это он, когда Барнс потом
появился в доме и стал размахивать чековой книжкой, сказал, Бог свидетель, я
ею не приводил. Однажды вечером Гертруда Стайн пришла домой и застала там
Элфи, своего брата и какого-то незнакомца Лицо незнакомца ей не понравилось.
Это кто, спрашивает она у Элфи. Я его не приводил, отвечает Элфи. На еврея
похож, говорит Гертруда Стайн. Он хуже, говорит Элфи. Но вернемся к тому
первому вечеру. Через несколько минут после прихода Элфи послышался громкий
стук в дверь и голос Элен, прошу к столу. Как странно что нет Пикассо,
сказали они все, но мы ждать не будем, по крайней мере Элен ждать не будет.
И мы вышли во двор и пошли во флигель и в столовую и сели за стол. Как
странно, сказала мисс Стайн, Пабло всегда сама пунктуальность, он никогда не
приходит раньше времени и никогда не опаздывает, он гордится тем что
точность это вежливость
- 20 -
королей, даже Фернанда с ним становится пунктуальной. Конечно он часто
говорит да когда он вовсе не собирается делать то на что согласился, он не
может сказать нет, в его лексиконе нет слова нет и нужно всякий раз
догадываться значит ли его да да или оно значит нет, но когда он говорит да
и оно значит да а он именно так сказал насчет сегодняшнего вечера он всегда
пунктуален. Время автомобилей еще не пришло и никого не волновали дорожные
происшествия. Мы как раз доели первое когда во дворе послышались торопливые
шаги и Элен открыла дверь прежде чем раздался звонок. Вошли, как их все
тогда называли, Пабло и Фернанда. Он, маленький, быстрый но не суетливый, а
глаза со странной способностью широко открываться и впитывать то что он
хотел увидеть. У него был отрешенный вид и движения головы матадора
возглавляющего процессию. Фернанда была высокая красивая женщина в
потрясающей большой шляпе и совершенно явно новом платье, и он и она были
сильно взбудоражены. Мне очень неприятно, сказал Пабло, вы прекрасно знаете
Гертруда что я никогда не опаздываю но Фернанда заказала платье для
завтрашнего вернисажа а его все никак не несли. Во всяком случае вы пришли,
сказала мисс Стайн, на вас Элен сердиться не будет. И все мы сели. Я сидела
рядом с Пикассо, он молчал а потом постепенно пришел в умиротворенное
расположение духа Элфи любезничал с Фернандой и вскоре она стала спокойна и
невозмутима Немного погодя я тихо сказала Пикассо что мне нравится его
портрет Гертруды Стайн. Да, ответил
- 21 -
он, все говорят что она на него не похожа но это совершенно неважно;
когда-нибудь будет похожа, сказал он. Вскоре разговор оживился говорили все
только о дне открытия салона независимых, это было главное событие года.
Всех интересовали все скандалы которые должны были или не должны были
разразиться. Пикассо не выставлялся никогда но его последователи
выставлялись и было очень много историй связанных с каждым последователем,
так что надежды и опасения были бурны.
Когда мы пили кофе во дворе послышались шаги, шаги многих пар ног, и
мисс Стайн встала и сказала, не торопитесь я пока им открою. И ушла.
Когда мы перебрались в ателье там было уже довольно много народу
рассеявшегося там и сям группами, по одному или по двое, и все смотрели и
смотрели. Гертруда Стайн сидела возле печки и говорила и слушала и вставала
чтобы открыть дверь или подойти к разным людям которые кто говорили кто
слушали. Она обычно открывала дверь на стук и обычная условная формула была
такая, dе 1а раrt de qui venez-vous, от кого вы пришли. По идее прийти мог
всякий но как дань условностям даже в Париже нужно иметь условную формулу,
полагалось чтобы всякий мог сослаться на человека который ему сказал. Это
была чистая условность, прийти на самом деле мог всякий но приходили,
поскольку эти картины тогда не ценились а знакомство с теми кто там бывал не
считалось престижным, только те кому было действительно интересно. Так что
всякий мог прийти но тем не менее была условная формула. Как-то раз отрыв
дверь
- 22 -
Стайн спросила как она спрашивала обычно, кто вас пригласил, и мы
услышали как обиженный голос ответил, вы сами меня пригласили, мадам.
Оказалось что это молодой человек с которым она где-то познакомилась и долго
беседовала и которого радушно приглашала заходить но потом так же быстро и
позабыла.
Скоро народу набралось целое ателье но что это все были за люди. Толпы
венгерских художников и писателей, кто-то один раз привел венгра а от него
разошелся слух по всей Венгрии, в любом захолустье если там жил честолюбивый
молодой человек прослышали о рю де Флерюс 27 и он тогда жил единственно с
целью туда попасть, и очень многие из них правда туда попадали. Они бывали
всегда, всех ростов и статей, всех уровней достатка и бедности, одни безумно
обаятельные, другие совсем дремучие, и случалось мелькал иногда какой-нибудь
очень красивый молодой крестьянин. Потом было много немцев, гостей не самых
желанных потому что им всегда хотелось посмотреть именно то что уже убрали и
они всегда норовили что-нибудь разбить, Гертруда Стайн питает слабость к
бьющимся предметам, она не выносит людей которые собирают только небьющееся.
Потом были заметные вкрапления американцев, то Милдред Олдрич приведет
несколько человек, то Сэйен, электрик, то какой-нибудь художник, а иногда
случайно забредал начинающий архитектор, и потом были завсегдатаи, в том
числе мисс Марс и мисс Сквирс которых Гертруда Стайн позднее увековечила в
рассказе о мисс Фер и мисс Скин. В тот первый вечер
- 23 -
мы с мисс Марс обсуждали как красить лицо, совершенно тогда новую тему.
Она интересовалась типами, она знала что женщины делятся на femmes
decoratives, femmes d'interieur и femmes intriguantes*. Фернанда Пикассо
несомненно была femme decorative, а кто же тогда мадам Матисс, femme
d'interieur, ответила я и она осталась очень довольна. Время от времени
слышались высокий похожий на ржание испанский смех Пикассо веселое рокочущее
контральто Гертруды Стайн, приходили одни уходили другие. Мисс Стайн сказала
чтобы я посидела с Фернандой. Фернанда бывала всегда красивая но трудная в
управлении. Я села, это я впервые сидела с женой гения.
Пока я не решила написать эту книгу двадцать пять лет с Гертрудой
Стайн, я часто говорила что напишу о женах гениев рядом с которыми я сидела.
А сидела я с очень многими. Я сидела с ненастоящими женами настоящих гениев.
Я сидела с настоящими женами ненастоящих гениев. Я сидела с женами гениев,
почти гениев, неудавшихся гениев, короче говоря я сидела очень часто и очень
подолгу со многими женами и с женами многих гениев.
Так вот Фернанда, тогда она жила с Пикассо и уже давно то есть им всем
было тогда по двадцать четыре но они давно были вместе, Фернанда была первая
жена гения с которой я сидела и она была совершенно неинтересная. Мы
говорили о шляпах. У Фернанды было две темы, шляпы и духи. В тот
*Красавицы, домоседки и интриганки (фр.).
- 24 -
первый вечер мы говорили о шляпах. Она любила шляпы, к шляпам она
относилась как истинная француженка, если шляпа не давала повода для острот
прохожим на улице это была неудачная шляпа. Потом мы с ней как-то раз вместе
шли по Монмартру. На ней была большая желтая шляпа а на мне голубая и
размеров куда более скромных. Так мы шли и вдруг какой-то мастеровой
остановился и закричал, смотрите вот на пару светят солнце и луна, А-а,
сказала Фернанда с лучезарной улыбкой, видите, у нас удачные шляпы.
Мисс Стайн окликнула меня и сказала что хочет познакомить с Матиссом.
Она разговаривала с человеком среднего роста, с рыжеватой бородой и в очках.
У него несмотря на некоторую полноту была очень энергическая наружность и
казалось что они с мисс Стайн все время обмениваются какими-то скрытыми
намеками. Подойдя ближе я услышала как она сказала, о да но теперь было бы
сложнее. Мы говорили, сказала она, об одном обеде который мы здесь устроили
в прошлом году. Мы просто повесили все картины и пригласили всех художников.
Знаете что за люди художники, я хотела доставить им удовольствие ну и я
усадила каждого перед его картиной, и они были довольны так довольны что нам
пришлось посылать за хлебом еще два раза, когда вы лучше узнаете Францию вы
поймете это значит они были довольны, без хлеба они не могут ни есть ни пить
и нам пришлось два раза посылать за хлебом так они были довольны. Моей
небольшой уловки не заметил никто кроме Матисса да и он заметил только
- 25 -
тогда когда уходил, а теперь говорит это доказательство того что я
очень злая. Матисс рассмеялся и сказал, да я знаю мадемуазель Гертруда, мир
для вас это театр, но есть театры и театры, и когда вы меня слушаете так
участливо и так внимательно и не слышите ни единого слова из того что я
говорю вот тогда я и говорю что вы очень злая. Потом они как и все остальные
стали говорить о вернисаже независимых а я конечно совершенно не понимала
что к чему. Но со временем я все-таки поняла и я еще расскажу о картинах, об
их создателях и их подражателях и о том что значил весь этот разговор.
Потом я оказалась рядом с Пикассо, он стоял в размышлении. Как вы
думаете, спросил он, похож я на вашего президента Линкольна. В тот вечер я
много что думала но я не думала этого. Понимаете, продолжал он, Гертруда (не
могу даже приблизительно передать с какой искренней теплотой и доверием он
всегда произносил ее имя а она всегда говорила Пабло. За всю их долгую
дружбу, при всех ее иногда тревожных поворотах и всех ее сложностях, никогда
не бывало иначе), Гертруда однажды показала мне его фотографию и с тех пор я
стараюсь причесываться как он, по-моему у меня похожий лоб. Я не поняла
серьезно это он или нет но слушала сочувственно. Тогда я еще не знала
насколько Гертруда Стайн целиком и полностью американка. Потом я часто
дразнила ее генералом, генералом гражданской войны все равно какой из сторон
или обеих сразу. У нее была подборка фотографий времен гражданской войны,
- 26 -
льно поразительных фотографий, и они с Пабло подолгу их рассматривали.
А потом он вдруг вспоминал испанскую войну и делался очень жестоким и очень
испанцем, и Испания и Америка в их лице могли сказать друг о друге очень
жестокие вещи. Но в тот мой первый вечер я ни о чем об этом не знала и
просто вежливо слушала вот и все.
А вечер приближался к концу. Все расходились и все по-прежнему говорили
о вернисаже независимых. Я тоже ушла с пригласительным билетом на вернисаж.
И так этот вечер, один из самых важных вечеров в моей жизни, закончился.
На вернисаж я пошла с приятельницей, потому что приглашение у меня было
на двоих. Мы пошли очень рано. Мне сказали что нужно пойти пораньше а иначе
ничего не увидишь и не останется мест чтобы сидеть, а приятельница любила
сидеть. Мы пошли в здание как раз построенное для этого салона. Во Франции
всегда что-нибудь строят на день-два к определенному дню а потом опять
разбирают. Старший брат Гертруды Стайн всегда говорит что секрет
хронического отсутствия безработицы или полной занятости во Франции
заключается в том сколько рабочих активно занято на строительстве и разборке
временных зданий. Человеческая природа так постоянна во Франции что они
могут иметь такие временные какие им заблагорассудится здания. Мы вошли в
длинное низкое безусловно очень очень длинное временное здание которое
каждый год строили для независимых. Когда не то после войны не то перед
самой войной, точно не помню, независимым дали по-
- 27 -
стоянное помещение в большом выставочном здании, Гран Пале, было уже
совсем не так интересно. Главное в конце концов неизведанность. Длинное
здание красиво светилось парижским светом.
В более ранние, в еще более ранние времена, во времена Сера, у
независимых устраивались выставки в здании которое заливало в дождь. Ведь
именно потому, при развешивании картин под дождем, простудился и умер
несчастный Сера. Но теперь дождь не лил, был чудесный день и у нас было
очень праздничное настроение. Пришли мы и в самом деле так рано как только
было можно и первыми. Мы ходили из зала в зал и честно говоря мы не имели ни
малейшего представления о том какие картины в той субботней компании
считались бы искусством а какие просто упражнениями, как их называют во
Франции, воскресных художников, рабочих, парикмахеров, ветеринаров и
визионеров которые пишут только один день в неделю когда они не работают. Я
говорю мы не понимали но нет наверное понимали. Но не насчет Руссо, а там
была огромная и самая скандальная на выставке картина Руссо, это была
картина с изображением государственных чиновников, теперь она принадлежит
Пикассо, нет в этой картине мы не могли распознать картину которая станет
одной из великих и, как потом скажет Элен, со временем окажется в Лувре. Еще
если мне память не изменяет была там странная картина того же таможенника
Руссо, как бы апофеоз Гийома Аполлинера с пожилой Мари Лорансен в виде музы.
И ее я бы точно не отнесла к настоящим произведе-
- 28 -
ние искусства. Тогда конечно я ничего не знала о Гийоме Аполлинере и
Мари Лорансен но о них я отдельно расскажу потом. Затем мы пошли дальше и
увидели Матисса Вот когда мы стали понемногу осваиваться. Матисса мы всегда
узнавали, узнавали сразу и любили, и понимали что это великое искусство и
что это прекрасно. Это была большая женская фигура возлежащая среди
кактусов. Картина которая после выставки должна была перекочевать на рю де
Флерюс. И однажды пятилетний сынишка дворника который часто наведывался к
Гертруде Стайн которая его очень любила, залез к ней на руки когда она
стояла у открытой двери ателье и глядя ей через плечо и видя картину
закричал, о-ла-ла, какое прекрасное женское тело. Мисс Стайн всегда
рассказывала эту историю когда случайный незнакомец с напористостью
случайного незнакомца спрашивал, глядя на эту картину, а что на ней
собственно изображено.
В том же самом зале что и Матисс, висел, немного заслоненный
перегородкой, венгерский вариант той же самой картины в исполнении некоего
Цобеля которого я вспомнила что видела на рю де Флерюс, это был счастливый
независимый обычай помещать картину неистового последователя против картины
неистового, но не столь же неистового мастера
Мы шли и шли, было очень много залов и в залах очень много картин и в
конце концов мы пришли в центральный зал и там была садовая скамейка а
публики прибавлялось и прибавлялось так что мы сели на скамейку отдохнуть.
- 29 -
Мы отдыхали и всех рассматривали, и это правда была vie de Bohème *,
прямо как я видела в опере, и смотреть на них было одно удовольствие. Вдруг
кто-то подошел к нам сзади обнял за плечи и рассмеялся. Это была Гертруда
Стайн. Вы отлично сидите, сказала она. Почему, спросили мы. Потому что прямо
напротив вас самое главное. Мы стали смотреть но ничего не увидели кроме
двух больших картин, вполне похожих но не вполне одинаковых. Одна это Брак а
другая Дерен, пояснила Гертруда Стайн. Это были странные картины е
изображением странных фигур составленных как бы из деревяшек, одна если я
правильно помню изображала, нечто вроде мужчины и женщины, другая нечто
вроде трех женщин. Ну как, спросила она продолжая смеяться. Мы не знали что
ответить, мы уже видели столько странного что нам было непонятно чем же эти
две страннее других. Она быстро исчезла в оживленной и говорливой толпе. Мы
узнали Пабло Пикассо и Фернанду, нам казалось что мы узнали и много кого
еще, всех конечно интересовал по-видимому наш угол и мы там остались, но нам
было непонятно что же их так особенно интересует. Некоторое время спустя
Гертруда Стайн подошла опять и на этот раз явно еще более оживленная и
довольная. Она наклонилась к нам и деловым тоном спросила, вы не хотите
брать уроки французского. Мы замялись, да, мы могли бы брать уроки
французского. Ну так давать уроки французского вам будет Фернанда, найдите
* Жизнь богемы (фр).
- 30 -
ее и скажите как вы безумно жаждете брать уроки французского. Но почему
она должна давать уроки французского спросили мы. Потому, ну потому что они
с Пабло решили расстаться навсегда. Такое по-моему бывало и раньше но не на
моей памяти. Знаете Пабло говорит, если любишь моем женщину отдаешь ей
деньги. Теперь он говорит так, если хочешь оставить женщину приходится ждать
пока сможешь ей дать достаточно много денег. Воллар только что купил у него
целую мастерскую так что средства ему позволяют с нею расстаться отдав ей ее
половину. Она хочет снять себе комнату и жить себе давая уроки французского,
вот при чем здесь вы. Ну а какое это имеет отношение к тем двум картинам,
спросила моя неизменно любопытная приятельница. Никакого, ответила
расхохотавшись Гертруда Стайн.
Я еще расскажу эту историю целиком как она стала мне позднее известна
но сейчас я должна была найти Фернанду и предложить, ей брать у нее уроки
французского.
Я немного побродила и посмотрела на публику, никогда я прежде не думала
что существует так много разных мужчин которые рисуют и рассматривают
картины. На выставках картин в Америке, даже в Сан-Франциско, я привыкла
видеть женщин и отдельных мужчин, здесь же были мужчины, мужчины, мужчины,
иногда с женщинами но чаще трое-четверо мужчин с одной женщиной или
пятеро-шестеро мужчин с двумя. Позднее к этому соотношению я привыкла. В
одной такой группе из пяти-шести мужчин и двух женщин я
- 31 -
увидела обоих Пикассо, вернее сперва я увидели Фернанду с поднятым
вверх указательным пальцем в кольце, характерным для нее жестом. У нее, как
выяснилось потом, указательный палец был как у Наполеона, одной длины со
средним если не чуть-чуть длиннее, и этот палец, когда Фернанда бывала
оживлена, а она была томная и потому бывала оживлена не очень-то часто,
всегда поднимало; вверх. Я ждала не решаясь вторгаться в эту группу скрытыми
центрами которой были с одного конца она а с другого Пикассо но все же
собралась с духом, подошла, отозвала ее в сторону и сообщила, о своем
желании. Да да, любезно сказала она, Гертруда говорила мне о вашем желании,
я с большим удовольствием буду давать вам уроки, вам и вашей приятельнице, в
ближайшие несколько дней я очень занята устройством на новой квартире
Гертруда зайдет ко мне в конце недели и если бы вы с приятельницей пришли
вместе с ней мы бы тогда могли обо всем договориться. Фернанда изъяснилась
очень изысканным французским, временами, конечно, сбиваясь на монмартрский
жаргон который я понимала плохо, но она была учительница по образованию, у
нее был приятный голос и она была очень очень красивая и цвет лица у нее был
прекрасный. Она была крупная но томная и поэтому не очень крупная и у нее
были маленькие округлые руки которые придают всем француженкам характерную
красоту. Было довольно жалко что стали носить короткие юбки потому что до
тех пор никто не думал о мощных французских ногах типичной француженки,
думали только о
- 32 -
красоте маленьких округлых ручек. Я согласилась на предложение Фернанды
и отошла.
Пока я шла обратно к приятельнице я начала привыкать не столько к
картинам сколько к людям Я стала в них замечать определенную однотипность.
Много лет спустя, то есть всего несколько лет тому назад, когда умер горячо
всеми нами любимый Хуан Грис (он был самым дорогим другом Гертруды Стайн
после Пабло Пикассо), я слышала как она спросила у Брака, они стояли рядом
на похоронах, кто все эти люди, их так много и у всех такие знакомые лица а
я никого не знаю по имени. Ну как же, ответил Брак, это все люди которых вы
обычно видели на вернисаже у независимых и в осеннем салоне, и два раза в
год, год за годом, вы видели их лица, потому они такие знакомые.
Десять дней спустя мы с Гертрудой Стайн впервые пошли на Монмартр.
Потом я никогда не переставала его любить. Мы ходим туда время от времени и
меня всякий раз охватывает то же трепетное ожидание что тогда. Это место где
всегда стояли а иногда ждали, ждали не то чтобы происшествий а просто пока
стояли. Жители Монмартра мало сидели, они больше стояли а это было все едино
потому что стулья, стулья столовых Франции, не вызывали большого желания
долго сидеть. Итак я пошла на Монмартр и начала брать уроки стояния. Сперва
мы пошли к Пикассо а потом мы пошли к Фернанде. Теперь Пикассо вообще не
любит бывать на Монмартре, он не любит думать о нем и тем более о нем
говорить. Даже с Гертру-
- 33 -
дой Стайн он говорит о нем неохотно, что-то тогда глубоко уязвило его
испанскую гордость, конец его монмартрской жизни был исполнен горечи и
разочарования, а нет ничего горше испанского разочарования.
Но в то время он жил на Монмартре и жизнью Монмартра и занимал
мастерскую на рю Ра-виньян.
Мы дошли пешком до Одеона и там сели в омнибус, вернее поднялись на
крышу омнибуса, милые старые конные омнибусы, они очень быстро и исправно
ходили по всему Парижу и вверх по холму к Плас Бланш. Там мы вышли и
поднялись круто вверх по рю Лепик, где по обе стороны были лавки где
торговали съестным, а затем завернули за угол и поднялись еще выше и еще
круче на самом деле почти отвесно и вышли на рю Равинь-ян, теперь Плас
Эмиль-Гондо но в остальном такую как прежде, с ее лестницей ведущей к
маленькому скверику с его редкими но трепетными деревцами, а в углу скверика
сидел человек и что-то строгал, когда я была там в последний раз совсем
недавно в углу по-прежнему сидел человек и что-то строгал, и с маленьким
кафе внизу возле лестницы где все они ели, оно там по-прежнему есть, и
низким деревянным зданием с мастерскими по левую руку которое там
по-прежнему есть.
Мы поднялись на несколько ступенек вверх и вошли в открытую дверь
оставив слева ту мастерскую где позднее пережил свое мученичество Хуан Грис
а тогда жил некто Вайян, малопримечательный живописец у которого в
мастерской устроят
- 34 -
дамский гардероб во время знаменитого банкета в честь Руссо, а потом
оставили позади крутую лестницу ведущую вниз туда где немного позже была
мастерская у Макса Жакоба, а потом еще одну маленькую крутую лестницу
ведущую в мастерскую где незадолго перед тем некий юноша покончил с собой а
Пикассо написал одну из своих самых замечательных ранних картин где друзья
собрались у гроба, все это мы оставили позади на пути к большой двери куда
Гертруда Стайн постучала. Пикассо открыл дверь и мы вошли.
Он был одет в то что у французов называется костюм singe то есть
обезьяний, комбинезон из плотной хлопчатобумажной ткани, синей или
коричневой, у него кажется был синий а называется он singe или обезьяна
потому что он цельнокроеный и с поясом и пояс если он не застегнут, а не
застегнут он очень часто, болтается сзади и получается обезьяна. Глаза у
него были еще удивительнее чем мне запомнилось, такие выпуклые и такие
карие, и такие смуглые и изящные и быстрые руки. Мы прошли дальше. В одном
углу была кушетка, в другом крошечная печка, она же кухонная плита, были
стулья, тот большой сломанный стул на котором сидела Гертруда Стайн когда он
ее писал, всюду пахло собакой и красками и была большая собака и Пикассо ее
двигал с места на место как комод или шкаф. Он предложил нам сесть но
поскольку все стулья были чем-то завалены мы остались стоять и стояли пока
не ушли. Это был мой первый опыт стояния но потом оказалось что они так
стоят часами. К стене была прислонена огром-
- 35 -
ная картина, странная картина написанная светлыми и темными красками,
больше ничего о ней сказать не могу, с изображением группы людей, огромной
группы, а рядом была другая, красновато-коричневая, с изображением трех
женщин, угловатых и в вывернутых позах, выглядело все это вместе довольно
жутко. Пикассо и Гертруда Стайн стояли рядом и разговаривали. Я стояла
немного поодаль и смотрела. Не могу сказать что я что-нибудь понимала но я
чувствовала в этом что-то мучительное и прекрасное и что-то давящее но
захватывающее. Я услышала как Гертруда Стайн сказала, а моя. Тогда Пикассо
достал картину поменьше, сильно недописанную картину которую и нельзя было
дописать, очень бледную почти белую, две фигуры, у них все было но очень
недописанное и не поддающееся дописанию. Пикассо сказал, но он никогда такое
не возьмет. Да, я знаю, ответила Гертруда Стайн. И все равно только в ней
все есть. Да, я знаю, ответил он и они замолчали. Дальше они говорили
вполголоса а потом мисс Стайн сказала, ну нам надо идти, мы идем на чай к
Фернанде. Да, я знаю, отозвался Пикассо. Вы часто видитесь, спросила она, он
сильно покраснел и смутился. Я ни разу у нее не был, задетым тоном ответил
он. Она усмехнулась, ну мы во всяком случае к ней идем и мисс Токлас будет
брать уроки французского. Ох уж эта мисс Токлас, сказал он, ножки как у
испанки, серьги как у цыганки а отец польский король как Понятовские, еще бы
ей не брать уроки. Мы все засмеялись и пошли к выходу. У двери стоял очень
красивый человек, а Ахеро, сказал
- 36 -
Пикассо, вы знакомы с дамами. Он как с картины Эль Греко, сказала я
по-английски. Пикассо уловил имя, поддельного Эль Греко, сказал он. Да чуть
не забыла вам отдать сказала Гертруда Стайн протягивая ему пачку газет, это
вас утешит. Он их раскрыл, это были воскресные приложения к американским
газетам, это были малыши Катценьяммер. Оh oui, оh oui* сказал он с очень
довольным видом, merci, спасибо Гертруда, и мы ушли.
Мы ушли и стали подниматься дальше вверх по холму. Как вам показалось
то что вы видели, спросила мисс Стайн. Ну кое-что я правда увидела. Увидеть
увидели, но вы увидели какое это имеет отношение к тем двум картинам
напротив которых вы так долго сидели на вернисаже. Только такое что у
Пикассо картины довольно жуткие а те нет. Еще бы, сказала она, как Пабло
однажды заметил, если что-то делаешь делать так сложно что обязательно
выходит уродливо, а тем кто делают то же самое вслед за тобой им не надо
терзаться над тем как это делать и они могут делать красиво, вот это и
нравится всякому когда это делают другие.
Мы шли прямо а потом свернули в маленькую улочку и там опять стоял
маленький домишко и мы спросили мадемуазель Бельвалле и нам сказали пройти
по маленькому коридорчику и мы постучали и вошли в небольшую комнату где
была очень широкая кровать пианино маленький чайный столик Фернанда и еще
две дамы.
* Да, да (фр.)
- 37-
Одна была Алиса Принсе. С виду она была прямо-таки мадонна, большие
красивые глаза и прелестные волосы. Фернанда потом разъяснила что у нее отец
рабочий и грубые большие пальцы характерные конечно же для рабочих. Она, так
разъяснила Фернанда, семь лет прожила с Принсе, государственным служащим, и
была ему верна на монмартрский манер, то есть делила с ним радость и горе но
попутно развлекалась на стороне. Теперь они собирались пожениться. Принсе
стал начальником в своем небольшом департаменте на государственной службе и
ему придется приглашать к себе домой других начальников департаментов так
что конечно он должен узаконить их отношения. Действительно они поженились
через несколько месяцев и как раз по случаю их бракосочетания Макс Жакоб
произнес свои знаменитые слова, семь лет желать женщину и наконец овладеть
ею, это прекрасно. Пикассо высказался более прозаически, какой смысл
жениться только чтобы развестись. Он оказался пророком.
Едва они поженились как Алиса Принсе встретила Дерена, а Дерен встретил
ее. Это был, как говорят французы, un соup dе foudre, иначе говоря любовь с
первого взгляда. Оба совершенно потеряли голову. Принсе сначала терпел но
теперь они были женаты и это меняло дело. Вдобавок впервые в жизни он
рассердился и в сердцах порвал первую Алисину шубу которую она себе купила к
свадьбе. Все таким образом разрешилось, и не прожив в браке с Принсе даже
полугода Алиса оставила его навсегда. Она ушла к Дерену и с тех пор
- 38-
они не расстаются. Мне всегда нравилась Алиса Дерен. В ней
чувствовалась некая необузданность которая возможно была связана с ее
грубыми большими пальцами и находилась у нее в любопытном соответствии с
ликом мадонны.
Вторая была Жермена Пишо, женщина совершенно иного типа Эта была
серьезная спокойная испанка, с прямыми плечами и застывшим невидящим
взглядом испанки. Она была очень добрая. Она была замужем за испанским
художником Пишо, а он был создание весьма поразительное, он был худой и
длинный наподобие какого-нибудь примитивного изображения Христа в испанских
церквах, и когда он танцевал испанский танец а он его танцевал позднее на
знаменитом банкете в честь Руссо, он проникался наводящей ужас
религиозностью.
Жермена, по словам Фернанды, была героиней многих странных историй.
Как-то раз она отвезла в больницу молодого человека, он пострадал в драке в
мюзик-холле а товарищи его бросили. Жермена понятно оказалась тут как тут и
не дала ему пропасть. У нее было много сестер, и она и сестры родились и
выросли на Монмартре и все были от разных отцов и замужем за мужьями разных
национальностей, некоторые даже за турками и армянами. Жермена, гораздо
позже, много лет тяжело болела и ее всегда окружали преданные друзья. Они
носили ее в кресле в ближайший кинотеатр и они, и она сидя в своем кресле,
смотрели всю программу от начала и до конца. Они регулярно это проделывали
один раз в неделю. Полагаю они это проделывают до сих пор.
- 40-
Беседа у Фернанды за чаем протекала не очень оживленно, говорить было
особенно не о чем. Было очень приятно познакомиться, это даже была большая
честь, но вот пожалуй и все. Фернанда немного посетовала на то что
приходящая прислуги плохо вытерла и вымыла чайный сервиз и на то что покупка
кровати и пианино в рассрочку имеет свои неприятные стороны. И больше всем
нам было действительно не о чем говорить.
Наконец мы условились об уроках французского, я должна была платить
пятьдесят центов в час а она должна была прийти ко мне через два дня и мы
должны были начать. Ближе к концу визита они сделались непринужденнее.
Фернанда спросила у мисс Стайн не осталось ли у нее комических приложений к
американским газетам, Гертруда Стайн ответила что она только что отдала их
Пабло.
Фернанда взвилась как львица защищающая своих детенышей. Это такое
свинство которого я никогда ему не прощу, сказала она. Я встречаю его на
улице, он держит комическое приложение, я прошу дать мне его почитать чтобы
отвлечься а он по-свински отказывается. Это было настолько жестоко что я
никогда не прощу. Пожалуйста, Гертруда, когда у вас будут сл
Гертруда Стайн
АВТОБИОГРАФИЯ АЛИСЫ Б. ТОКЛАС
Перевод с английского И.А. Ниновой
СПб, Ина-Пресс
2000