истории о целителях, к примеру про то, как донья Мерседес была схвачена десантом нацистов во время второй мировой войны и находилась в плену на подводной лодке. - она лжет, - однажды сообщила мне по секрету донья Мерседес. - и даже, говоря тебе правду, она так ее преувеличивает, что та становится ничем не лучше лжи. Канделярия, совершенно не заботясь о моих подозрениях, вытерла лицо передником, который она обвязала вокруг шеи. Затем быстрым и резким движением она повернулась и выбежала из кухни. - следи за лепешками, - крикнула она из коридора. - я сегодня ни с чем не могу справиться. Несмотря на шум передвигаемой мебели, который в этот четверг был громче, чем обычно, так как Канделярия спешила, Мерседес Перальта проснулась только в полдень. Она нерешительно остановилась у дверей своей комнаты и прищурила глаза от яркого света. Постояв секунду, опираясь о косяк двери, она рискнула выйти в коридор. Я бросилась к ней, взяла ее за руку, отвела на кухню. Ее глаза покраснели, она нахмурила брови и печально поджала свой рот. Меня заинтересовало, спит ли она ночами. Всегда могло оказаться, что Канделярия говорит правду. По-видимому чем-то озабоченная, она критически осмотрела тарелку с лепешками и, не взяв ни одной, отломила два банана от грозди, висевшей на одном из стропил. Очистив их и насадив на щепку, она элегантно их съела. - Канделярия хочет, чтобы ты повидала ее родителей, - сказала она, деликатно вытирая уголки рта. - они живут на холме, недалеко от плотины. Прежде чем я успела сказать, что буду от этого в восторге, в кухню ворвалась Канделярия. - ты полюбишь мою маму, - убедительно заявила она. - она такая же маленькая и худая, как ты, и ест тоже целый день. Я как-то не представляла себе, что у Канделярии есть мать. С восхитительными улыбками обе женщины слушали мои разъяснения о том, что я думаю об этом. Я уверяла их, что причисляю некоторых людей, так сказать, к "безматеринскому" типу, причем с этим никак не связан ни возраст, ни их взгляды, но какое-то неуловимое качество, которое я не могла вполне объяснить. Больше всего Мерседес Перальта была восхищена пояснением того, что оно не может создать какого-либо чувства. Она задумчиво смаковала кофе, затем посмотрела на меня. - Может ты думаешь, что я родила себя сама? - спросила она. Донья закрыла свои глаза и сморщила рот, затем задвигала губами, как если бы сосала грудь. - или ты считаешь, что я вылупилась из яйца? Она взглянула на Канделярию и серьезным тоном произнесла: - Музия совершенно права. Она хотела сказать, что ведьмы очень мало привязаны к своим родителям и детям. Однако они любят их со всей своей силой, когда стоят лицом к лицу с ними, и никогда, если те повернулись к ним спиной. Мне стало интересно, боится ли Канделярия того, что я вспомню об Элио. Она отошла за спину доньи Мерседес и делала мне оттуда отчаянные жесты хранить молчание. Донья Мерседес, будто прочитав наши мысли, посмотрела сначала на меня, а затем на Канделярию. Вздохнув, она обхватила руками свою кружку и выпила остатки кофе. - Элио было всего несколько дней, когда его мать, моя сестра, умерла, - сказала она, посмотрев на меня. - я обожала его. Я любила его, как будто он был моим собственным ребенком. - она слабо улыбнулась и после короткой паузы продолжила свой рассказ об Элио. Она сказала, что никто не мог бы назвать его красивым. У него был широкий чувственный рот, плоский нос с большими ноздрями и дикие курчавые волосы. Но то, что делало его неотразимым одинаково и в юные годы, и с возрастом, так это его огромные черные и блестящие глаза, которые сияли от счастья и полного благополучия. Донья Мерседес долго рассказывала об эксцентричных наклонностях Элио. Хотя он и стал целителем подобно ей самой, он редко тратил время на мысли о лечении. Он был слишком занят встречами и проводами любви. В течение дня он беседовал с молодыми женщинами и девушками, которые приходили повидаться с ним. Вечером, с гитарой в руках, он пел серенады своим покровительницам. Еле живой, он возвращался домой только на рассвете. Правда, бывали случаи, когда ему не везло в его любовных затеях. Тогда он приходил рано и развлекал ее остроумным пересказом своих неудач и успехов. Я с нездоровым любопытством стала ожидать рассказа о его трагической смерти. И почувствовала разочарование, когда она взглянула на Канделярию и прошептала: - иди и принеси мой жакет. Ветер дует как раз с тех холмов, где живут твои родичи. - она встала и, опираясь на мою руку, прошла во двор. - сегодня Канделярия удивлена тобой, - по секрету сообщила она мне. - у нее полным-полно восхитительных причуд. Если бы ты знала хотя бы половину из них, ты, вероятно, упала бы в обморок от потрясения. - донья Мерседес засмеялась легко, как ребенок, скрывающий чей-то секрет. 9 Смех, хриплые голоса и звуки музыки из игрального автомата вырывались из небольших ресторанов и баров, которые в ряд выстроились на улице, ведущей из Курмины. За заправочной станцией на обочинах дороги появились крупные деревья. Переплетая свои ветви в форме арок, они создавали неестественную картину, возможную, казалось бы, только во сне. Мы проезжали мимо одиноких лачуг, сделанных из тростника и обмазанных илом. Все они имели узкую дверь, несколько окон и соломенную крышу. Некоторые из них были побелены, другие сохраняли грязно-песочный цвет. Под крышами, в непригодных более горшках и консервных банках, висели цветы, большей частью герань. Величавые деревья, пылающие золотым и кроваво-красным цветением, затемняли тщательно убранные дворы, где женщины стирали белье в пластмассовых тазах или развешивали его на кустах для просушки. Некоторые приветствовали нас улыбками, другие - еле заметным кивком головы. Дважды мы останавливались у придорожных лотков, где дети продавали фрукты и овощи со своих огородов. Канделярия, усевшись на заднем сидении моего джипа, указывала мне направление. Мы проехали скопление хижин на окраине небольшого городка и через минуту очутились в полосе тумана. Он был так плотен, что я едва могла видеть конец капота машины. - О, господи, - начала молиться Канделярия, - спустись и помоги нам выбраться из этого дьявольского тумана. Прошу тебя, святая Мария, матерь божья, приди и защити нас. Блаженный святой Антоний, милосердная святая Тереза, божественный дух святой, поспешите к нам на помощь. - Лучше брось это, Канделярия, - вмешалась донья Мерседес. - что, если святые на самом деле услышат тебя и ответят на твою мольбу? Как мы разместим их всех в этой машине? Канделярия рассмеялась и тут же запела песню. Снова и снова она повторяла несколько первых фраз арии из итальянской оперы. - Тебе нравится? - спросила она меня, поймав в зеркале заднего обзора мой удивленный взгляд. - этому меня научил мой отец. Он итальянец. Ему нравится опера, и он учил меня ариям Верди, Пуччини и прочих. Я взглянула на донью Мерседес, ища подтверждения, но она спала, откинувшись на сидении. - Это правда, - настаивала Канделярия, затем она пропела еще несколько строк из другой оперы. - Как, ты их знаешь? - спросила она после того, как я правильно угадала названия опер, отрывки из которых она напевала. - твой папа тоже был итальянцем? - Нет, - засмеялась я. - он немец. На самом деле я ничего не смыслю в опере, - призналась я. - единственно, что в меня пытались вдолбить - это то, что Бетховен почти полубог. Каждое воскресенье, покуда я жила дома, мой отец играл симфонии Бетховена. Туман поднялся так же быстро, как и появился, открывая цепь за цепью голубоватые горные пики. Казалось, что они протянулись в бесконечность, поперек пустоты воздуха и света. Следуя указаниям Канделярии, я свернула на узкую грунтовую дорогу, ширины которой едва хватило для моего джипа. - Это здесь, - взволнованно закричала она, указывая на двухэтажный дом в конце улочки. Побеленные стены пожелтели от времени, а красная черепица посерела и обросла мхом. Я остановилась, и мы вышли из машины. В окне второго этажа показался старик, одетый в потертую майку. Он махнул нам рукой, затем исчез, и его громкий возбужденный голос зазвенел в тишине дома: - Рорэма! Ведьмы прикатили! Едва мы дошли до парадной двери, как маленькая морщинистая женщина выбежала приветствовать нас. Улыбаясь, она обняла Канделярию, а затем и донью Мерседес. - Это моя мать, - гордо сказала Канделярия. - ее зовут Рорэма. После некоторых колебаний Рорэма обняла и меня. Она была одета в длинное черное платье. Удивительны были ее черные густые волосы и блестящие глаза птицы. Она провела нас через темный вестибюль, где неяркий огонек освещал образ святого иосифа, и, сияя от удовольствия, пригласила следовать за собой на широкую галерею, окружавшую внутреннее патио. Лимонные деревья бросали приятную тень в открытую гостиную и просторную кухню. Мерседес Перальта шепнула что-то Рорэме и пошла по коридору в заднюю часть дома. На миг я нерешительно остановилась, затем вместе с Канделярией и ее матерью поднялась по каменной лестнице на второй этаж, пройдя ряд спален, выходящих на широкий балкон, который протянулся на всю длину патио. - Сколько у вас еще детей? - спросила я, когда мы прошли пятую дверь. - У меня есть только Канделярия. - жесткие морщинки на лице Рорэмы стали еще резче, когда она улыбнулась: - но внучка из Каракаса часто приезжает сюда провести свой отпуск. Ошеломленная, я повернулась к Канделярии и посмотрела в ее черные внимательные глаза, в которых едва различались озорные огоньки. - я не знала, что у тебя есть ребенок, - сказала я, заинтригованная мыслью, знает ли об этом донья Мерседес. И все же было какое-то разочарование. - Как же я могу иметь ребенка? - возмущенно сказала Канделярия. - я девушка. Я расхохоталась. Ее заявление означало, что она не только незамужняя, но и девственна до сих пор. Надменное выражение на ее лице не оставляло сомнения, что она очень гордится этим фактом. Канделярия перегнулась через перила, затем повернулась и взглянула на меня. - я никогда не говорила тебе, что у меня есть брат. Вернее, он мне брат лишь наполовину. Он намного старше меня и родился в Италии. Как и мой отец, он приехал в Венесуэлу в поисках счастья. Сейчас он богат и владеет строительной компанией. Рорэма утвердительно кивнула головой. - у ее полубрата восемь детей. Они любят проводить лето здесь, с нами, - добавила она. Внезапно сменив настроение, Канделярия рассмеялась и нежно обняла свою мать. - вообрази! - воскликнула она. - Музия не могла представить себе, что у меня есть мать. - с проказливой улыбкой она добавила: - и что еще хуже - она не верит, что у меня есть итальянский папа! Немедленно одна из дверей спальных комнат открылась и старый мужчина, которого я видела в окне, вышел на балкон. Довольно низкорослый, с резкими угловатыми чертами, он сильно походил на Канделярию. Старик, видно, одевался в спешке. Его рубашка была застегнута косо, кожаный ремень выскочил из петли, а шнурки на ботинках были развязаны. Он обнял Канделярию. - Гвидо Микони, - представился он и извинился, что не встретил нас у двери. - малышкой Канделярия была такой же симпатичной, как и Рорэма, - сказал он, удерживая свою дочь в жарких объятиях. - но повзрослев, она стала точной копией меня. Очевидно разделяя какую-то общую шутку, они весело захохотали. Сделав утвердительный кивок, Рорэма взглянула на мужа и дочь с восхищением. Она взяла меня под руку и повела на первый этаж. - пойдем, присоединимся к донье Мерседес, - продолжала она. Громадный двор был обнесен колючей изгородью. В самом дальнем конце стояла открытая хибара с соломенной крышей. В гамаке, привязанном к поперечным балкам хибары, сидела Мерседес Перальта. Она с наслаждением пробовала самодельный сыр Рорэмы. Гвидо Микони нерешительно встал перед доньей Мерседес; казалось, он не знал, пожать ли ей руку или обнять ее. Она улыбнулась ему, и он заключил ее в объятия. Мы все расположились вокруг гамака, а Рорэма села рядом с Мерседес Перальтой. Она задавала ей вопросы обо мне, а донья Мерседес отвечала на них так, как будто меня здесь не было вообще. Некоторое время я слушала их беседу, но вскоре жара, неподвижность воздуха, голоса женщин и Гвидо Микони перемешались, я слабо хихикнула и опустилась на землю. Должно быть, меня одолел сон. Спустя некоторое время донья Мерседес разбудила меня и отослала к Канделярии, помогать ей готовить обед. Я и не заметила, что Канделярия и ее отец уже покинули нас. В глубине дома, с одной из спален, густой спокойный голос шептал заклинания. Испугавшись, что Канделярия развлекает отца моими магнитофонными записями целительных сессий, я заторопилась на верхний этаж. В прошлый раз, прослушивая записи, она полностью стерла целую кассету, нажав не ту кнопку. Я резко остановилась у полуоткрытой двери. Затаив дыхание, я следила за тем, как Канделярия массирует своему отцу спину и плечи, тихо напевая заклинания. И что-то было в этом - сосредоточенные и, тем не менее, красивые движения рук - что напоминало мне Мерседес Перальту. Мне стало ясно, что Канделярия тоже была целительницей. Вскоре, окончив массаж, она повернулась ко мне. Забавные искорки горели в ее глазах. - донья Мерседес уже рассказала тебе обо мне? - интонации ее голоса были до странности нежными, я никогда прежде не слышала такого от нее. - она говорит, что я родилась ведьмой. В моем мозгу закружилось такое множество вопросов, что я просто не знала, с чего начать. Канделярия, поняв мое замешательство, пожала плечами, не зная, чем мне помочь. - Пойдем готовить обед, - предложил Гвидо Микони, спускаясь по ступенькам. Мы с Канделярией последовали за ним. Внезапно он повернулся ко мне лицом. - Мерседес Перальта права, - сказал он, затем склонил голову и пристально осмотрел пятнистую тень от агавы, отброшенную солнцем на кирпичи патио. Некоторое время он стоял, встряхивая головой, словно не знал, что ему говорить и делать дальше. Он вновь взглянул на меня, и слабо улыбнувшись, начал расхаживать по патио, его руки слегка задевали цветы и листву, его взгляд был рассеян. - Это необычная история, - обратился он ко мне взволнованным голосом, в котором явно чувствовался его итальянский акцент. - Канделярия говорит, что донья Мерседес хочет, чтобы я рассказал ее тебе. Ты же знаешь, что тебе здесь рады. Я надеюсь, ты будешь приезжать к нам почаще и мы сможем беседовать друг с другом. Я была в полном недоумении. Надеясь получить какое-нибудь объяснение, я взглянула на Канделярию. - Мне кажется, я знаю, что хочет сделать с тобой донья Мерседес, - сказала Канделярия. - взяв мою руку, она повела меня на кухню. - ее судьба похожа на твою, но она не может передать тебе свою тень, так как она предназначена для одного человека и будет отдана мне. - О чем ты говоришь? - спросила я. - Я ведьма, - ответила она, - и я иду по стопам доньи Мерседес. Лишь следуя по стопам духовного наставника-целителя, ты сможешь стать целительницей сама. Это - то, что называют соединением, звеном. Донья Мерседес уже говорила тебе, что ведьмы называют это тенью. - Тени истинны для всех, - продолжала она, - и здесь бывает только один наследник, кто получает реальное знание. Виктор Джулио имел реальное знание об умервщлении собак и невольно передал его по цепочке Октавио Канту. Поэтому я говорю тебе, что Октавио слишком долго просидел в тени Виктора Джулио, и что донья Мерседес передает мне свою тень. Позволяя обычным людям рассказывать тебе свои истории, она пытается подставить тебя на мгновение под тень всех этих людей, так чтобы ты почувствовала, как вертится колесо случая и как ведьмы помогают этому колесу вращаться. Я безуспешно пыталась объяснить ей, что ее заявления ввергли меня в глубочайшее замешательство. Она смотрела на меня светлым доверчивым взглядом. - Когда в дело вмешивается ведьма, мы говорим, что это тень ведьмы вращает колесо случая, - задумчиво сказала она; затем, секунду помолчав, добавила: - история моего отца подойдет тебе, но я не хочу быть с вами, когда он начнет рассказывать тебе ее. Он стесняется меня, поэтому я могу помешать. - она обернулась к своему отцу и засмеялась. Ее смех, как хрустальный взрыв, закружился эхом по всему дому. Проведя ночь без сна, Гвидо Микони сел на кровать и задумался, скоро ли кончится ночь и сколько еще продлится безмятежный сон Рорэмы. На его лице промелькнуло озабоченное выражение, когда он окинул взглядом ее голое тело, темное на фоне белой простыни, ее лицо, скрытое под спутанной массой волос. Он нежно убрал волосы. Она улыбалась. Ее глаза слегка приоткрылись, блеснув между густых, коротких ресниц, но она не проснулась. Стараясь не разбудить ее, Гвидо Микони поднялся и выглянул в окно. Почти рассвело. В ответ на пение пьяницы, бредущего по улице, в соседнем дворе залаяла собака. Затем шаги и пение удалились и затихли. Собака заснула. Гвидо Микони отошел от окна и, присев, достал из-под кровати небольшой чемодан, который там прятал. Ключем, который он носил на цепочке на шее вместе с медальоном девы Марии, он открыл замок и нашарил широкую кожаную сумку, засунутую между сложенной одеждой. Странное чувство, почти предчувствие поколебало его на миг. Он не стал завязывать сумку вокруг талии, как думал раньше. Вместо этого он вытащил из нее тяжелый зеленый браслет и, положив его на подушку рядом с Рорэмой, засунул сумку обратно в чемодан. Он плотно закрыл свои глаза. Его ум вернул назад тот день, когда он, прельщенный возможностью хорошо заработать, эмигрировал в Венесуэлу почти двадцать лет назад. Тогда ему было всего двадцать шесть лет. Уверенный, что жена и двое детей вскоре присоединятся к нему, первые несколько лет он оставался в Каракасе. Откладывая деньги, он жил в дешевых гостиницах, поближе к строительным объектам, на которых работал. Каждый месяц он посылал часть своих сбережений домой. Несколько лет спустя он наконец понял, что его жена сюда не приедет. Он уехал из Каракаса и стал работать на периферии. Письма из дома доходили до него все реже и реже, а затем перестали приходить вообще. Он перестал отсылать деньги, и по примеру многих своих товарищей, начал откладывать жалование и скупать драгоценности. Ему хотелось вернуться в Италию богатым. - Богатым, - прошептал Гвидо Микони, защелкивая кожаный ремень чемодана. Он задумался, почему это слово не вызывает больше привычного волнения. Он взглянул на Рорэму, лежащую в постели. Ему уже будет не хватать ее. Воспоминания перенесли его почти на десятилетие, к тому дню, когда он впервые увидел Рорэму во внутреннем дворе своей дешевой гостиницы, где он разогревал на примусе спагетти. У нее были ввалившиеся глаза, и платье, которое она носила, было слишком велико для ее худого маленького тела; ее можно было спутать с одним из тех подростков, которые приходили сюда посмеяться над иностранцами, особенно над итальянскими строительными рабочими. Но Рорэма приходила сюда не для того, чтобы потешаться над итальянцами. Днем она работала в пансионе, а ночью за несколько монет делила постель с мужчинами. На досаду своим подругам она преданно привязалась к Гвидо и даже отказалась спать с кем-либо еще, не соглашаясь ни на какие деньги. Однако однажды она исчезла. Никто не знал, где ее искать, никто не знал, куда она ушла. Пять лет спустя он вновь увидел ее. По какому-то необъяснимому капризу, вместо того, чтобы вывести команду к казармам на то место, где они строили фабрику и фармакологическую лабораторию, он поехал на автобусе в город. Здесь на автобусной станции, как будто ожидая его, сидела Рорэма. Прежде чем он полностью оправился от неожиданности, она позвала маленькую девочку, которая играла неподалеку. - это Канделярия, - заявила она и невинно улыбнулась. - ей четыре года, и она твоя дочь. Было какое-то безудержное ребячество в ее голосе, в ее выражении лица. Он не смог сдержать смеха. Слабая и тонкая, Рорэма выглядела скорее сестрой, а не матерью ребенка, стоящего рядом с ней. Канделярия молчаливо смотрела на него. Затаенное выражение ее темных глаз было выражением старого человека. Она была довольно высока для своего возраста. Ее лицо было так серьезно, что его нельзя было назвать детским. Но оно тут же стало симпатичной детской мордашкой, когда Канделярия вернулась к своей игре. Когда же она посмотрела на него опять, проказливый лучик блеснул в ее глазах. - идем домой, - сказала она, взяв его за руку и потянув за собой. Не в состоянии сопротивляться твердому давлению ее крошечной ладони, он пошел с ней по главной улице на окраину города. Они остановились перед небольшим домом, окруженным рядами колосьев, по которым волнами перекатывался ветерок. Цементные блоки были неоштукатурены, а рифленые цинковые листы на крыше были закреплены на месте большими камнями. - Наконец-то Канделярия привела тебя сюда, - заявила Рорэма, принимая у него из рук небольшой чемоданчик. - а я уже почти перестала верить, что она родилась ведьмой. - она позвала его внутрь небольшой передней, которая переходила в широкую комнату, пустую, если не считать трех стульев, расставленных у стен. Ступенькой ниже находилась спальня, разделенная занавеской на две части. В одной из них под окном стояла двуспальная кровать, на которую Рорэма бросила его чемодан. На другом краю комнаты висел гамак, где, по-видимому, спала малышка. Следуя за Рорэмой, он прошел по короткому коридору на кухню и сел у деревянного стола, который стоял посреди комнаты. Гвидо Микони взял руки Рорэмы в свои и, как ребенку, начал объяснять, что в город его привела не Канделярия, а плотина, которую будут строить на холмах. - Нет, это только на поверхности так. Ты пришел, потому что Канделярия привела тебя сюда, - пробормотала Рорэма. - и вот ты гостишь у нас. Не так ли? - видя, что он молчит, она добавила, - Канделярия родилась ведьмой. - круговым взмахом руки Рорэма указала на комнату, дом и двор. - все это принадлежит ей. Ее крестная мать, знаменитая целительница, подарила ей все это. - она снизила голос и зашептала: - но не этого она хотела. Она хотела тебя. - Меня! - повторил он, встряхнув озадаченно головой. Он никогда не лгал Рорэме о своей семье в Италии. - я верю, что ее крестная мать прекрасная целительница. Но родиться ведьмой! Это чистейший вздор. Ты же знаешь, что когда-нибудь я вернусь к семье, которую оставил. Непривычная нервная улыбка пробежала по лицу Рорэмы, когда она достала кувшин и поставила на стол изогнутый бокал. Она наполнила его и протянула ему, добавив: - Микони, эта тамариндовая вода была околдована твоей дочерью Канделярией. Если ты выпьешь ее, ты навсегда останешься с нами. Секунду он колебался, а затем захохотал: - хитрости ведьм - это ерунда и суеверие. - одним долгим глотком он осушил бокал. - это лучший напиток, который я когда-либо пил, - отметил он, протягивая бокал за следующей порцией. Слабый кашель дочери прервал его воспоминания. Он вышел на цыпочках в другую часть разделенной комнаты и с тревогой склонился над спящей в гамаке Канделярией. Грустная улыбка тронула его губы, когда он посмотрел в ее маленькое лицо, в котором так часто пытался обнаружить сходство с собой. Он ничего не видел. Как ни странно, бывали случаи, когда девочка заставляла его задуматься о своем деде. Здесь не было большого сходства, но скорее настроение, определенный жест, сделанный ребенком, напоминал то, что когда-то пугало его. У нее была та же самая мягкость животного, что и у старика. Она лечила любого осла, корову, козла, собаку или кошку. Она фактически уговаривала птиц и бабочек садиться на ее вытянутые руки. Его дед имел тот же дар. В маленьком городе Калабрии люди называли его святым. Было что-то святое или нет в Канделярии, он не слишком в это верил. Однажды после полудня он нашел ребенка во дворе, лежащей на животе. Ее подбородок упирался в сложенные руки. Она беседовала с болезненным на вид котом, который свернулся калачиком в нескольких дюймах от нее. Кот, казалось, отвечал ей. Он не издавал явных звуков, но короткое пыхтение страшно напоминало смех пожилого человека. Мгновенно почувствовав его присутствие, и кот, и Канделярия подпрыгнули в воздух, будто какая-то невидимая нить подкинула их. Они приземлились прямо перед ним с жуткими ухмылками на их лицах. Он растерялся; на какой-то миг их черты, казалось, были наложены друг на друга. Он не мог решить, чье лицо кому принадлежит. С того самого дня он понял, почему Рорэма всегда говорила, что Канделярия ведьма, а не святая. Тихо, чтобы не разбудить ребенка, Гвидо Микони ласкал ее щеку, затем он вышел на цыпочках в небольшую прихожую, слабо освещенную керосиновой лампой. Он потянулся за своим пиджаком, шляпой и туфлями, приготовленными заранее еще вечером, и оделся. Поставив лампу у зеркала, он критически осмотрел свое изображение. Обветренное лицо 46-летнего мужчины, слегка худощавое, было все еще наполнено той неистощимой энергией, которая позволила ему пройти сквозь годы изнурительного труда. Его волосы с прожилками седины были по-прежнему густы, а ясные коричневые глаза ярко блестели под косматыми бровями. Осторожно, стараясь не наступить на собаку, которая во сне скулила и перебирала ногами, он вышел на улицу. Прислонясь к стене, он подождал, пока его глаза привыкнут к темноте. Вздохнув, он проводил взглядом ранних тружеников, идущих на работу. Они словно призраки скользили в пустоте предрассветной тьмы. Вместо того, чтобы пойти на южный конец города, где строителей плотины ожидал грузовик, Микони направился на рыночную площадь. Там останавливался автобус на Каракас. Слабый свет внутри автобуса очерчивал фигуры нескольких пассажиров, дремавших на своих местах. Он прошел в самый конец и, поднимая чемодан на багажную полку, увидел тень через грязное стекло автобуса. Черная и огромная, она стояла напротив белой церковной стены. Он не знал, что заставило его подумать о ведьме. И хотя он не был верующим, его губы тихо зашептали молитву. Тень растворилась в слабом облаке дыма. Наверное, ослепительные лампы на площади сыграли шутку с его глазами, подумал он. Рорэма и Канделярия объяснили бы это по-другому. Они бы сказали, что он видел одно из тех ночных существ, которые бродят по ночам. Существо, которое никогда не оставляет следов, и лишь таинственными сигналами оно сообщает о своем присутствии и исчезновении. Голос контролера вмешался в его мысли. Микони оплатил свой проезд и спросил, как лучше проехать в порт Ла Гуэйра, а затем закрыл глаза. Дребезжа и покачиваясь, автобус пересек долину и медленно поднялся на пыльную извилистую дорогу. Микони прильнул к окну, рассматривая все в последний раз. Отступающие пятна крыш и белая церковь с колокольней проплыли перед его помутневшими от слез глазами. Как он любил звон этих колоколов! Он больше никогда не услышит их снова. Отдохнув немного под неуловимой тенью цветущего миндального дерева, Гвидо Микони прошелся по площади и свернул на сонную, узкую улочку, которая кончалась кривыми ступеньками, вырезанными в холме. Он поднялся до середины и осмотрел порт. Ла Гуэйро - город, зажатый между горами и морем; розовые, голубые и буро-желтые дома, церковные башни-близнецы и старая таможня, которая, как какой-то древний форт, врезалась в гавань. Его повседневные экскурсии в это уединенное место стали необходимостью. Только здесь он чувствовал себя в безопасности и покое. Иногда он проводил здесь несколько часов, наблюдая, как швартуются большие корабли. По флагам и цвету дымовых труб он пытался угадать, какой стране они принадлежат. Его еженедельные визиты в контору судоходства этого города были так же необходимы для его благополучия, как и это наблюдение за судами. Прошел месяц с тех пор, как он оставил Рорэму и Канделярию, а он все еще не мог решить, вернуться ли ему в Италию напрямик или проездом через Нью-Йорк. Или последовать совету мистера Гилкема из судоходной конторы: сесть на один из немецких сухогрузов, плывущих через Рио, Буэнос-Айрес, через Африку в средиземное море и посмотреть на мир. Но какими бы заманчивыми ни были его возможности, он не мог заставить себя заказать обратный билет в Италию. Он не понимал, почему. Хотя в глубине души он знал причину. Он поднялся на вершину холма и свернул на узкую извилистую тропинку, ведущую к пальмовой рощице. Он сел на землю, прислонив спину к стволу, и начал обмахивать себя шляпой. Тишина была абсолютной. Пальмовые листья неподвижно обвисли. Даже птицы парили без каких-либо усилий, словно падающие листья, подколотые к безоблачному небу. Он услышал отдаленный смех, эхом отозвавшийся в тишине. Вздрогнув, он оглянулся. Звенящий звук напомнил ему смех его дочери. Внезапно ее лицо материализовалось перед его глазами. Мимолетный образ, бестелесный, плывущий в каком-то слабом свете; ее лицо, казалось, было окружено нимбом. Быстрыми, резкими движениями, словно стараясь стереть наваждение, Гвидо Микони замахал своей шляпой. Возможно, что Канделярия на самом деле родилась ведьмой, - размышлял он. - может ли ребенок действительно быть причиной его нерешительности с отъездом? - спрашивал он самого себя. Была ли она причиной его неспособности вспомнить лица жены и детей, оставшихся в Италии, как бы сильно он ни желал этого? Гвидо Микони встал и обвел глазами горизонт. На секунду он подумал, что спит и видит огромный корабль, который появился словно мираж в дрожащем мареве раскаленного воздуха. Судно подходило все ближе и ближе, направляясь в гавань. Несмотря на расстояние, он ясно различал белую, красную и зеленую трубы. - Итальянское судно! - закричал он, подбросив свою шляпу в воздух. Он был уверен, что теперь его наконец оставят чары Венесуэлы, Рорэмы и Канделярии, этих суеверных созданий, которые читают приметы по полету птиц, движению теней, направлению ветра. Он счастливо улыбнулся. Это судно, входящее в гавань, было прекрасным чудом, было его освобождением. В волнении он несколько раз оступился, сбегая вниз по кривым ступенькам. Он помчался мимо старых колониальных домов. Не останавливаясь, он мельком услышал плеск воды в фонтанах, пение птиц в клетках, вывешенных у открытых окон и дверей. Он бежал в контору судоходства. Он бежал, чтобы купить билет в этот же день. Его резко остановил детский голос, назвавший его полное имя. Преодолевая внезапное головокружение, он закрыл глаза и прислонился к стене. Кто-то схватил его за руку. Он открыл глаза, но увидел лишь черное пятно, маячившее перед ним. Он снова услышал голос ребенка, который звал его по имени. Понемногу головокружение прекратилось. Все еще рассеянным взором он посмотрел на взволнованное лицо мистера Гилкема, голландца из конторы судоходства. - я не знаю, как здесь оказался, но мне надо поговорить с тобой, - заикаясь, проговорил Гвидо Микони. - с холма я увидел входящее в гавань итальянское судно. Я хочу немедленно купить билет на родину. Мистер Гилкем недоверчиво покачал головой. - ты уверен в этом? - спросил он. - Я хочу взять билет на родину, - по-детски настаивал Микони. - прямо сейчас! - под пристальным взглядом мистера Гилкема, красноречивым по смыслу, он добавил: - я в конце концов нарушу это заклятие! - Конечно, ты сделаешь это. - мистер Гилкем одобряюще похлопал его по плечу, а затем направил к кассиру. Подняв глаза, Гвидо Микони посмотрел на высокого худощавого голландца, который важно сидел за прилавком. Как обычно, мистер Гилкем был одет в белый льняной костюм и черные матерчатые сандалии. Челка седых волос, проросшая на одной стороне его головы, была аккуратно зачесана и распределена по его голому черепу. Его лицо постарело от безжалостного солнца и, конечно же, от выпитого рома. Мистер Гилкем вынул тяжелый гроссбух и шумно опустил его на прилавок. Он пододвинул стул, сел и начал писать. - есть некоторые люди, которые решили остаться здесь, - сказал он. Затем поднял свою ручку и указал ею на Микони. - и ты, мой друг, никогда не вернешься в Италию. Гвидо Микони, совершенно не зная, что ему ответить, укусил свою губу. Мистер Гилкем издал громкий хохот, который, зародившись в глубине его брюха, прорвался грохочущим болезненным звуком. Но когда он заговорил, его голос странно смягчился. - я просто пошутил. Я возьму тебя с собой на судно. Мистер Гилкем сходил с ним в отель и помог собрать его вещи. Уверившись, что он получил каюту, какую просил, и расплатившись, Микони распрощался с голландцем. Немного обалдев, он озирался, заинтригованный тем, что на палубе итальянского судна, стоящего на якоре у девятого пирса, никого не было. Он поставил стул рядом со столиком на палубе, сел на него верхом и опустил лоб на деревянную спинку. Нет, он не сошел с ума. Он был на итальянском судне, повторял он сам себе, надеясь рассеять страх того, что вокруг никого не было. Сейчас, отдохнув немного, он спустится на другую палубу и докажет себе, что команда и остальные пассажиры находятся на корабле. Эта мысль вернула ему уверенность. Гвидо Микони встал со стула и, опираясь на перила, посмотрел на пирс. Он увидел мистера Гилкема, который замахал ему рукой, увидев его. - Микони! - кричал голландец. - судно поднимает якорь. Ты уверен, что хочешь уехать? Гвидо Микони прошиб холодный пот. Неизмеримый страх овладел им. Он очень хотел спокойной жизни рядом с семьей. - я не хочу уезжать, - закричал он в ответ. - У тебя нет времени, чтобы вернуть свой багаж. Трап уже убрали. Прыгай немедленно. Тебя поймают в воде. Если ты не прыгнешь сейчас, ты не сделаешь этого никогда. Гвидо Микони колебался всего секунду. В его чемодане лежали драгоценности, которые он собирал годами, работая почти с нечеловеческим упорством. И все это будет утрачено? Он решил, что у него есть еще достаточно сил, чтобы начать все с начала, и прыгнул с перил. Все слилось. Он собрался перед ударом о воду. Он не волновался, так как был хорошим пловцом. Но удара так и не последовало. Он услышал голос мистера Гилкема, громко сказавшего: - я думаю, этот человек в обмороке. Автобус не поедет, пока мы не выведем его. Эй, кто-нибудь, подайте его чемодан. Гвидо Микони открыл свои глаза. Он увидел черную тень на белой церковной стене. Он не знал, что заставило его подумать о ведьме. Он чувствовал, что его подняли и вынесли из автобуса. Потом пришло разрушительное понимание. - Я никогда не смогу уехать. Я никогда не уезжал. Это был сон, - повторял он. Его мысли вернулись к драгоценностям в чемодане. Он был уверен, что тот, кто схватил чемодан, украл его. Но драгоценности больше не имели для него значения. Он уже потерял их на судне. 10 В моей последней поездке к дому Гвидо Микони меня сопровождала Мерседес Перальта. Когда в конце дня мы собрались вернуться в город, Рорэма обняла меня и повела сквозь заросли тростника узкой тропой к небольшой поляне, обсаженной кустами юкки, чьи цветы, прямые и белые, напоминали мне ряды свечей на алтаре. - Как тебе это нравится? - спросила Рорэма, указывая на грядки, укрытые редким навесом из тонких и сухих ветвей, который по углам поддерживался раздвоенными на концах шестами. - Прямо как на картинке! - воскликнула я, осматривая поле, покрытое перистыми ростками моркови, малюсенькими листьями салата, сходными по форме с сердечками, и кружевными завитками веточек петрушки. Сияя восторгом, Рорэма прогуливалась туда и обратно вдоль опрятно вспаханных рядов смежного поля, собирая на свою длинную юбку массу сухих листьев и веточек. Каждый раз указывая место, где она посадила салат, редис или цветную капусту, Рорэма поворачивалась ко мне, ее рот изгибался в слабой воздушной улыбке, а хитрые глаза сверкали из-под полуприкрытых век, отражая огонек низкого послеполуденного солнца. - Я знаю, что у меня есть прямое посредничество ведьмы, каким бы оно ни было, - внезапно воскликнула она. - и единственно хороший момент в этом то, что я знаю это. Прежде чем я воспользовалась случаем расспросить ее подробнее, она подошла ко мне и обняла меня. - Я надеюсь, ты не забудешь нас, - сказала она и отвела меня к джипу. Мерседес Перальта крепко спала на переднем сидении. В одном из окон второго этажа показался Гвидо Микони. Он сделал мне знак рукой, который был скорее манящим, чем прощальным. Незадолго до того, как мы достигли Курмины, Мерседес Перальта зашевелилась. Она громко зевнула и рассеянно посмотрела в окно. - Ты не знаешь, что на самом деле произошло с Гвидо Микони? - спросила она. - Нет, - сказала я. - мне только известно, что Микони и Рорэма называют это вмешательством ведьмы. Донья Мерседес захихикала. - это определенно было вмешательство ведьмы, - сказала она. - Канделярия уже говорила тебе, что когда ведьмы вмешиваются во что-то, они говорят, что делают это своей тенью. Канделярия создала звено для своего отца; она создала ему жизнь во сне. Поскольку она ведьма, она вращала колесо случая. Виктор Джулио тоже создал звено, и он тоже повернул колесо случая, но так как он не был магом, сон Октавио Канту - хотя он так же реален и нереален, как сон Микони - получился очень длинным и мучительным. - Как Канделярия создала вмешательство? - Некоторые дети, - объяснила донья Мерседес, - имеют силу желать чего-либо с огромной страстью долгий период времени. - она откинулась на свое сидение и закрыла глаза. - Канделярия была таким ребенком. Она была рождена такой. Она желала возвращения своего отца, и желала этого, ни в чем не сомневаясь. Эта отдача, эта решимость и есть то, что ведьмы называют тенью. Это было той самой тенью, которая не могла позволить Микони уйти. Мы проехали остаток пути в молчании. Мне хотелось переварить ее слова. Прежде, чем мы вошли в ее дом, я задала ей последний вопрос. - Как мог Микони иметь такой подробный сон? - Микони никогда не хотел уезжать, никогда, - ответила она. - поэтому он был открыт непоколебимому желанию Канделярии. Подробности сна сами по себе, однако, не являются частью вмешательства ведьмы, это было воображение Микони.  * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *  11 Когда что-то пощекотало мою щеку, я села и медленно подняла глаза к потолку, разыскивая гигантского мотылька. С тех пор, как я увидела его в рабочей комнате доньи Мерседес, я была одержима им. Каждую ночь мотылек размером в птицу появлялся в моих снах, трасформируясь в Мерседес Перальту. Когда я рассказала ей, что верю в свои сны, она высмеяла это, как плод моего воображения. Я вновь опустилась на свою смятую подушку. Уже погружаясь в сон, я услышала шарканье Мерседес Перальты, проходящей мимо моей двери. Я вскочила, оделась и на цыпочках выбежала в темный коридор. Тихий смех донесся из ее рабочей комнаты. Янтарное зарево горящих свечей просачивалось сквозь открытую, небрежно задернутую портьеру. Непреодолимое любопытство заставило меня взглянуть внутрь. За столом сидела Мерседес Перальта и мужчина, лицо которого было скрыто шляпой. - Ты не хочешь присоединиться к нам? - крикнула донья Мерседес. - я только что говорила нашему другу, что вскоре ты придешь взглянуть на меня. - Лион Чирино! - воскликнула я, как только он повернулся ко мне и приподнял край шляпы в знак приветствия. Мы познакомились во время моего неудачного участия в сеансе. Именно он организовывал встречи спиритов. Ему было около семидесяти-восьмидесяти лет, но на его темном лице было всего несколько морщин. У него были большие черные глаза и искрящиеся белые зубы, которым следовало бы быть желтыми от сигар. На его подбородке торчала щетина, но его седые, коротко остриженные волосы были безупречно причесаны. Его темный костюм, помятый и мешковатый, выглядел так, будто он спал в нем. - Он работал как сумасшедший, - сказала донья Мерседес, словно читая мои мысли. Хотя меня больше не приглашали на сеансы, Мерседес Перальта одобряла мои поездки к Леону Чирино. Иногда она сопровождала меня, иногда я ездила одна. Он был плотник по профессии, но его знание различных шаманских традиций, практикуемых в Венесуэле, было изумительным. Его интересовали мои изыскания, он часами изучал мои записи, отслеживая в процедурах магов индейские и африканские корни. Он знал всех спиритуалистов, ведьм и знахарей Венесуэлы восемнадцатого и девятнадцатого веков. Он говорил о них с такой искренней фамильярностью, словно желал, чтобы у меня сложилось впечатление, будто он знает их лично. Голос Мерседес Перальты бесцеремонно оборвал мои воспоминания. - ты не хотела бы поехать с нами, чтобы выполнить обещание? - спросила она. Смущенная ее вопросом, я посмотрела сначала на нее, потом на него. Их лица мне ничего не сообщили. - Мы уезжаем сейчас же, - сказала она мне. - у нас в запасе только ночь и день. - она встала и взяла меня за руку. - я подготовлю тебя для поездки. Подготовка заключалась в следующем. Она спрятала мои волосы под тесную вязаную матросскую шапочку и вымазала мое лицо черной растительной пастой. Она заставила меня поклясться, что я ни с кем не заговорю и не буду задавать вопросов. Игнорируя мое предложение воспользоваться джипом, Мерседес Перальта вскарабкалась на заднее сидение старого меркурия Леона Чирино. С мятыми бамперами и разбитой рамой, его машина выглядела так, словно ее вытащили со склада металлолома. Прежде чем я рискнула спросить, куда мы едем, она велела мне залазить и присматривать за ее корзиной, наполненной лечебными травами, свечами и сигарами. Громко вздохнув, она перекрестилась и заснула. Я не решалась заговорить с Леоном Чирино; вся его концентрация, казалось, шла на то, чтобы управлять машиной. Ближний свет едва освещал пятачок дороги перед нами. Слегка сгорбившись, он напряженно крутил баранку, словно этим как-то мог помочь машине пересекать темные холмы. Когда она артачилась на крутых подъемах, он тихо уговаривал ее продолжать путь. Но под гору он выжимал из машины все, проходя повороты в темноте на безрассудной скорости, так что я заволновалась за наши жизни. Сумерки врывались сквозь неостекленные окна и щели в картоне, который скрывал ржавые дыры в полу. Торжественно улыбаясь, он наконец резко остановился и погасил передние фары. Донья Мерседес зашевелилась на заднем сиденье. - Мы приехали, - мягко сказал Леон Чирино. Мы вышли из машины. Стояла темная безоблачная ночь. На небе не было ни одной звезды. Прямо перед нами что-то протянулось черной полосой. Я неловко шагнула и ухватилась за донью Мерседес, у которой, казалось, никаких проблем видеть в темноте не было. Леон Чирино взял меня за руку и повел. Я услышала около себя приглушенный смех. Здесь явно были другие люди, которых я пока не могла видеть. Наконец, кто-то зажег керосиновый фонарь. В слабом дрожащем свете я различила силуэты четырех мужчин и доньи Мерседес, сидящих кругом. Леон Чирино отвел меня на несколько шагов от группы. Я чувствовала полный упадок сил. Он помог мне сесть, прислонив меня к какой-то глыбе, торчащей из земли, затем подал фонарь и проинструктировал, как держать его и освещать то, что скажут. Затем он дал мне две солдатские кружки; та, что побольше, была наполнена водой, в другой был ром. Я должна была подавать их мужчинам по их просьбе. Молча и без усилий двое мужчин начали копать мягкий грунт, аккуратно возводя у ямы кучу земли. Прошло по крайней мере полчаса, прежде чем они остановились и потребовали ром. Пока они пили и отдыхали, Леон Чирино и другой мужчина продолжали копать. Так, сменяя друг друга, они работали, пили - кто ром, кто воду - и отдыхали. За час мужчины выкопали яму, в глубине которой спокойно мог спрятаться человек. Когда один из них ударил лопатой о что-то твердое, они перестали работать. Леон Чирино попросил меня посветить внутрь ямы, но не смотреть туда. - это он, - сказал один из мужчин. - теперь нам надо обкопать его. - он и его партнер присоединились к тем, кто находился в яме. Я умирала от любопытства, но не смела нарушить своего обещания. Ах, если бы я только могла говорить с доньей Мерседес, которая сидела неподалеку от меня. Она была так неподвижна, что казалось, будто она в трансе. Мужчины лихорадочно работали в яме. Прошло почти полчаса, прежде чем я услышала голос Леона Чирино, говорящего донье Мерседес, что они готовы открыть его. - Музия, зажги сигару из моей корзины и дай ее мне, - приказала она. - и принеси мне корзину. Я зажгла сигару и уже хотела встать, чтобы принести ее ей, как Леон Чирино зашептал со дна ямы: - присядь, Музия! Присядь! Я остановилась и передала сигару и корзину донье Мерседес. - Не смотри в яму ни за что на свете! - шепнула она мне в ухо. Я вернулась туда, где сидела, борясь с почти непреодолимым желанием посветить фонарем в яму. Я знала с абсолютной уверенностью, что они выкапывают сундук, полный золотых монет. Я даже могла слышать звук лопат, тупо ударяющих обо что-то, что казалось большим и тяжелым. Очарованная, я смотрела, как донья Мерседес достала из своей корзины черную свечу и банку с черной пудрой. Она зажгла свечу, установила ее на землю возле ямы, затем приказала мне потушить фонарь. Черная свеча источала жуткий свет. Донья Мерседес села у свечи. Повинуясь какой-то непроизнесенной команде, мужчины по очереди высунули свои головы прямо перед ней. Каждый раз, когда возникала голова, она отсыпала небольшую порцию черного порошка в ладонь, а затем натирала им каждую голову. Вскоре, после того, как она управилась с головами, она намазала черным порошком руки мужчин. Мое любопытство достигло предела, когда я услышала треск открываемой крышки. - Мы достали ее, - сказал Леон Чирино, высунув свою руку из ямы. Донья Мерседес подала ему банку с черным порошком, затем банку с чем-то белым, и после этого задула свечу. Нас снова поглотила полнейшая тьма. Стоны и вздохи мужчин, вынимавших что-то из ямы, еще больше подчеркивали неестественную тишину. Я прижалась к донье Мерседес, но она оттолкнула меня. - Все сделано, - прошептал Леон Чирино напряженным голосом. Донья Мерседес вновь зажгла черную свечу. Я с трудом различила контуры трех мужчин, которые несли большой узел. Они положили его на кучу грунта. Я наблюдала за ними с такой увлеченностью, что чуть не упала в яму, услышав голос доньи Мерседес. Она приказала Леону Чирино, который все еще находился в яме, поскорее забить гвоздями то, что там было, и вылезать. Леон Чирино появился сейчас же, и донья Мерседес массировала ему лицо и руки, в то время, как трое других мужчин, взяв лопаты, засыпали яму. Когда они закончили работу, донья Мерседес поставила свечу в центр зарытой ямы. Леон Чирино бросил на нее последнюю лопату земли и погасил пламя. Кто-то зажег керосиновый фонарь и мужчины немедленно продолжали свой труд; они утрамбовали землю так идеально, что никто не смог бы догадаться о произведенных раскопках. Я следила за ними все это время, но в последний миг все мое любопытство сфокусировалось на узле, завернутом в брезент. - Теперь никто не узнает, - сказал один из мужчин и тихо засмеялся. - а сейчас надо уходить отсюда. Скоро начнет светать. Мы подошли к узлу. Я освещала путь. Мне очень не терпелось узнать, что там такое. В попытках я налетела на узел, брезент соскользнул, приоткрыв часть женской ноги, одетой в черный ботинок. Не в силах сдержать себя, я сдернула брезент и осветила раскрытый узел. В нем был труп женщины. Мой испуг и ошеломление достигли таких размеров, что я даже не закричала, хотя желала этого и прилагала к этому все силы. Все, что я смогла сделать, это каркнуть. Затем все в моих глазах потемнело. Я залезла на заднее сидение машины Леона Чирино и уткнулась в колени доньи Мерседес. Она плотно прижала к моему носу платок, смоченный смесью нашатыря и розовой воды. Это было любимое средство доньи Мерседес. Она называла его духовной инъекцией. - Я всегда знала, что ты трусиха, - отозвалась она и начала массировать мне виски. Леон Чирино крутился вокруг. - ты очень смелая, Музия, - сказал он. - но у тебя еще нет сил, чтобы отступить. Тебе придется потерпеть. Несколько дней придется потерпеть. Я не отзывалась. Мой испуг был слишком велик, чтобы можно было успокоиться. Я со злостью обругала их за то, что они не предупредили меня о своих действиях. Донья Мерседес ответила, что все, сделанное ими, делалось преднамеренно, и частью их замысла была моя полная неосведомленность. Это давало им род защиты против осквернения могилы. Слабым местом оказался мой жадный интерес к тому, что было под брезентом. - Я говорила тебе, что мы приехали выполнить обещание, - сказала мне донья Мерседес. - мы закончили первую часть - выкопали труп. Теперь мы должны похоронить его снова. - она закрыла свои глаза и заснула. Я пересела на переднее сиденье. Тихо напевая, Леон Чирино поехал по грунтовой дороге к побережью. Было уже утро, когда мы достигли заброшенной кокосовой рощи. Почувствовав запах морского бриза, Мерседес Перальта проснулась. Она громко зевнула и выпрямилась. Высунувшись в окно, она, казалось, вдыхала плеск дальних волн. - Вот хорошее место для остановки, - заявил Леон Чирино, притормозив в нескольких шагах от пальмового дерева, прямее и выше которого я еще не встречала. Казалось, что тяжелые серебристые листья подметают облака на темно-синем небе. - Здесь поблизости находится дом Лоренцо Паза, - продолжал болтать Леон Чирино, помогая донье Мерседес выйти из машины. - прогулка пойдет нам на пользу. - улыбаясь, он подал мне ее корзину. Мы пошли проторенной дорогой через густые заросли высокого бамбука, обрамлявшего ручей. Здесь было прохладно и темно, а воздух наполнялся зеленой прозрачностью листьев. Леон Чирино шагал впереди нас, его соломенная шляпа была сдвинута на глаза так, чтобы ее не унес ветер. Мы догнали его на узком мосту. Опираясь на балюстраду из свежесрезанных шестов, мы немного отдохнули, наблюдая за группой женщин, стиравших белье. Из чьих-то рук выскользнула рубашка, и юная девушка прыгнула в воду, чтобы поймать ее. Тонкое платье вздулось воздушным пузырем, затем облепило ее грудь, живот и мягкий изгиб бедер. Прямая грунтовая дорога по ту сторону моста вела к маленькой деревушке, в которую мы так и не зашли. Свернув на заброшенное маисовое поле, мы пошли вдоль оросительной канавы. Затвердевшие початки жалко обвисали шелухой на засохших стеблях; при слабых дуновениях ветерка они издавали трескучее шуршание. Мы подошли к маленькому дому. Его стены были недавно покрашены, а черепичная крыша частично переделана. Банановые деревья, листья которых были почти прозрачны на солнечном свете, словно часовые стояли стеной перед дверью. Дверь была приоткрыта. Без стука и отклика мы вошли в дом. На кирпичном полу, опираясь о стены, сидело несколько мужчин. Увидев нас, они в знак приветствия подняли наполовину наполненные ромом стаканы, а затем вновь продолжили беседу низкими, ленивыми голосами. В узкое окно врывался солнечный луч. Пыль, клубящаяся в нем, подчеркивала спертую духоту и острый запах керосина. В дальнем углу комнаты на двух упаковочных ящиках стоял открытый гроб. Один из мужчин поднялся и, нежно взяв меня под локоть, подвел к гробу. Мужчина был небольшой, но крепко сложенный. Его седые волосы и морщинистое лицо указывали на ?????????? ???????? ??? Что-то моложавое было в изящном наклоне его скул и озорном выражении его красно-коричневых глаз. - Взгляни на нее, - шепнул он, склоняясь над мертвой женщиной, лежавшей в грубом неокрашенном гробу. - видишь, как она еще красива. Я едва сдержала крик. Это была та самая женщина, которую мы откопали прошлой ночью. Я подошла поближе и внимательно осмотрела ее. Несмотря на серо-зеленый цвет кожи, который не мог скрыть даже грим, в ней было что-то живое. Казалось, будто она улыбается своей собственной смерти. Ее тонкий нос венчали круглые очки без стекол. Яркие выкрашенные губы были полуоткрыты, обнажая прекрасные белые зубы. Ее длинное тело было завернуто в мантию, отделанную белым. На подставке лежала красно-черная деревянная маска дьявола, украшенная двумя угрожающе вывернутыми рогами барана. - Она была очень красива и очень дорога для меня, - сказал мужчина, расправляя складку на мантии. - Невероятно, как она еще красива, - согласилась я с ним. Боясь, что он перестанет говорить со мной, я не стала задавать ему вопросы. С волнением продолжая расправлять красную мантию, он подробно рассказал мне о том, как они выкопали ее из могилы на кладбище вблизи Курмины и принесли в его дом. Внезапно он взглянул на меня и понял, что я здесь посторонняя. Он осмотрел меня с любопытством. - Ох, милая моя! Ну что я за хозяин? - воскликнул он. - я все говорю и говорю, а еще не предложил тебе ни еды, ни питья. - он взял меня за руку и представился: - я - Лоренцо Паз. Я хотела сказать ему, что мне кусок в горло не полезет, но он быстро провел меня через узкий проход на кухню. Здесь у керосиновой плиты хозяйничала Мерседес Перальта. Она размешивала какую-то стряпню из лекарственных растений, которые принесла с собой. - ты лучше похорони ее поскорее, Лоренцо, - сказала она. - не надо слишком долго держать ее над землей. - Она еще хороша, - уверял ее мужчина. - я уверен, ее муж отвалил солидный куш тем, кто бальзамировал ее в Курмине. Для большей надежности я посыпал гроб негашеной известью, а ее тело обернул в ткань, пропитанную керосином и креозолом. - он умоляюще посмотрел на целительницу. - я должен быть уверен, что ее дух последует за нами. Кивнув, донья Мерседес продолжала мешать свою стряпню. Лоренцо Паз наполнил ромом две эмалированные кружки. Он подал одну мне, а другую - донье Мерседес. - мы похороним ее, как только она остынет, - пообещал он и вышел в другую комнату. - Кем была эта мертвая женщина? - спросила я донью Мерседес и села на кипу сухих пальмовых листьев, сложенных у стены. - Для тех, кто тратит большую часть своего времени на изучение людей, ты не очень наблюдательна, - заметила она, мягко улыбаясь. - я указывала тебе на нее несколько раз прежде. Она была женой фармацевта. - Шведка? - ошеломлено спросила я. - но почему?.. - конец моей фразы потонул в шумном хохоте мужчин в соседней комнате. - Я думаю, они узнали, что ты была той, кто держал фонарь прошлой ночью, - сказала донья Мерседес и вышла в другую комнату посмеяться вместе с мужчинами. Непривычная к спиртному, я почувствовала, что фактически засыпаю. Голоса мужчин, их смех, а несколько позже ритмичный стук молотка доносились до меня как будто издалека. 12 Ближе к вечеру мужчины ушли с гробом на кладбище, а я и донья Мерседес отправились в деревню. - Интересно, где все люди? - спросила я. Кроме девчушки, стоявшей у дверей с голым карапузом на спине, и нескольких собак, лежавших в тени домов, на площади никого не было. - На кладбище, - сказала донья Мерседес, направляясь через площадь к церкви. - сегодня день поминовения умерших. Люди приводят в порядок могилы своих покойных родственников и молятся за них. Внутри церкви было прохладно и сумрачно. Последние нити солнечного света, дробясь цветными стеклами узких окон, падали вниз, освещая статуи святых в стенных нишах. Распятие в натуральную величину, с разорванной, вывернутой плотью и упавшей, кровоточащей головой, освещенной ярким светом, возвышалось на алтаре. Справа от распятия стояла статуя счастливой девы из Коромото, облаченной в голубую бархатную накидку с вышитыми звездами. Слева был косоглазый образ святого иоанна, в узкополой шляпе и в красном фланелевом плаще, порванном и пыльном, небрежно наброшенном на его плечи. Донья Мерседес потушила пламя семи свечей, горевших на алтаре, положила их в свою корзину и зажгла семь новых. Она закрыла глаза и, сложив руки, прочла длинную молитву. Солнце едва мерцало за холмами, когда мы вышли из церкви. Малиновые и оранжевые облака, украшенные закатом, медленно тянулись к морю в золотистых сумерках. Когда мы пришли на кладбище, было уже темно. Казалось, что здесь собралась вся деревня. Мужчины и женщины, присев возле могилы, молились тихими голосами, окруженные горящими свечами. Мы прошли вдоль низкой кладбищенской стены к уединенному месту, где отдыхали Лоренцо Паз и его друзья. Они уже опустили гроб в землю и забросали его грунтом. Их лица, освещенные расположенными по кругу свечами, превратились в абстрактные маски, чьи призрачные формы скорее годились тем, кто был погребен под нами. Как только они заметили Мерседес Перальту, они ретиво бросились устанавливать крест в изголовье могилы. Сделав это, они исчезли, быстро и беззвучно, как если бы их поглотила тьма. - Сейчас мы вызовем сюда духа Бирджит Брицены, - сказала донья Мерседес, доставая из корзины семь свечей, которые взяла с церковного алтаря, и столько же сигар. Воткнув свечи в мягкий грунт на вершине могилы, она зажгла их и сунула в рот первую сигару. - следи внимательно, - шепнула она, передавая мне остальные сигары. - когда я выкурю ее, у тебя уже должна быть раскурена следующая. Делая глубокие затяжки, она выпустила дым в четырех главных направлениях. Она сидела у могилы и непрерывно курила, шепча заклинания низким дребезжащим голосом. Казалось, что табачный дым выходил не из ее рта, а прямо из-под земли. Тонко струясь, он окутывал нас облаком. Очарованная, я сидела возле нее, подавала сигару за сигарой и слушала ее мелодичное, но непонятное пение. Когда она начала передвигать свою левую руку над могилой, я придвинулась к ней поближе. Мне казалось, что она встряхивает трещоткой, но в руке у нее ничего не было видно. Я только слышала трескучий звук зерен или, возможно, мелкой гальки, которую она быстро перекатывала в руке. Крошечные искры, словно светлячки, выскакивали между ее сжатых пальцев. Она начала насвистывать странный мотив, который стал вскоре неотличим от шуршащего шума. Из дыма выплыла высокая фигура, облаченная в длинную мантию и колпак. Я прижала руку ко рту, заглушая нервный смех. Я считала, что еще нахожусь под воздействием рома и принимаю участие в каком-то трюке, который, возможно, является частью дневного праздненства в память умерших. Полностью поглощенная, я следила за фигурой, вышедшей из дымного круга и бредущей к кладбищенской стене. Взгляд задержался на грустной улыбке призрака. Я услышала мягкий смех, такой тихий и нереальный, что, возможно, он был лишь частью пения Мерседес Перальты. Но голос стал громче. Звук, казалось, исходил из четырех углов могилы, каждая сторона повторяла слова эхом. Дым рассеялся; он поднялся к пальмовым листьям и исчез в ночи. Некоторое время донья Мерседес продолжала сидеть у могилы, что-то тихо бормоча. Ее лицо едва виднелось в свете догоравших свечей. Она повернулась ко мне, на ее губах промелькнула улыбка. - Я заманила дух Бирджит Брицены сюда, но не к ее могиле, - сказала она. Взяв мою руку, она встала. Я хотела спросить ее о странном видении, но что-то в пустом выражении ее глаз заставило меня замолчать. Лоренцо Паз, прислонясь к огромному валуну, ожидал нас за кладбищем. Ни слова не говоря, он встал и последовал за нами по узкой тропе, ведущей к пляжу. Полумесяц ярко сиял на выбеленном плавнике, разбросанном по широкой полосе песка. Донья Мерседес приказала мне подождать ее у ствола вырванного с корнем дерева. Она и Лоренцо Паз ушли на берег. Он снял свою одежду, вошел в воду и исчез в волнистом фосфорецирующем седом покрывале, обшитом серебристыми тенями. Он показался несколько раз на волне, блеснув в лунном свете, затем его вынесло на берег. Мерседес Перальта достала из корзины банку и посыпала ее содержимым распростертую на песке фигуру. Встав на колени рядом с ним, она положила свои руки ему на голову и забормотала заклинания. Она нежно массировала ее, ее пальцы едва касались тела, наконец вокруг него показалось слабое свечение. Быстрыми рывками она покатала его из стороны в сторону, ее рука описывала в воздухе округлое движение. Казалось, что она собирала тени и обматывала их вокруг него. Немного позже она вернулась ко мне. - дух Бирджит Брицены прилип к нему, как вторая кожа, - сказала она, садясь рядом со мной на ствол дерева. Вскоре Лоренцо Паз, одевшись, подошел к нам. Донья Мерседес движением своего подбородка приказала ему сесть перед ней на песок. Поджимая губы, она издала несколько громких шлепающих звуков и своими быстрыми, короткими выдохами заставила вибрировать горло в приглушенном рычании. - Пройдет много времени, прежде чем призрак Бирджит Брицены будет забыт, - сказала она. - процесс умирания длится некоторое время и после того, как тело предано земле. Умерший очень медленно теряет память о себе. Она повернулась ко мне и приказала сесть на песок рядом с Лоренцо Пазом. Его одежда пахла дымом свечей и розовой водой. - Лоренцо, - обратилась она к нему. - мне хочется, чтобы ты рассказал Музии историю о том, как ты околдовал Бирджит Брицену. Он озадаченно посмотрел на нее, затем обернулся и взглянул на море; его голова слегка склонилась, казалось, что он выслушивает тайное послание от волн. - почему ей нравится слушать нелепые истории стариков? - спросил он ее, не обращая внимания на меня. - у Музии есть свои собственные истории. Я уверен в этом. - Но это же я прошу тебя рассказать ей твою историю, - сказала донья Мерседес. - она рассматривает пути и способы, посредством которых колесо случая может быть повернуто человеком. В твоем случае объект, который повернул колесо, это ты, Лоренцо. - Колесо случая! - сказал он грустным голосом. - я помню это, словно все случилось только вчера. - по-видимому, размышляя о чем-то, он потыкал гальку кончиком своего ботинка и вытянулся плашмя на песке. Со своего кресла позади прилавка в тусклом, прокуренном баре Лоренцо наблюдал за группой мужчин, склонившихся за бильярдным столом над партией корнера. Он перевел взгляд на часы у камина, отмечавшие каждый час стеклянным перезвоном. Почти рассвело. Он уже хотел подняться и напомнить мужчинам о позднем времени, когда услышал шаркающие шаги Пэтры. Он опять быстро уселся. Злая усмешка пробежала по его лицу. Пусть посетителями занимается его тетушка. Никто в городе еще не избежал ее порицаний. Их слушали, не считаясь с тем, какими бы мерзкими и возмутительными они ни были. - Этот чертов стук бильярдных шаров не дает человеку заснуть, - пожаловалась она хриплым голосом, едва только вошла в комнату. - вы не подумали о том, что вас ждут жены? Вы не думаете, что вам надо завтра идти на работу, как и всем добрым христианам? - не давая мужчинам прийти в себя от неожиданности, она продолжала в той же негодующей манере. - я знаю, что делается с вами. Вы уже сожалеете о том, что принесли эти языческие рождественские деревья в свои дома, что разрешили своим детям играть в рождественские игры. Она перекрестилась и набросилась на одного из мужчин. - вот ты, мэр. Как же ты можешь позволять такое? Неужели вы все обратились в протестантов? - Упаси бог, Пэтра, - сказал мэр, крестясь. - не делай из мухи слона. Какой вред в деревьях и играх? Посмотри, как детям это нравится. Проворчав что-то неразборчивое, она хотела было уйти, но вдруг остановилась: - мне стыдно за дона Серапио! Он более чужд нам, чем истинные иностранцы. Мне стыдно за то, что он более чужой нам, чем даже его жена. Благодаря им большинство детей в городе не получит подарков трех волхвов шестого января, как то полагается каждому доброму христианину. - она достала на прилавок пачку сигарет. - сейчас они собирают их на рождество, - продолжала она, - называя каких-то типов Санта Клаусами. Это позор! Прислонясь к двери, она угрожающе рассматривала мэра, не замечая, что сигарета из ее рта давно упала на пол. Она потянулась к полуоткрытой бутылке рома рядом с бильярдным столом и пропустила стаканчик, шепча что-то про себя. Улыбнувшись, Лоренцо ясно вспомнил тот день, когда грузовик, нагруженный необычными ароматными деревьями, приехал в город. Дон Серапио, фармацевт, назвал их рождественскими елками. Он заказал их в Каракасе вместе с украшениями и пластинками европейских рождественских песен. Не желая уступать друг другу, друзья дона Серапио вскоре последовали его примеру и, уплатив кучу денег за хрупкие деревья, выставляли их так, чтобы они были заметны в их жилых комнатах. К большому огорчению старых родственников, живущих в этих домах, деревья ставили рядом, а то и прямо в тех местах, которые по традиции отводились для рождественских сцен. Открывая окна, чтобы каждый прохожий мог заглянуть и услышать незнакомые мотивы "тихой ночи" и "танненбаума", женщины украшали тощие веточки стеклянными шарами, бусами, золотой и серебряной мишурой и снегом из ваты. Шорох дребезжащей занавеси рассеял воспоминания Лоренцо. Он помахал рукой мужчинам, покидавшим бар, а затем принялся расставлять бутылки на полках. Его взгляд остановился на маске, засунутой за дешевые статуэтки богородиц, святых и страдающего Христа. Фигурки дарили бедные клиенты, которые не в силах были оплатить спиртное. Он вытащил маску. Это была маска дьявола с огромными рогами. Ее оставил приезжий из Каракаса. Он не смог оплатить заказанный стакан рома. Прислушиваясь к тому, как Пэтра гремит горшками и кастрюлями на кухне, он поставил маску обратно на полку. Вместо того, чтобы запереть бар, он вытащил свое кресло-качалку на тротуар. Широкие ветви древних деревьев на площади резко вырисовывались на бледном предрассветном небе. Он неторопливо раскачивался взад и вперед. Сквозь полуприкрытые веки он следил за стариками, которые, наверное, никогда не спали на рассвете. Они сидели у своих дверей, беседуя и вспоминая поминутно детали прожитых дней с какой-то все возрастающей живостью. Сквозь тишину плыла мелодия. Через улицу прямо на Лоренцо смотрела Бирджит Брицена, жена фармацевта. Это звучало ее радио. Ему стало интересно, проснулась ли она только что или тоже еще не ложилась. Ее лицо было безупречно овальным. Уголки ее маленького, чувственного, прекрасного рта выражали вызов и нахальство. Ее желтые волосы оплетали голову косой, а холодные голубые глаза, казалось, блеснули, когда она улыбнулась ему. Он кивнул ей в знак безмолвного приветствия. Он всегда немел в ее присутствии. С первого дня, как он увидел ее, она была для него идеалом красоты. - это из-за нее я прожил до сорока лет, так и не женившись, - подумал он. Для него все женщины были привлекательны и неотразимы, но Бирджит Брицена была более чем неотразима, она была действительно недосягаема. - Почему ты не зашел к нам вечером на рождественские игры? Сегодня вечером будет рождество Евы, - прокричала она через улицу. Старики, дремавшие у своих дверей, внезапно оживились и повернули головы к владельцу бара. Нетерпеливо усмехаясь, они ждали его ответа. До сих пор Лоренцо постоянно отказывался от приглашений дона Серапио. Он не мог терпеть важного вида фармацевта. Ему претила его неуступчивость в попытках убедить всех знакомых и близких в том, что он самый влиятельный человек в городе, и что только он может служить примером цивилизованного человека. Но каким несносным ни казался ему этот мужчина, Лоренцо не мог сопротивляться приглашению его жены. Громким голосом он пообещал Бирджит Брицене, что придет этим вечером. Он затащил в дом свое кресло и отправился спать в заднюю часть дома, довольный и уверенный в себе. Одетый в белый льняной костюм, Лоренцо вышагивал по своей спальне, испытывая новые лакированные туфли. Это была большая комната, заставленная тяжелой витой мебелью из красного дерева. Она стояла прежде в гостиной, но отец перестроил ее несколько лет назад в небольшой бар. Лоренцо сел на постель, снял туфли и носки и надел матерчатые сандалии. - Я рада, что ты не зря старался, - отозвалась Пэтра, входя в комнату. - нет ничего хуже, чем неудобная обувь. Она делает человека абсолютно ненадежным. Ее небольшие темные глаза одобрительно засияли, когда она осмотрела его костюм. - и все же ты никогда не заманишь Бирджит Брицену обычными средствами, - заявила она, поймав его взгляд в зеркале. - эта иностранка отзовется лишь на хитрости ведьмы. - Неужели? - пробормотал Лоренцо, пожимая плечами с напускным безразличием. - Не в этом ли причина того, что ты хотел увидеться с ведьмой? Попросить приворотное зелье для Музии? - подзадоривала она его, скрестив тонкие руки на плоской груди. Понимая, что он не посмеет ответить, она добавила: - ладно, но почему ты не следуешь совету ведьмы? Лоренцо усмехнулся и внимательно посмотрел на свою тетку. Она жутким образом знала все, что было в его мыслях, а ее оценка всегда была точна. Пэтра поселилась в доме после смерти отца. Ему было тогда десять лет. Она не только присматривала за ним все эти годы, но и заведовала баром до тех пор, пока он не вырос и не стал справляться с этим самостоятельно. - Бирджит Брицена ответит только на уловку ведьмы, - угрюмо повторила Пэтра. Лоренцо осмотрел себя в зеркале. Он был слишком мал и приземист, чтобы выглядеть достойно. У него чересчур сильно выступали скулы, рот был тонким, а нос большим. Однако он без смущения любил женщин и знал, что женщины любят мужчин такого образа поведения. Но любить Бирджит Брицену - что можно желать более? И он желал ее больше всего на свете. Он никогда не сомневался в силе ремесла ведьм. Рекомендации ведьмы в том, как соблазнить иностранку, однако, были слишком необычными. - приворотное зелье готовят для людей, не имеющих силу идти прямо к душе вещей, - говорила она ему. - любая исполнит твое желание, твое самое серьезное желание, если у тебя имеется достаточно силы, чтобы желать прямо в душу вещей. У тебя есть маска дьявола. Попроси маску соблазнить Бирджит Брицену. - он решил, что все это слишком неясно. Он был очень практичен и мог полагаться только на что-то конкретное. - Ты знаешь? - спросил он, взглянув на свою тетку. - Бирджит Брицена сама пригласила меня к себе в дом. - Она наверное пригласила полгорода, - цинично ответила Пэтра. - а неприглашенная половина тоже будет там. - она встала, но прежде чем оставить комнату, добавила: - я не предлагаю тебе - не ходить к Бирджит Брицене. Но запомни мои слова. У тебя ничего не получится с помощью обычных средств. Он отбросил совет ведьмы из-за того, что больше не хотел соблазнять шведку; он хотел, чтобы она любила его, пусть даже на мгновение. В этот миг эйфории он подумал, что до встречи осталось менее часа. Парадная дверь и окна дома Брицены были открыты настежь. Даже с площади можно было увидеть высокую ель в гостиной, которая пылала бесчисленными яркими огнями во всем своем великолепии. Лоренцо вошел в дом. Что-то здесь напоминало железнодорожный вокзал. В патио на возвышающейся платформе были расставлены ряды стульев. Из гостиной вместе с мебелью из ивы вынесли кожаные кресла, диваны и сафьяновые табуретки. Мальчишки и девчонки носились босиком, таща на буксире своих матерей, которые на ходу пытались поправить их костюмчики. - Лоренцо! - закричал дон Серапио, увидев его в широко открытых дверях гостиной. Он был высок и худощав, к тому же обладал приличным брюшком. Поправив свои толстые роговые очки, дон Серапио радушно похлопал Лоренцо по плечу. - мы подаем кофе, - сказал он, сопровождая его к гостям, элите города. Здесь были доктор, мэр, парикмахер, директор школы и священник. Увидев Лоренцо в доме дона Серапио, они пришли в полное недоумение. Фармацевт, казалось, искренне радовался тому, что заполучил неуловимого владельца бара к себе в гости. Лоренцо поздоровался с каждым и, отходя от двери, едва не столкнулся с Бирджит Бриценой, которая в этот миг входила в комнату. - Отлично! - воскликнула она, улыбаясь гостям. - дети уже начинают игру. Но сначала идите и помогите вашим женам приготовить печенье и кофе. - взяв под руку мужа, она прошла в столовую. Лоренцо не сводил с нее глаз. Она была высока и прекрасно сложена, однако, подумал он, было что-то беззащитное, почти хрупкое в ее длинной шее, нежных руках и ступнях. Почувствовав, что ее оценивают, она взглянула на него. Секунду подумав, она налила кофе в две маленькие чашки в золотой оправе и понесла их туда, где стоял он. - здесь есть еще и ром, - сказала она, задумчиво посматривая на бутылку в конце стола, - который предназначен только для мужчин. - Я позабочусь о нем без промедлений, - воскликнул Лоренцо, одним глотком приканчивая кофе. Он взял бутылку, наполнил свою чашку ромом и непринужденно обменял ее пустую чашку на свою. Усмехаясь, она взяла печенье, немного откусила и элегантно выпила ром маленькими глотками. - со мной всегда происходят странные истории, - прошептала она, ее глаза вдруг заблестели, а щеки раскраснелись. Лоренцо не замечал вокруг себя ничего - только ее. Все, о чем говорил гостям дон Серапио, пролетало мимо его ушей, пока она, досадливо отмахиваясь, не сказала: - я лучше вернусь к детям. А фармацевт медлительно и педантично разоблачал традиции рождественских гуляк Венесуэлы, которые каждую ночь проводят в пении импровизированных колядок, исступленно играя на своих барабанах. Это так надоедливо, подчеркивал он, слушать непрерывный бой барабанов. Ему казалось просто возмутительным видеть молодежь, шатавшуюся по улицам от рома, которым их обпаивали в награду за пение. Лоренцо вспомнил последний визит к ведьме. Выражение озорства и злорадства озарило его лицо. - Я не верю в то, о чем ты мне говоришь, - кричал он, - потому что я не знаю, кто сможет дать мне такое монументальное желание. - Доверься мне, - ответила она. - нет способа узнать, кто дает такое желание. Но оно случается, когда ты меньше всего этого ожидаешь. - она настаивала на том, что у него уже есть предмет, который позволит ему наслать заклятие на Бирджит Брицену - дьявольская маска. - и еще добавлю. Ты должен надеть маску в момент торжества, и она удовлетворит твое желание. Ведьма объяснила ему, что требовалось выбирать лучшее время, так как магическая маска могла сработать только один раз. И то, что маска попалась ему этим утром на глаза, было более чем совпадение. Лоренцо бесцеремонно вышел во двор, уверенный в том, что никто не видит его. Он перебежал улицу и незаметно проскользнул в тыльную дверь своего дома. Он вошел на цыпочках в бар, зажег свечу и достал маску с полки. Нерешительно провел пальцами по красно-черной поверхности. Резчик вложил в свое творение что-то адское, подумал Лоренцо. У него было странное чувство, что глазные щели, прикрытые густыми бровями, обвиняли его за пренебрежение. Рот, с длинными клыками в уголках, дьявольски скривился в усмешке, подбивая его на танец с маской. Он одел ее на свое лицо. Его глаза, нос и рот так хорошо подходили к маске, что он почти поверил, будто маска сделана для него. Лишь скулы слегка терлись о гладкую поверхность. Он связал сыромятные ремешки на затылке и прикрыл их волосами из пакли, окрашенными в фиолетовый, зеленый и черный цвета. Волосы свисали на его спину. Лоренцо не слышал, как в комнату вошла Пэтра. Испугавшись, он подпрыгнул, когда она заговорила. - Ты должен переодеться, - заявила она, подавая ему брюки и залатанную рубашку. - сними сандалии, дьявол ходит босиком. - она оглянулась, боясь, что кто-то может подслушать, затем добавила: - помни, дьявол приказывает, не произнося слов. Тихо, той же дорогой, какой пришел, Лоренцо выскользнул через заднюю дверь. Секунду он колебался, размышляя, каким путем вернуться. И вдруг увидел группу гуляк, игравших на своих барабанах в конце улицы. Укрываясь в тени, он пошел вдоль стены к ним. - Дьявол! - закричал один из них, увидев Лоренцо, затем бросился вприпрыжку по улице, крича, что в город пришел дьявол. Четверо юношей отделились от группы и окружили дьявола, продолжая бить в свои барабаны. Один из них запел импровизированные стихи о том, что они будут этой ночью под началом дьявола. Лоренцо почувствовал, как дрожь пробежала по его позвоночнику. Она наполнила его нетерпением, которое он не мог контролировать. Он медленно поднял свои мускулистые руки, его ноги задвигались по собственной воле под ритм барабанов. На их пути открывались окна и двери. Они шествовали по улице к площади, а сзади их сопровождала растущая толпа. Вдруг словно по велению дьявола освещение на площади и в окрестных домах погасло на три-четыре секунды. Музыка оборвалась. И в этот момент парализованная толпа глазела на то, как дьявол входит в дом Брицены. Он вспрыгнул на платформу патио, и ракеты, пущенные кем-то снаружи, взвились в воздух. Красные, голубые, зеленые и белые огни расползлись по небу, а затем головокружительно понеслись на землю ливнем слабых золотых искр. Прикованные к месту, ошеломленные гости смотрели на дьявола и барабанщиков, которые следовали за ним. Словно прислушиваясь к какой-то безмолвной музыке, он кружился среди умолкших барабанщиков. Его тело слегка горбилось, а рога были угрожающе направлены в небо. Словно гром, взорвались барабаны, превратив затянувшуюся тишину в грохот, который заползал в каждый уголок дома. Дьявол, увидев у дверей столовой Бирджит Брицену, спрыгнул с платформы, схватил бутылку рома со стола и подал ей. Улыбаясь, она взяла бутылку и, запрокинув ее, выпила до капли. Уверенный в своей силе, дьявол кружился вокруг нее, двигаясь с изумительной грацией. Вытянув руки и восторженно улыбаясь, Бирджит Брицена раскачивалась в такт барабанам, словно была в трансе. Дон Серапио сжался в комочек на кресле, которое вдруг оказалось слишком широким для него. В его глазах под толстыми роговыми очками был ужас. Гости, смешавшись с толпой, нахлынувшей с площади, начали танцевать. Скромно покачивая бедрами, они старались сдерживать свои движения. Лоренцо был окружен все увеличивающимся числом танцующих женщин, которые хотели коснуться его, прижаться к нему, удостовериться, что он из плоти и крови. Он потерял из виду Бирджит Брицену. Без усилий разорвав нить нетерпеливых женских рук, он скрылся за дверью. Уверенный, что его не будут преследовать, он бросился в заднюю часть дома, заглядывая в каждую комнату. Радостный смех настиг его на полпути. У арки, отделявшей прачечную от заднего двора, стояла высокая тучная фигура, одетая в черные сапоги, длинную красную мантию, отделанную белым, и красный фригийский колпак поверх кудрявого парика. Лоренцо приблизился к странно одетой персоне. - Бирджит Брицена, - прошептал он вполголоса, глядя в ее ясные, нахальные глаза, обрамленные очками в проволочной оправе без стекол. - Санта Клаус! - поправила она; широкая усмешка тронула ее губы, скрытые лохматой бородой и усами. Она потянулась за джутовым мешком, набитым пакетами. - Я ждала двенадцати часов, чтобы роздать детям рождественские подарки, - объяснила она, - но теперь не могу пройти мимо такой возможности. - она хитро улыбнулась. - ты пойдешь со мной? - спросила она, и ее глаза хищно блеснули, когда она согнулась, заглядывая в щели его маски. Лоренцо кивнул ей, затем поднял джутовый мешок, взвалил его на плечо и движением руки приказал ей следовать за ним. Через задний двор они вышли на улицу, ведущую к площади, где несколько стариков, женщин и детей собрались посмотреть на праздник в доме Брицены. - Там дьявол! - завизжала маленькая девочка. Позвав других детей за собой, она побежала на середину площади. Дети резко остановились. Их глаза расширились от ужаса и любопытства. - Это дьявол, - сказала маленькая девочка, указывая на Лоренцо. - а ты кто? - спросила она высокую фигуру. - почему ты так одет? - Я Санта Клаус, и я принес подарки, - сказала Бирджит Брицена, вытаскивая из мешка пакеты. Смеясь, она раздавала их детям. - А нам ты принес подарки? - кричали другие дети, танцуя вокруг нее. Громко хохоча, Бирджит Брицена ложила пакеты в их жадные маленькие ручки. Растерянная малышка, прижимая завязанную коробку к груди, возбужденно кричала: - Санта Клаус и дьявол пришли к нам танцевать! Восторженный визг детей в один миг привлек толпу. Несколько музыкантов заиграли на своих инструментах, снова загремели барабаны. - Давай танцевать подальше от твоего дома, - шепнул Лоренцо в ухо Бирджит Брицены. - а когда мы войдем в переулок, то улизнем от них. Лоренцо обвязал вокруг ее талии цветастый платок и крепко держал его концы. Их тела сплетались и дрожали в пламенных, ритмичных объятиях. Боясь выпустить из рук концы платка, он напрочь игнорировал явные приглашения других женщин, которым тоже хотелось потанцевать с ним. Несмотря на свою полную увлеченность танцем, он вдруг услышал другую группу музыкантов, идущих в конце улицы. На глазах у всех он схватил вскрикнувшую Бирджит Брицену на руки и вытащил ее из толпы. Прежде чем кто-либо понял, что случилось, дьявол и Санта Клаус исчезли. Они бежали, пока было дыхание. А когда услышали гул толпы за углом, Лоренцо поднял Бирджит Брицену на руки и вошел в парадную дверь дома одного из своих друзей. Он увидел его в гостиной с небольшой группой людей. Лоренцо и в голову не приходило, что он может помешать семейному торжеству. Все, о чем он думал, было тем, как он убедит своего друга дать ему на время машину. - Какая ночь, - вздохнула Бирджит Брицена. Радостная улыбка озарила ее лицо. - эта толпа почти настигла нас. - она сняла парик, бороду, усы и выбросила их в окно, затем вытащила подушку из-под мантии и кинула ее на заднее сидение. - куда мы едем? - спросила она, всматриваясь в темноту. Лоренцо сбросил свою маску и продолжал гнать к небольшому домику у моря. Хихикнув, она откинулась на своем сидении. - я чувствую запах морского ветра, - резко прошептала она, глубоко вздохнув. - люди моей нации всегда хоронят своих умерших близких у моря, и единственное, о чем я жалею, что не буду похоронена у моря. Серапио уже купил участок на городском кладбище. Озадаченный ее странным замечанием, он остановил машину. - Сможет ли маска дьявола исполнить мое желание быть похороненной у моря? - спросила она так серьезно и решительно, что он только кивнул в знак согласия. - Обещание, подобное этому, священно, - сказала она. Взгляд ее глаз выражал понимание какой-то тайны. Она была спокойна, но странная, почти озорная улыбка играла на ее устах. - и я, на этом месте, обещаю любить владельца исполняющей желания маски всю эту ночь, - прошептала она. Он отчаянно торопил мгновения любви. А потом была ночь - как вечность. 13 Весь конец дня я размышляла над смыслом историй, которые услышала. Я думала, что понимаю то, что означает звено или тень ведьмы или колесо случая, но я все же еще нуждалась в пояснениях доньи Мерседес или Канделярии. Я приняла за исходный пункт то, что не могу истолковать свои переживания с точки зрения моей академической подготовки, однако мне не хотелось переводить их на язык того, чему я научилась в мире нагваля. Флоринда объясняла это с точки зрения намерения: универсальной абстрактной силы, ответственной за формирование всего, что есть в мире, где мы живем. Наличие абстрактной силы, ее формирующая способность обычно находятся за пределами досягаемости человека, однако при некоторых обстоятельствах ими можно манипулировать. И это дает нам ложное впечатление того, что люди и вещи исполняют наши желания. По сравнению с Флориндой - а я не могла удержаться от сравнения - донья Мерседес и Канделярия не имели общего законченного понимания своих действий. Они понимали лишь то, что делали как медиумы, ведьмы и целители, на уровне отдельных, конкретных событий, свободно связанных друг с другом. К примеру, донья Мерседес дала мне конкретный образец способа манипулировать чем-то неизвестным. Акт манипуляции им она называла тенью ведьмы. Результат этой манипуляции она называла звеном, непрерывностью, поворотом колеса случая. - Конечно, это маска исполняла желания Лоренцо, - сказала донья Мерседес с абсолютной убежденностью. - я знаю другие, очень похожие примеры вещей, исполнявших желания. - Но скажи мне, донья Мерседес, какой фактор важнее - вещь сама по себе или личность, которая имеет желание? - Вещь сама по себе, - ответила она. - если бы Лоренцо не имел этой маски, он бы всю жизнь вздыхал о Бирджит Брицене; и это было бы всем, что дало бы ему его желание. Ведьма должна сказать, что маска, а не Лоренцо, создала звено. - Почему ты называешь это тенью ведьмы? Разве здесь вовлекалось влияние ведьмы? - Тень ведьмы - это только название. Все мы имеем в себе кусочек ведьмы. Лоренцо безусловно не был ни спиритом, ни целителем, однако он имел определенную силу очарования. Я думаю, недостаточно создать звено и передвинуть колесо случая. С помощью маски получается совсем другая история.  * ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ *  14 Меня испугал слабый шум. Я попробовала передвинуться, но моя левая рука, которую я отлежала, затвердела и не слушалась меня. Я заснула в комнате Мерседес Перальты, изнуренная проведением инвентаризации ее лекарственных растений. Услышав голос, звавший меня по имени, я повернула голову. - донья Мерседес? - прошептала я. Кроме скрипа узлов гамака о металлические кольца, я ничего не услышала в ответ. Я прошла на цыпочках в угол. В гамаке никого не было. Но я имела четкое ощущение, что она только что была в комнате, какое-то присутствие ее еще было здесь. Застигнутая необъяснимой тревогой, я открыла дверь и выбежала в темный пустой коридор; я прошла через патио на кухню, затем во двор. Здесь в гамаке отдыхала донья Мерседес, окутанная табачным дымом. Ее лицо медленно показалось из дымного облака. Оно больше походило на образ во сне. Ее глаза сверкали странной глубиной. - Я только что думала о тебе, - сказала она. - о том, что ты здесь делаешь. - она вытянула свои ноги и выпрыгнула из гамака. Я рассказала ей, что уснула в ее комнате и была напугана звуком ее пустого гамака. Она молча слушала с тревожным выражением на лице. - Музия, - сказала она строго, - сколько раз я советовала тебе не спать в комнате ведьмы? Мы очень уязвимы, пока спим. Неожиданно она хихикнула и прикрыла рот рукой, словно сказала слишком много. Она сделала мне знак подойти ближе и сесть на землю у края гамака. Затем начала массировать мне голову. Ее пальцы скользили волнообразными движениями вниз по моему лицу. Успокоительное оцепенение распространилось по лицу. Кожа, мускулы и кости, казалось, растворились под ее ловкими пальцами. Полностью расслабленная и успокоенная, я чувствовала себя находящейся в дремоте, которая, однако, не была и сном. Я полусознавала ее мягкие прикосновения и наконец легла лицом вверх вблизи от цементной плиты. Донья Мерседес молча стояла надо мной. - смотри, Музия, - внезапно крикнула она, указывая на полную луну, бегущую сквозь облака. То скрываясь, то появляясь вновь, луна, казалось, в спешке рвала облака. - смотри, - крикнула она снова, подбросив горсть золотых медалей, связанных длинной золотой цепочкой, над своей головой. - когда ты увидишь цепочку еще раз, ты вернешься в Каракас. На миг темная горсть, казалось, была подвешена к луне, показавшейся среди облаков. Я не видела ее падения. Я была слишком озабочена тем, что побудило ее упомянуть о моем возвращении в Каракас. Я спросила ее об этом; она заметила, что для меня было бы глупо предполагать, что я останусь в Курмине навсегда. 15 Настойчивый, резкий треск цикад на ветвях над моей головой был больше похож на колебания, разрывавшие тишину жаркой и влажной ночи. Я лежала лицом вниз на циновке и ожидала женщину, которая являлась ко мне каждую ночь на этом самом месте. Донья Мерседес, дремавшая в гамаке поблизости, решила составить мне этой ночью компанию и, похоже, нарушила своим присутствием всю исключительность таких появлений. Она с самого начала установила, что поскольку еще никто не был свидетелем моих встреч с духом, они могли оказаться чисто личным событием. Но если кто-то еще будет присутствовать при этом, все станет, как говорится, общественным достоянием. Я уже приобрела некоторый опыт в курении сигар. Сначала я жаловалась донье Мерседес на раздражающее действие горячего дыма на нежные ткани внутри рта. Она смеялась над моими страхами, уверяя меня, что дым ритуальных сигар на самом деле прохладен и успокоителен. Потренировавшись немного, я согласилась с ней; дым действительно был прохладным; казалось, что табак ментолизирован. Решение доньи Мерседес сопровождать меня этой ночью было вызвано сомнениями Канделярии в том, что я достаточно сильна для самостоятельного проведения сеанса. По ее словам, полный сеанс означал то, что в некоторый момент медиум абсолютно оставлял весь контроль над своей личностью и дух мог выражать себя посредством тела медиума. Днем раньше донья Мерседес объяснила мне, что мое присутствие в ее доме не могло длиться слишком долго. Не потому, что она или Канделярия были как-то против меня, но потому, что она не могла дать мне ничего ценного. Она уверяла меня, что и Канделярия и она сама не чувствовали ничего другого ко мне, кроме глубокой любви. Если бы я ей меньше нравилась, она бы удовлетворилась тем, что разрешила мне наблюдать ее лечение больных, и делала бы вид, что я являюсь ее помощницей. Но любовь ко мне вынуждала ее быть правдивой. Мне нужно было звено, а она не могла мне его дать. Она создавала его для Канделярии. Однако, поскольку дух выбрал меня как посредника, а возможно даже как настоящего медиума, она уважала этот выбор. Пока она помогала мне только косвенно при ночных контактах с призраком. - Тот факт, что дух моего предка избрал тебя, - говорила она, - делает тебя, Канделярию и меня в некотором роде родственницами. Канделярия потом мне рассказала, что у нее был контакт с тем же духом еще в детстве. Но, следуя традиции медиумов хранить все в глубочайшей тайне, она не могла рассказать мне об этом. Донья Мерседес пошевелилась в гамаке и скрестила свои руки за головой. - Музия, ты лучше садись и начинай курить, - сказала она тихим, расслабленным голосом. Я зажгла сигару и часто запыхтела ею, шепча заклинания, которым она меня научила. Дым и звук были обязательными средствами для вызова призрака. Я услышала тихий шелест. Донья Мерседес тоже услышала его, она повернулась в том же направлении, что и я. В нескольких шагах от нас, между гигантскими терракотовыми цветочными горшками, сидела женщина. Донья Мерседес присела рядом со мной и взяла сигару из моих губ. Она запыхтела ею, шепча заклинания, отличные от моих. Я почувствовала дрожь в теле; невидимая рука сжала мое горло. Я услышала, что испускаю свистящий, булькающий шум. К моему изумлению он звучал как слова, сказанные кем-то еще с помощью моих собственных голосовых связок. Я мгновенно узнала - хотя и не понимала слов - что это было другое заклинание. Призрак парил над моей головой, затем он исчез. Я обнаружила себя в доме вместе с доньей Мерседес и Канделярией. Я насквозь пропотела и чувствовала себя физически истощенной. А тут были две женщины. Однако мое истощение не изнуряло. Я чувствовала удивительную легкость и оживление. - Как я очутилась здесь? - спросила я. Канделярия взглянула вопросительно на донью Мерседес и сказала: - у тебя был полный сеанс. - Это меняет все, - воскликнула донья Мерседес слабым голосом. - дух моего предка даст звено для тебя. Поэтому ты должна остаться здесь, пока дух не позволит тебе уйти. - Но почему дух избрал меня? - спросила я. - я же иностранка. - Для духов не существует иностранцев, - ответила Канделярия. - духи имеют дело только с медиумами. 16 Мерседес Перальта сидела сгорбившись у алтаря, бормоча заклинания. Голодная и утомленная, я наблюдала за ней со своего места. Было почти шесть часов вечера. Я пылко желала о том, чтобы крупная женщина, сидевшая за столом, оказалась последней пациенткой доньи Мерседес в этот день. Обычно она принимала не более двух больных, но последние четыре субботы донья Мерседес осматривала более двенадцати пациентов за день. Большей частью это были женщины из соседних деревень, которые, совершая еженедельную поездку на рынок, задерживались, чтобы пройти осмотр у целительницы. Некоторые из них искали помощи от таких недугов, как головные боли, простуды и женские расстройства. Большинство посетителей, однако, приходило решать свои эмоциональные проблемы. Безответная любовь, семейные затруднения, конфликты с родней и подросшими детьми, проблемы на работе и в обществе были наиболее частыми темами бесед. Поседевшие волосы, отсутствие волос, появление морщин и полоса неудач были самыми легкомысленными жалобами. Донья Мерседес лечила каждого, независимо от его или ее проблемы, с одинаково искренним интересом и эффективностью. Сначала она определяла недуг, применяя морской компас или истолковывая узор пепла сигары на тарелке. Если отсутствие целостности человека было вызвано физиологическим смятением - она называла его духовным - она накладывала молитвы-заклятия и делала массаж. Если человек страдал физическим недугом, она прописывала лекарственные растения. Ее изумительное владение языком и великолепная чувствительность к каждой мельчайшей перемене в настроении человека побуждали сопротивляющихся мужчин и женщин раскрываться и откровенно говорить о своих интимных делах. Голос Мерседес Перальты испугал меня. - в этот раз ты действительно испортила все дело, - отчитывала она крупную женщину, которая сидела перед ней за столом. Недоверчиво встряхнув головой, она еще раз осмотрела пепел сигары, который собрала на металлическую тарелку. - ты дурачишь меня, - заявила она, поднеся тарелку к лицу женщины и призывая ее узнать в мягком, серо-зеленом порошке природу своего недуга. - на этот раз ты действительно в беде. Покраснев от волнения, женщина суетливо озиралась, словно пытаясь найти путь к отступлению. Она надула губы совсем как ребенок. Донья Мерседес поднялась и подошла ко мне, произнеся официальным голосом: - я прошу тебя подробно записать методы лечения этой пациентки. Как обычно, я сначала выслушивала названия прописанных трав и цветочных эссенций и диетические ограничения. Затем я записывала подробный отчет о том, при каких обстоятельствах пациент должен принимать отвар из трав или очищающие ванны. По указанию доньи Мерседес я никогда не делала копий для себя. И наконец, по ее просьбе я несколько раз перечитывала то, что написала. Я была уверена, что донья Мерседес не только убеждает себя в том, что я правильно поняла ее, но главным образом учитывает возможность того, что пациент будет неграмотен. С инструкцией в руке женщина встала и повернулась к алтарю. Она положила несколько банкнот под статуэтку девы, затем торжественно пообещала, что будет следовать инструкциям доньи Мерседес. Донья Мерседес подошла к алтарю, зажгла свечу и, встав на колени, помолилась святым о том, чтобы ее мнение оказалось правильным. Я упомянула, что знаю докторов, которые тоже очень часто молятся. - Единственное, что объединяет хороших докторов и целителей, это терпеливое уважение к своим пациентам, - объяснила она. - они доверяются великой силе, которая ведет их. Они могут вызвать эту силу с помощью молитвы, заклинаний, табачного дыма, лекарств или хирургического скальпеля. Она взяла копии инструкций, которые я написала в этот день и сосчитала листы. - я в самом деле осмотрела сегодня столько людей? - спросила она, по-видимому, совершенно не интересуясь моим ответом. Слабая улыбка тронула ее губы, когда она закрыла глаза и откинулась на спинку своего неказистого стула. - иди и принеси мне все твои записи о моих клиентах, кроме тех, кто рассказал тебе свою историю. Я хочу посмотреть, сколько людей я вылечила за то время, как ты появилась здесь. - она встала и прошла со мной до двери. - принеси все в патио. Я хочу, чтобы Канделярия помогла мне, - добавила она. Почти час я собирала все мои материалы. За исключением нескольких дневников я принесла все в патио, где донья Мерседес и Канделярия уже поджидали меня. - Это оно и есть? - спросила донья Мерседес, разглядывая стопку бумаг, которую я положила на землю перед ней. Не ожидая моего ответа, она приказала Канделярии сложить бумаги и каталоги у металлической бочки, которая стояла в дальнем конце патио. Сделав это, Канделярия снова села рядом со мной на циновку. Мы сидели перед доньей Мерседес, которая лежала в своем гамаке. - Я уже говорила тебе, что ты находишься под покровительством духа моего предка, - сказала мне донья Мерседес. - прошлой ночью дух избрал тебя как медиума. А медиумы не держат записей о целительстве. Подобная мысль отвратительна. Она встала и подошла к стопке моих бумаг. Только сейчас меня осенило, что она намерена сделать. Она разрезала бечевку переплета ножом и бросила пригоршню листьев в металлический бак. Раньше я не заметила, что внутри него горит огонь. Пытаясь спасти хотя бы часть моей работы, я вскочила. Слова Канделярии остановили меня. - Если ты сделаешь это, ты должна будешь уехать сейчас же. - она улыбнулась и похлопала по циновке рядом с собой. В этот момент я поняла все. Я просто ничего не могла здесь сделать. 17 Проработав целый день, донья Мерседес крепко заснула на своем стуле. Я начала перебирать различные флаконы, банки и коробочки в ее стеклянном буфете. Когда я проходила на цыпочках мимо нее, она вдруг открыла глаза, медленно повернула голову, прислушиваясь к чему-то, ее ноздри затрепетали, словно нюхая воздух. - Чуть не забыла, - сказала она. - приведи его сейчас же. - Но там никого нет, - ответила я с абсолютной уверенностью. Она подняла руки в беспомощном жесте. - делай то, что тебе говорят. Не сомневаясь, что на этот раз она ошибается, я вышла из комнаты. Было почти темно. Никого не было. С торжествующей улыбкой я уже собиралась вернуться, когда услышала слабый кашель. Словно вызванный по велению доньи Мерседес, из сумрачного коридора вышел аккуратно одетый мужчина. У него были непропорционально длинные ноги. Плечи же, по контрасту, казались маленькими и выглядели слабыми и хрупкими. Мгновение он колебался, затем в знак приветствия поднял гроздь зеленых кокосов. В другой руке он держал мачете. - Мерседес Перальта у себя? - спросил он низким, скрипучим голосом, прерванным резким кашлем. - Она ждет тебя, - сказала я и отодвинула занавес в сторону. У него были короткие, жесткие, вьющиеся волосы, пространство между бровями измято глубокими склад