арестанты находились в таких условиях. Под шконкой обнаружилось среди мусора несколько запыленных, но целых книг, и в их числе "Божественная комедия" Данте. Несмотря на огромный информационный голод, вид этой книги вызвал отвращение: любое упоминание о человеческих страданиях казалось не имеющим права на существование, наряду с болезненным убеждением, что книги должны быть только о хорошем и светлом, "ибо никогда ненависть не прекращается ненавистью, но отсутствием ненависти прекращается она". В другой книге были цветные иллюстрации какого-то художника. Образы изображенных предметов были притягательны, близки и понятны. Хотелось вырвать картинки и взять себе, но рука не поднялась. Однажды, вернувшись сюда из Матросски, я снова обнаружил эту книгу, но уже без картинок. Народ в камере менялся быстро. Почти у всех один диагноз: пневмония. И почти у всех одинаковое лечение: уколы пенициллина. Прихватило сердце, утром попросил на проверке вызвать к врачу. Вызвали, сделали кардиограмму, сказали, что инфаркта нет, а на просьбу дать валидол или нитроглицерин ответили, что такие слабые лекарства все равно не помогли бы, и предложили сделать инъекцию пенициллина. Отказался, но порадовался, что медицинская линия в тюремной истории продвигается. Кардиограмма вообще показалась экзотикой, но через пару недель вызвали к врачу и сказали, что кардиограмму надо повторить, потому что предыдущая "не получи-лась", что, вероятнее всего, означало, что продали мою кардиограмму кому-то, кто при деньгах. Так же впоследствии на Матросске несколько раз "теряли" мои рентгеновские снимки позвоночника, повторяя процедуру, в результате которой я получил на совершенно не соответствующем нормам рентгеновском оборудовании серьезную дозу облучения. Раз в несколько дней на продоле проходила "медкомиссия". Какая-то серьезная женщина спрашивала "как себя чувствуете?" и, независимо от ответа, определяла, кто выздоровел. Мне набрасывали на руку ленту прибора измерения давления, два-три раза нажимали на грушу, озабоченно качали головой, приговаривая "да, давление", после чего я и Саша в камере оставались, а остальных отправляли к чертовой матери. Оба никаких лекарств не получали. Саша был здоров как бык и говорил, что попросил лепилу отправить его на больничку "отдохнуть". Мне не оставалось ничего иного, как убеждать себя в том, что и я на самом деле здоров, потому что чувствовалось, что чуть дашь себе слабину, упадешь и никто не поднимет. Прошел слух, что должны разрешить медицинские передачи, это тоже морально поддерживало. Но главная реальная надежда была на больницу в Матросске. Вторая, менее реальная, но страшно волнующая -- надежда на освобождение в зале суда, хотя уже стало известно, что при тяжких обвинениях меру пресечения не меняют, будь ты хоть трижды больной. Течение времени больше не угнетало так мучительно, как раньше, и проходило в том особом состоянии внутреннего напряжения, когда остро чувствуешь, что ничего кардинального сию минуту предпринять не можешь, но общая ситуация зависит от тебя, и чтобы она развивалась в благоприятную сторону, нужно держать воображение -- главный инструмент воздействия на мир -- строго в рамках поставленной задачи собственного освобождения и исключения возможности какого-либо несчастья для близких на воле. Поставленная задача определяет образ и строй мысли,пределы и интенсивность воображения, волевой фактор в преодолении арестантской действительности и порождает ритуальность мысли и действия. Обобщается все это чувством ответственности за будущее, свое и тех, кто вовлечен в ее круг. А значит, нельзя ходить в прогулочном дворике против часовой стрелки, всегда нужно знать, где запад, тот самый Запад, где теперь мой настоящий дом, в который я должен вернуться, и чтобы все мои там были живы и здоровы; нужно успеть сосчитать до ста от предполагаемого времени окончания прогулки до момента, когда звякнет замок в двери и вертухай объявит: "Домой!" И никогда не расслабляться, постоянно оказывая давление собственного сознания на враждебную сторону. Приходил адвокат, интересовался, правда ли я отказался бы от рассмотрения в суде, если бы меня вывезли. И этого всерьез боится. Почему? Ведь не освободят. Может, боится, что дело потеряет камерную закрытость? Или все-таки освободят? Кто сказал, что отныне правила без исключений. Впрочем, что гадать, есть еще один рычаг, и хорошо. Регулярность и постепенность усилий -- залог успеха. Письма Косуля стал приносить исправно, борзел все меньше и меньше, в игре почувствовался перелом, но до победы было далеко. Чтобы выиграть эндшпиль, нужно медленно и бережно продвигать достигнутое преимущество к концу партии, и иногда это очень длинный путь. Встречи с адвокатом стали напоминать театр одного актера. То я восклицал, что нет больше моей моченьки, страсть как хочу излить душу следствию (после чего иногда появлялся Ионычев и озабоченно спрашивал, не надумал ли я давать показания; я говорил, что такие, как у меня, показания ему не нужны, а он возражал, что ему нужны любые), но соглашусь потерпеть до следующего раза, или что если немедленно не отвезут на больницу в Матросску, -- моя изболевшаяся душа потребует общения с генералом: вы же, Александр Яковлевич, не разрешаете мне говорить с сокамерниками, а о сокровенном с кем-то делиться надо; то мне требовалась немедленная моральная поддержка нового адвоката, и я в тоске говорил: "Как бы это меня поддержало!" Косулю явственно бросало то в жар, то в холод, что означало: дело идет. Невозможности немедленной отправки на Матросску верить не приходилось, на самом деле шел поиск наиболее дешевого пути, это было понятно, но устраивало, и я шел на компромисс, отвоевывая по миллиметру пространство, отчетливо понимая, что и в тюрьме бывают несчастные случаи. Иными словами, на воле началось движение. Основным занятием стали сон (оказалось, человек может спать чуть ли не всегда), игра в крестики-нолики на неограниченном поле (прототип игры рэндзю), ожидание и ходьба по камере: пять шагов к тормозам, пять шагов к дубку; то воды вскипятить, то наполнить пластиковые бутылки, коих множество (часто отключают воду), то покурить -- вот уже и устал -- спать, время убито. Выписывают с больнички по утрам, после утренней проверки щекочет нервы предположение, что позовут с вещами, но этого не происходит, что откровенно радует. Ходьба по камере -- воплощение относительности. Это сокамерники думают, что ты здесь. А идешь ты, на самом деле, уже дорогами Европы, от Варшавы до Лиссабона, и так они явственны, что неизвестно, где реальность. Исчезла завеса, и память открыла улицы и пейзажи, всегда залитые солнцем, отчетливые до песчинок на тропинках и трещин на асфальте; только лица вспоминались с трудом, никак не удавалось вглядеться в их черты. А возвращение в Европу представлялось на самолете, когда я выйду на благословенную землю через двери аэровокзала, и уже не надо будет вспоминать лица, и жизнь будет прекрасной и счастливой. Какой будет наша встреча? И, если честно, будет ли она. Десятки миллионов заключенных за какие-нибудь восемьдесят последних лет в Йотенгейме умерли, мечтая о свободе. В октябре в камере стало совсем холодно. Кто-тозашел с матрасом, ватой из которого заткнули щели меж ресничек, оставив дырку для дороги. Пришла сестра-хозяйка с хозбандой, быстро и грубо пришпандырили к решетке раму со стеклами, одно из которых тут же и разбили. Стало чуть теплее, но пришлось перебраться на боковую шконку от холодного сквозняка под решкой. Все разговоры только с Сашей. К счастью, он не слишком словоохотлив. Говорит, по большей части, о своем подельнике, которого при задержании прошили автоматной очередью, отправили в Склиф, а он оттуда убежал. "Вот, -- говорит Саша, -- я от него письмо получил. Он всегда мне говорил: "Я сидеть не буду. Или убегу, или умру". Окей. Во-первых, предложение к дискутированию такого вопроса может означать начало исследования моего отношения к побегу, а значит, поднят вопрос об изменении меры пресечения или о переводе на вольную больницу. Во-вторых, это может быть и не так, но отныне нужно аккуратно высказываться в пользу того, что бегать -- это неправильно. В-третьих, о таких вещах не говорят, а значит, я прав, тем более что этот размашистый почерк на листке, которым помахал передо мной Саша, весьма похож на почерк Коли из хаты 211. Так что, братан, прости, если я ошибаюсь. И я молчу, не выказывая никакой реакции. С судом машина закрутилась веселее, чем на Матросске. После очередной комедии с Косулей договорились, что откажусь от рассмотрения без адвоката, а правозащитник, ухая как филин в ухо, шептал, что сделает все ради ускорения отправки на больницу. Я же делал вид, что подавай мне суд, а больница не так нужна. А если не суд, так второго адвоката. Это сейчас я знаю, что есть право обращения в международный суд не только по окончании всех судебных мытарств в России, но и не позднее шести месяцев после нарушения твоего права, прописанного в Европейской конвенции, и боится Россия этого суда как огня. А тогда эта информация до арестантов не доходила. Не дошлаона до них, видимо, и сегодня. ...И вот снова сборка с судовыми, два ряда черных шконок в вековом подвале, черный унитаз в углу, табачный туман, ожидание среди серьезных молчаливых людей, ритуальное явление баландера с предложением хлеба, проверка, откуп от шмона; на сей раз мзда показалась уродам мала, часть арестантов заставили раздеться догола, побросать вещи на конвейер и получить их в другой комнате в общей куче. Пошли вызывать по судам. "Иванов, Петров, Сидоров, Павлов". Ах, не может разум быть на высоте. Ведь знаешь, что только сверхтяжелый диагноз тюремной больницы плюс более чем серьезные движения на воле, требующие денег и координированных действий (200-250 тысяч долларов такса судьи в таких случаях; да и то, как правило, если судья уходит вскоре на пенсию) -- могут дать возможность изменения меры пресечения при тяжком обвинении, независимо от того, обосновано оно или нет. Все знаешь, а нутро кричит: "Это же суд! Они же обязаны! Все ведь незаконно! Должны освободить!" И здесь ты уже мало отличаешься от других арестантов, которые, кажется, думают что-то похожее. Редкий арестант считает себя виновным. Перед выходом на улицу -- вопросы-ответы, идентификация личности, и в автозэк. На улице хмурое утро, на несколько секунд охватывает широкое пространство и дыхание свободы, но по железной приставной лесенке ты поднимаешься в утробу проклятой машины, усаживаешься на лавку и предаешься застарелому ощущению бесправия. За тобой захлопывают решетку и вешают висячий замок. Арестанты первым делом закуривают. Автозэк направляется на Матросску, где вбирает в себя еще несколько страждущих, и далее по судам. Так же будут собирать народ по всей Москве и после суда, катание будет долгим. Автозэк наполнен до отказа, тесно так, что нельзя упасть. "Тверской суд" -- объявляет охранник. Выбраться из машины любезно помогают мусора,поддерживая под руки. Вот она -- гласность. Кругом стоят люди -- родственники тех, кого судят, и здесь все гуманно. Вежливо прищелкивают наручниками к менту, и тот стремительно, с хрустом суставов (моих, естественно), втаскивает меня, как собаку за поводок, в двери этого ебаного суда, так что в глазах только успевает мелькнуть красный фасад и московский двор. От мусора разит водкой, он злобно отщелкивает наручники, и меня заталкивают в светлый коридор с большими окнами во двор, картина которого завораживает. Здесь тихо, светло, и никуда неохота. Дали отдышаться, потом подробный шмон. Отобрали сигареты, будут выдавать по одной в час, и заперли в бокс, довольно большой, метра полтора на три, с лавкой, грязными же стенами, желтой лампочкой и надписями на дверях. "Коля Колесо, Бутырка, х. 102, ст. 105, осужден судьей Ивановой по беспределу на 20 лет". Холодно. На лавке лежит кавказец и сидят двое, один в модной дорогой одежде, другой в рваных тапочках и лохмотьях. Седой мужик стоит и без умолку гонит о том, как он на общаке в туберкулезной хате парится уже год, народу в хате девяносто человек, время от времени кто-то помирает, а все за найденный в кармане автоматный патрон, а патрон не его, ему мусора подкинули. И заседание суда уже не первое, и судья ему намекала недвусмысленно, что в отсутствие свидетелей, а свидетели мусора, она обязана перенести заседание, а это еще на несколько месяцев, поэтому дядька, наверно, патрон на улице нашел. Ему уже и адвокат все объяснил: уйдешь, мужик, за отсиженным, только скажи, что нашел. А мужик как баран: менты подкинули, и все тут. Я, говорит, сидел двадцать лет, не боюсь вас, блядей, и от правды не отступлюсь. Летом в Москве прошла молодежная международная олимпиада, и накануне масса бомжеватых личностей заехала на тюрьму, как правило, за патроны. Действительно, куда еще их деть. Тем временем кавказец, тоже на гонках, стал притеснять молодежь. Сначала того, что в лохмотьях, экзаменовал попонятиям, а как узнал, что он спидовой, отодвинулся и переключился на того, что хорошо одет. И этот на гонках: поклялся оставить кавказцу куртку, долларов на 800 потянет, если изменят меру. Кавказец ко мне. О том, о сем, а голос срывается, так и кажется, парень вразнос пойдет. Мне легче, я сегодня в отказе, а все равно лихорадит. -- Как ты думаешь, меня освободят? -- обращается кавказец. -- Судимость есть? -- Нет. -- Московская прописка есть? -- Нет. В Подмосковье прописан. Город Королев. -- Статья тяжелая? -- Разбой, нанесение тяжких телесных. -- Не освободят. -- Почему?? У меня адвокат не мусорской, девчонка молодая, честная. Говорит, приложит максимум усилий, чтоб освободили. Я ей тысячу долларов заплатил. Она говорит, если бы шансов не было, она бы и не взяла. -- Лично я желаю тебе свободы. Здесь и сейчас. Но сегодня есть два гласных правила: не должно быть судимости, и обязательно должна быть московская прописка, иначе ни подписка о невыезде, ни залог невозможны. И негласное правило: по тяжким статьям не освобождать. -- У тебя какая статья? -- Тяжкая. -- Что же ты здесь делаешь? Значит, надеешься на что-то. -- Надеюсь. Только понимаю, что зря. Но все равно надеюсь. Кавказца позвали на выход. Вернулся он довольно скоро, усталый и угрюмый: "Да, ты был прав. Тысячу долларов отдал..." Вызвали и остальных, а вскоре и меня. Здесь же в коридоре за столом сидела секретарь суда. Осведомившись, согласен ли я на рассмотрение без ад-воката, она взяла с меня расписку, что не согласен, и тем судебное заседание откладывалось. Вернулся седой мужик. Ему назначили новое заседание, до выздоровления так сказать. Вернулся и молодой, оставивший на время отсутствия куртку кавказцу. -- "Ну, что? -- поинтересовались мы. -- Залог? Отказ?" -- "Посмотрим" -- невменяемо ответил парень. Открылась дверь, заглянул мусор, поманил парня пальцем, за дверью послышалось: "Вот здесь подпись. Иди отсюда и больше не приходи". -- "Эй! -- закричал кавказец, -- куртку свою забыл! Забери". -- "Оставь себе, братишка!" -- послышался ответ. -- "Дурак..." -- удовлетворенно заметил кавказец и, смирившись с судьбой, завернулся в куртку, поднял воротник и лег на скамью. В конце дня суета затихла, приехал автозэк, и снова поехали кататься по Москве. Обратный путь любопытен тем, что кое-кто еще утром не знал своей судьбы, а вечером едет с приговором. Какой-то голос, пока автозэк переваливается с боку на бок, громко рассказывает, как четыре года сидел за следствием, но не жалеет, потому что многое понял, а главное -- завязал с герычем, что пришлось продать BMW и заплатить семьдесят штук баксов, чтобы дали не одиннадцать, а девять, что мусоров надо истреблять в третьем поколении, что на каждом спецу есть дяденька в погонах, и прочее, и прочее. Слушали его молча, кто дурашливо улыбаясь от полученного двузначного срока, а кто исполнившись радости: конец тюрьме, на зону как на праздник. А некоторым на все эти суды ездить не наездиться. Кузов опять набили до отказа, катались по Москве долго, на Бутырку приехали поздно вечером. Загнали в пустую маленькую сборку, где долго стояли как кони, плотно друг к другу. Ближе к ночи повели домой. День был длинный, неуютный, бесполезный, холодный и тоскливый. Дома же тебя ожидает горячий чай, сигареты, что-то поесть и приветливые сокамерники, которые с удовольствием выслушают, как ехали, с кем словился, как кого осудили, какие были движения, чтослышал про волю, и ты с удовольствием поведаешь обо всем, хата задымит, заговорит, и потянется нетрудная арестантская ночь в привилегированной камере, где почти у каждого есть свое место. Наутро попрощаться с Александром не удалось. Он был на вызове, когда о дверь предупреждающе звякнул ключ, и раздалось сакраментальное "Павлов, с вещами!" Продолжение, может быть, следует. Жаргонные слова и выражения, встречающиеся в книге. Арестантская солидарность -- чувство предпочтения нужд арестанта иным; одно из фундаментальных тюремных понятий. Автозэк -- спецавтомобиль для перевозки арестантов. Литературная норма -- "автозак", но так не говорят. Бутырка -- Бутырки, Бутырская тюрьма. Борзеть -- наглеть. Больничка, Крест -- больница. Баян, машина -- шприц. БД -- большая дорога, путь для тюремной почты и посылок на больницу. Баланда -- то, чем кормят в тюрьме. Благодарю; от души -- употребляется в значении "спасибо". Беспонтовый разговор -- выражение, служащее основанием для прекращения разговора на почве отсутствия взаимопонимания. Баландер -- раздатчик тюремной пищи. Быть близкими -- быть друзьями. Булки -- ягодицы. Булки греть -- бездельничать. Белый, герыч -- героин. Баул -- любая сумка, пакет для вещей. Барыга -- торговец. Барабульки -- конфеты без обертки. Баня -- душ. Вертолет -- место в камере, где собирается братва. Вася -- благожелательное обращение, как бы в шутку. В отказе -- положение арестанта, когда он отказывается от дачи показаний. Воспет -- старший воспитатель. Выломиться, сломиться -- добровольно выйти из тюремной камеры под любым предлогом с целью не возвращаться обратно. Вертухай, вертух -- тюремщик. Воровской Ход -- воровская идеология и образ жизни. Вор, Жулик -- высшее звание в воровском мире. Винт -- самодельный наркотик, в процессе изготовления которого используется выпаривание бензина. Говорят, винт прочно вышибает мозги. Винтовой -- тот, кто употребляет винт. Вскрыться -- вскрыть себе вены. В елочку -- правильно, хорошо. Взять за шкибот -- взять за шиворот. Весло -- ложка. Вещевая -- вещевая передача. Груз, грузы (с ударением на втором слоге) -- тюремная посылка, переправляемая через решетку с помощью веревок; посылка по тюремной неофициальной почте. Гад -- стукач, мусор. Гнать, быть на гонках -- быть в состоянии частичной невменяемости, сильно переживать. Глюкоза -- сахар, сладости. Глюки -- галлюцинации. Дачка, кабан -- продуктовая передача. Дорога -- тюремная неофициальная почта. Дубок -- стол. Дубинал -- избиение арестантов мусорами. Дальняк, дальний -- туалет. Дорожник -- ответственный за неофициальную тюремную почту. Душняк -- тяжелая обстановка в камере, создаваемая администрацией. Децел -- немного. Движение, движуха -- события. Делюга -- уголовное дело. ДПНСИ -- дежурный помощник начальника следственного изолятора. Днюха -- круглая дата пребывания в тюрьме. Загнать -- переправить нуждающемуся что-либо по тюремной дороге. Закрыть -- посадить в тюрьму. Засухариться -- затаиться, скрыть прошлое. Забить шнифт -- закрыть глазок камерной двери. Запрет -- алкоголь, наркотики; предметы, запрещенные арестанту. Зараза -- наркотики. Западло, в падлу -- против принципов. Замутка -- чифир; заварка на замутку -- порция чайной заварки, достаточная для приготовления чифира. Заточка -- крупный режущий предмет, независимо от способа производства. Заява -- письменное заявление. ИВС -- изолятор временного содержания. Интересоваться -- употребляется в обычном значении "спрашивать", т.е. задавать вопрос; а также иметь интерес к тюремной жизни. Кича, ШИЗО -- штрафной изолятор. Кумар -- наркотическое похмелье. Кум -- старший оперативник. Кумовской, кумовка, подкумок, наседка, сексот -- стукач. Крадун -- тот, кто живет кражами и соблюдает законы воровского мира. Колеса -- таблетки. Кормушка -- откидное окошко в тюремной двери. Косяк -- проступок; пороть косяки -- совершать неправильные, наказуемые, с точки зрения порядочного арестанта, действия. Касатка -- кассационная жалоба. Картинка -- эпизод обвинения в уголовном деле. Купец -- очень крепкий чай. Коммерсант, коммерс -- торговец. Весьма презираемая категория людей, можно сказать масть. Конь -- груз, привязываемый к веревке, чтобы ее легче поймать в другой камере. Косить -- симулировать. Капотня -- следственный изолятор в поселке Капотня. Конкретно -- распространенное выражение, подчеркивающее однозначность сказанного и уверенность в нем. Крытая, крытка -- тюрьма особого режима. Крытник -- арестант, отбывающий или отбывший срок наказания в тюрьме особого режима. (Особый режим по условиям похож на условия следственного изолятора, но в крытой тюрьме у каждого есть свое место). Каторжане, босота, шпана, бродяги -- уважительное обращение. Крыса -- арестант, укравший у сокамерника. Лавэ -- деньги. Ломать хлеб с кем-то -- быть близкими, делиться необходимым, доверять. Ларек -- способ заочной покупки в тюремном магазине. Лепила -- тюремный врач. Матросска -- тюрьма Матросская Тишина. Малолетка -- тюрьма или лагерь для несовершеннолетних. Мамки -- заключенные или подследственные женщины с маленькими детьми. Мочить -- бить, покуда сил хватит или до смерти. Мужик -- в камере или зоне, впрочем как и на воле, тот, кто зарабатывает средства к существованию своим трудом. Не сильно уважаемый, но и не презираемый статус. Мусор -- милиционер. Мойка -- бритва. Малява -- письмо, предназначенное для отправке по тюремной неофициальной почте. Мартышка -- маленькое зеркало. Мусорской ход -- мусорская идеология и такой же мусорской образ жизни. Машка -- обиженный, пассивный педераст. Мазать -- заключать пари. Наблатыкаться -- приобрести навык жаргонной речи. Ноги -- сотрудник тюрьмы или кто-то их "хозбанды", кто передает, по поручению арестантов, малявы или передачи. Нырять в пилотку -- заниматься оральным сексом. В тюремной среде считается неприличным. Сознавшемуся в подобных действиях грозит участь опущенного. Общее -- материально-денежный фонд воровского мира, существует как в тюрьме, так и на воле. Общее -- краеугольный камень воровской идеологии. Отрицалово -- арестант, вставший на путь бескомпромиссной борьбы с тюремной администрацией и мусорами. Объебон -- обвинительное заключение. Опущенный, обиженный -- изнасилованный. Обиженка, петушатник -- камера, где собирают уличенных в пассивной гомосексуальной ориентации, обиженных, опущенных, петухов. Выйти из такой камеры для порядочного арестанта не означает выломиться . Огорчиться -- сдержанное тюремное выражение, обобщающее резко отрицательные эмоции. Поднять в хату -- перевести со сборки в камеру. Опустить на сборку -- перевести из камеры на сборку. Опустить -- изнасиловать (употребляется по отношению к лицу мужского пола). Очко -- анальное отверстие; унитаз. От гондона до батона -- есть все необходимое. Осужденка, осужденка -- камера для получивших приговор суда (по закону, осужденные должны содержаться отдельно от подследственных). Осудиться -- получить приговор суда. Отмести -- отобрать при шмоне. Ответить -- подвергнуться наказанию по приговору воровского суда; быть готовым к такому суду. Ознакомка -- ознакомление с материалами уголовного дела перед передачей его в суд. Обезьянник -- в милиции камера с решетчатой дверью для временно задержанных. По воле -- на свободе. Погоняло -- прозвище. Параша -- вовсе не унитаз, как многие думают, а ведро или бочка. Подельник -- соучастник преступления. Пальма -- верхний ярус нар. Просто -- жопа. Положение -- положение вещей, состояние (в свете наличия или отсутствия воровского контроля). Порядочный арестант -- нормальный человек, достойный. Поисковая -- открытое письмо, пущенное по тюрьме с целью найти знакомых. Принять -- арестовать. Пилотка -- женские половые органы. Пиздолиз -- тот, кто "нырял в пилотку". Петух -- пассивный педераст; причем активная гомосексуальная позиция педерастией не считается, в связи с чем назвать активного гомосексуалиста педерастом -- ошибочно и опасно. Получалово -- наказание, определенное воровским судом. Классическое получалово -- серия пощечин; имеет воспитательное значение. Пайка -- суточная порция хлеба. Подгон -- подарок. Поставить в известность -- сказать, оповестить. Парус -- подвесное полотнище под столом для посуды; полотнище над проемом между шконками. По-босяцки -- по-арестантски, по-братски, бесхитростно и от души. По тухлой вене (кожаным шприцом) -- акт мужеложества. Первоход -- тот, кто в тюрьме первый раз. Прокладка -- провокация. Поляна -- складная картонка из пакета от сока, используется как поле для еды. Пальцы веером -- блатная жестикуляция. По ходу -- вводное слово, характерное (как и слово "чисто") для уверенного в себе арестанта. Подогнать -- подарить, дать какой-либо предмет безвозмездно. Попутать -- сделать ошибку на почве непонимания основных понятий. Проканать -- пройти. Петры -- тюрьма на улице Петровка. Предъявить -- предъявить претензии, обвинение, руководствуясь воровскими понятиями. Предъява -- предъявление претензии. Прогон -- открытое письмо от Воров или лиц, ими уполномоченных, адресованное всем порядочным арестантам (а никак не лишь их части). Признанка -- психиатрическое отделение тюрьмы для временного содержания признанных экспертизой невменяемыми. Признанный -- арестант, чья невменяемость признана экспертизой. Пасти -- следить за арестантами. Пописть -- зарезать. Подорваться -- броситься, немедленно двинуться. Пятак -- пространство ближе к решке, своего рода центральная площадь в камере. Раскоцать тормоза -- открыть замки тюремной двери. Рыбкин суп -- суп из рыбы. Раскумариться -- опохмелиться, в наркотическом смысле. Реснички -- толстые металлические жалюзи с внешней стороны тюремной решетки. Расход по мастям -- выражение, употребляемое с оттенком иронии, шутки, так как вопрос принадлежности к какой-либо масти носит весьма деликатный, и даже опасный, характер; не вдаваясь в подробности, на провокационный вопрос, какой ты масти, достаточно кратко ответить: "Я порядочный арестант". Рондолики -- хлеб, жареный в масле. Расход -- слово, после которого разговор практически невозможен; условный сигнал соседям, означающий: сейчас говорить не можем. Сопровод -- тюремное письмо или посылка, в приложении к которому обязательны отметки о времени получения и отправки посылки в каждой камере, через которую посылка прошла. Сопровод возвращается отправителю с распиской о получении. В отдельных случаях сопровод осуществляется голосом, когда принимающий груз или маляву сообщает свое имя или прозвище. Судовые -- арестанты, выезжающие на суд. Сутки -- наказание лишением свободы на 10 или 15 суток. Смотрящий (за положением), положенец -- отвечающий за соблюдение воровских принципов в камере или в части тюрьмы (например, смотрящий за северным крылом большого спеца); на воле -- смотрящий за положением на определенной территории. Стос -- самодельная карточная колода. Спасибо -- слово, употребляемое арестантами в ироническом или отрицательном смысле. Тем не менее, при хороших отношениях воспринимается и в нормальном смысле. Сборка -- помещение временного содержания арестантов в тюрьме. Старшой -- обращение арестанта к тюремщику. Струна -- металлическая полоса от шконки. Спрашивать -- привлекать к ответственности за проступок. Скрысить -- украсть у сокамерника. Сонники -- снотворное; точки на теле, нажатие на которые может вызвать заторможенную реакцию. Спрос -- наказание, определенное воровским судом. Стакан -- узкий бокс, в котором можно лишь стоять. Следак -- следователь. Словиться -- встретиться. Столыпин -- спецпоезд для перевозки осужденных. Сука -- страшнейшее оскорбление, применяется, в основном, к стукачам, ментам. Спалиться -- попасться на глаза тюремщику с запретом или при запретном действии. Стучать -- работать на ментов, сообщать им сведения. Стукануть -- передать ментам сведения, предупредить их. Спать с кем-то -- занимать одну шконку (и спать по очереди). Стирщик -- тот, кто живет в хате мужиком и стирает вещи. Сеанс -- разглядывание картинок или живая картина сексуального характера. Свиданка -- свидание. Серпы -- институт им. Сербского. Слегка -- на вызов (жаргон Бутырской тюрьмы). Труба -- прямая кишка. Тубик -- туберкулез; арестант, больной туберкулезом. Тормоза -- дверь тюремной камеры. Терпила -- пострадавший. Тубонар -- туберкулезное отделение больницы. Тусоваться -- ходить туда-сюда. Тусануть -- передать; переместить. Тюрьма -- не запретишь -- выражение, подчеркивающее свободу воли. Торпеда -- деньги, запаянные в полиэтилен, которые переносят в прямой кишке. Телевизор -- металлический шкаф в камере. Уши греть -- подслушивать. Фуфлыжник -- тот, кто не держит слово, обманщик (прогнать фуфло -- не выполнить обещание, обмануть). Фуфло -- обман; подделка. Фармазонщик -- мошенник. Фаныч -- кружка; в зоне -- самовар. Хозяин -- начальник тюрьмы. Хата -- камера. Хозяйка -- алюминиевая кружка; хозяйственное мыло. Цинк -- условный сигнал, предупреждение. Цинкануть, цинковать -- давать условный сигнал, предупреждать, оповещать. Чисто -- слово, подчеркивающее однозначность сказанного ("чисто по-дружески", "чисто из интереса" и т.п.). Шмон -- обыск. Шнифт, шнифты -- в двери одно или несколько отверстий для наблюдения за обитателями камеры. Шконка, шконарь -- металлические нары. Шлемка, шленка -- миска. Шмаль -- анаша (из пыльцы конопли). Этап -- насильственное перемещение арестанта в тюрьму или за ее пределы. Ясность полная -- выражение, подчеркивающее то, что ситуация изучена досконально и выводы сделаны правильные.