Александр Солженицын. Два рассказа ----------------------------------------------------------------------- (c) Copyright Александр Исаевич Солженицын, 1995 г. Источник: "Новый Мир" 1995, ╧ 5 Рассказ публикуется с сохранением авторской орфографии и пунктуации. КУРСИВ и ударЕния авторские -----------------------------------------------------------------------  * ЭГО *  1 Павел Васильевич Эктов ещ╦ и раньше, чем к своим тридцати годам, ещ╦ до германской войны, устоялся в осознании и смысле быть последовательным, если даже не прирожд╦нным, сельским кооператором - и никак не замахиваться на великие и сотрясательные цели. Чтобы в этой линии удержаться - ему пришлось поучаствовать и в резких общественных спорах и выстоять против соблазна и упр╦ков от революционных демократов: что быть "культурным работником" на поприще "малых дел" - это ничтожно, это не только вредная растрата сил на мелкие бесполезные работы, но это - измена всему человечеству ради немногих ближайших людей, это - плоская деш╦вая благотворительность, не имеющая перспективы завершения. Раз, мол, существует путь универсального спасения человечества, раз есть верный ключ к идеалу народного счастья, - то чего стоит по сравнению с ним мелкая личная помощь человека человеку, простое облегчение горестей текущего дня? И многие культурные работники устыживались от этих упр╦ков и уязвл╦нно пытались оправдаться, что их работа "тоже полезна" для всемирного устроения человечества. Но Эктов вс╦ более укреплялся в том, что не требует никакого оправдания повседневная помощь крестьянину в его текущих насущных нуждах, облегчение народной нужды в любой реальной форме - не то что в отвлекающей проповеди сельских батюшек и твердилке церковно-приходских школ. А вот сельская кредитная кооперация может оказаться пут╦м куда поверней всемирного перескока к окончательному счастью. Все виды кооперации Эктов знал и даже убежд╦нно их любил. Побывавши в Сибири, он изумился тамошней маслодельческой кооперации, накормившей, без всяких крупных заводов, всю Европу пахучим и объядЕнным сливочным маслом. Но у себя в Тамбовской губернии он ряд лет был энергичным деятелем ссудо-сберегательной кооперации - и продолжал в войну. (Одновременно участвуя в системе Земгора, впрочем брезгуя е╦ острой политичностью, а то и личным укрывательством от фронта.) В╦л кооперацию и во весь революционный Семнадцатый год, - и только в январе Восемнадцатого, накануне уже явно неизбежной конфискации всех кооперативных касс, - настоял, чтобы его кредитное общество тайно роздало вкладчикам их вклады. За то - непременно бы Эктова ПОСАДИЛИ, если б точно разобрались, но у подвижных большевиков были руки наразрыв. Вызвали Эктова один раз в Казанский монастырь, где расположилась Чрезвычайка, но одним беглым допросом и обошлось, увернулся. Да хватало у них забот покрупней. На главной площади близ того же монастыря как-то собрали они сразу пять возрастов призывников - тут выскочил сбоку лихой всадник чубатый на серой лошади, заорал: "Товарищи! А что Ленин обещал? Что больше никогда воевать не будем! так ступайте по домам! Только-только отвоевали, а теперь опять на войну гонят? А-рас-сходись по домам!!" И - как полыхнуло по этим парням в серо-ч╦рной крестьянской од╦жке: от того окрика - по сыпали, посыпали вразбежку, кто сразу за город, к лескам, в дезертиры, кто по городу заметался и мятежничал - и уже власти сами бежали. Через день вернулись с конницей Киквидзе. Годы гражданской войны Эктов прожил в душевной потерянности: за жестоким междоусобным уничтожением соотечественников и под железной подошвой большевицкой диктатуры - потерялся смысл жизни и всей России и своей собственной. Ничего и близко сходного никогда на Руси не бывало. Человеческая жизнь вообще потеряла сво╦ разумное привычное течение, деятельность разумных существ, - но, при большевиках, затаилась, исказилась в тайных, обходных или хитро-изобретательных ручейках. Однако, убежд╦нному демократу Эктову никак не казалась выходом и победа бы белых, и возврат казацких нагаек. И когда в августе Девятнадцатого конница Мамонтова на два дня врывалась и в Тамбов, - за эти двое суток, хоть и сбежала ЧК из Казанского монастыря, а не ощутил он душевного освобождения или удовлетворения. (Да, впрочем, и видно было, что это - всего лишь короткий наскок.) Да вся тамбовская интеллигенция считала режим большевиков вовсе недолговечным: ну год-два-три и свалятся, и Россия верн╦тся к теперь уже демократической жизни. А в крайностях большевиков проявлялась не только же злая воля их или недомыслие, но и наслоенные трудности тр╦хлетней внешней войны и сразу же вослед гражданской. Тамбов, окруж╦нный хлебородной губернией, не знал в эти годы полного голода, но стыла зимами опасная нужда и требовала от людей отдавать все силы ума и души - бытовой изворотливости. И крестьянский раздольный мир вокруг Тамбова стал разрушаться безжалостно вгоняемыми клиньями сперва заградотрядов (отбиравших у крестьян зерно и продукты просто при перевозе по дорогам), продотрядов и отрядов по ловле дезертиров. Вход такого отряда в замершую от страха деревню всегда означал неминуемые расстрелы хоть нескольких крестьян, хоть одного-двух, в науку всей деревне. (Могли и с крыльца волостного правления запустить из пулем╦та боевыми патронами очередь наугад.) А всегда и у всех отрядов начинался большой граб╦ж. Продотряд располагался в деревне постоем и прежде всего требовал кормить самого себя: "Давай барана! давай гусей! яиц, масла, молока, хлеба!" (А потом и - полотенца, простыни, сапоги.) Но и этим ещ╦ рады были бы крестьяне отделаться, да только, отгуляв в деревне день два, продотрядники сгоняли понурый обоз из тех же крестьян с их зерном, мясом, маслом, м╦дом, холстами - навывоз, в дар пролетарской власти, никогда не поделившейся с крестьянами ни солью, ни мылом, ни железом. (В иной сельский магазин вдруг присылали ш╦лковые дамские чулки или лайковые перчатки, или керосиновые лампы без горелок и без керосина.) И так подгребали зерно по амбарам подряд - нередко не оставляли мужикам ни на едево, ни на семена. "Ч╦рными" звали их крестьяне - то ли от ч╦рта, то ль оттого, что нерусских было много. Надо всей Тамбовской губернией гремел неистовый губпродкомиссар Гольдин, не считавший человеческих жизней, не меривший людского горя и бабьих сл╦з, страшный и для своих продотрядников. Не многим мягче его был и борисоглебский уездный продкомиссар Альперович. (Достойными кличками власть окрещала и сама себя: ещ╦ существовал и НАЧПОГУБ Вейднер - даже Эктов долго не мог вникнуть, что это страшное слово значило: начальник политического отдела губернии.) Отначала крестьяне поверить не могли: что ж это такое вершится? Солдаты, вернувшиеся с германского фронта, из запасных полков и из плена (там их сильно обделывали большевицкой пропагандой), приезжали в свои деревни с вестью, что теперь-то и наступит крестьянская власть, революция сделата ради крестьян: крестьяне и есть главные хозяева на земле. А это что ж: городские насылают басурманов и обидят трудовое крестьянство? Свой хлеб не сеяли - на наше добро позарились? А Ленин говорил: кто не пахал, не сеял - тот пусть и не ест! И пот╦к по деревням ещ╦ и такой слух: произошла измена! Ленина в Кремле подменили! Сердце Павла Васильевича, всю жизнь нераздельное с крестьянскими бедами, их жизненным смыслом и расч╦тливой бережливостью (в церковь - в сапогах, по селу - в лаптях, а пахать босиком), изболелось от этого безумного деревенского разорения: тамбовскую деревню большевики грабили напрокат догола (ещ╦ ж дограбливал и каждый приезжий пустой ревизор или инструктор). Увидишь ли теперь прежнюю сытую мирную картину: вечерний медленный возврат добротного многосотенного скота в село, кой-где ребятишки с хворостинами, заворачивать своих, взвешенное стоячее облако прозрачной пыли в закатных лучах и скрип колодезных журавлей, предвестников пойки перед обильной дойкой? И на ночь теперь не засвечивались избяные окна: без дела стояли керосиновые лампы и еле светили внутри жирники - плошки из бараньего жира. А между тем - гражданская война кончалась, и упущено было для тамбовских крестьян соединяться и с белыми. Однако и терп╦ж их уже переш╦л через край, взбуривало народ. Осенью 1919 крестьяне убили предгубисполкома Чичканова во время его поездки по губернии. Ответ власти был - сильным карательным отрядом (венгры, латыши, финны, китайцы - кого только не было в карателях) и многими снова расстрелами. Той ограбленной зимой крестьянский гнев ещ╦ подбывал, копился. С весны, как стаяло, Павел Васильич поехал на телеге знакомого мужика запастись продуктами: из Каравайнова в хорошо знакомый ему угол, где сливаются Мокрая Панда и Сухая Панда, а дальше текут в Ворону. Знал он там Грушевку, Гвозд╦вку, Трескино, Курган, Калугино. Грушевку - с е╦ обильными сенокосами прямо на задах деревни, в июне всю в запахах мятлика, костера и клевера; Трескино с е╦ странным храмом - тр╦хэтажным кубом, а барская церковь в Никитине облицована сине-коричневой плиткой, и крыша е╦ под чешуйчатой выкладкой; Курган - с насыпным курганом татарских врем╦н; и саблевидное Калугино с беспорядочно разбросанными куренями по голой балке Сухой Панды. А пойма извилистой Мокрой Панды - вся в густой траве, с боем перепелов, приволье ребятишек, рыболовов, гусей и уток, - хотя и ребятишкам там купанье по пояс, однако и коровы на дневную дойку вылезают из реки же. Лес большой там был - сразу за Грушевкой и Гвозд╦вкой; да и близ Никитина, с е╦ множеством садов, - несколько лесистых балок. Ту весну мужики встречали в большой тревоге, и многие даже не хотели сеять: ведь вс╦ уйд╦т зазря, отымут? но и самим-то как без прокорма? Ватажились в лесках и оврагах. Толковали, как себя защитить. Но трудно крестьянам разных с╦л - сговориться, соединиться, решиться, да ещ╦ ж и выбрать момент, когда перейти черту большой войны. А между тем гольдинские продотряды вс╦ так же наваливались на с╦ла грабить, и вс╦ так же сами пировали на стоянках. (А были случаи: велели подавать им на ночь заказанное число женщин - и подавало село, а куда денешься? легче, чем расстрелы.) И вс╦ так же отряды из Губдезертира - расстреливали для примера изловленных. (Призывали сразу три возраста - 18-20-летних. А вступающие в РКП(б) освобождались от общего призыва.) И в августе Двадцатого само собою вспыхнуло в Каменке Тамбовского уезда: пришедший продотряд крестьяне перебили и взяли их оружие. И в тех же днях в Трескино: близ волостного правления продотряд созвал собрание активистов - вдруг побежала по улице сила мужиков с вилами, лопатами, топорами. Продотряд стал в них стрелять - но нахлынувшей волной порубали отрядников два десятка, ещ╦ и нескольких ж╦н коммунистов заодно. (Убили и маленького мальчика из толпы: он признал одного из повстанцев: "дядя Петя, ты меня узнал?" - и тот убил, чтобы мальчик его потом не выдал.) А в Грушевке так озлобились за вс╦ отымаемое - повалили продотрядчика и, как по бревну, перепилили ему шею пилой. Трудно, трудно русских мужиков стронуть, но уж как попр╦т народная опара - так и не удержать в пределах рассудка. Из Княже-Богородицкого, Тамбовского же уезда, освяч╦нная порывом справедливости крестьянская толпа в лаптях - пошла "брать Тамбов" с топорами, кухонными рогачами, вилами - ВИЛЬНИКИ, как ходили в татарское время - потекли под колокольный звон попутных с╦л, нарастая в пути, - и так шли к губернскому городу, пока в Кузьминой Гати их, беспомощных, не посекли пулем╦тными заставами, остальных рассеяли. И - как пожар по соломенным крышам - понеслось восстание по всему уезду сразу, захватив и Кирсановский и Борисоглебский: повсюду перебивали местных коммунистов (и бабы резали их, серпами), громили сельсоветы, разгоняли совхозы, коммуны. Уцелевшие коммунисты и активисты - бежали в Тамбов. Коммунисты нахожие - понятно откуда приходили. Но откуда набрались местные? По разным сельским случаям Павел Васильич это осмыслил, да кой кого он и раньше знал сам. При первых советских выборах волостных и сельских должностных лиц крестьяне ещ╦ не разбирались, какая этим новым выпадет всеразмерная власть, им мнилось - ничтожная, ведь теперь для всех наступила СЛОБОДА, и не выборы главное, а хватать помещичью землю. И какой порядочный мужик оторв╦тся от своего хозяйства, чтоб исправлять какую-то там должность по выбору? И потекли на те должности - крестьяне лишь по рождению, а не по труду, озорные, бесшабашные, бездельники, голь, да кто с отрочества болтался чернорабочими при городах да на постройках, там успел лизнуть революционных лозунгов, да ещ╦ все дезертиры с фронта Семнадцатого года, кто торопился на граб╦ж. Вот все эти - и стали сельские коммунисты, активисты, власть. Павел Васильевич всем своим воспитанием и гуманистической традицией был всегда всей душой против всякого кровопролития. Но теперь, особенно после этого святого народного похода на Кузьмину Гать, соотношение бессильной правоты и неумолимого насилия проступило столь явно, что и правда же: не оставалось крестьянам ничего иного, как поднять оружие. (А много винтовок, патронов, шашек, гранат оставалось ещ╦, привезенных с германской войны и разбросанных после мамонтовского прорыва - у кого спрятано, у кого закопано.) И Эктов не увидел и для себя, народника, народолюбца, иного выхода, как идти туда же и в то же. Хотя: кончилась большая гражданская война - и какие надежды были теперь у мужицкого восстания? Но несомненно, что крестьяне будут лишены грамотного связного руководства. Пусть никакой не военный, лишь кооператор, да грамотный и смышл╦ный человек, - Эктов пригодится где-то там. Но - жена, Полина, сердце мо╦ неотрывное! и Мариночка, крошка пятилетняя, глазки васильковые! - как оставить вас? и - на какие испытания? на какие опасности? даже просто на голод? Вот оно, наше самое трепетное - оно и высшее наше счастье, оно и наша слабость. Полина - в острой тревоге, но и посильно крепясь, отпустила его: ты - прав. Да... прав... Иди. И осталась она с дочуркой на их городской квартире, со скудными запасами провизии и дров на будущую зиму, - но и что-то же заработает, учительница. А Павел Васильич уехал из Тамбова, отправился искать предполагаемый центр восстания. И наш╦л его - в передвижном состоянии - малую кучку вокруг Александра Степановича Антонова, по происхождению кирсановского мещанина, в 1905 году - эсера-экспроприатора (не закрыть глаз: значит, и вперемежку с уголовщиной?), в 1917 вернувшегося из сибирской ссылки, до большевицкого переворота начальника кирсановской милиции, потом набравшего много оружия разоружением чехословацких эшелонов, проходивших через Кирсанов, - и уже летом 1919 с небольшой дружиной перебивал нал╦тами местные комячейки там и здесь - когда сама партия эсеров вс╦ никак не решалась сопротивляться большевикам, чтобы этим не помочь белым. Действовал Антонов и теперь не от эсеров, а от самого себя. Губчека ловила его всю зиму с 19-го года на 20-й - и не поймала. Антонов не кончил и уездного училища, образование никакое, но - отчаянный, решительный и смекалистый. В нарождающемся штабе Антонова, который и штабом назвать ещ╦ было нельзя, - не состояло даже хоть одного офицера со штабным опытом. Был местный самородок, из крестьян села Иноковки 1-й, П╦тр Михайлович Токмаков: унтер царской армии, он на германском фронте выслужился в прапорщики, затем и в подпоручики, и вояка был превосходный, но всего три класса церковно-приходской. Ещ╦ был боевой и буйный прапорщик, тоже из унтеров, распирающей энергии, Терентий Чернега, - в Семнадцатом примкнувший к большевикам, два года служил им, даже и в ЧОНе, а всего насмотрясь - переш╦л на крестьянскую сторону. И ещ╦ был унтер, артиллерист, Арсений Благодар╦в, - из той самой Каменки, где вс╦ началось, он и был из начинателей. Все эти трое дальше получили в командование по партизанскому полку, Токмаков потом - бригаду из четыр╦х полков, - но ни один же из них и близко не был способен к штабной работе. И адъютантом Антонова был вовсе не военный, а учитель Старых из Калугина на Сухой Панде. И когда Эктов представился Антонову - так и приш╦лся он пока самый подходящий "начальник штаба": лишь бы грамотный сообразительный человек да умел бы топографическую карту читать. Спросил Антонов фамилию. Странно, но Эктов не запасся. Уже начал: "Эк...", и тут же прохватило: нельзя называть! И горло само перешло на: - а... га... Антонову послышалось: - Эгов? А что? Псевдоним, и неплохой. Ответил уже ч╦тко: - Эго. Пусть так. Ну, так и так, Антонов и не допытывался. И скоро все его знали как "Эго", тоже Павел, только Тимофеевич. И вскоре признали за ним авторитет "начальника штаба" (сам себе удивлялся), впрочем он только чуть и связывал, соединял их общие дела, - а и сам Антонов и его партизанские начальники чаще вели отряды своим порывом, никого не спрашивая, да и по внезапности обстоятельств. Тамбовский уезд не так-то был и удобен для партизанской войны: как и бОльшая часть губернии - малолесен, равнина, небольшие холмы, правда много глубоких балок и оврагов ("яруг"), дающих и коннице укрытие от степного прозора. И сеть прос╦лков с наезженной коле╦й, да скакала конница и попер╦к поля. А что это была за конница! Стремена - вер╦вочные, вместо с╦дел у большинства - подушки (и на ходу вь╦тся пух из-под всадника...). Кто в солдатской од╦жке, а кто в крестьянской (на шапке - красная ленточка наискось: они - за революцию, тоже красные! и обращение, когда не по деревенским кличкам: "товарищ"). Зато - повстанцы всегда на свежих конях, беспрепятственно меняют их у крестьян (хоть и не без крестьянской обиды: НАШИ-то ребята наши, так ведь и лошадь МОЯ...). Понасобирали берданок, двустволок, винтовочных обрезов (их легче прятать, а меткость вблизи не намного меньше), трофейных с войн Гра и Манлихеров. Начинали - с по пять патронов к винтовке, потом отбивали у продотрядов, у чоновцев, и даже захватывали целые оружейные склады, а раз была и такая смелая антоновская операция: захватили у красных целый поездной эшелон боеприпасов, в поспешке развезли телегами по деревням, подальше прочь от ЖЕЛЕЗКИ, которой лишнего часа не удержишь. Впрочем, из-за многолюдства повстанцев, вс╦ равно сильно не хватало оружия, даже и шашек, - и по набату вс╦ ещ╦ бежали из деревень с вилами. (Был и такой сигнал у повстанцев: при появлении большевицкого отряда - останавливаются в том селе мельничные крылья, либо - с другого конца села тут же ускакивает вестовой, оповещать соседей.) Радость успешных набегов, да и успешных уходов - взбадривала и изумляла Эктова: и как же это вс╦ уда╦тся? ведь прямо - из ничего! Так и жили - сперва недели, потом и месяцы: дн╦м работали как крестьяне, а при тревоге и просто с вечера - садились на коня и в набег. Через буераки гонялись отряды друг за другом, и те и эти. При разгроме - повстанцы разлетались, прятали оружие, и не у себя во дворах, а по яругам. ...После прол╦та боя лежит убитый, головой в ручье. А лошадь - печально стоит, часы, возле м╦ртвого хозяина... А по травам перескакивает трясогузка... Любимое место укрытия антоновской конницы было - низменность по реке Вороне. Там - и поляны в просторном кольце как бы расставленных дубов, вязов, осин, ив. Измученные верховики сваливались полежать на полянах, заросших мятликом да конским щавелем, и лошади тут же щиплют, медленно перебраживая. К тем местам - заброшенные полудороги, а дальше - непродорная ур╦ма - низкое густое переплетенное лесо-кустье, высоченная трава, в ней и гадюки двухаршинные с ч╦рно насеченной спиной. (Одно из самых недоступных мест так и зов╦тся - "Змеиное болото".) В сентябре вспыхнуло восстание и в Пахотном Углу, много северней Тамбова, к Моршанску: там сколотили коммунисты год назад "образцовую коммуну" - а теперь те образумленные коммунисты стали отдельной, но крепкой группировкой повстанцев. Так множились повстанцы, что, осмелев, в начале октября пошли атаковать с юга Каменку, выручать е╦ от ставшего там красного гарнизона. Те ответили пушками и в контратаку кроме конницы послали и пехоту. Повстанцы спешились и - в первый и единственный раз - вырыли окопы, привычное дело с войны, но то для них была ошибка: не выдержали регулярного двухсуточного боя, бросили окопы, отступили к Туголукову, изобильному лошадьми, - и из Туголукова много крестьян, сев на лошадь и добавив ещ╦ заводную, уходили вместе с ПАРТИЗАНТАМИ. Район восстания был опасно охвачен треугольником железных дорог Тамбов - Балашов - Ртищево, и постоянные гарнизоны стояли на крупных станциях. Эти пути надо было портить при каждом случае. И несколько раз антоновцы, налетев, местами разбирали пути, лошадиной тягой гнули рельсы в дугу. Зато железнодорожные служащие, особенно телефонисты и телеграфисты, в массе своей сочувствовали повстанцам и иные задерживали в передаче распоряжения красных, или теряли, искажали, а то и передавали партизанам - и большевики не могли над╦жно использовать свои линии связи. А железнодорожники ртищевского узла даже избрали делегацию к повстанцам, на поддержку, но чекисты успели арестовать делегатов, а на вс╦ Ртищево объявили чрезвычайное положение. Повстанцев становилось вс╦ больше - и один за другим формировались партизанские ПОЛКИ, по полторы и по две тысячи человек, уже переваливало число полков за десяток, у полков появились и свои знам╦на и пулем╦ты - Максима и Льюиса. Командирами становились и бывшие унтеры и ефрейторы, с опытом германской войны, и просто крестьяне от сохи. И смышл╦но же командовали. В ноябре Антонов с главными силами пош╦л и на сам Тамбов, вызвав большой переполох у тамбовских властей (те пилили-валили вековые дубы на завалы дорог к городу, расставляли пулем╦ты на городских колокольнях). Эктов верить не мог: неужели, вот, хоть на короткий час и сам туда, и выхватит, увез╦т семью?.. (До Сердобска бы дов╦з, а там у Полины двоюродная сестра, у не╦ б и прикрылась.) Нет, в двадцати верстах от Тамбова, в Подосклей-Рождественском, после крупного боя, пришлось повстанцам отступить. Вандея? Но отметная была разница: наше православное духовенство, не от мира сего, не сливалось с повстанцами, не вдохновляло их как боевое католическое, а осторожно сидело по приходам, по своим домам, хотя и знали: красные придут - вс╦ равно могут голову размозжить. (Как в Каменке попа Михаила Молчанова застрелили ни за что на ступеньках своего дома.) Вандея? Иногда и не без насилия: приходил красноармеец в отпуск в свою деревню, а у него односельчане уничтожали документы - и куда ему после того деваться? выхода нет, как в партизаны. И из отряда партизанского уж и вовсе не уйти, хоть и задумал бы: свои ж не дадут жить в селе с семь╦й. Или какая баба замечена, что проболтала красным о передвижениях повстанцев, - секли е╦ по голому заду прилюдно, на площади перед церковью. Тамбовским мирным мужикам теперь гроза была со всех сторон: чтО не так сделаешь - отомстят потом хоть красные, хоть повстанцы. Боятся и с иными соседями просказываться. Один раз, в общем валу, сходил ВИЛЬНИКОМ за десять в╦рст, пойман, а хоть и отпущен - впер╦д уже навек виноват перед властями. Стук в дверь: "Кто там?" - "Свои". - Чтоб не попасться, на всяк случай: "Все вы, черти, свои, да житья от вас нет". Одну бабу допрашивали красные, где е╦ сын. Отреклась: "Нет у меня никакого сына!" А потом его поймали, он назвался: сын такой-то. И его расстреляли: мол, вр╦т. В это мужицкое положение ставил Павел Васильич не раз и себя. Извечная радость человека и извечная его уязвимость: семья! У кого вместо сердца подкова железная, чтоб не дрогнуть за своих родных, что затерзают их эти ч╦ртовы когти? А бывало и такое: растрепали в деревне продотряд, двое из них - китаец и финн - спрятались на задах у деда. Китайца заметили, подстрелили, а финна дед пожалел и, головой рискуя, спрятал в сноп, а ночью выпустил - и тот дал д╦ру, к своему гарнизону, в Чокино. (Для следующей экспедиции?..) Вандея? Эсеры Тамбовской губернии заколебались: и нельзя поддерживать восстание против революции? и возглавить это восстание было упущено, за ними уже не пойдут. Но и: теперь, когда кончилась гражданская война, как не использовать народный напор против коммунистов. Пристраивались к возникшим "советам трудового крестьянства" и писать листовки, и приписать вс╦ восстание эсеровской партии. Да у повстанцев уже свои были лозунги: "Долой Советы!" (никак не эсеровский, эсеры - за Советы); "Не платим разв╦рстки!"; "Да здравствуют дезертиры Красной Армии!" У Эктова оказалась пишущая машинка, захваченная в исполкоме, так он и сам сочинял и усердно печатал прокламации: "Мобилизованные красноармейцы! Мы - не бандиты! мы такие же крестьяне, как вы. Но нас заставили бросить мирный труд и послали на своих братьев. А разве ваши семейства не в таких же условиях, как наши? Вс╦ убито Советами, на каждом шагу озверелые коммунисты отбирают последнее зерно и расстреливают людей ни за что. Раскалывают наши головы как горшки, ломают кости - и на том обещают построить новый мир? Сбрасывайте с себя коммунистическое ярмо и идите домой с оружием в руках! Да здравствует Учредительное Собрание! Да здравствуют советы трудового крестьянства!" Да повстанцы и сами, кто горазд, выписывали чернильными карандашами на случайных листках бумаги: "Довольно слушать нахалов коммунистов, паразитов трудового народа!" - "Мы пришли крикнуть вам, что власть обидчиков и грабителей быть не должна!" И к нерешительным: "Мужики! У вас забирают хлеб, скотину, а вы вс╦ спите?" Коммунисты отвечали большим тиражом типографских листовок со своей обычной классовой долдонщиной или сатирическими картинками: Антонов в кровавой шапке с кровавым ножом, а на груди, в виде орденов, - Врангель и Керенский. "Мы, Антонов Первый, Поджигатель и Разрушитель Тамбовский, Самодержец Всеворовской и Всебандитский..." Это стряпал завагитпропа губкома Эйдман, никогда его тут, в Тамбове, не слышали прежде. А в грозных распоряжениях чаще всего мелькали подписи секретарей губкома Пинсона, Мещерякова, Райвида, Мейера, предгубисполкома то Загузова, то Шлихтера, предгубчека Трасковича, начальника политотдела Галузо - и этих тоже Тамбов не знал никогда, и эти тоже были пришлые. А в составе их губ-губ властей мелькали и другие, кто не подписывал грозных приказов, но решали-то все вместе: Смоленский, Зарин, Немцов, Лопато и даже женщины - Коллегаева, Шестакова... И об этих тоже Эктов не слышал прежде, только один среди них был точно местный, всеизвестный оголтелый большевик Васильев, прохулиганивший в городе весь Семнадцатый год, свистевший и топавший даже на чинных собраниях в Нарышкинской читальне. Об остальных не слыхивал Эктов, а ведь свора эта была - не из той же ли оппозиционной интеллигенции, что и он сам? и несколько лет назад, до революции, встретились бы где-нибудь - он пожимал бы им руки?.. Но пропаганда - пропагандой, а большевики подтягивали силы. Установила антоновская разведка, что прибыл из Москвы полк Особого назначения ВЧК, ещ╦ эскадрон от тульской ЧК, ещ╦ 250 сабель из Казани, до сотни из Саратова. Ещ╦ приш╦л из Козлова "коммунистический отряд" и два таких отмобилизовались в Тамбове. Ещ╦ появился у них и "автобоевой отряд имени Свердлова" и отдельный железнодорожный батальон. (Рискованную разведку вели и верная баба с махоткой молока и над╦жный мужик с возом дров в город. Через одну такую бабу раз послал Павел Васильич устную весточку о себе Полине - и в ответ узнал, что - целы, не раскрыты чекой, скудно живут, но надеются...) Отделавшись от страха за целость самого Тамбова, красные вожди свои нарощенные силы стали равномерно расквартировывать по всем тр╦м мятежным уездам, особенно по Тамбовскому, - планово оккупировать их. (В большом десятитысячном селе взяли 80 заложников и объявили жителям: за несдачу селом огнестрельного оружия к следующему полудню - все эти 80 будут расстреляны. Угроза была слишком непомерна, село не поверило, никто ничего не сдал - и в следующий полдень на виду у села все восемьдесят были расстреляны!) Стали и летать большевицкие самол╦ты (были и хвастливо выкрашенные в красный цвет), наблюдать, иногда и сбрасывать бомбы, что сильно пугало селян. Осенью, избегая наседающего преследования, Антонов временно уводил свои главные силы то в Саратовскую губернию, то в Пензенскую. (А саратовские крестьяне, мстя за забранных или смененных лошадей, стали и сами ловить тамбовских повстанцев и расправляться самосудом. Судьба крестьянских восстаний...) Вместе с главным штабом и Эго был в этих рейдах, и уже привык к такой жизни, конной, бродячей, бездомной, на холодах и в тревоге, в уходах от погони. Стал военным человеком? - нет, не стал, трудно было ему, никогда к такому не готовился. А - надо терпеть. Разделял крестьянскую боль - и тем насыщалась душа: он - на месте. (А не приш╦л бы сюда - дрожал бы в норке в Тамбове, презирал бы себя.) А мятежный край не утихал! Хотя поздней осенью и к зиме партизанам стало намного трудней скрываться и ночевать - а полки партизанские росли в числе. Поборы, собираемые красными отрядами, откровенный граб╦ж, когда делили отобранное крестьянское имущество - тут же, на глазах крестьян, избивали стариков, а то и сжигали деревни начисто, как Афанасьевку, Бабино, и это к зиме, выгоняя и старых и малых на снег, - поддавало новый заряд повстанческому сопротивлению. (Но и повстанцам же где-то питаться. Раньше брали у семей советского актива, потом и у семей красноармейцев, а дальше, не хватало - уже и у крестьян подряд. Кто давал понимаючи, а кто и обозлевался.) К середине зимы уже сформировалось две партизанских Армии, каждая по десятку полков, 1-й армией командовал Токмаков, 2-й - сам Антонов. В штабах армий появились уже и настоящие военные, наводившие порядок, начиная с формы: рядовым установили красные нашивки на левом рукаве выше локтя, командирам добавлялась ленточка, нашитые треугольники вершиной вниз или вверх, а с командиров бригад - ромбы. Командный состав избирался на полковых собраниях (и ещ╦ - политкомы, и ещ╦ - полковой суд). Издавали и приказы: полный запрет устраивать в деревнях конфискации одежды, вещей и обыски на поиск продуктов; не разрешать партизанам слишком часто менять своих лошадей у крестьян, только по решению фельдшера, а - получше следить за лошадью своей; и, как в настоящей армии, вводили партизанам чер╦дность отпусков - но и своя милиция в с╦лах проверяет документ, по какому партизан приехал. Зимой взаимное озлобление только ещ╦ распалилось. Красные отряды расстреливали и улич╦нных, и подозреваемых, стреляли безо всякого следствия и суда. У карателей выявился разряд людей, уже настолько привыкших к крови, что рука у них подымалась, как муху смахнуть, и револьвер сам стрелял. Партизаны, бережа патроны, больше рубили захваченных, убивали тяж╦лым в голову, комиссаров - вешали. И до того доходило разъярение мести с обеих сторон, что и глаза выкалывали захваченному прежде, чем убить. Из ограбленных с╦л ребятишки с салазками ездили за битой кониной. Этой зимой развелось много обнаглевших волков. И собаки тоже ели трупы, разбросанные по степи и по балкам, и разрывали мелко закопанных. Разъезжала по оккупированным с╦лам выездная сессия губЧК - Рамошат, Ракуц и Шаров, сыпали расстрельные приговоры, а подозреваемых, но никак не пойманных на повстанчестве, стали ссылать в "концентрационные лагеря". В январе антоновский штаб сведал секретное письмо: тамбовская губЧК получила от центрального управления лагерей Республики дополнительно 5 тысяч мест в лагерях для своих задержанных. А с бабами и девками, уведенными в ближние концлагеря, охрана с кем развратничала, кого насиловала, слухом полнилась земля. С╦ла скудели. Даже в богатенной когда-то Каменке осталось с два десятка лошадей. Ко рваным башмакам люди ладили деревянные подошвы, бабы ходили по морозу без чулок. И завед╦т кто-нибудь: "А при царе поедешь на базар - покупай, что по душе: сапоги, ситцу, крендел╦в". Только бумага нашлась на курево: из помещичьих книг да из красных уголков. Со старым-престарым дедом из хутора Сем╦новского Эктов горевал, как гинет вс╦. Казалось - жизнь уже доходит до последнего конца, и после этого какая ещ╦ останется? - Нечто, - сказал серебряный дед. - Из-под косы трава да и то уцелевает. А достали-таки тамбовские крестьяне до Кремля! В середине февраля стали объявлять, что в Тамбовской губернии хлебная разв╦рстка прекращается. Никто не поверил. Тогда напечатали в газетах, что Ленин вдруг "принял делегацию тамбовских крестьян". (В самом ли деле? Позже стало в антоновском штабе известно: да, несколько мужиков, сидевших в тамбовской ЧК, запуганных, доставляли в московский Кремль.) Большевики, видно, торопились кончить восстание к весне, чтобы люди сеяли (а осенью - опять отбирать). Но ярость бо╦в уже не унималась. И в марте, двумя полками, антоновцы налетели на укрепл╦нное фабричное село Рассказово, под самым Тамбовом, разгромили гарнизон и целый советский батальон взяли в плен. И половина из них охотой пошла в ПАРТИЗАНТЫ. Павел Васильич с осени не верил, не надеялся, что в таких передрягах вытянет, перезимует. Но вот - дотерпел, дожил и до марта. И даже настолько признали уже его военным человеком, что сделали помощником командира полка Особого Назначения при штабе 1-й армии. И ещ╦ успел он прочесть два мартовских приказа звереющих карателей: "Обязать всех жителей каждого села круговой порукой, что если кто из села будет оказывать какую-либо помощь бандитам, то отвечать за это будут все жители этого села", а "бандитов ловить и уничтожать как хищных зверей". И - наивысшим доводом: "вс╦ здоровое мужское население от 17 до 50 лет арестовывать и заключать в концентрационные лагеря"! А прямо к повстанцам: "Помните: ваши СПИСКИ большей частью уже в руках Чека. Явитесь добровольно с оружием - и будете прощены". Но ни кал╦ной прокаткой, ни уговором - уже не брались повстанцы, в затравленных метаньях по заснеженным морозным оврагам и перелескам. И уже вот-вот манила весна - а там-то нас и вовсе не возьм╦шь! И тут, в марте, уже перенеся зиму, Эктов сильно простудился, занемог, должен был отстать от полка, лечь в селе, в тепле. И - на вторую же ночь был выдан чекистам по доносу соседской бабы. Схвачен. Но - не расстрелян на месте, хотя уже знали его роль при токмаковском штабе. А - повезли в Тамбов. Город имел вид военного лагеря. Многие дома заколочены. Нечищеный грязный снег на панелях. (Свой домик - на боковой улице, не видел.) И - дальше, через Тамбов. Посадили в зарешеченный вагон, в Москву. Только не на свиданье с Лениным. 2 Сидел в лубянской тюрьме ВЧК, в полуподвале, в одиночке, малое квадратное окошко в уровень тюремного двора. Отначала видел главное испытание в том, чтобы себя НЕ НАЗВАТЬ - да то самое испытание, какое нависло и над каждым вторым тамбовским крестьянином, да с тем же и выбором: назвал себя - погиб. А не назвал - погиб же, только другим родом. Придумал себе биографию - тоже кооператора, только из Забайкалья, из тех мест, которые знал. Может, по нынешнему времени проверить им трудно. На допросы водили его тремя этажами вверх, в один и тот же всегда кабинет с двумя крупными высокими окнами, старой дорогой мебелью Страхового общества и плохоньким бумажным портретом Ленина в богатой раме на стене над головой следователя. Но следователи - сменялись, трое. Один, Марагаев, кавказского вида, допрашивал только ночами, спать не давал. Допрашивал ненаходчиво, но кричал, вызверивался, бил по лицу и по телу, оставляя синячные ушибы. Другой, Обоянский, всем нежным видом выдавая голубую кровь, - не так допрашивал, как вселял в подследственного безнад╦жность, даже будто бы становясь с ним сочувственно на одну сторону: ОНИ вс╦ равно победят, да уже везде победили, Тамбовская губерния осталась последняя; против НИХ никто не может устоять и в России и в целом мире, это - сила, какой человечество ещ╦ не встречало; и благоразумнее сдаться ИМ прежде, чем они будут карать. А может быть - смягчат участь. А третий - пухлощ╦кий, черноволосый, весело подвижный Либин никогда не дотронулся до подследственного и пальцем, и не кричал, но всегда говорил с бодрой победной уверенностью, да видно, что и не наигранной. И домогался пробудить в подследственном демократическую совесть: как же он мог изменить светлому идеалу интеллигенции? как же может демократ стоять против неумолимого хода истории, пусть и отягч╦нного жестокостями? Этих жестокостей Эктов мог поведать следователю больше, чем тот и представлял. Мог бы, но не смел. Да не ту линию он и избрал: вот на этом-то и стоять: что - демократ, народник, что тронула сердце пронзительная крестьянская беда, а белогвардейщиной тут и не веет. (Да ведь - и правда так.) А Либин - как будто по той же ОСВОБОДИТЕЛЬНОЙ линии и в╦л навстречу: - В будущие школьные хрестоматии войд╦т не один эпизод героизма красных войск и коммунистов, давивших этот кулацкий мятеж. Момент борьбы с кулачеством займ╦т поч╦тное место в советской истории. Спорить было безнад╦жно, да и к чему? Главное: узнают ли, кто он. Это хорошо, что увезли в Москву, в Тамбове легче бы его узнали, пропуская через свидетелей. Одно только ныло предчувствием: сфотографировали его в фас и в профиль. Могли фотокарточку размножить, разослать в Тамбов, Кирсанов, Борисоглебск. Хотя и: за полгода боевой жизни Эктов так изменился, посуровел, пожесточел, и в ветрогаре - сам себя не узнавал в зеркало в избах, впрочем и зеркала там плохонькие. Пока не вызнали, КТО - семья была в безопасности. А самого - что ж, пусть и стреляют: за эти месяцы бесщадной войны Павел Васильич давно обвыкся с мыслью о смерти, да и попадал уже на волосок от не╦. Да его запросто могли расстрелять и при взятии - непонятно, зачем уж так им надо было его опознать? зачем везли в Москву? зачем столько времени надо было тратить на переубеждения? А недели текли - голодные, скудная похл╦бка, крохотка хлеба. Бель╦ без смены, тело чесалось, стирал как мог в редкие бани. Из одиночки соединяли и в камеру - сперва с одним, потом с другим. По соседству не обойтись без расспросов: а кто вы сами? а как попали в восстание? а что там делали? Отвечать - нельзя, и совсем не ответить нельзя. А оба - мутные типы, сердце-вещун узна╦т. Что-то пл╦л. Прош╦л апрель - не узнали! Но - ещ╦ раз сфотографировали. Клещи. Опять в одиночку, в подвал. Пот╦к и май. Тянулись и дни, но ещ╦ мучительней - ночи: в ночи, плашмя, ослабляется человек и его жизненная сила сопротивления. Кажется: ещ╦ немного - и сил уже не собрать. И Обоянский кивал с измученной улыбкой: - Не устоять никому. Это проснулось и пришло к нам могучее невиданное племя. Поймите. А Либин оживл╦нно рассказывал о военных красных успехах: и сколько войск нагнали в Тамбовскую губернию, и даже - ТУТ не секрет и сказать - каких именно. И курсантов из нескольких военных училищ расположили по тамбовским с╦лам для усиления оккупации. Да - разбиты уже антоновцы! Разбиты, теперь добивают отдельные кучки. Уже сами приходят в красные штабы гурьбами и приносят винтовки. И ещ╦ помогают находить и разоружать других. Да один полк бандитов - полностью переш╦л на красную сторону. - Какой? - вырвалось. Либин с готовностью и отч╦тливо: - 14-й Архангельский 5-й Токайской бригады. ЗдОрово знали. Но ещ╦ проверь - так ли?.. Да приносил на допросы в подтверждение тамбовские газеты. Судя по ним - да, большевики победили. А - что могло стать иначе? Он когда и ш╦л в восстание - понимал же безнад╦жность. А вот - приказ ╧ 130: арестовывать семьи повстанцев (выразительно проч╦л: семьи), имущество их конфисковать, а самих сгонять в концентрационные лагеря, потом ссылать в отдал╦нные местности. А вот - приказ ╧ 171, и опять: о каре СЕМЬЯМ. И - не замнутся перед тем, уж Эктов знал. И, уверял Либин, от приказов этих - уже большие плоды. Чтобы самим не страдать - крестьяне приходят и указывают, кто скрылся и где. Очень может и быть. Великий рычаг применили большевики: брать в заложники СЕМЬИ. Кто - устоит? Кто не любит своих детей больше себя? - А дальше, - заверял Либин, - начн╦тся ПОЛНАЯ ЧИСТКА по деревням, всех по одному перебер╦м, никто не скроется. А кое-кто из крестьян знали же Павла Васильича по прошлым мирным годам, могли и выдать. Однако сидел Эктов третий месяц, и врал, и пл╦л, а вот же - не расшифровали?.. Пока Либин как-то, с вес╦лой улыбкой, даже дружески расположенный к неисправимому демократу-народолюбцу, кстати посадив его под усиленный свет, улыбнулся сочными плотоядными губами: - Так вот, Павел Васильич, мы прошлый раз не договорили... И - обвалилось. Оборвалось. Уже катясь по круче вниз, последними ногтями цепляясь за кочки надежд: но это ж не значит - и семью? Но, может, Полина с девчуркой поостереглась? сменила место? куда-нибудь уже переехала?.. А Либин, поблескивая ч╦рными глазами, насладясь растерянностью подследственного, его беспомощным неотрицанием, довернул ему обруч на шее: - И Полина Михайловна не одобряет вашего упорства. Она теперь знает факты и удивляется, что вы до сих пор не порвали с бандитами. Несколько минут Эктов сидел на табуретке оглуш╦нный. Мысли плясали в разные стороны, потом стали тормозиться в сво╦м кругообороте - и застывать. Либин - не спускал глаз. Но и - молчал, не торопил. Так Полина не могла ни думать, ни говорить. Но, может, - измучилась до конца? Но, может, это и повод: дайте увидеться! дайте мне с ней поговорить самому! Либин: э, нет. Это - надо вам ещ╦ заслужить. Сперва своим раскаянием. И пошло два-три дня так: Эктов настаивал на встрече. Либин: сперва полное раскаяние. Но Эктов не мог растоптать, чтО он видел своими глазами и тв╦рдо знал. И притвориться не мог. Но и Либин не уступал ни на волос. (Да тем и доказывал, что Полина думает совсем не так! Наверное же не так!) И тогда Либин прервал поединок - наперехват дыхания: ч╦рт с вами, не раскаивайтесь! ч╦рт с вами, оставайтесь в вашем безмозглом народничестве! Но если вы не станете с нами сотрудничать - я вашу Полину отдам мадьярам и ЧОНу на ваших глазах. А девч╦нку возьм╦м в детдом. А вам - пулю в затылок после зрелища, это вы недополучили по нашей ошибке. Ледяное сжатие в груди. А - что ж тут невозможного для них? Да подобное и было уже не раз. Да на таком - они и стоят. Полина!!. Ещ╦ день и ещ╦ два дали Эктову ДУМАТЬ. А можно ли ДУМАТЬ - в застенке угроз, откуда выхода нет? Мысли прокруживаются бессвязно, как впрогрезь. Пожертвовать женой и Маринкой, переступить через них - разве он мог?? За кого ещ╦ на свете - или за что ещ╦ на свете? - он отвечает больше, чем за них? Да вся полнота жизни - и были они. И самому - их сдать? Кто это может?!. И Полину же ПОТОМ пристрелят. И Маринку не пощадят. ЭТИХ он уже знал. И - если б он этим спасал крестьян? Но ведь повстанцы - уже проиграли явно. Вс╦ равно проиграли. Его СОТРУДНИЧЕСТВО - какое уж теперь такое? Что оно может изменить на весах всего проигранного восстания? Только жертва семь╦й - а ничего уже не изменишь. Как он ненавидел это нагло торжествующее победное смуглое либинское лицо с хищным поблеском глаз! А в сдаче - есть и какое-то успокоение. То чувство, наверное, с каким женщина переста╦т бороться. Ну да, вы оказались сильней. Ну что ж, сда╦мся на вашу милость. Род облегчающей смерти. И уж какую такую пользу он мог сейчас принести красным? Сокрушился. Однако с условием: дать свидание с Полиной. Либин уверенно принял капитуляцию. А свидание с женой: только тогда, когда вы выполните наше задание. Тогда - пожалуйста, да просто - отпустим вас в семью. И - что ж оставалось? Какое немыслимо каменное сердце надо иметь, чтобы растоптать сво╦ присердечное? И во имя чего теперь? Да и мелодичные наговоры Обоянского тоже не прошли без следа. Действительно: сильное племя! Новые гунны - но вместе с тем с социалистической идеологией, странная смесь... Может быть и правда: мы, интеллигенты старой закалки, чего-то не понимаем? Пути будущего - они совсем не просто поддаются человеческому глазу. А задание оказалось вот какое: быть проводником при кавалерийской бригаде знаменитого Григория Котовского, героя гражданской войны. (Они только что прошлись по мятежному Пахотному Углу и вырубили полтысячи повстанцев.) При том - себе - никакой личины не надо придумывать, тот самый и есть известный Эго, из антоновского штаба. (Антонов - разгромлен полностью, армии его уже нет, но сам он сбежал, ещ╦ скрывается. Да им - заниматься не будем.) А что делать? А, выяснится по дороге. (Ну, как-нибудь может быть обойд╦тся?) Из Тамбова дорога была недлинная - до Кобылинки, впрочем уже на краю одного из излюбленных партизанских районов. Вс╦ - верхом. (И чекисты, в гражданском, рядом, неотступно. И полуэскадрон красноармейцев при них.) А - снова открытый воздух. Открытое небо. Уже начало июля. Цветут липы. Вдыхать, вдыхать. Сколько наших поэтов и писателей напоминали об этом: как прекрасен мир - и как принижают и отравляют его люди своими неиссякаемыми злобами. Когда ж это вс╦ утишится в мире? Когда же люди смогут жить нестесн╦нной, неискор╦женной, разумной светлой жизнью?.. - мечта поколений. Несколько в╦рст не доезжая Кобылинки встретились с самим Котовским - крупная мощная фигура, бритоголовый и совершенно каторжная морда. При Котовском был эскадрон, но не в красноармейской форме, а в мужицких одеяниях, хотя все в сапогах. Бараньи шапки, папахи. У кого, не у всех, нашиты казачьи красные лампасы по бокам брюк. Самодельные казаки? Так и есть. Приучались называть друг друга не "товарищ", а "станичник". Старший из сопровождавших Эктова чекистов теперь объяснил ему задачу: этой ночью будет встреча с представителем банды в 450 - 500 сабель. Эго должен подтвердить, что МЫ - казаки из кубано-донской повстанческой армии, прорвались через Воронежскую губернию для соединения с Антоновым. И к ночи дали Эго навесить на бок разряженный наган, и посадили на самую скверную хилую лошадь. (Четверо переодетых чекистов держались тесно при н╦м как его новая, после разгрома главных антоновских сил, свита. И у них-то наганы - полнозаряженные, "убь╦м по первому слову".) И сам Котовский с эскадроном поехал на встречу в дом лесника, у лесной поляны. С другой стороны, тоже с несколькими десятками конников, подъехал Мишка Матюхин, брат Ивана Сергеевича Матюхина, командира ещ╦ неразбитого отряда. (У тамбовцев часто шли в восстание по несколько братьев из одной семьи; так и при Александре Антонове сражался неотлучно его младший брат Митька, сельский поэт. Вместе они теперь и ускользнули.) Конники остались на поляне. Главные переговорщики вошли в избу лесника, где горело на столе две свечи. Лица разглядывались слегка. Миша Матюхин не знал Эго в лицо, но Иван-то Матюхин знал. - Проверит, - сам не узнавал своего голоса Эктов и что он нес╦т мужикам такую ложь. Но когда уже пош╦л по хлипкому мостику, то и не останавливаться стать. И на Котовского: - А вот начальник их отряда, войсковой старшина Фролов. (Чтобы не переиграть, Котовский не нацепил на себя казачьих полковницких погонов, хотя это было легко доступно.) Матюхин потребовал, чтобы Эго поехал с ним на сколько-то в╦рст для встречи со старшим братом, удостоверить себя. Чекистская свита не дрогнула, заминки не вышло, кони под ними боевые и патронов к наганам запас. Поехали сперва по лесной просеке, потом попер╦к поля, под зв╦здным небом. Мелкой рысью и в темноте никому не удивиться, что под Эго-то кобылка никудышняя рядом с его свитскими. Трясся в седле Павел Васильевич - и думал ещ╦ раз, и ещ╦ раз, и ещ╦ раз, и думал отчаянно: вот сейчас открыться Матюхину, себе смерть, но и этих четверых перебьют! А полтысячи матюхинских - спас╦тся. А ведь - отборная сила! Но - и столько уже раз перекладенные: в голове - аргументы, в груди - живое страдание. Нет, не за себя, нисколько. А: ведь отомстят Полине, как и угрозили, если ещ╦ и не малютке-дочке. Чекистов - он и давно понимал, а за эти месяцы на Лубянке, а за эти дни в переезде - и ещ╦ доскональнее. И - как же обречь своих?.. САМ ты, СВОИМИ руками?.. Да ведь - проиграна вся боевая кампания Антонова. Если посмотреть шире, в большом масштабе - может и всей губернии будет легче от замирения наконец. Ведь вот, отменена уже грабительская продразв╦рстка, отныне заменится справедливым продналогом. Так скорей к замирению - может и лучше? Раны - они постепенно затянутся. Время, время. Жизнь - как-то и наладится, совсем по-новому? А - изныли мы все, изныли. Доехали. Новая изба, и свет посветлее. И Иван Сергеич Матюхин - налитой богатырь с разведенными пшеничными усами, неутомный боец - шагнул навстречу, вознался в Эго, с размаха пожал руку. Иудина ломота в руке! Кто эти муки оценит, если не испытал?.. А держаться надо - уверенно, ровно, командно. Прямодушный Матюхин с белым густым чубом, прилегающим набок. Плотные нащеки. Сильное пожатие. Воин до последнего. Поверил - и как рад: нашего полку прибыло! Ещ╦ тряхан╦м большевиков! Усмешка силы. Сговорились: в каком большом селе завтра к вечеру сойдутся обоими отрядами. А послезавтра - выступим. Был момент! - Эктову блеснуло: нет!! говорю! застреливайте меня, терзайте семью - но этих честных я не могу предать! Но - в этот миг пересохло в горле, как чем горелым. Пока проглотнул - а кто-то перебил, сво╦ сказал. Кто-то - ещ╦. (Чекисты здорово играли роли, и у каждого своя история, почему его раньше не видели в восстании. И выправка у всех - армейская или флотская.) А решимость - уже и отхлынула. Опала бессильно. На том и разъехались. И потом растягивался долгий - долгий - долгий мучительный день при отряде Котовского. Ненависть к себе. Мрак от предательства. С этим мраком - вс╦ равно уже не жить никогда, уже не быть человеком. (А чекисты не спускают глаз за каждым движением его бровей, за каждым моргом век.) Да скорей-то всего: как отгодишься, так и застрелят. (Но тогда не тронут Полину!) К вечеру - вся кавбригада на конях. И - много ряженых в казаков. Потянулись строем. При Эго - свита его. Котовский - в кубанской лохматой папахе, из-под не╦ звериный взгляд. Котовский? или Катовский, от КАТА? На каторге сидел он - за убийство, и неоднократное. Страшный человек, посмотришь на него - в животе обвисает. В условленное село отряды въехали в сумерках, с двух разных концов. И - расставлялись по избам. (Только котовцы - невсерь╦з, кони оседланы, через два часа бойня. А матюхинцы - располагались по-домашнему.) В большой богатой избе посреди села, где сходились порядки, у церкви - величавая хозяйка, ещ╦ не старуха, с дочерьми и снохами уряжала составленные в ряд столы на двадцатерых. Баран, жареные куры, молодые огурчики, молодая картошка. Самогон в бутылках расставлен вдоль стола, гран╦ные стаканы к нему. Керосиновые лампы светят и со стены, и на столе стоят. Матюхинцы - больше рядом, по одну сторону, котовцы - больше по другую. Эго посадили на торце как председателя, видно тех и других. Какая жизненная сила в повстанческих командирах! Да ведь сколькие из них прошли через германскую войну - унтеры, солдаты, а теперь в командирских должностях. Скуластая тамбовская порода, неутонч╦нные тяж╦лые лица, большие толстые губы, носы один-другой картошкой, а то - крупный свисающий. Чубы - белые, кудель, чубы ч╦рные, один даже с ч╦рно-кирпичным лицом, к цыгану, зато повышенная белота зубов. У котовцев условлено: больше гуторить тем, кто по-хохлацки, идут за кубанцев. А донца - средь них ни одного, но расч╦т, что тамбовцы не отличают донского говора. У одного матюхинца - дремуче недоверчивое лицо с оттопыренным подбородком. Мешки под глазами, повисшие ч╦рные усы. Сильно усталый. А другой - до чего же лих и строен, усы вскрученные, взгляд метуче зоркий, но вес╦лый. На углу сидит и, по простору, нога за ногу вскинул, с изворотом. Неожиданности как будто и не жд╦т, а готов к ней, и к чему хочешь? Эго не удержался: дважды толкнул его ногой. Но тот не понял? А стаканы самогона - заходили, горяча настроение и встречу дружбы. Длинные ножи откраивали баранину и копч╦ный окорок. Дым ядр╦ной махорки подымался там и сям, стлался к потолку. Хозяйка плавала по зальцу, молодые бабы спешили угадать - подать - убрать. А вдруг какое чудо произойд╦т - и вс╦ спас╦т? Матюхинцы сами догадаются? спасутся? "Подхорунжий" (комиссар и чекист) "Борисов" поднялся и стал читать измышленную "резолюцию всероссийского совещания повстанческих отрядов" (которое надо собрать теперь). Советы без коммунистов! Советы трудового крестьянства и казачества! руки прочь от крестьянского урожая! Один матюхинец - не старый, а с круглой распущенной бородой, пушистыми усами, устоенное жизнью лицо - смотрел на читающего спокойными умными глазами. Рядом с ним - как из чугунной отливки, голова чуть набок, косит немного. Ох, какие люди! Ох, тяжко. Но сейчас - уже ничего не спас╦шь, хоть и крикни. А Матюхин, подтверждая подхорунжего, стукнул кулачищем по столу: - Уничтожим кровавую коммунию! А молодой лобастый, белые кудлы вьются как завитые, сельский франт, закричал с дальнего конца: - Вешать мерзавцев! Котовский - к делу: но где же Антонов сам? Без него у нас вряд ли выйдет. Матюхин: - Пока не найд╦м. Говорят, контужен в последней рубке, лечится. Но всех тамбовцев поднимем и мы, опять. И план его ближний: напасть на концлагерь под Рассказовом, куда согнали и вымаривают повстанческие семьи. Это - первое наше дело. Котовский - согласен. Котовский - сигнал?.. И - разом котовцы вырвали с б╦дер кто маузер громадный, кто наган - и стали палить через стол в СОЮЗНИКОВ. Грохот в избе, дым, гарь, вопленные крики баб. Один за другим матюхинцы валились кто грудью на снедь, на стол, кто боком на соседа, кто со скамейки назад, в опрокид. Упала лампа на столе, керосин по кле╦нке, огонь по ней. Этот лихой, зоркий, с угла - успел отстреляться дважды - и двух котовцев наповал. Тут и его - саблей напрочь голову со вскрученными усами, - так и полетела на пол, и алая - хлынула из шеи на пол, и кругом. Эктов не вскочил, окаменел. Хоть бы - и его поскорей, хоть из нагана, хоть саблей. А котовцы выбегали из избы - захватывать переполошенную, ещ╦ не понявшую матюхинскую там, снаружи, охрану. А уже конные котовцы гнали на другой конец села - рубить и стрелять матюхинцев - во дворах, в избах, в постелях - не дать им сесть на коней. Кто успевал - ускакивал к ночному лесу.  * НА КРАЯХ *  1 ╦рка Жуков, сын крестьянский, с 7 лет поспевал с граблями на сенокосе, дальше - больше в родительское хозяйство, в помощь, но и три года церковно-приходской кончил, - потом его отдали в саму Москву к дальнему богатому родственнику, скорняку, мальчиком-учеником. Там он и рос - и в прислуге, и в погонках, и в работе - и так, помалу, определился к скорняжному делу. (Кончив учение - снялся в ч╦рном костюме чужом и в атласном галстуке, послал в деревню: "мастер-скорняк"!) Но началась германская война, и в 15-м году, когда исполнилось ╦рке 19 лет, - призвали его, и, хотя не рослый, но крепкий, широкоплечий, отобран был в кавалерию, в драгунский эскадрон. Стал учиться конному делу, с хорошей выпрямкой. Через полгода возвысился в учебную команду, кончил е╦ младшим унтером - и с августа 16-го в драгунском полку попал на фронт. Но через два месяца контузило его от австрийского снаряда; госпиталь. Дальше стал Жуков председатель эскадронного комитета в запасном полку - да уже на фронт больше и не попадал. В конце Семнадцатого сами они свой эскадрон распустили: роздали каждому законную справку чин чином, и оружие каждый сво╦ бери, коли хошь, - и айда по домам. Побыл в Москве, побыл в своей калужской деревне, перележал в сыпном тифу, частом тогда, перележал и в возвратном, так время и шло. Меж тем, в августе18-го, начиналась всеобщая мобилизация в Красную армию. Взяли Жукова в 1-ю Московскую кавалерийскую дивизию - и послали их дивизию против уральских казаков, не желавших признать советскую власть. (На том фронте повидал он раз и Фрунзе.) С казаками порубились, отогнали их в киргизскую степь - перевели дивизию на Нижнюю Волгу. Стояли под Царицыном, потом посылали их на Ахтубу против калмыков: калмыки как сдурели, все как один советской власти не признавали, и не втямишь им. Там ╦рку ранило от ручной гранаты, опять госпиталь и ещ╦ раз опять тиф - эта зараза по всем перекидывалась. В том 1919 году ещ╦ с весны Георгия Жукова как сознательного бойца приняли в РКП(б), а с начала 20-го продвинули как бы в "красные офицеры": послали на курсы красных командиров под Рязань. И среди курсантов он тоже сразу стал не рядовой, а старшина учебного эскадрона, п╦рло из него командное. Гражданская война уже шла к концу, оставался Врангель один. Считали курсанты, что и на польскую они уже не успеют. Но в июле 1920 учение их прервали, спешно погрузили в эшелоны и повезли часть на Кубань, часть в Дагестан (и там многие курсанты погибли). Жуков попал в сводный курсантский полк в Екатеринодар - и послали их против десанта Улагая, потом против кубанских казаков, разбившихся на отряды в пригорьях и не желавших, скажЕнные, сдаваться даже и после разгрома Деникина. Порубали там, постреляли многих. На том курсантское учение посчитали законченным и в Армавире досрочно выпустили их в красные командиры. И выдали всем новые брюки - но почему-то ярко-малиновые, с каких-то гусарских складов? других не оказалось. И выпускники, разъехавшись по частям, стали дивно выделяться - вчуже странно смотрели на них красноармейцы. Принял Жуков командование взводом, но вскоре же возвысили его в командира эскадрона. А операции их были вс╦ те же и те же: "очищать от банд". Сперва - в приморском районе. В декабре перевезли в Воронежскую губернию: ликвидировать банду Колесникова. Ликвидировали. Тогда перевели в соседнюю Тамбовскую, где банды разыгрались уже неисчислимо. Зато ж и тамбовский губернский штаб тоже сил натянул: уже к концу февраля, говорил комиссар полка, состояло 33 тысячи штыков, 8 тысяч сабель, 460 пулем╦тов и 60 орудий. Жаловался: вот нет у нас политических работников, которые могли бы внятно осветить текущий момент; это - война, развязанная Антантой, отчего смычка города с деревней нарушилась. Но будем стойки - и разгоним шушеру! Два их кавалерийских полка стали наступать в марте, ещ╦ до оттепели, от станции Жерд╦вка на бандитский район Туголуково - Каменка. (Распоряжение было председателя губЧК Трасковича: Каменку и Афанасьевку вообще стереть с лица земли, и применять беспощадный расстрел!) Эскадрон Жукова при четыр╦х станковых пулем╦тах и одном тр╦хдюймовом орудии ш╦л в головном отряде. И под селом Вязовое атаковали отряд антоновцев - сабель в 250, ни одного пулем╦та, огонь их винтовочный. Был Жуков на золотисто-рыжей Зорьке (взял в Воронежской губернии в стычке, застрелив хозяина). А тут - рослый антоновец рубанул его шашкой попер╦к груди, через полушубок, сшиб с седла, но свалилась и Зорька и придавила своего эскадронного, громадный антоновец замахнулся дорубить Жукова на земле, но подоспел сзади политрук Ноч╦вка - и срубил того. (Потом обыскали м╦ртвого и по письму поняли, что был он такой же драгунский унтер, как и Жуков, да чуть не из одного полка.) Стал отступать и соседний 1-й эскадрон, жуковский 2-й отбивался как арьергард полка, только и отбился пулем╦тами. Еле спас свои четыре пулем╦та на санях, утянули и орудие назад. Но - обозлился на бандитов сильно. Они ж тоже были из мужиков? - но какие-то другие, не как наши калужские: уж что они так схватились против своей же советской власти?? Из дому писали: голодом моримся, - а эти хлеба не дают! Комиссар так говорил: правильно, не шл╦м мы им городских товаров, потому у самих нет, да ведь они как-нибудь и своим кустарством обернутся, а городу - откуда хлеба взять? Да они по глухим местам, где наши отряды не прошли, - объедаются. Ну, так и оставался с ними разговор короткий. Уж всегда, придя в село, отбирали у них лошадей покрепче, а им давали подохлей. Когда приходил донос, что антоновцы в таком-то селе, - налетали на село облавой, обыскивали по чердакам, в подворных сараях, в колодцах (один партизанский фельдшер вырыл себе в колодце боковое логово и прятался там). Или иначе: выстраивается вс╦ село, от стара до мала, тысячи полторы человек. Отсчитали каждого десятого - и в заложники, в крепкий амбар. Остальным - 40 минут на составление списков бандитов из этого села, иначе заложники будут расстреляны! И куда денешься? - несут список. Полный-неполный, а в Особотдел, в запас, пригодится. Да ведь и у НИХ осведомление: раз пришли на стоянку бандитов, покинутую в поспехе, - и нашли там копию того приказа, по которому сюда и выступили. Во работают, вражины! А снабжение в Красной армии - сильно перебойчатое, то дают па╦к, то никакого. (Командиру эскадрона - 5 тысяч рублей в месяц оклад, а что на них купишь? фунт масла да два фунта ч╦рного хлеба.) У кого ж и брать, как не в этих бандитских с╦лах? Вот прискакал взвод в пос╦лок при мельнице, несколько домов всего и одни бабы. Красноармейцы, не сходя с лошадей, стали баб погонять пл╦тками, загнали их всех в кладовку при мельнице, заперли. Тогда пошли шарить по погребам. Выпьют махотку с молоком, а горшок - обземь, озлясь. А заставили крестьянского подростка гнать свою телегу с эскадронной клажей вместе с красной погоней, он от сердца: "Да уж хоть бы скорей вы этих мужиков догнали, да отпустили бы меня к мамане". А один, совсем мальчонка, ещ╦ не понимая, без зла: "Дядь, а за что ты моего батьку застрелил?" Поймали два десятка повстанцев, допрашивали порознь, и один указал на другого: "Вот он был пулем╦тчик". Малым разъездом вступишь в село - все затворились, будто вымерли. Стучишь, оттуда бабий голос: "Не прогневайтесь, у самих ничего нет, голодуем". Ещ╦ стучишь - "Да мы веру всяку потеряли, тут какие властя ни приходят, а все только норовят хлебу получить". Уже так запугались - ни за власть, ни за ПАРТИЗАНТОВ, а только: душу отпустите. На политзанятиях предупреждали: "Излишне не раздражать население". Но и так: "А вы уши не развешивайте, а чуть что - прикладом в морду!" Но и у красноармейцев опасно замечалась неохотливость идти с оружием против крестьян ("мы ж и сами крестьяне, как же в своих стрелять?"). А ещ╦ и бандиты подкидывали листовки: "Это вы - бандиты, не мы к вам лезем. Уходите из наших местов, без вас прожив╦м". Откуда-то потекла басня, что в близких неделях выйдет всем демобилизация. "А ждать нам доколе? а ещ╦ сколько воевать?" (Были и сбега к бандитам или в дезертиры, особенно при больших перебросках.) Политрук Ноч╦вка говорил: "Надо таких обратно воспитывать! А то ведь и когда напьются - чего поют? Ни одной революционной песни, вс╦ - "Из-за острова", или похабные. А как в селе заночуем - пока ихние мужики в лесу, наши бабьим классом пользуются". И проводил беседы: "Проживать на свете без трудов и без революционных бо╦в - это тунеядство!" (А ему тычут - фельдшерицу, на весь дивизион развязную: "Я не кулеш, меня всю не доешь, и на эскадрон хватит".) На утренней поверке так и жди: кого нет, дал жигача? Надо своих-то красноармейцев крепкими шенкелями держать. Военрук из губвоенкомата говорил: по Тамбовской губернии - 60 тысяч дезертиров. Это ж вс╦ - бандитам на пополнение. А приказы из тамбовского штаба и по полку никогда не были строго военные - полоса там разведки или порядок боевой операции, а всегда только: "атаковать и уничтожить!", "окружить и ликвидировать!", "не считаясь ни с чем!" И не считались. Только - как бандитов выловить? как дознать? Ведь советской власти в деревнях уже не осталось, все сбежали, отсиживаются в городах, кого спросить? Армейский командир и велит созвать сельский сход. Из мужиков - построение в одну шеренгу. "Кто среди вас бандиты?" Молчание. "Расстрелять каждого десятого!" И - расстреляют тут же, перед толпой. Бабы ахают навскличь, воют. "Сомкнуть строй. Кто среди вас бандиты?" Пересч╦т, отбирают на новый расстрел. Тут уж не выдерживают, начинают выдавать. А кто - подхватился и наут╦к, в разные концы, не всех и подстрелишь. Иногда арестовывали одиноких баб на дорогах: не нес╦т ли шпионский донос. А по какой дороге много лошадиного пом╦та - знать, бандиты проскакали. Да сами бойцы нередко голодовали. И обувь порвалась, и обмундирование истр╦панное, измызганное, в н╦м и спят, не раздеваясь. (А уж что - с малиновыми штанами!) Измучились. А если ногу ампутировать - так без наркоза, ещ╦ и бинтов нет. В середине апреля достиг Жерд╦вки слух: антоновцы нал╦том захватывали крупное фабричное село Рассказово, в 45 верстах от самого Тамбова, и держали его 4 часа, вырезали коммунистов по квартирам, отрубали им головы начисто, половина тамошнего советского батальона перешла к антоновцам, другую половину они взяли в плен - и отступили под аэропланной стрельбой. Вот - такая пошла с ними война! а теперь, от зимы к весне, станет ещ╦ шибче. И ведь уже 8 месяцев антоновцы не сдавались и даже росли. (Хотя стреляли иногда не пулями, а какими-то железками.) Был приказ тамбовского штаба: "Все операции вести с жестокостью, только она вызывает уважение". Пробандиченные деревни и вовсе сжигали, нацело. Оставались остовы русских печей да пепел. Не отдыхал и Особый отдел в Жерд╦вке. Начальник его, Шурка Шубин, в красной рубахе и синем галифе, ходил обвешанный гранатами, и здоровенный маузер в деревянной кобуре, приходил и к кавалеристам во двор (строевой командир подчиняется начальнику Особотдела): "Ребята! Кто пойд╦т бандитов расстреливать? - два шага впер╦д!" Никто не выступил. "Ну, навоспитали вас тут!" А свой особотдельский двор у него весь был нагнан, кого расстреливать. Вырыли большую яму, сажали лицом туда, на край, руки завязаны. Шубин с подсобными ходили - и стреляли в затылки. А - что же с ними иначе? Был у ╦рки хороший друг, однофамилец, тоже Жуков, Павел, - зарубили бандиты, на куски. Война - настоящая, надо браться ещ╦ крепче. Не на той германской - вот тут-то ╦рка и озверился, вот тут-то и стал ожестелым бойцом. В мае - давить тамбовских бандитов прибыла из Москвы Полномочная комиссия ВЦИКа во главе тоже с Антоновым, но Антоновым-Овсеенко. А командовать Особой Тамбовской армией приехал - с поста Командующего Западным фронтом, только что расквитавшись с Польшей, - командарм Тухачевский, помощником его - Уборевич, который уже много управлялся с бандитами, только в Белоруссии. Тухачевский прив╦з с собой и готовый штаб и автоброневой отряд. И в близких днях посчастливилось Жукову и самому повидать знаменитого Тухачевского: тот на бронелетучке, по железной дороге, приехал в Жерд╦вку, в штаб отдельной 14-й кавбригады, и комбригу Милонову велел собрать для беседы командиров и политруков: от полков до эскадронов. Ростом Тухачевский был не высок, но что за выступка у него была - гордая, гоголистая. Знал себе цену. Начал с похвалы всем - за храбрость, за понимание долга. (И у каждого в груди - тепло, расширилось.) И тут же стал объяснять общую задачу. Совнарком распорядился: с тамбовской пугач╦вщиной кончить в шесть недель, считая от 10 мая. Любой ценой! Всем нам предстоит напряж╦нная работа. Опыт подавления таких народных бунтов требует наводнить район восстания до полного его оккупирования и планово распределить по нему наши вооруж╦нные силы. Сейчас прибыла из-под Киева, высадилась в Моршанске и уже пошла на мятежный Пахотный Угол прославленная кавдивизия Котовского. Потом она подойд╦т сюда, к центру восстания. Наше большое техническое преимущество над противником: отряд аэропланов и автоброневой отряд. Из наших первых требований к жителям будет: восстановить все мосты на прос╦лочных дорогах - это для проезда моторных самодвижущих частей. (Только никогда не пользуйтесь проводниками из местных жителей!) Ещ╦ в запасе у нас - химические газы, и если будет надо - применим, разрешение Совнаркома есть. В ходе предстоящего энергичного подавления вам, товарищи командиры, представляется получить отличный военный опыт. Жуков неотрывно вглядывался в командарма. Кажется, первый раз в жизни он видел настоящего полководца - совсем не такого, как мы, простые командиры-рубаки, да хоть и наш комбриг. И как в себе уверен! - и эту уверенность переда╦т каждому: вот так точно оно вс╦ и произойд╦т! А лицо его было - совсем не простонародное, а дворянское, хол╦ное. Тонкая высокая белая шея. Крупные бархатные глаза. Височки оставлены длинными, так подбриты. И говорил сильно не по-нашему. И очень почему-то ш╦л ему буд╦нновский шлем - наш всеобщий шлем, а делал Тухачевского ещ╦ командиристей. Но конечно, добавлял, будем и засылать побольше наших агентов в расположение бандитов, хотя, увы, чекисты уже понесли большие жертвы. А ещ╦ главное наше оружие - воздействие через СЕМЬИ. И проч╦л уже подписанный им "приказ ╧ 130", издаваемый в эти дни на всю губернию, ко всеобщему сведению населения. Язык приказа был тоже беспрекословно уверенный, как и сам молодой полководец. "Всем крестьянам, вступившим в банды, немедленно явиться в распоряжение Советской власти, сдать оружие и выдать главарей... Добровольно сдавшимся смертная казнь не угрожает. Семьи же неявившихся бандитов неукоснительно арестовывать, а имущество их конфисковывать и распределять между верными Советской власти крестьянами. Арестованные семьи, если бандит не явится и не сдастся, будут пересылаться в отдал╦нные края РСФСР". Хотя всякое собрание с большим участием коммунистов, как это сегодняшнее, не могло закончиться ранее общего пения "Интернационала", - Тухачевский разрешил себе этого не ожидать, подал белую руку одному лишь комбригу, той же гордой выступкой вышел вон, и тут же уехал бронелетучкой. И эта дерзкая властность тоже поразила Жукова. А тут, ещ╦ до Интернационала, командирам раздавали листовку губисполкома к крестьянам Тамбовской губернии: пора избавиться от этого гнойного нарыва антоновщины! До сих пор преимущество бандитов было в частой смене загнанных лошадей на свежих, - так вот, при появлении преступных шаек Антонова поблизости от ваших с╦л - не оставляйте в селе ни одной лошади! угоняйте их и уводите туда, где наши войска сумеют сохранить. Когда уже и все расходились с совещания, Жуков пош╦л с каким-то встрявшим в него новым чувством - и одарения, и высокого примера, и зависти. Просто воевать - и всякий дурак может. А вот - быть военным до последней косточки, до цельного дыхания, и чтобы все другие это ощущали? Здорово. А ведь и Жуков? - он и правда полюбил военное дело больше всякого другого. И потекли эти шесть недель решающего подавления. Из отряда Уборевича помогли не так броневики, - они пройти могли не везде, и проваливались на мостах, - как его же л╦гкие грузовики и даже легковые автомобили, вооруж╦нные станковыми и ручными пулем╦тами. Крестьянские лошади боялись автомобилей, не шли в атаку на них - и не могли оторваться от их погони. А ещ╦ было хорошее преимущество: у антоновцев, конечно же, не было радио, и потому преследующие части могли пользоваться между собой радио без шифра, что облегчало переговоры и убыстряло передачу сведений. Антоновцы скакали, думая, что их никто не видит, а уже по всем тр╦м уездам передавалась искровая связь: где бандиты, куда скачут, куда слать погоню, где перерезать им путь. И стали гоняться, ловить главное ядро Антонова - навязать ему большой бой, от которого он уклонялся. С севера пошла на него бригада Котовского, с запада бригада Дмитриенко, добавился ещ╦ один отряд ВЧК Кононенко - семь полуторатонных "фиатов" и ещ╦ со своими машинами цистернами. Антонов натыкался на облаву, тут же ум╦тывался, на сменных лошадях делал переходы по 120-130 в╦рст в сутки, уходил в Саратовскую губернию к Хопру, тут же возвращался. И 14-я бригада, как и вся красная конница, всюду отставала, гнались уже только автобронеотряды. (Рассказывали, что раз автоотряд настиг-таки Антонова - на отдыхе в селе Елань, неожиданно, и покатил по селу, из пулем╦тов с машин расстреливая бандитов. Но те кинулись к лесу, там собрались и держались, а у наших отказала часть пулем╦тов. И конница наша опять опоздала, и опять ушли антоновцы, или распылились - не узнаешь.) Прошло три недели, уже полсрока от назначенного Совнаркомом, - а не был разбит Антонов. Кавбригады двигались наощупь, ждали вестей от осведомителей. Оба автоотряда ждали запасных частей и бензина. А по обмыкающим железным дорогам сновали бронепоезд и бронелетучка - тоже выслеживать пути бандитов или перерезать их. А - впустую. И вот прислали, впроч╦т по эскадронам и ротам, секретный 0050 приказ Тухачевского: "С рассвета 1 июня начать массовое изъятие бандитского элемента", - то есть, значит, проч╦сывать с╦ла и хватать подозрительных. Жуков, читая своему эскадрону, как бы видел Тухачевского, вступил в него самого - и его голосом и повадкой? - читал от полной груди: "Изъятие не должно нести случайного характера, но должно показать крестьянам, что бандитское племя и семьи неукоснительно удаляются, что борьба с Советской властью безнад╦жна. Провести операцию с подъ╦мом и воодушевлением. Поменьше обывательской сантиментальности. Командующий войсками Тухачевский". Жуков - рад был, рад был состоять под таким командованием. Это - так, это - по-солдатски: прежде, чем командовать самому, надо уметь подчиняться. И научиться выполнять. И - изымали, сколько нагребли. Отправляли в концлагеря, семьи тоже. Отдельно. А через несколько дней, как раз, опять нащупали главное ядро Антонова - далеко, в верховьях Вороны, в ширяевском лесу (по сведениям, прошлый раз, при атаке автоотряда, Антонов был ранен в голову). Тут добавилась ещ╦ одна свежая кавбригада - Федько, ещ╦ один полк ВЧК и ещ╦ один бронепоезд. И все выходы из ширяевского леса были закрыты наглухо. Но поднялась сильная ночная гроза. Из-за не╦ командир полка ВЧК снял роты с позиций и отв╦л на час-два в ближние деревни. А бронелетучка, непрерывно курсировавшая на семив╦рстном отрезке от Кирсанова до реки Вороны, была отведена для пропуска личного поезда Уборевича, а затем и столкнулась с ним в темноте. А антоновцы, точно угадав и прореху в кольце и нужные полчаса, - вышли из окружения, вс╦ под той же страшнейшей грозой, и - скользнули в чутановский лес. Нашли антоновцы ответ и на приказ ╧ 130: велели никому в деревнях не называть своих им╦н - и тем ставить красных в тупик: горбыляй его, не горбыляй - не называется, зараза. Как оглохли, ослепли мы. Но штаб подавления и тут наш╦л ответ, 11 июня, приказ ╧ 171: "ГРАЖДАН, ОТКАЗЫВАЮЩИХСЯ НАЗЫВАТЬ СВО╗ ИМЯ, РАССТРЕЛИВАТЬ НА МЕСТЕ, БЕЗ СУДА. В с╦лах, где не сдают оружие, расстреливать заложников. При нахождении спрятанного оружия - расстреливать без суда старшего работника в семье". В семьях, укрывающих не то что самих бандитов, но хотя бы переданное на хранение имущество их, одежду, посуду, - старшего работника расстреливать без суда. В случае бегства семьи бандита - имущество ещ╦ распределять между верными Советской власти крестьянами, а оставленные дома сжигать. Подписал - Антонов-Овсеенко. Нельзя себя не называть? - тогда семьи повстанцев стали сами уходить из деревень. Так - вдодаток - новый на них приказ Полномочной Комиссии ВЦИК: "Дом, из которого семейство скрылось, разбирать или сжигать. Тех, кто скрывает у себя семьи, - приравнивать к семье повстанцев; старшего в такой семье - расстреливать. Антонов-Овсеенко". А ещ╦ через пяток дней - от него же ещ╦ приказ, к обнародованию, ╧ 178: со стороны жителей "неоказание сопротивления бандитам и несвоевременное сообщение о появлении таковых в ближайший ревком будет рассматриваться как сообщничество с бандитами, со всеми вытекающими последствиями. Полномочная Комиссия ВЦИК, Антонов-Овсеенко". Как варом их поливали, как клопов выжигали! А от ч╦ткого хладнокровного командарма - ещ╦ один секретный, 0116: "Леса, где прячутся бандиты, очистить ядовитыми газами. Точно рассчитывать, чтобы облако удушливых газов распространялось полностью по всему лесу, уничтожая вс╦, что в н╦м прячется. Командующий войсками Тухачевский". Слишком крепко? А без того - больших полководцев не бывает. 2 Считается, что с семидесяти лет вполне уместно и прилично писать мемуары. А вот досталось: начал и на семь лет раньше. В тишине, в ненужности - чем и заняться? Год за годом вынужденный и томительный досуг. Перестали звонить, тем более навещать. Мир - замолк и замкнулся. А пережить эту пору - может и лет нет. А даже, по ряду соображений, и нельзя не написать. Для истории - пусть будет. Уже многие кинулись писать. И даже опубликовали. А потому торопятся, что хотят пригрести славу к себе. А неудачи свалить на других. Нечестно. Но - и работища же какая невыволочная! От одного перебора воспоминаний разомлеешь. Какие промахи допустил - бередят сердце и теперь. Но - и чем гордишься. Да ещ╦ надо хорошо взвесить: о ч╦м вообще НЕ НАДО вспоминать. А о ч╦м можно - то в каких выражениях. Можно такое написать, что и дальше погоришь, потеряешь и последний покой. И эту расчудесную дачу на берегу Москва-реки. Какой тут вид. С высокого берега, и рядом - красавицы сосны, взл╦тные стволы, есть и лет по двести. Отсюда - спуск, дорожка песчаная, с присыпом игл. И - спокойный изгиб голубоватого течения. Оно - чистое тут, после рубл╦вского водохранилища, заповедника. И если греб╦т лодка - знаешь, что - кто-то из своих, или сосед. Никто тут не браконьерствует, никто не озорует. Через заднюю калитку есть тропинка к реке, можно спуститься. Но Галя - не ходит, а Машеньку семилетнюю тем более без себя не пускает. А тебе когда под семьдесят - приятней сидеть наверху, на веранде. Теперь - даже и по участку с палицей. Стал и недослышивать. Не всякую птицу, не всякий шорох. Дача-то хороша-хороша, да только государственная, и на каждой мебелюшке - инвентарный номер прибит. Владение - ПОЖИЗНЕННОЕ. Вот умр╦шь - и Галю, в 40 лет, с дочуркой, с т╦щей, и выселят тотчас. (Первой семьи - уже нет, дочери замужние отделились.) А два инфаркта уже было (если только инфаркта). Но растянуло, рассосало, прошло. После второго - и взялся писать. Последний простор старости. Подумать-подумать, посмотреть на реку, что-нибудь и дописать. А то - голова заболит. (Иногда болит.) Скучней всего писать о временах давно прошлых. Об отрочестве сво╦м. Об империалистической войне. Да и о своей эскадронной молодости - что писать, чем отличился? Настоящий интерес начинается с того времени, как уже прочно уставился советский строй. Устойчивая военная жизнь только и началась с 20-х годов: тренировка в разнообразнейшей кавалерийской службе, отработка в тактических учениях, и, как вершина всего, - ман╦вры. Безупречно подчиняется тебе тво╦ тело, взмах руки с коня, сам конь - и: сперва - твой эскадрон, потом - твой полк. Твоя бригада. Наконец, когда-то, и твоя дивизия. (Дал Уборевич, высмотрел воина.) А ещ╦ сильней себя ощущаешь как частица единого великого организма - железной Партии. (Всегда мечтал быть похожим на замечательного большевика Блюхера - мытищинского рабочего, получившего, сперва в шутку, кличку известного немецкого полководца.) Увлекаешься тактической уч╦бой и, конечно, в практических делах чувствуешь себя сильней, чем в вопросах теории. А вот - возьмут тебя на год в высшую кавалерийскую школу, а там зададут тебе тему доклада: "Основные факторы, влияющие на теорию военного искусства",- и как в леп╦шку тебя расшибли: чего это такое? какие факторы? о ч╦м тут говорить? кого спросить? (Приятель по курсам Костя Рокоссовский подмог. А другой приятель, Ер╦менко, - ну просто дуб.) И так - ты служишь и служишь вполне успешным кавалерийским командиром, знающим конником. Одно желание: хочется, чтобы твоя дивизия стала лучшей в РККА. Часто тебя упрекают в резкой требовательности, погоняльстве - но это и хороший признак, только такой и может быть воинская служба. Вдруг - подняли от дивизии на помощника инспектора всей кавалерии РККА, при Сем╦не Михайловиче Буд╦нном. Поручают - и ты пишешь боевой устав конницы, это вполне понятная работа. А - кто тебе проверщиком? Обомлеешь: Тухачевский! Тот самый красавец и умница, которого видел раз в Тамбовской губернии, - а теперь два месяца встречались. (А как неуклонимого коммуниста - тебя выбирают и секретар╦м партбюро всех инспекций всех родов войск.) Тебе - 40 лет. С годами, разумеется, будет и ещ╦ продвижение в должностях и чинах. А оглядясь по стране - как же много мы сделали: индустрия на полном ходу, и колхозный строй цвет╦т, и единство наций, - да что хочешь. Но вот, в 1937-38, прямая незамысловатая военная служба вдруг стала - лукавой, скользкой, извилистой. Вызывает высший окружной политрук, некий Голиков: "Среди арестованных - нет ли ваших родственников?" - Уверенно: "Нет". (Твоя и мать, и сестра - в калужской деревне, вот и вс╦.) - "А среди друзей?" "Друг" - это не такое ч╦ткое определение, как "родственник". С кем знаком был, встречался, - это "друг"? не друг? Как отвечать? "Когда Уборевич посещал вашу дивизию, он у вас дома обедал". Не отопр╦шься. (Больше чем обедал! - покровительствовал.) Да ещ╦ Ковтюх, до последних месяцев "легендарный", и вдруг "враг народа". А тут ещ╦ и Рокоссовского ПОСАДИЛИ... "И вы не изменили о них мнения после ареста?" Ну, как же бы: коммунист - и мог бы тут не изменить мнения?.. Мол, изменил. "И вы крестили свою дочку в церкви?" Вот тут уверенно: "Клевета! клевета!" Перегнули в обвинениях. (Никто Эру не крестил.) И на партийных собраниях разгулялись теперь всякие язвы. Опять обвиняют в повышенной резкости (как будто это - недостаток боевого командира), в ж╦сткости, в грубости, что не знал снисходительности (а иначе - какая служба?), даже во ВРАЖЕСКОМ ПОДХОДЕ К ВОСПИТАНИЮ КАДРОВ: замораживал ценные кадры, не выдвигал. (Вот этих клеветников и не выдвигал. Да некоторые и клевещут-то не со зла, а только - чтобы через то самим напер╦д обелиться.) Но и тут как-то отбился. А - новая беда: выдвигают командовать корпусом. Однако в их Белорусском военном округе командиры корпусов арестованы уже почти все до одного. Значит - это шаг не к возвышению, а в гибель. Безо всякой войны, без единого сабельного удара - и вот сразу в гибель? Но и отказаться нельзя. Только то спасло, что как раз, как раз в этот момент и кончились аресты. (Уже после XX съезда узнал: в 1939 открывали на Жукова дело в Белорусском округе.) И вдруг - срочно вызвали в Москву. Ну, думал - конец, арестуют. Нет! Кто-то посоветовал Сталину - послали на боевое крещение, на Халхин-Гол. И - вполне успешно, проявил неуклонность командования, "любой ценой"! Кинул танковую дивизию, не медля ждать артиллерию и пехоту, - в лоб; две трети е╦ сгорело, но удалось японцам нажарить! И - сам товарищ Сталин тебя заметил, особенно по сравнению тут же с финской войной, бездарно проваленной, как будто не та же Красная армия воевала. Заметил - и уже надолго впер╦д. Сразу после финской Жуков был принят Сталиным - и назначен командовать Киевским военным округом! - огромный пост. Но полгода всего прошло - новое распоряжение: передать округ Кирпоносу, а самому - в Москву. А самому - выговорить нельзя: начальником Генерального штаба! (И всего лишь - за Халхин-Гол.) Искренно отказывался: "Товарищ Сталин! Я никогда не работал в штабах, даже в низших", - и сразу на Генеральный? За 45 лет никакого военно-академического, оперативно-стратегического образования не получал - как можно честному простому кавалеристу справиться с Генштабом, да при нынешнем многообразии родов войск и техники? А ещ╦ ведь боязно, знал: начальники Генштаба стали меняться по два в год: полгода Шапошников, заменили Мерецковым, теперь сняли Мерецкова и, говорят, посадили, - а теперь тебя?.. (И такая же чехарда в Оперативном управлении Генштаба.) Нет, принять пост! И ещ╦ - кандидатом в члены ЦК. Каково доверие! Очень т╦плое, ласковое впечатление осталось от того сталинского при╦ма. Вот тут-то - и главная трудность мемуаров. (Хоть вообще брось их писать?..) Как о главе правительства, Генеральном Секретаре партии и вскоре Верховном Главнокомандующем писать - генералу, который часто, много соприкасался с ним в Великую Войну, и в очень разных настроениях Верховного, - и даже стал его прямым заместителем? Участнику той войны - поверить нельзя, как с тех пор Верховного развенчали, балабаны, чуть не оплевали разными баснями: "командовал фронтами по глобусу..." (Да, большой глобус стоял у него в комнате рядом с кабинетом - но и карты же висели на стене, и к работе ещ╦ другие раскладывались на столе - и Верховный, шагая, шагая из угла в угол с трубкой, подходил и к картам, чтобы ч╦тче понять докладываемое или указать требуемое.) Сейчас вот главного озорного пустопл╦та и самого скинули - по шапке и по шее. И, может, - постепенно, постепенно восстановится почтение к Верховному. Но в ч╦м-то нанесен и непоправимый ущерб. И вот ты, если не считать членов Политбюро, соприкасался с Ним тесно и, как никто, профессионально. И бывали очень горькие минуты. (Когда сердился, Сталин не выбирал выражений, мог обидеть совсем незаслуженно, барабанную нужно было шкуру иметь. А погасшая трубка в руке - верный признак беспощадного настроения, вот сейчас обрушится на твою голову.) Но бывали и минуты - поразительного сердечного доверия. И - как теперь написать об этом честно и достойно? Тут ещ╦ то, что смежность в самые напряж╦нные - и обманувшие! - предвоенные месяцы связала же вас и смежной ответственностью: Верховный ошибся? промахнулся? просчитался? - а почему же ты не поправил, не предупредил Его, хоть и ценой своей головы? Разве ты уж вовсе не видел, что от принятой в 30-х годах повелительной догмы "только наступать!" - на всех ман╦врах, и в 40-м - 41-м, наступающая сторона ставилась нарочито в преимущественное положение? Ведь - мало занимались обороной, и уж вовсе не занимались отступлениями, окружениями - такого в голову не приходило, - и ведь тебе тоже? И пропустил такое сосредоточение немецких сил! Да ведь вс╦ летали, летали немецкие самол╦ты над советской территорией, Сталин верил извинениям Гитлера: молодые, неопытные л╦тчики. Или вдруг в 1941 возгорелось у немцев искать по нашу сторону границы немецкие могилы Первой мировой войны? - ничего, пусть ищут... А ведь это - какая разведка! Но тогда казалось Жукову, что - нет на земле человека осведомл╦нней, глубже и проницательней Сталина. И если Он до последнего надеялся, что войну с Гитлером удастся оттянуть, то и ты же не вскрикнул, хоть и предсмертным криком: нет!! Кто не бывал скован даже только отдал╦нным грозовым именем Сталина? А уж прямо к нему на при╦м - всякий раз ид╦шь как на ужас. (И вс╦-таки выпросил у него освободить Рокоссовского из лагеря.) Скован был Жуков ещ╦ и от неуверенности своей в стратегических вопросах, неуместности своей в роли начальника Генштаба. А сверх того, конечно, и от крайней всегда неожиданности поведения Верховного: никогда нельзя было угадать, для чего он сейчас вызывает? И как над╦жней отвечать на такие его вопросы: "А что вы предлагаете? А чего опасаетесь?" Выслушивал же доклады кратко, даже как бы пренебрежительно. Напротив, о многом, о ч╦м Сталина осведомляли другие, он с Генштабом не делился. Жуков был для него - пожарной, успешной командой, которую Верховный и д╦ргал и посылал внезапно. Грянула война - и в эти первые часы своей небывалой растерянности, которой не мог скрыть, - только через четыре часа от начала войны посмели дать военным округам команду сопротивляться, да было уже поздно, - тут же швырнул начальника Генштаба - в Киев, спасать там ("здесь - без вас обойд╦мся"). Но вс╦ Верховное командование велось наугад. И через три дня д╦рнул назад, в Москву: надо, оказалось, спасать не Юго-Западное направление, а Западное. И - открылся фразой в жалобном тоне: "В этой обстановке - что можно сделать?" (Жуков смекнул дать несколько советов, и в том числе: формировать дивизии из невооруж╦нных московских жителей - много их тут околачивается, а через военкоматы долго. И Сталин тут же объявил - сбор Народного Ополчения.) От этой замеченной шаткости Сталина Жуков отваживался на веские советы. В конце июля осмелился посоветовать: сдать Киев и уходить за Днепр, спасать оттуда мощные силы, чтоб их не окружили. Сталин с Мехлисом в два голоса разнесли за капитулянтство. И тут же Сталин снял Жукова с Генштаба и отправил оттеснять немцев под Ельней. (А мог и хуже: в те недели - расстрелял десяток крупнейших замечательных генералов, с успехами и в испанской войне, хотя - Мерецкова вдруг выпустил.) Под Ельней - хоть мясорубочные были бои, зато не высокоштабные размышления, реальная операция - и Жуков выиграл е╦ за неделю. (Конечно, этот ельнинский выступ разумней было бы отсечь и окружить, да тогда ещ╦ не хватало у нас уверенности.) А Киев-то - пришлось сдать, но уже при огромном "мешке" пленных. (А скольких Власов оттуда вывел, за 500 километров, да теперь и вспоминать его нельзя.) Вот - остался бы Жуков командовать Юго-Западным - может, и ему бы досталось застрелиться, как Кирпоносу. И, необычайное: в начале сентября вызвав Жукова, Сталин признал его правоту тогда о Киеве... И тут же продиктовал приказ, сверхсекретный, два Ноля два раза Девятнадцать: формировать из полков НКВД ЗАГРАДОТРЯДЫ; занимать линии в тылу наших войск и вести огонь по своим отступающим. (Во как! А - что и делать, если не стоят насмерть, а бегут?) И тут же - послал спасать отрезанный Ленинград, а спас╦нный Жуковым центральный участок фронта передать другим. Но вс╦ время сохранял Жукову звание члена Ставки - и это дало ему много научиться у военно образованных Шапошникова, Василевского и Ватутина. (А учиться - и хотелось, и надо же, край.) Они много ему передали - а вс╦-таки главным щитом или тараном, или болванкой - на всякий опаснейший участок всегда с размаху кидали Жукова. По полной стратегической и оперативной неграмотности, при никаком представлении о взаимодействии родов войск (в багаже - что осталось от Гражданской войны), Сталин в первые недели войны нараспоряжался беспрекословно, наворотил ошибок, - теперь стал осторожнее. Бориса Михайловича Шапошникова, вновь назначенного начальником Генштаба, единственного из военачальников называл по имени-отчеству и ему единственному даже разрешал курить в сво╦м кабинете. (А с остальными - и за руку здоровался редко.) Но несравнимо выше всех военачальников держались Сталиным все члены Политбюро, да ещ╦ такой любимый как Мехлис (пока не загубил полностью восточнокрымский плацдарм). Бывало не раз, что, при нескольких политбюровцах выслушав генерала, Сталин говорил: "Выйдите пока, мы тут посовещаемся". Генерал выходил - послушно ожидать решения участи своего проекта или даже своей головы, и нисколько при том не обижаясь: все мы - коммунисты, а политбюровцы - высшие из нас, даже хоть и Щербаков, - и естественно, что они там решают без нас. И гнев Сталина на тех никогда не бывал долог и окончателен. Ворошилов провалил финскую войну, на время снят, но уже при нападении Гитлера получил весь Северо-Запад, тут же провалил и его, и Ленинград - и снят, но опять - благополучный маршал и в ближайшем доверенном окружении, как и два Сем╦на - Тимошенко и беспросветный Буд╦нный, проваливший и Юго-Запад и Резервный фронт, и все они по-прежнему состояли членами Ставки, куда Сталин ещ╦ тогда не вчислил ни Василевского, ни Ватутина, - и уж конечно оставались все маршалами. Жукову - не дал маршала ни за спасение Ленинграда, ни за спасение Москвы, ни за сталинградскую победу. А в ч╦м тогда смысл звания, если Жуков ворочал делами выше всех маршалов? Только после снятия ленинградской блокады - вдруг дал. Даже не только, что обидно, а - почему не давал? чтобы больше тянулся? боялся ошибиться: возвысить прежде времени, а потом не скачаешь с рук? Напрасно. Не знал Верховный бесхитростную солдатскую душу своего Жукова. А - когда бы узнать ему солдатскую душу? Ведь он за всю войну на фронте не побывал ни одного часа и ни с одним солдатом не разговаривал. Вызовет - прилетишь издалека, и после фронтового многонедельного гула даже мучительно оказаться в тиши кремл╦вского кабинета или за домашним обедом на сталинской даче. А вот чему нельзя бы не научиться у Сталина: он с интересом выслушивал, какие людские потери у противника, и НИКОГДА НЕ СПРАШИВАЛ О СВОИХ. Только отмахивался, четырьмя пальцами: "На то и война". А уж о сдавшихся в плен не хотел и цифры узнать. Почти месяц велел не объявлять о сдаче Смоленска, вс╦ надеясь его вернуть, вне себя посылая туда новые и новые дивизии на перемол. И Жуков усваивал: если считать сперва возможные потери, потом и понесенные потери, то и правда никогда не будешь полководцем. Полководец не может расслабить себя сожалением, и о потерях ему надо знать только те цифры, какие требуется пополнить из резерва и к какому сроку. А не рассчитывать пропорции потерь к какому нибудь маленькому ельнинскому выступу. И эту достигнутую ж╦сткость - уметь передать как деловое качество и всем своим подчин╦нным генералам. (И стоустая шла, катилась о н╦м слава: ну, крут! железная воля! один подбородок чего стоит, челюсть! и голос металлический. А иначе - разве повед╦шь такую махину?) И так - Жуков сохранил в сентябре 1941 Ленинград. (Для блокады в 900 дней...) И тут же - через день после того, как Гудериан взял Ор╦л, - был выдернут снова к Сталину, теперь для спасения самой Москвы. А тут, и суток не прошло, - наши попали в огромное вяземское окружение, больше полмиллиона... Катастрофа. (За провал Западного фронта Сталин решил отдать Конева под трибунал - Жуков отстоял, спас от сталинского гнева.) Все пути к столице были врагу открыты. Верил ли сам Жуков, что Москву можно отстоять? Уже не надеясь удержать оборону на дуге Можайска-Малоярославца, готовил оборону по Клину-Истре-Красной Пахре. Но собрав свою несломимую волю (у Сталина ли не была воля? - а сламывался несколько раз: в октябре он что-то заговаривал о пользе Брестского мира, и как бы сейчас с Гитлером хоть перемирие заключить...) - Жуков метался (по какому-то персту судьбы рядом со своей калужской деревней, откуда выхватил мать, сестру и племянников), стягивал силы, которых не было, - и за пять дней бо╦в под Юхновом, Медынью и самой Калугой - сорвал движение немцев на Москву. А из Москвы к тому времени уже отмаршировали на запад 12 дивизий Народного Ополчения (и проглочены кто в смоленском, кто в вяземском окружении) - это кроме всех мобилизаций. И теперь, увязая в осенней грязи, четверть миллиона женщин и подростков выбрали 3 миллиона кубометров неподъ╦мной мокрой земли - рыли траншеи. И дыхание подходящего фронта уже обжигало их паническими вестями. С 13 октября начали эвакуировать из Москвы дипломатов и центральные учреждения, и тут же стали бежать и кого не эвакуировали, и - стыдно сказать - даже коммунисты из московских райкомов, и разразилась безудержная московская паника 16 октября, когда все уже считали столицу сданной. Осталось навек загадкой: почему именно в эту страшную решающую неделю - Верховный не подал ни знаку, ни голосу, ни разу не вызвал Жукова даже к телефону, - а сам-то Жуков не смел никогда. И осталось загадкой: ГДЕ был Сталин всю середину октября? Наверняка он проявился в Москве только в конце октября, когда Жуков, Рокоссовский (да и Власов же) остановили немцев на дуге от Волоколамска до Наро-Фоминска. В начале ноября Сталин проявился по телефону, требуя немедленного контрудара по всему кольцу, чтоб иметь победу непременно к годовщине Октября, - и, не выслушав возражений Жукова, повесил трубку, как это он делал не раз, просто раздавливая тебе душу. Однако такой бы сейчас контрудар - был полная бессмыслица при нашем бессилии, Жуков и не затевал его. А немцы сами истощились, временно остановились. И Сталин, как ни в ч╦м не бывало, звонил Жукову и спрашивал: нельзя ли взять с фронта сколько-нибудь войска для парада на Красной площади 7 ноября. И вот теперь сидишь на веранде с видом на покойную реку и на тот луговый берег, где плещется городской серебряноборский пляж, и обмысливаешь: как?? вот как - об этом вс╦м можно писать? И - вообще можно ли? Трудно. Но коммунисту - должно быть доступно. Потому что коммунисту светит не гаснущая никогда истина. А ты - всегда и во вс╦м старался быть достойным коммунистом. От начала. Мы в те годы были слабы в овладении марксистско-ленинской теорией. Изучение е╦ мне давалось с большими трудностями. Лишь позже я глубже понял организующую роль нашей партии. И что мозг Красной армии, с самых первых дней е╦ существования, - был ЦК ВКП(б). И: увы, нынешняя молод╦жь не вникает в цифры, а они показывают, что темпы довоенного развития уже были ярким свидетельством нашего прогрессивного строя. Но индустриализация и не могла не идти за сч╦т ширпотреба. (Нет, ещ╦ раньше, от юности: нищета и вымирание русской деревни при царе. И кулаки сосали бедняков. Разве это неправда? Это правда.) А - о том жутком 1937 годе? Ты же понимаешь и сам, и надо напомнить другим: необоснованные нарушения законности не соответствовали существу нашего строя. Советский народ верил партии и ш╦л за ней тв╦рдой поступью. А вред истекал от беспринципной подозрительности некоторых руководителей. Но преимущества социалистического строя и ленинские принципы вс╦ равно одержали верх. И народ проявил несравненную выдержку. А когда началась война? Как решающе укрепила наши ряды посылка в армию ПОЛИТБОЙЦОВ - коммунистов со зрелым стажем пропаганды. И важная директива Политуправления РККА: повысить передовую роль коммунистов. Да, помнится, эта директива сыграла огромную роль. При, порой, недостаточной сопротивляемости самих войск. - А почему наша Ставка оказалась сильнее гитлеровской? А вот по этому самому: она опиралась на марксизм-ленинизм. И войска проявили невиданную стойкость. И стояли насмерть, как от них и ждали ЦК и Командование. Впрочем, у немцев армия была - первоклассная. Об этом у нас совсем не пишут, или презрительно. Но это обесценивает и нашу победу. Когда немцы в середине октября остановились от растяжки фронта и коммуникаций - самое было время и нам, в более узком