From fairest creatures we desire increase,
That thereby beauty's rose might never die,
But as the riper should by time decease,
His tender heir might bear his memory:
But thou, contracted to thine own bright eyes,
Feed'st thy light's flame with self-substantial fuel,
Making a famine where abundance lies,
Thyself thy foe, to thy sweet self too cruel.
Thou that art now the world's fresh ornament
And only herald to the gaudy spring,
Within thine own bud buriest thy content,
And, tender churl, mak'st waste in niggarding:
Pity the world, or else this glutton be,
To eat the world's due, by the grave and thee.
От прекраснейших созданий мы желаем потомства,
чтобы таким образом роза красоты никогда не умирала,
но, когда более зрелая роза* со временем скончается,
ее нежный наследник нес память о ней.
Но ты, обрученный с собственными ясными глазами,
питаешь свое яркое пламя топливом своей сущности,
создавая голод там, где находится изобилие,
сам себе враг, слишком жестокий к своей милой персоне.
Ты, являющийся теперь свежим урашением мира
и единственным глашатаем красочной весны,
в собственном бутоне хоронишь свое содержание
и, нежный скряга, расточаешь себя в скупости.
Пожалей мир, а не то стань обжорой,
съев причитающееся миру на пару с могилой.
---------
* Всюду в тексте подстрочного перевода курсивом даны слова, добавленные
для большей связности текста.
2
When forty winters shall besiege thy brow,
And dig deep trenches in thy beauty's field,
Thy youth's proud livery so gazed on now
Will be a tottered weed of small worth held:
Then being asked where all thy beauty lies,
Where all the treasure of thy lusty days,
To say within thine own deep-sunken eyes
Were an all-eating shame, and thriftless praise.
How much more praise deserved thy beauty's use,
If thou couldst answer, `This fair child of mine
Shall sum my count, and make my old excuse',
Proving his beauty by succession thine.
This were to be new made when thou art old,
And see thy blood warm when thou feel'st it cold.
Когда сорок зим* возьмут в осаду твое чело
и выроют глубокие траншеи на поле твоей красоты,
гордый наряд твоей юности, который теперь так привлекает взгляды,
все будут считать лохмотьями;
тогда, если тебя спросят, где вся твоя красота,
где все богатство цветущих дней,
сказать, что оно в твоих глубоко запавших глазах,
было бы жгучим стыдом и пустой похвальбой.
Насколько похвальнее было бы использование твоей красоты,
если бы ты мог ответить: "Этот мой прекрасный ребенок
подытожит мой счет и станет оправданием моей старости", --
доказав его сходством с тобой, что его красота -- это твое наследство.
Это было бы как будто снова стать молодым, когда ты стар,
и увидеть свою кровь горячей, когда ты чувствуешь, что в тебе она
холодна.
---------
* По понятиям эпохи, сорокалетний возраст для человека означал
наступление старости
3
Look in thy glass and tell the face thou viewest,
Now is the time that face should form another,
Whose fresh repair if now thou not renewest,
Thou dost beguile the world, unbless some mother.
For where is she so fair whose uneared womb
Disdains the tillage of thy husbandry?
Or who is he so fond will be the tomb
Of his self-love to stop posterity?
Thou art thy mother's glass, and she in thee
Calls back the lovely April of her prime;
So thou through windows of thine age shalt see,
Despite of wrinkles, this thy golden time.
But if thou live rememb'red not to be,
Die single, and thine image dies with thee.
Посмотри в зеркало и скажи лицу, которое ты видишь:
пришло время этому лицу создать другое,
так как, если ты не обновишь его свежесть,
ты обманешь мир, лишишь благодати какую-то мать*.
Ибо где та, чье невозделанное лоно
пренебрежет твоей пахотой?
Или -- кто настолько безрассуден, что станет гробницей,
чтобы из любви к себе не дать появиться потомству?
Ты -- зеркало для своей матери, и она в тебе
возвращает прелестный апрель своих лучших лет;
так и ты, через окна своей старости**, увидишь,
вопреки морщинам, это свое золотое время.
Но если ты живешь, чтобы не оставить о себе памяти,
умри в одиночестве, и твой образ умрет с тобой.
--------
* Т.е. лишишь какую-то женщину счастья материнства.
** Здесь "through windows of thy age" (через окна своей старости) можно
понять как "старыми глазами" или "в своих детях".
4
Unthrifty loveliness, why dost thou spend
Upon thyself thy beauty's legacy?
Nature's bequest gives nothing, but doth lend,
And being frank she lends to those are free:
Then, beauteous niggard, why dost thou abuse
The bounteous largess given thee to give?
Profitless usurer, why dost thou use
So great a sum of sums, yet canst not live?
For having traffic with thyself alone,
Thou of thyself thy sweet self dost deceive:
Then how, when Nature calls thee to be gone,
What cceptable audit canst thou leave?
Thy unused beauty must be tombed with thee,
Which us d lives th'executor to be.
Расточительная прелесть, почему ты тратишь
на себя свое наследие красоты?
Завещая, Природа ничего не дарит, но лишь дает взаймы
и, будучи щедрой, она дает взаймы тем, кто щедр*;
так почему, прекрасный скряга, ты злоупотребляешь
обильным даром, данным тебе, чтобы отдавать?
Ростовщик без прибыли, почему ты используешь
такую великую сумму сумм, и при этом не имеешь средств к жизни?
Ведь, заключая сделки только с одним собой,
ты, милый, обманываешь только самого себя;
а когда Природа велит тебе уйти,
какой приемлемый бухгалтерский отчет ты сможешь оставить?
Твоя неиспользованная [не пущенная в рост]** красота должна быть
похоронена с тобой,
Тогда как, будучи использованной, она живет в качестве твоего
душеприказчика.
--------------
* В этой строке оригинала оба эпитета, "frank" и "free", имеют значение
"щедрый"; второй также может содержать намек на вольность сексуального
поведения.
** Всюду в тексте подстрочного перевода в квадратных скобках приводятся
значения слов подлинника, которые не переданы в переводе из-за существенной
многозначности слов или потому, что их прямая передача по-русски звучала бы
неприемлемо коряво или непонятно.
5
Those hours that with gentle work did frame
The lovely gaze where every eye doth dwell
Will play the tyrants to the very same,
And that unfair which fairly doth excel;
For never-resting time leads summer on
To hideous winter and confounds him there,
Sap checked with frost and lusty leaves quite gone,
Beauty o'ersnowed and bareness every where:
Then were not summer's distillation left
A liquid prisoner pent in walls of glass,
Beauty's effect with beauty were bereft,
Nor it nor no remembrance what it was.
But flowers distilled, though they with winter meet,
Leese but their show; their substance still lives sweet.
Те часы, которые своей тонкой работой создали
прелестный образ, на котором останавливаются все взгляды,
поведут себя как тираны по отношению к нему же
и лишат красоты то, что все превосходит красотой,
поскольку неутомимое время ведет лето
к отвратительной зиме и там губит его:
соки будут скованы морозом, а пышная листва исчезнет,
красота будет занесена снегом, и всюду будет голо.
Тогда, если эссенция лета не была сохранена,
жидким узником, заточенным в стеклянных стенах,
вместе с красотой будет утрачена ее животворная сила,
не станет ни красоты, ни памяти о том, какова она была.
Но если из цветов выделена эссенция, то, хотя их постигает зима,
они теряют* только свой вид, а их сладостная сущность по-прежнему
живет.
---------
* Согласно комментаторам, в этом месте оригинала "leese" следует читать
как "lose".
6
Then let not winter's ragged hand deface
In thee thy summer ere thou be distilled:
Make sweet some vial; treasure thou some place
With beauty's treasure ere it be self-killed:
That use is not forbidden usury
Which happies those that pay the willing loan;
That's for thyself to breed another thee,
Or ten times happier be it ten for one;
Ten times thyself were happier than thou art,
If ten of thine ten times refigured thee:
Then what could death do if thou shouldst depart,
Leaving thee living in posterity?
Be not self-willed, for thou art much too fair
To be death's conquest and make worms thine heir.
Так не позволь грубой руке зимы обезобразить
в тебе твое лето до того, как выделена твоя эссенция;
наполни сладостью какой-нибудь сосуд, обогати какое-то вместилище
[место]
сокровищем твоей красоты до того, как она самоуничтожится.
Такое использование [помещение в рост] не является запрещенным
ростовщичеством,
оно делает счастливыми тех, кто оплачивает добровольную ссуду;
ты вправе породить другого себя
или стать в десять раз счастливее, если "процент" будет десять к
одному.
Десятикратно умноженный, ты был бы счастливее, чем теперь,
если бы десять твоих детей десять раз воспроизвели твой облик;
тогда что могла бы поделать смерть, если бы ты покинул этот мир,
оставив себя жить в потомстве?
Не будь своенравным, ведь ты слишком прекрасен,
Чтобы стать добычей смерти и сделать червей своими наследниками.
7
Lo in the orient when the gracious light
Lifts up his burning head, each under eye
Doth homage to his new-appearing sight,
Serving with looks his sacred majesty;
And having climbed the steep-up heavenly hill,
Resembling strong youth in his middle age,
Yet mortal looks adore his beauty still,
Attending on his golden pilgrimage:
But when from highmost pitch, with weary car,
Like feeble age he reeleth from the day,
The eyes (fore duteous) now converted are
From his low tract and look another way:
So thou, thyself outgoing in thy noon,
Unlooked on diest unless thou get a son.
Гляди: когда на востоке благодатное светило
поднимает пылающую голову, внизу все глаза
отдают почести этому новоявленному зрелищу,
служа взглядами его священному величеству;
и когда оно взобралось на крутой небесный холм,
напоминая крепкого молодого человека в расцвете лет,
вгляды смертных по-прежнему любуются его красотой,
сопровождая его блистательное [золотое] путешествие;
но когда с высшей точки, на изношенной [утомленной] колеснице,
как дряхлая старость, оно, шатаясь, покидает день,
глаза, прежде преданные, отворачиваются
от этого низкого участка пути и глядят прочь.
Так и ты, теперь вступающий в свой полдень,
Умрешь, никому не нужный, если только не заведешь сына.
8
Music to hear, why hear'st thou music sadly?
Sweets with sweets war not, joy delights in joy:
Why lov'st thou that which thou receiv'st not gladly,
Or else receiv'st with pleasure thine annoy?
If the true concord of well-tun d sounds,
By unions married, do offend thine ear,
They do but sweetly chide thee, who confounds
In singleness the parts that thou shouldst bear;
Mark how one string, sweet husband to another,
Strikes each in each by mutual ordering;
Resembling sire, and child, and happy mother,
Who all in one, one pleasing note do sing;
Whose speechless song being many, seeming one,
Sings this to thee, `Thou single wilt prove none.'
Сам музыка для слуха, почему ты печалишься, слыша музыку?
Приятное не воюет с приятным, удовольствие радуется удовольствию;
почему же ты любишь то, что принимаешь неохотно,
или же принимаешь с радостью то, что тебе досадно?
Если верное созвучие хорошо настроенных струн [звуков],
соединенных в [брачные] союзы, оскорбляет твой слух,
так это потому, что они мягко упрекают тебя, губящего
в безбрачии [музыкальные] партии, которые ты должен исполнить.
Смотри, как струны, одна -- любезный супруг другой,
ударяют, каждая с каждой во взаимном порядке,
напоминая родителя, ребенка и счастливую мать,
которые, все как один, поют одну радостную ноту.
Их песня без слов, в которой несколько голосов кажутся одним голосом,
поет тебе: "Ты один окажешься ничем".
9
Is it for fear to wet a widow's eye
That thou consum'st thyself in single life?
Ah! if thou issueless shalt hap to die,
The world will wail thee like a makeless wife;
The world will be thy widow and still weep,
That thou no form of thee hast left behind,
When every private widow well may keep,
By children's eyes, her husband's shape in mind:
Look what an unthrift in the world doth spend
Shifts but his place, for still the world enjoys it,
But beauty's waste hath in the world an end,
And kept unused the user so destroys it:
No love toward others in that bosom sits
That on himself such murd'rous shame commits.
Не из боязни ли увлажнить глаза вдовы
ты растрачиваешь себя в одинокой жизни?
О! если тебе случится умереть бездетным,
мир будет оплакивать тебя, как лишенная пары* жена.
Мир будет твоей вдовой и будет вечно скорбеть,
что ты не оставил после себя никакого своего образа,
тогда как любая обыкновенная вдова может хранить,
вспоминая по глазам детей, облик мужа в своей душе.
Подумай: то, что мот тратит в этом мире,
только переходит с места на место, так как мир по-прежнему обладает
этим,
но растрата красоты -- это ее конец в мире,
и, не используя** ее, владелец ее уничтожает.
Нет любви к другим в груди у того,
кто совершает над самим собой такое убийственное злодеяние.
----------
* Согласно комментаторам, в этом месте оригинала "makeless" следует
читать как "mateless".
** Речь идет о выгодном использовании, приносящем "проценты", то есть
рождении детей.
10
For shame deny that thou bear'st love to any,
Who for thyself art so unprovident.
Grant, if thou wilt, thou art beloved of many,
But that thou none lov'st is most evident;
For thou art so possess'd with murd'rous hate,
That 'gainst thyself thou stick'st not to conspire,
Seeking that beauteous roof to ruinate
Which to repair should be thy chief desire:
O change thy thought, that I may change my mind!
Shall hate be fairer lodged than gentle love?
Be as thy presence is, gracious and kind,
Or to thyself at least kind-hearted prove:
Make thee another self, for love of me,
That beauty still may live in thine or thee.
Стыдись! Неправда, что у тебя есть любовь к кому-то --
у тебя, который в отношении себя так неразумен;
Можно согласиться, если угодно, что ты любим многими,
но что ты никого не любишь, совершенно очевидно;
ибо ты так одержим убийственной ненавистью,
что не останавливаешься перед тем, чтобы строить козни самому себе,
стремясь разрушить прекрасный кров,
забота о сохранности которого должна быть твоим главным желанием.
О перемени свои мысли, чтобы я мог изменить свое мнение!
Неужели ненависть должна иметь лучшее жилище, чем нежная любовь?
Будь, как само твое присутствие, милостивым и добрым
или к себе, по крайней мере, прояви добросердечие:
сотвори другого себя, ради меня,
чтобы красота могла вечно жить в твоих детях или в тебе.
11
As fast as thou shalt wane, so fast thou grow'st
In one of thine, from that which thou departest,
And that fresh blood which youngly thou bestow'st
Thou mayst call thine, when thou from youth convertest:
Herein lives wisdom, beauty, and increase,
Without this, folly, age, and cold decay:
If all were minded so, the times should cease,
And threescore year would make the world away.
Let those whom Nature hath not made for store,
Harsh, featureless, and rude, barrenly perish:
Look whom she best endowed she gave the more;
Which bounteous gift thou shouldst in bounty cherish:
She carved thee for her seal, and meant thereby,
Thou shouldst print more, not let that copy die.
По мере того, как ты будешь приходить в упадок, так же быстро ты будешь
расцветать
в одном из твоих детей, из того, что отделишь от cебя,
и ту свежая кровь, которую ты, будучи молодым, подаришь,
ты сможешь назвать своей, когда утратишь молодость.
В этом -- мудрость, красота и рост;
без этого -- безрассудство, старость и холодное увядание.
Если бы все думали так, как ты, времена прекратились бы,
и за три двадцатилетия* мир исчез бы.
Пусть те, кого Природа создала не для того, чтобы сохранять, --
неотесанные, уродливые, грубые, -- погибнут бесплодными;
но кого она наделила лучше всего, тем она дала больше**,
и этот обильный дар ты должен заботливо приумножать.
Она изваяла тебя как свою печать, и имела в виду,
чтобы ты произвел больше оттисков, а не дал погибнуть этому образцу.
----------
* Т.е. за человеческий век.
** В оригинале -- трудное для истолкования место. Возможное прочтение:
"...всем, кого Природа наделила лучше всего, она дарит и больше шансов
оставить потомство". По другой версии, "the" в строке 11 следует понимать
как "thee"; в таком случае вся строка означает: "кого бы и как бы природа ни
одарила, тебе она дала больше".
12
When I do count the clock that tells the time,
And see the brave day sunk in hideous night,
When I behold the violet past prime,
And sable curls all silvered o'er with white,
When lofty trees I see barren of leaves,
Which erst from heat did canopy the herd,
And summer's green all girded up in sheaves
Borne on the bier with white and bristly beard:
Then of thy beauty do I question make
That thou among the wastes of time must go,
Since sweets and beauties do themselves forsake,
And die as fast as they see others grow,
And nothing 'gainst Time's scythe can make defence
Save breed to brave him when he takes thee hence.
Когда я считаю удары часов, сообщающих время,
и вижу, как прекрасный день погружается в отвратительную ночь;
когда я смотрю на отцветающую фиалку
и на соболиные кудри, сплошь посеребренные сединой;
когда я вижу голыми, без листвы, величественные деревья,
прежде укрывавшие от жары стадо,
и зелень лета, всю увязанную в снопы,
которые везут на дрогах, с белой колючей бородой;
тогда я задаюсь вопросом о твоей красоте,
понимая, что ты должен исчезнуть вместе со всем, что уничтожено
временем,
поскольку все прелести и красоты пренебрегают собой
и умирают, как только видят, что подрастают другие,
и ничто от серпа Времени не может защитить,
кроме потомства, которое бросит ему вызов, когда оно заберет тебя
отсюда.
13
O that you were your self! but, love, you are
No longer yours than you yourself here live;
Against this coming end you should prepare,
And your sweet semblance to some other give:
So should that beauty which you hold in lease
Find no determination; then you were
Your self again after yourself's decease,
When your sweet issue your sweet form should bear.
Who lets so fair a house fall to decay,
Which husbandry in honour might uphold
Against the stormy gusts of winter's day
And barren rage of death's eternal cold?
O, none but unthrifts: dear my love, you know
You had a father, let your son say so.
О, пусть бы ты принадлежал себе*! но, любовь моя, ты
не дольше будешь принадлежать себе, чем ты сам живешь на этом свете
[здесь].
К неминуемому концу ты должен готовиться
и свой милый образ подарить кому-то другому,
чтобы красота, которую ты получил в аренду,
не имела окончания; тогда ты стал бы
принадлежать себе снова после своей смерти,
когда твой милый отпрыск воплотит твой милый облик.
Кто позволит такому прекрасному дому прийти в упадок,
когда бережный уход мог бы достойно поддержать его
вопреки бурным ветрам зимнего дня
и опустошительному наступлению вечного холода смерти?
О, никто как моты! возлюбленный мой, помни:
у тебя был отец; пусть твой сын скажет то же.
---------
* Другое возможное толкование: "пусть бы ты оставался собой".
14
Not from the stars do I my judgment pluck,
And yet methinks I have astronomy,
But not to tell of good or evil luck,
Of plagues, of dearths, or seasons' quality;
Nor can I fortune to brief minutes tell,
Pointing to each his thunder, rain and wind,
Or say with princes if it shall go well
By oft predict that I in heaven find:
But from thine eyes my knowledge I derive,
And, constant stars, in them I read such art
As truth and beauty shall together thrive
If from thy self to store thou wouldst convert:
Or else of thee this I prognosticate,
Thy end is truth's and beauty's doom and date.
Свои суждения я не собираю со звезд,
и все же, полагаю, я владею астрономией,
но не так, чтобы предсказывать удачу или неудачу,
чуму, голод, или то, какими будут времена года;
также не умею я делать предсказаний на краткие моменты времени,
каждому указывая [его] град, дождь или ветер,
или говорить, хорошо ли пойдут дела у государей,
по знаменьям*, которые я нахожу в небе.
Но я свое знание вывожу из твоих глаз,
и в этих неизменных звездах я читаю ту премудрость,
что правда** и красота будут вместе процветать,
если ты отвлечешься от себя и обратишься к сохранению своей красоты;
иначе вот что я тебе предсказываю:
твой конец будет для правды и красоты роковым пределом.
---------
* "by oft predict" -- трудная для перевода фраза, в которой наречие
"oft" (часто) употреблено как прилагательное, а "predict" (предсказывать) --
как существительное.
** Здесь и во многих случаях далее слово "truth" применительно к
адресату сонетов употребляется в широком смысле положительного нравственного
начала и может интерепретироваться не только как "правда", "истина", но
также как "совершенство", "добродетель", "постоянство", "верность".
15
When I consider every thing that grows
Holds in perfection but a little moment,
That this huge stage presenteth nought but shows
Whereon the stars in secret influence comment;
When I perceive that men as plants increase,
Cheer d and checked even by the selfsame sky,
Vaunt in their youthful sap, at height decrease,
And wear their brave state out of memory:
Then the conceit of this inconstant stay
Sets you most rich in youth before my sight,
Where wasteful Time debateth with Decay
To change your day of youth to sullied night,
And all in war with Time for love of you,
As he takes from you, I ingraft you new.
Когда я думаю о том, что все, что произрастает,
остается совершенным только краткий миг;
что эта огромная сцена представляет не что иное как спектакли,
которые, тайно влияяя, толкуют звезды;
когда я постигаю, что рост людей, как растений,
поощряет и останавливает то же самое небо:
все они тщеславны в своем молодом соку, в высшей точке начинается их
упадок,
и затем их расцвет изглаживается из памяти;
тогда мысль об этом непостоянном пребывании в мире
делает тебя самым богатым молодостью в моих глазах,
на которых разрушительное Время спорит с Увяданием,
стремясь превратить день твоей молодости в мрачную ночь,
и в решительной войне с Временем, ради любви к тебе,
то, что оно будет отбирать у тебя, я буду прививать тебе снова.
16
But wherefore do not you a mightier way
Make war upon this bloody tyrant Time,
And fortify yourself in your decay
With means more bless d than my barren rhyme?
Now stand you on the top of happy hours,
And many maiden gardens, yet unset,
With virtuous wish would bear your living flowers,
Much liker than your painted counterfeit:
So should the lines of life that life repair
Which this time's pencil or my pupil pen
Neither in inward worth nor outward fair
Can make you live yourself in eyes of men:
To give away yourself keeps yourself still,
And you must live drawn by your own sweet skill.
Но почему ты более действенным [могучим] способом
не поведешь войну против этого кровавого тирана, Времени,
и не укрепишь себя против увядания
средствами более благословенными, чем мои бесплодные стихи?
Сейчас ты на вершине счастливых часов,
и много девственных садов, еще незасаженных,
с благочестивой охотой восприяли бы твои живые цветы,
гораздо более похожие на тебя, чем твое рисованное подобие.
Так и должны линии жизни* обновлять твою жизнь,
ведь ни кисть этого времени**, ни мое ученическое перо,
не способные передать ни твоего внутреннего достоинства, ни внешней
красоты,
не могут сделать так, чтобы ты сам жил в глазах людей.
Отдавая себя, ты сохранишь себя,
и так ты должен жить, запечатленный собственным милым мастерством.
---------
* Трудное для понимания место, допускающее различные толкования.
Возможно, имеются в виду черты детей, потворяющие и "обновляющие" (repair)
красоту отца.
** Возможно, здесь имеется в виду современный Шекспиру стиль портретной
живописи.
17
Who will believe my verse in time to come
If it were filled with your most high deserts?
Though yet, heaven knows, it is but as a tomb
Which hides your life, and shows not half your parts.
If I could write the beauty of your eyes,
And in fresh numbers number all your graces,
The age to come would say, `This poet lies;
Such heavenly touches ne'er touched earthly faces.'
So should my papers (yellowed with their age)
Be scorned, like old men of less truth than tongue,
And your true rights be termed a poet's rage
And stretch d metre of an ntique song:
But were some child of yours alive that time,
You should live twice, in it and in my rhyme.
Кто поверит моим стихам в грядущие времена,
если они будут наполнены твоими высшими достоинствами,
хотя, видит небо, они всего лишь гробница,
которая скрывает твою жизнь и не показывает и половины твоих качеств?
Если бы я мог описать красоту твоих глаз
и в новых стихах перечислить все твои прелести,
грядущий век сказал бы: "Этот поэт лжет:
такими небесными чертами никогда не бывали очерчены земные лица".
Поэтому мои рукописи, пожелтевшие от времени,
были бы презираемы, как старики, менее правдивые, чем болтливые,
и то, что тебе причитается по праву, назвали бы необузданным
воображением поэта
или пышным слогом античной песни;
однако, будь в то время жив твой ребенок,
ты жил бы вдвойне: в нем и в этих стихах.
18
Shall I compare thee to a summer's day?
Thou art more lovely and more temperate:
Rough winds do shake the darling buds of May,
And summer's lease hath all too short a date;
Sometime too hot the eye of heaven shines,
And often is his gold complexion dimmed;
And every fair from fair sometime declines,
By chance or nature's changing course untrimmed:
But thy eternal summer shall not fade,
Nor lose possession of that fair thou ow'st,
Nor shall Death brag thou wand'rest in his shade,
When in eternal lines to time thou grow'st.
So long as men can breathe or eyes can see,
So long lives this, and this gives life to thee.
Сравнить ли мне тебя с летним днем?
Ты красивее и мягче [более умерен]:
прелестные майские бутоны сотрясаются бурными ветрами,
а [арендный] срок лета слишком краток;
порой слишком горячо сияет небесный глаз,
а часто его золотой цвет затуманен,
и все прекрасное порой перестает быть прекрасным,
лишается своей отделки в силу случая или изменчивости природы;
но твое вечное лето не потускнеет
и не утратит владения красотой, которая тебе принадлежит*,
и Смерть не будет хвастать, что ты блуждаешь в ее тени,
когда в вечных строках ты будешь расти с временем.
Пока люди дышат и глаза видят,
до тех пор будет жить это мое произведение, и оно будет давать жизнь
тебе.
---------
* В оригинале -- "thou ow'st"; по мнению исследователей, глагол "owe"
здесь следует читать как "own" (владеть, обладать).
19
Devouring Time, blunt thou the lion's paws,
And make the earth devour her own sweet brood;
Pluck the keen teeth from the fierce tiger's jaws,
And burn the long-lived phoenix in her blood;
Make glad and sorry seasons as thou fleet'st,
And do whate'er thou wilt, swift-footed Time,
To the wide world and all her fading sweets;
But I forbid thee one most heinous crime:
O, carve not with thy hours my love's fair brow,
Nor draw no lines there with thine ntique pen;
Him in thy course untainted do allow
For beauty's pattern to succeeding men.
Yet, do thy worst, old Time: despite thy wrong,
My love shall in my verse ever live young.
Всепожирающее Время! Затупи когти [лапы] льва,
и заставь землю поглотить ее собственный драгоценный приплод;
вырви острые зубы из пасти свирепого тигра,
и сожги долговечную феникс в ее крови;
проносясь, твори радостные и мрачные времена года;
делай, что пожелаешь, быстроногое Время,
со всем этим миром и его блекнущими прелестями.
Но я запрещаю тебе одно, самое ужасное, преступление:
своими часами не изрежь прекрасное чело моего возлюбленного,
не начерти на нем линий своим древним пером.
Его, в своем беге, оставь невредимым
как образец красоты для будущих людей.
Впрочем, делай самое худшее, древнее Время: несмотря на твой вред,
мой возлюбленный в моих стихах будет вечно жить молодым.
20
A woman's face with Nature's own hand painted
Hast thou, the master-mistress of my passion;
A woman's gentle heart, but not acquainted
With shifting change, as is false women's fashion;
An eye more bright than theirs, less false in rolling,
Gilding the object whereupon it gazeth;
A man in hue, all hues in his controlling,
Which steals men's eyes and women's souls amazeth.
And for a woman wert thou first created,
Till Nature as she wrought thee fell a-doting,
And by addition me of thee defeated,
By adding one thing to my purpose nothing.
But since she pricked thee out for women's pleasure,
Mine be thy love and thy love's use their treasure.
Лицом женщины, написанным рукой самой Природы,
обладаешь ты, господин-госпожа моей страсти;
нежным сердцем женщины, однако, не знакомым
с непостоянством, которое в обычае у обманщиц -- женщин;
глазами более яркими, чем у них, но без их обманной игры,
красящими [золотящими] любой предмет, на который они глядят;
мужской статью, которая все стати превосходит*,
похищает взоры мужчин и поражает души женщин.
Сперва ты создавался, чтобы стать женщиной,
но затем Природа, творя тебя, воспылала к тебе любовью
и занявшись добавлением отняла тебя у меня --
добавив нечто, мне вовсе не нужное;
но поскольку она предназначила** тебя для удовольствия женщин,
пусть будет моей твоя любовь, а использование*** твоей любви -- их
сокровищем.
---------
* Спорное место. Существительное "hue", кроме преобладающей в
современном английском языке группы значений "цвет", "оттенок", "тон", во
времена Шекспира могло использоваться также в значениях "форма",
"благородная осанка", "грация". Глагол "control" (здесь -- в форме
"controlling") может выражать идею превосходства, доминирования, но может
быть истолкован в смысле включения частей целым; в последнем случае возможен
перевод: "ты наделен мужской статью, в которой воплощены все лучшие мужские
и женские черты".
** В подлиннике использована глагольная конструкция "prick out" в
значении "выбрать", "отметить", с игрой на слове "prick", которое с 16 в. и
по настоящее время используется как просторечное название мужского органа.
*** Здесь "thy love's use" (использование твоей любви) можно понять как
физическую любовь в отличие от духовной, на которую претендует поэт, или как
потомство -- результат "использования" любви с "прибылью".
21
So is it not with me as with that Muse,
Stirred by a painted beauty to his verse,
Who heaven itself for ornament doth use,
And every fair with his fair doth rehearse,
Making a couplement of proud compare
With sun and moon, with earth and sea's rich gems,
With April's first-born flowers, and all things rare
That heaven's air in this huge rondure hems.
O let me, true in love, but truly write,
And then believe me, my love is as fair
As any mother's child, though not so bright
As those gold candles fixed in heaven's air:
Let them say more that like of hearsay well,
I will not praise that purpose not to sell.
Я не похож на тех поэтов, чью Музу
вдохновляет на стихи раскрашенная красота,
которые само небо используют для украшения
и все прекрасное перечисляют в связи со своими возлюбленными,
творя сочетания гордых сравнений
с солнцем и луной, с перлами земли и моря,
с первоцветом апреля, и всем тем редкостным,
что заключено в этом огромном небесном куполе.
О позвольте мне, истинно любящему, и писать истинно;
а потом, поверьте, предмет моей любви красотой не уступит
любому, кто рожден матерью, хотя и не так блестящ,
как те золотые свечи, что установлены в небе.
Пусть больше говорят те, кто любят молву,
я же не буду расхваливать то, чем не намерен торговать.
22
My glass shall not persuade me I am old,
So long as youth and thou are of one date,
But when in thee time's furrows I behold,
Then look I death my days should expiate:
For all that beauty that doth cover thee
Is but the seemly raiment of my heart,
Which in thy breast doth live, as thine in me.
How can I then be elder than thou art?
O therefore, love, be of thyself so wary
As I not for myself but for thee will,
Bearing thy heart, which I will keep so chary
As tender nurse her babe from faring ill:
Presume not on thy heart when mine is slain;
Thou gav'st me thine, not to give back again.
Мое зеркало не убедит меня, что я стар,
пока юность и ты -- одного возраста,
но когда я увижу у тебя борозды времени,
тогда, надеюсь, смерть положит конец моим дням,
так как вся та красота, которая тебя облачает,
есть не что иное как прекрасное одеяние моего сердца,
живущего в твоей груди, как твое в моей;
так как же я могу быть старше тебя?
Поэтому, любовь моя, береги себя,
как и я буду беречь себя -- не ради себя, а ради тебя,
нося в себе твое сердце, которое я буду оберегать,
как заботливая нянька -- дитя, от всякого зла.
Не рассчитывай получить свое сердце, если мое будет убито:
ты дал его мне не для того, чтобы я его возвращал.
23
As an unperfect actor on the stage,
Who with his fear is put besides his part,
Or some fierce thing replete with too much rage,
Whose strength's abundance weakens his own heart;
So I, for fear of trust, forget to say
The perfect ceremony of love's rite,
And in mine own love's strength seem to decay,
O'ercharged with burden of mine own love's might:
O let my books be then the eloquence
And dumb presagers of my speaking breast,
Who plead for love, and look for recompense,
More than that tongue that more hath more expressed.
O learn to read what silent love hath writ:
To hear with eyes belongs to love's fine wit.
Как плохой актер на сцене,
от страха выбивающийся из роли,
или некое свирепое существо, переполненное яростью,
у которого от избытка мощи слабеет собственное сердце;
так я, робеющий от ответственности, забываю произнести
совершенные формулы любовного ритуала,
и кажется, что любовь во мне ослабевает,
подавленная бременем собственной мощи.
О пусть мои книги* заменят мне красноречие
и станут немыми предвестниками моего говорящего сердца [груди],
молящими о любви и взыскующими награды
более, чем язык, который больше высказал**.
О, научись читать то, что написала молчаливая любовь:
умение слышать глазами -- часть тонкого ума любви.
---------
* Некоторые исследователи считают, что "books" (книги) в строке 9 --
это опечатка, и следует читать "looks" (взгляды, выражение лица).
** Возможно, здесь содержится намек на другого поэта, посвящавшего
стихи тому же адресату. Тема такого "поэта-соперника" неоднократно
появляется в более поздних сонетах к Другу.
24
Mine eye hath played the painter and hath stelled
Thy beauty's form in table of my heart;
My body is the frame wherein 'tis held,
And p rspective it is best painter's art.
For through the painter must you see his skill
To find where your true image pictured lies,
Which in my bosom's shop is hanging still,
That hath his windows glaz d with thine eyes.
Now see what good turns eyes for eyes have done:
Mine eyes have drawn thy shape, and thine for me
Are windows to my breast, wherethrough the sun
Delights to peep, to gaze therein on thee.
Yet eyes this cunning want to grace their art,
They draw but what they see, know not the heart.
Мои глаза, уподобясь художнику, запечатлели
облик твоей красоты на скрижали моего сердца;
мое тело служит ей рамой,
а перспектива -- искусство лучших художников,
так как через художника нужно видеть его мастерство*,
чтобы найти, где помещен твой истинный образ,
всегда висящий в мастерской моей груди,
окна которой застеклены твоими глазами**.
Посмотри, какие добрые услуги оказывают глаза глазам:
мои глаза изобразили твой облик, а твои для меня --
окна моей груди, через которые солнце
любит заглядывать, чтобы внутри видеть тебя.
Однако искусству глаз не хватает [такой] мудрости:
они рисуют только то, что видят, не зная сердца.
---------
* Трудное для истолкования место. Возможно, имеется в виду, что глаз,
как объектив камеры-обскуры, создает образ возлюбленного в душе [груди]
поэта, в соответствии с законами перспективы.
** -- потому что, как сказано в Сонете 22, "мое сердце находится в
твоей груди".
25
Let those who are in favour with their stars
Of public honour and proud titles boast,
Whilst I, whom fortune of such triumph bars,
Unlooked for joy in that I honour most.
Great princes' favourites their fair leaves spread
But as the marigold at the sun's eye,
And in themselves their pride lies buri d,
For at a frown they in their glory die.
The painful warrior famous d for fight,
After a thousand victories once foiled,
Is from the book of honour ras d quite,
And all the rest forgot for which he toiled:
Then happy I that love and am belov d
Where I may not remove, nor be remov d.
Пусть те, к кому благосклонны их звезды,
хвастают почестями и гордыми титулами,
тогда как я, кому фортуна закрыла путь к такому торжеству,
безвестный, нахожу радость в том, что почитаю больше всего.
Любимцы великих государей распускают свои прекрасные лепестки,
совсем как ноготки под взглядом солнца,
и в них же сокрыта их гордыня,
так как от первого хмурого взгляда их слава умирает.
Утомленный ратными трудами воин, прославленный в битвах,
после тысячи побед однажды потерпевший неудачу,
вычеркивается совсем из книги чести,
и забывается все остальное, ради чего он трудился.
Но счастлив я, любящий и любимый;
от этого я не могу отказаться, и меня нельзя этого лишить.
26
Lord of my love, to whom in vassalage
Thy merit hath my duty strongly knit,
To thee I send this written ambassage
To witness duty, not to show my wit;
Duty so great, which wit so poor as mine
May make seem bare, in wanting words to show it,
But that I hope some good conceit of thine
In thy soul's thought (all naked) will bestow it,
Till whatsoever star that guides my moving
Points on me graciously with fair asp ct,
And puts apparel on my tottered loving,
To show me worthy of thy sweet respect:
Then may I dare to boast how I do love thee,
Till then, not show my head where thou mayst prove me.
Властелин [лорд]* моей любви, к которому долгом вассала
меня крепко привязали твои достоинства,
к тебе я шлю это письменное посольство,
чтобы засвидетельствовать свой долг уважения, а не выказать остроту
ума, --
долг столь великий, что в сравнении ум, такой бедный, как мой,
может показаться голым, не имея слов для его выражения,
но я надеюсь, что какой-нибудь доброй мыслью
в глубине своей души ты прикроешь его наготу
до той поры, когда та звезда, что направляет мой путь,
посмотрит на меня милостиво, в благоприятном расположении,
и оденет мою истрепавшуюся любовь в красивые одежды,
чтобы показать меня достойным твоего драгоценного уважения.
Тогда, возможно, я осмелюсь хвалиться, как я тебя люблю,
а до того не явлюсь к тебе на испытание.
---------
* Возможно, здесь имеет место игра смыслов и слово "lord" употреблено
как в широком смысле "властелин", так и в узком смысле титула -- если, как
считает большинство исследователей, адресат сонетов был молодым
аристократом.
27
Weary with toil, I haste me to my bed,
The dear repose for limbs with travel tired,
But then begins a journey in my head,
To work my mind, when body's work's expired;
For then my thoughts (from far where I abide)
Intend a zealous pilgrimage to thee,
And keep my drooping eyelids open wide,
Looking on darkness which the blind do see;
Save that my soul's imaginary sight
Presents thy shadow to my sightless view,
Which, like a jewel (hung in ghastly night),
Makes black night beauteous, and her old face new.
Lo thus by day my limbs, by night my mind,
For thee, and for myself, no quiet find.
Уставший от тягот пути, я спешу в постель,
сулящую желанный отдых членам, утомленным дорогой,
но тогда начинается путешествие в моей голове,
которое утомляет мой ум, когда труды тела закончились,
так как тогда мои мысли из далека, где я нашел пристанище,
отправляются в усердное паломничество к тебе
и заставляют мои слипавшиеся глаза широко раскрыться,
глядя в темноту, которую видят слепые,
но воображаемое зрение моей души
представляет моему невидящему взору твой призрак,
который, как драгоценный камень, витающий в мрачной ночи,
делает черную ночь прекрасной, а ее старое лицо -- молодым.
Вот так днем -- мои члены, а ночью -- ум,
ради тебя, и ради меня самого, не знают покоя.
28
How can I then return in happy plight
That am debarred the benefit of rest?
When day's oppression is not eased by night,
But day by night and night by day oppressed;
And each (though enemies to either's reign)
Do in consent shake hands to torture me,
The one by toil, the other to complain
How far I toil, still farther off from thee.
I tell the day to please him thou art bright,
And dost him grace when clouds do blot the heaven;
So flatter I the swart-complexioned night,
When sparkling stars twire not thou gild'st the even:
But day doth daily draw my sorrows longer,
And night doth nightly make griefs' strength seem stronger.
Как же мне тогда вернуться в счастливое состояние,
если мне отказано в благе отдыха --
когда тяготы дня не облегчаются ночью,
но наоборот, ночь усиливает дневной гнет, а день -- ночной,
и оба, хотя каждый является врагом власти другого,
пожимают руки, соглашаясь мучить меня,
один -- тяготами пути, а другая -- заставляя сокрушаться,
что чем больше этих тягот, тем больше я отдаляюсь от тебя?
Я говорю дню, чтобы угодить ему, что ты так светел
что оказываешь ему любезность, заменяя его, когда тучи затмевают небо;
так и смуглоликой ночи я льщу,
говоря, что когда блестящие звезды не мерцают, ты озаряешь вечер.
Но день каждый день продлевает мои печали,
а ночь каждую ночь все усиливает мою тоску.
29
When in disgrace with Fortune and men's eyes,
I all alone beweep my outcast state,
And trouble deaf heaven with my bootless cries,
And look upon myself and curse my fate,
Wishing me like to one more rich in hope,
Featured like him, like him with friends possessed,
Desiring this man's art and that man's scope,
With what I most enjoy contented least;
Yet in these thoughts myself almost despising,
Haply I think on thee, and then my state
(Like to the lark at break of day arising
From sullen earth) si