Остров Тормозунд до недавнего времени входил в состав Новой Гвинеи. Это
был совершенно необитаемый остров, на каменистой почве которого росли только
два вида деревьев, редкие кустарники и чертополох. Из представителей фауны
тут можно было встретить мышей, ящериц, наподобие игуан, полозов и
вездесущих леммингов. Понятно, что такие жизненные условия делали остров
непригодным для обитания, при том, что площади он был немалой.
Однако, относительно недавно, геологи нашли здесь залежи фосфатов.
Добывать их было легко, но перевозки забирали слишком много средств для
того, чтобы считать предприятие прибыльным. Поэтому население острова
составляли поселенцы - вольнонаемные. Сперва появились теплушки из досок,
потом - бараки, и наконец, какой-то идиот рискнул, на свои деньги выстроить
первый кирпичный дом. Это же как надо ненавидеть цивилизацию, каким
мизантропом надо быть, чтобы обосноваться в такой, богом забытой, дыре!
"Идиотом" был геолог Александр Чеканус, и кавычки здесь поставлены
неслучайно. Дело в том, что он обнаружил в горных породах Кольцевой гряды,
крайне всем необходимый, уран. Набрав небольшую группу энтузиастов
подзаработать, и вложив все свои деньги в оборудование, фанат обогащения
принялся самостоятельно разрабатывать залежи, держа все в тайне от всех.
Ухлопав в это дело огромный банковский кредит, Чеканус очень скоро сумел его
погасить и даже прикупить земли в частную собственность. Теперь, пустив
корни на острове, он заключал контракты на поставки сырья, где первым
условием был его самовывоз. Огромные сухогрузы вывозили на континент
драгоценную руду, вместо теплушек, стали, один за другим, появляться дома, и
настоящим праздником для поселенцев стало появление на свет первого
коренного жителя острова. (Правда, он оказался олигофреном, и счетчик
Гейгера зашкаливал, приближаясь к нему). Счастливый родитель мальчика,
инженер по специальности, принимая поздравления от всего населения острова,
как бы между делом, предложил сотоварищам построить небольшой заводик по
обогащению руды, чтобы перевозки сотен тонн не съедали львиную долю прибыли.
Ведь одно дело - продавать бревна, а другое - готовый паркет, продавать
шкуры - или уже сшитые дубленки. Разница огромная. И хотя строительство
заставило все население острова снова положить зубы на полку, заводик
построили, и теперь уже торговали не рудой, а обогащенным ураном, на который
так сладострастно реагируют энергетики всех стран, а особенно - военные
ведомства. Население острова стало быстро расти за счет приезжающих сюда
вольнонаемных, (официальное гражданство никого не волновало), родилось
следующее поколение генных мутантов, и число островитян, достигнув
нескольких тысяч...
Короче говоря, Тормозунд фактически, стал отдельным государством. Язык
Тормозунда напоминал исковерканный английский, примерно так, как
португальский похож на шепелявый испанский. Появились даже теплицы, где
выращивали экзотические фрукты, был открыт первый бордель, была построена
первая церковь и сформированы органы местного самоуправления. ( Именно в
такой последовательности). На фасаде Дома Терпимости, что стоял прямо
напротив церкви, было написано: "Бог терпел, и нам велел". Нерасторопное
правительство Новой Гвинеи упустило тот благоприятный момент, когда в это
дело можно было вложить свои деньги и наложить свою волосатую лапу. Теперь
здесь была - частная собственность и полная экономическая независимость.
Несколько крупных взяток высокопоставленным чиновникам сделали остров
"неприкасаемым", и наверху сделали вид, что вовсе забыли о его
существовании. Остров получил статус директории-фактории. Ну, был себе,
необитаемый, толку от него, ну и хрен с ним. Между тем, островитяне не
сидели на мешке золота, а - бери выше - у них под ногами был уран. Бешеными
темпами шло строительство, уже не поселка, а самого настоящего города. Это
было всего каких-то два десятка лет назад...
Профессиональный авантюрист, заядлый аферист, мастер "развода" лохов,
Андре-Вальдемар Бормани, на четверть левой ягодицы - француз, появился на
острове как-то незаметно, слившись с толпой туристов. Он решил поошиваться
тут месяц - другой, перекантоваться зимний сезон, когда "работать" не с кем,
и невыгодно. Чтобы "пощипать" богатых бездельников, приезжающих сюда, на
остров, в поисках экзотики, острых ощущений - от казино до курортных
романчиков. Его окладистая борода, трубка и открытая улыбка вызывали
ассоциации с Хемингуэем. Правда, он еще невероятно сутулился, носил дымчатые
очки и не любил позировать перед фотокамерами, по вполне объяснимым
причинам. В свете он представлялся "свободным художником" с высокими
рейтингами, чьи картины продавались на "Сотбисе" и "Кристи", но, увы,
договор с галлеристами - не позволяет ему раскрывать свой псевдоним. На
местной барахолке он продал свои роскошные часы и золотой портсигар,
(которые он, по случаю, спер у какого-то зеваки-плейбоя) и в его кармане
забренчала звонкая монета. Но не думайте, что Бормани стал ее безоглядно
тратить. У него появился план: на Тормозунд приехала отдыхать вдова
Нордшильда - одного из крупнейших банковских воротил Уолл-стрит. Эта дама
остановилась в "Гранд-отеле", рядом с казино, и мечтала утопить свою скорбь
по ушедшему восьмидесятилетнему супругу, за рулеткой или в объятиях
какого-нибудь нового возлюбленного. Наследство позволяло ей любой каприз.
Даме было уже хорошо за пятьдесят, но она следовала, совершенно интуитивно,
своему правилу: чтобы не было заметно морщин, надо поправляться, и тогда
морщины расправятся, кожа растянется, сама собой. Поэтому ни в чем себе не
отказывала, по гастрономической части. Через непродолжительное время, она,
своей комплекцией, стала напоминать Колобка, или Шалтай-болтая из сказки
"Алиса в стране чудес". Однако, ее чудовищная азартность, и, не по годам,
бурлящая сексуальность, не мешали ей, после поедания стейков с кровью,
омаров и гусиного паштета "Pate de gras", проиграть в казино, за один вечер,
полмиллиона, а потом кидать похотливые взгляды на молоденьких красавчиков,
из местного общества. Вдова привыкла к тому, что может достигнуть всего, при
помощи денег мужа, которые теперь, безраздельно, принадлежали ей одной.
Бормани быстро это понял и решил на этом сыграть. Он надел свой лучший (а
точнее, единственный, оставшийся у него) костюм, и с деньгами в кармане,
отправился в казино. Он мрачно сидел у рулетки, курил дорогую кубинскую
сигару (по сто долларов за штуку, окурок которой он подобрал возле входа) и
бросал томные взоры на вдову миллиардера. Моментально вычислив ее, по фото
из светских хроник, и поняв, "Кто is who", Бормани вальяжно направился к
ней:
- Мадам! Позвольте угостить вас шампанским. Я вижу, что вы скучаете за
игорным столом. И куда только смотрят местные кавалеры! Они позволяют вам
скучать в одиночестве? Может быть, поскучаем вдвоем? Ах, эти
повесы-недотепы! Они ведутся только на внешний лоск, бриллианты и богатство,
но не в состоянии оценить истинную красоту! (Бормани чувствовал, как в
животе у него, начинает урчать от голода, и молил бога, чтобы вдова не
услышала, раньше времени, предательских звуков, и пожалел, что не взял себе
хотя бы, гамбургер или биг-мак. Но он не хотел мелькать в дешевом общепите.
(Сохранял свое реноме, и не хотел разменивать сотенную, потому что их было
только три). Мадам Нордшильд лукаво посмотрела на него:
- Простите, мсье, вы - льстец. Однако мне приятны ваши слова, но
хотелось бы узнать, кто вы? - откликнулась вдова, делая глазки так, как это
делают восьмиклассницы.
- Вообще-то, я англичанин, и я - пэр. Пэр Гюнт. Да-да, правнук, того
самого... У меня есть и скандинавские корни... Но мои разногласия с
консерваторами заставили меня покинуть родину... Имения свои я распродал,
банк, где я хранил все, лопнул, акции - обесценились... и живу сейчас,
исключительно на гонорары от продажи своей живописи... Вы видите у меня на
лице шрам, под левым глазом? (На самом деле, шрам был получен от
сокамерников, во время его первой "отсидки"). Когда на моем первом
"Сотбисе", я перешел дорогу самому Дамиану Хэрсту, признанному метру
авангардизма, он подослал ко мне наемных киллеров, чтобы те убрали меня,
конкурента...
- Вот же, мерзавцы! - вырвалось у вдовы, - И вы не заявили в полицию?
- Нет, мадам. Я вообще не люблю полицию, ментов - сказал Бормани, и
впервые за вечер, осознал, что тут он говорит чистую правду. - Им бы только
кого-то посадить...
- Да, вас бы я посадила... на трон! Широкая душа, художник, творец! А
вы случайно, не увлекаетесь эзотерикой?
- Боже мой! Я и не предполагал, что это так бросается в глаза! От вас
ничего не утаишь! Но я и сейчас преклоняюсь перед Еленой Блаватской. Только
женщина может так чувствовать бытие! Путешествуя по рериховским местам, я
побывал в Тибете и там, в тайном монастыре, куда европейцев, обычно, не
допускают, меня причислили к лику Святых. Все монахи, обращаясь мыслями, к
Будде, видели, перед глазами, мои живописные полотна...Один из них,
напророчил мне, что я скоро встречу свою Музу и в ней мною будет воплощен
образ... Вы знаете, что существует Троица: Бог-Отец, Бог- Сын, и Дух Святой.
Но ведь должна же быть еще - Бог-Дочь!
- Мсье, вы богохульствуете!
- Вовсе нет. Даже у креста - четыре конца, а не три. Я хотел бы
написать ваш портрет! Как эскиз, как набросок моей новой картины...
- Так, сделайте это, прошу вас! Такой великий замысел художника не
должен пропасть зря! Я согласна вам позировать!
Бормани сделал вид, что глубоко задумался, принимая ответственное
решение:
- Мадам! Я несколько суеверен в таких вопросах. И если сама Судьба
подскажет мне, что я - на верном пути, мы с вами свернем горы! Давайте,
поставим на удачу!
Раздался монотонный голос крупье: "Monsieurs, pas sues jeau!" Бормани
поставил почти все, что у него было в наличности - пустить даме пыль в
глаза. А дама, с легкостью, будто она бросает голубям хлебные крохи,
поставила на кон пять тысяч долларов. Бормани внутренне взвыл: что бы он
сейчас мог провернуть, имея такой стартовый капитал! Вдова Нордшильд, лукаво
улыбаясь, испросила его совета, на что ей лучше поставить. Бормани ответил,
что затянувшийся траур ей не к лицу, равно, как и одиночество, и посоветовал
ставить не на черное, а на красное, не на нечет, а на чет. Они сделали
ставки, и оба проиграли. Выпал "Zero" - праздник для заведения, когда
проигрывают, как правило, все, кроме казино. (Кстати, как подсказывает
интуиция, само слово "казино" - происходит от латинского "casus" - "случай,
случайность" Например: "Вот такой казус со мной произошел"). Мадам даже не
оторвалась от своего коктейля, который она потягивала через соломинку, а
Бормани заскрежетал зубами - стрелять было больше нечем. Вот тебе и казус!
Оно и понятно: для нее эти пять тысяч значили меньше, чем для него - десять
центов. "Лепта вдовицы" - с точностью, до наоборот. Глядя на Бормани, можно
было поразиться предусмотрительности владельцев казино, что запрещают
приходить туда с оружием. Бормани опустил голову на руки и промычал, как
обиженный ребенок: "Все! Мне конец! Я даже не смогу купить красок для своего
последнего шедевра! Я погиб! Я сегодня спустил последние пятьдесят тысяч!"
(Все - вранье, от начала до конца. Ибо, входя в казино, он держал "на
кармане", всего три сотни.) Нордшильдша, нежно поглаживая его по плечу,
ласково утешала:
- Да не переживайте вы так, друг мой! Как говорится, "Easy come, easy
go". Было бы печали! Называйте меня просто Анна! Давайте, я стану спонсором
вашего нового проекта! Для искусства мне ничего не жалко. Пойдемте отсюда,
здесь так накурено, что у меня разболелась голова. Пойдемте ко мне в отель,
выпьем чего-нибудь. Толпа меня угнетает, в больших количествах. Пойдемте!
Бормани машинально полез в карман и нащупал там пачку таблеток
"Виагры", без которых, учитывая внешность его новой знакомой, он мог
потерпеть фиаско, в самый ответственный момент. Они вдвоем встали (Бормани и
вдова) из-за стола, и поплелись в отель, благо, это было в двух шагах. Вдова
достала себе сухой мартини, а Бормани утешался армянским коньяком. Вскоре у
дамочки голова пошла кругом, и речь стала получленораздельной. Бормани уже,
было обрадовался, что ему дадут спокойно поспать до утра, ...но не тут-то
было! Как можно пропустить такого гениального художника! Сбылись его худшие
предположения. Но дело - в первую голову...
Утром, милый колобочек уже щебетала в халатике, перепоясанном на самом
нелепом, неудобном и широком месте - на талии. Она сама сварила кофе и
предлагала "своему гению" чашечку - прямо в постель. Тот выдавил из себя
улыбку, назвал ее "котиком" (очевидно, имел в виду - морского котика) и влил
в себя залпом, стакан коньяку, оправдываясь тем, что "я люблю пить кофе с
коньяком". Потом он затянулся предложенной ему сигаретой ( и кто только
придумал эту дамскую дрянь - с ментолом?) и вспомнив, что он со вчерашнего
утра ничего не ел, деловито полез в холодильник, как бы, в поисках лимонада.
Лимонада не оказалось, но зато нашлись баранья нога, гусиный паштет и
зернистая икра. Хлеба не было, и скромный гений, скрепя сердце, стал
ковырять икру прямо из банки, ложкою. " Дожили... Белого хлеба нет! Даже
сухарика. Белого! А икра, ладно уж, пусть будет - черной..." Мадам умиленно
смотрела, скрестив руки на коленях, на завтракающего гения. Гений, жуя,
глядел на ее скрещенные руки, и то, что колыхалось между ними, напоминало
восьмерку по горизонтали, и вообще наводило на мысли о бесконечности. Было
около полудня. Тело вдовы явно требовало продолжения вчерашнего, но Бормани,
взяв лист бумаги и фломастер, и, думая только о душе, стал делать наброски,
заставив "котика" разоблачиться и встать в позу "умирающего лебедя", что
несколько охладило ее пыл. По манере, эти рисунки напоминали кубистические
штудии формы, раннего Пикассо. Бормани явно не разменивался на дешевую
обертку реализма и портретного сходства, творя "изнутри". Изведя листов
двадцать на наброски, гений сказал, что ему нужны краски и холст высшего
качества. Мадам Ани предложила ему послать заказ на континент, но "одержимый
художник" заявил, что доверяет только своим агентам. "Я пишу только красками
"Лефранс", а кто этого не знает, может по ошибке купить мне фирму "Ван Гог"!
Уж лучше я сам этим займусь. Порешили на том, что вдова дала ему
незаполненный чек, с ее подписью. "Сумму впиши сам, дорогой!"
Меж тем, Бормани, катаясь, как сыр в масле, под крылышком у мадам,
скоро проведал о том, что инженер Чеканус начал разрабатывать на Тормозунде,
открытые им, урановые залежи. Это сулило баснословные прибыли хозяину
острова. У Бормани созрел коварный план. И вот, вечером, 4-го ноября, в
годовщину Дня Неприкаянности (национальный праздник хацапеев), он подложил в
вагонетку, стоявшую у входа в шахту, взрывательное устройство. Когда же,
окончательно перепившиеся горняки, услыхали оглушительный взрыв под землей,
они даже не поняли масштабов аварии. Взбешенный Чеканус провел расследование
и решил, что ее причиной стало обычное пьяное разгильдяйство, и лишил
рабочих премий, а последнее жалованье и вовсе удержал. Но, что хуже всего,
он ввел на острове Сухой Закон. Приезжих туристов это немало смутило, и они
добились того, что им, по специальным талонам, спиртное отпускали, но не
более двух бутылок в одни руки, и только с двух до семи часов местного
времени. Кое-кто из заезжих проходимцев использовал свое право на
приобретение спиртного по талонам, и продавал его местным, по спекулятивному
курсу 1:10.
Местные работяги ходили трезвые, хмурые, небритые и безрадостные. Кому
охота работать целый день, глубоко под землей, если вечером, придя домой,
застаешь там, сварливую жену, которой вечно не хватает денег, голодных
детишек, а в холодильнике - из жидких продуктов, нет ничего, кроме кефира! И
душу не отвести, и всякий аппетит пропадает. Назревала революционная
ситуация, когда верхи не могут, а низы - не хотят. Это - как импотент на
лесбиянке. Учредив на острове органы местного самоуправления, добившись
статуса автономии (директории), Чеканус ввел также закон о языке. Поскольку
этнически пестрое население болтало на добром десятке языков, он ввел
школьную реформу, где предписывалось изучать "тормозлянс" - островной
диалект. Подобное уже наблюдалось в ЮАР, где был разработан "африкаанс" -
смесь банту, суахили, голландского и черт-те что еще чего. Эсперанто -
отдыхает. Тормозлянс получил статус государственного языка, и во всех
официальных сборищах и документах, был обязательным. Особенно в суде. Ни
истец, ни ответчик ничего толком не понимали, а если и догадывались о сути,
сами толком ничего сказать не могли. Все на своих кухнях кляли, на чем свет
этот жаргон - "язык сломаешь". Но что касается неформальной устной речи, то
здесь господствовала "феня" и неподражаемый по своему богатству, емкости,
образности и выразительности, русский мат. (Вспоминая Чекануса "незлым тихим
словом", народ использовал исключительно эту терминологию). По сравнению с
ним - язык перебранок пьяной американской матросни - всего лишь детский
лепет, невинный, как младенец. Борманид знал о ситуации с языком и понял,
что симпатии народа будут на стороне того, кто даст полную языковую свободу
(не путать со свободой слова). Это был еще один его козырь, когда он затевал
Зеленую революцию.
На площади Мандана, напротив Ратуши, в Хацапет-Сити стихийно возник
палаточный городок пикетчиков. Зеленые брезентовые палатки вырастали,
притуляясь одна к другой, как грибы. Лозунги пикетчиков были просты и
понятны: "Верните нам нашу зелень!", "Мы без газу - тухнем сразу!", "Даешь
зеленого змия!" В народе движение тут же окрестили "зеленым" - по цвету
доллара, змия и палаток. Зеленая идея завладевала умами и сердцами. Среди
толпы в палаточном городке народ переминался с ноги на ногу и ворчал:
- Вы знаете, эти революции - сплошной бардак. И во главе всегда стоят
эти... Есть даже специальное научное слово... Сейчас вспомню... А!
"Экстра-пираты"... Нет, вру. Вот! Точно вспомнил: "Экспро-пираты"! Нет, нет!
Правильно - "Экспро-пирато-ры"! Это те, кто грабит награбленное. Короче,
"вор у вора дубинку украл". А все равно - бардак!
Пока все развивалось сравнительно мирным путем, без открытых
столкновений с местным самоуправлением. Правда, в туристическом, элитном
районе было совершено несколько разграблений магазинов - с одной целью -
завладеть спиртным. В воздухе зависли кровожадные призывы к расправе с
богатыми приезжими иностранцами, которые "наживаются на нашем горе".
Кого-то, кажется, даже побили. Бормани, используя старое, как мир, ноу-хау
Сэма Россо, гнал самогон в портативном аппарате, и раздавал бесплатно
пикетчикам, чтобы подогреть в них революционный пыл. Он даже придумал
броский слоган: "Пить надо - в меру, и не утратим веру! А кто без меры пьет
- тот полный идиот!" Но меру, почему-то, никто из бастующих, не соблюдал.
Мадам Анна Нордшильд, видя, как развиваются события, поняла, что спокойней
отдыхается в клетке с ядовитыми змеями. Она быстро собралась и умотала на
континент, первым же рейсом, мысленно сказав "Прощай!" герою своего романа.
А на острове, власть и влияние Чекануса повисли на волоске. И теперь задачей
Бормани стало - этот волосок перерезать. Он решил явиться народу в
совершенно другой ипостаси. Предстать в образе Пророка, наместника бога на
земле, избавителя от страданий и исполнителя желаний. Никакой больше
шевелюры и очков! Всю голову - обрить полностью, как у египетских жрецов. К
дьяволу, прежний, богемный имидж! К чертям - платье европейского покроя! И
что это за имечко, "Бормани"? Кого "мани"? Или, "об-мани"? Он прикинул
созвучия: "друид", "хасид", "маймонид"... Пожалуй, стоит и себе, в конце,
тоже добавить букву "д": "БОРМАНИД" - а что, ведь лучше, увереннее звучит!
Не "Бармалей же, какой-нибудь!" И точно так же, как мелкий буржуа, мсье
Дюруа у Мопассана в романе "Милый друг", по своему же почину, стал именовать
себя "Дю Руа", претендуя на аристократизм, Бормани придумал себе новое
погонялово, чтобы закосить под Пророка.
- Друзья! Братья! Я покину вас, но всего на день! Я буду молиться за
нас, и к нам явится Пророк, Наместник Бога на земле! Мой дух вернется!
Ждите, и счастье ваше - не за горами!
После этого, заядлый аферист быстро связался с Сэмом Россо, который
уехал на континент улаживать какие-то дела, (об этом уникальном человеке мы
расскажем чуть позже) и попросил его, "быстро-быстро, прямо завтра", прибыть
на остров, со своим, заветным зеленым чемоданчиком. И захвати с собой
Михалыча!". Кто такой Михалыч, вы тоже узнаете. Интрига завертелась.
И вот, на следующий день, на совершенно зеленом ослике, в город
Хацапет-Сити, въехал одинокий странник. Одинокий - потому что его спутник
отстал на метров, сто. Странник был непростой: Профессор околовсяческих
наук, господин Борманид. Он был мрачен и горбат. Лицо его ярко
свидетельствовало в пользу того, что профессор совершил в своей жизни не
одну ходку за сокровищами науки. Зеленый ослик, к которому Борманид
обращался "Пшолна", уныло хромал. За ними, изнемогая от засухи, плелся,
путаясь в очках, доцент кафедры киберматики, Сэм Россо, поливая местные
красоты своим зычным, ненормативным баритоном. За ним ковылял, на длинном
поводке, небольшой игуанодон (травоядный динозаврик Юрского периода), по
кличке "Михалыч".
В руке у Сэма был небольшой зеленый чемоданчик. Каждый раз, когда его
обладатель спотыкался на кочке, из чемоданчика выплывало стадо маленьких
розовых слоников, которые некоторое время зависали в его кильватерной струе,
а потом, так же незаметно, растворялись в воздухе. Заехав на Центральную
Площадь, профессор Борманид чинно слез с осла и привязал его к парковочному
автомату. Местный полицейский хотел, было, сделать ему замечание за
неправильную парковку, но профессор только позвал своего осла, и страж
закона в ужасе ретировался, а заметив динозаврика, и вовсе смутился.
Профессор вынул из кармана специальную расчесочку для бровей, и, доведя себя
до сходства с Нильсом Бором, достал из серебряного портсигара папиросу "
Bell Amour". Случайные прохожие с любопытством разглядывали этих, свежих в
городе, персонажей. Никто не мог узнать в "профессоре" прежнего, богемного
пройдоху третьего плана, Бормани, настолько он преобразился. Широкий
восточный балахон, соломенные сандалии, четки из нефрита, густая борода и
бритый лоб... Натуральный дервиш. Профессор медитативно выкурил папиросу,
словно это был косяк, а затем прокашлялся, сплюнул на мостовую и громко
произнес: "Я пришел к вам, чтобы дать вам свободу. Свободу от страха и
неуверенности, свободу от сомнений и стыда, я поведу вас к Свету и вместе мы
победим Тьму. Следуйте за мной, не потому что я сам позвал вас, а потому,
что я прав, и правота моя очевидна." Несколько зевак уже застыли на месте,
внимая этой импровизированной проповеди. Далее, подобно растущему снежному
кому, толпа собиралась и внимала Проповеднику. Ничего умного он не сказал -
только то, что от него хотели услышать. Все должны быть счастливы, а он -
единственный, кто знает, как этого счастья достичь, надо только слушаться
его и идти за ним, пастырем. Короче, обычная предвыборная ахинея. Но когда
профессор пообещал, что может сотворить даже невозможное, к нему подтянулся
поотставший Сэм Россо, со своими слониками, и ручным игуанодоном, нагоняя
столбняк на всех присутствующих. Раздача слонов - это самый волнующий момент
в любом публичном выступлении - неважно, нужны ли вам слоны - главное, что
их раздают "на шару", совершенно бесплатно, почему бы не взять, если дают?
Потом Борманид недвусмысленно намекнул, что первые апостолы, последующие за
ним, Учителем, будут одарены свыше неземными благами, а огонь "истинной
веры" осветит жизнь каждого последователя. Постепенно, зомбированная толпа
стала хором повторять отдельные слова "Учителя", и даже целые фразы. Все это
напоминало массовый гипноз - смысла никакого, и все пляшут под одну дудку с
остекленевшими глазами. Кашпировскому - делать нечего. Но тут вдруг, слоники
перестали появляться (в аппарате сел аккумулятор), а профессор дипломатично
заметил, мол, хорошенького - понемножку, пора заняться работой над собой.
Кто-то уже, услужливо вынеся Учителю стул, предложил сесть, и тот, усевшись
посреди площади, продолжал свою речь. Динозаврику Михалычу подсыпали свежего
сена. Что такое - справедливое общественное устройство? Это - когда все
работают, а потом потребляют. Но, поскольку все люди - от рождения
уникальны, двух одинаковых не бывает, общество делится на два класса - люди
с обычными потребностями, и люди с повышенным уровнем потребностей. Никакой
уравниловки быть не должно. Первых можно условно назвать "пролетариями", так
как они постоянно "пролетают" мимо кассы, а вторых можно условно назвать
элитой - это люди, занимающиеся постоянным духовным самосовершенствованием,
то есть, чтобы ощущение полноты бытия с каждым днем росло. А следовательно,
это люди с повышенным уровнем потребностей. Главный принцип такого общества:
"От каждого- по способностям, избранным - по потребностям".
Журналистка Лоран Конюшанс, уже несколько лет ведя светскую хронику в
газете "Монд Нуво" оказалась в числе свидетелей этой необычных событий.
Интуиция погнала ее, акулу пера, с континента, на этот, богом забытый
остров, в надежде набраться свежих впечатлений и отдохнуть, развеяться. И
надо сказать, на этот раз, чувство не подвело. В дороге она встретила
журналиста Вэла и закрутила с ним роман. Произошло это на пароходе, где все
изнывали от жары и скуки, не зная, чем занять себе мозги (если таковые
имелись). В ходе непринужденной беседы, где после легкой поэтической дуэли
всякие признаки пошлого флирта куда-то испарились, всплывали детали
биографии Лоран. У коллеги-собутыльника никак не укладывалось в голове,
откуда могла взяться такая необычная леди. И под бодрый перезвон бокалов с
текилой, приходилось объяснять и ей популярно, откуда он появился такой.
Изначально ни о какой журналистике Лоран даже и не задумывалась, считая
ее делом явно неприбыльным. После блестяще оконченного политеха, где на
пятом курсе она была единственным представителем особей женского пола,
устроиться на прилично оплачиваемую работу не составило особых трудов. Но
все самое интересное, как говорится, началось несколько позже, когда рак еще
не свистнул, но жареный петух уже клюнул.
"Мой офис пьет кровь из моих мозгов" - непроизвольно всплывало в
сознании почти каждое утро, когда гад-будильник вырывал ее из сладостных
объятий Морфея. Но человек существо слабое, и в основной массе
бесхарактерное, и чтобы что-то изменить в своей жизни он должен получить от
окружающей реальности хорошего пинка. И вот тогда...
Поначалу Лоран катилась по инерции, продолжая тихо звереть на работе и
откидывая каждый месяц кругленькую сумму на личный счет. Она откладывала
какие-то изменения в своей жизненной карьере на неопределенное "потом".
Однако, все ее сбережения таинственным образом рассасывались, сами собой,
как замки из песка, построенные у полосы прибоя. То мелкие проплаты, то
налоги, то вдруг объявившиеся кредиторы, которые, нутром чуя, слетаются, как
мухи на мед, едва только наметишь что-то сделать для себя. Поистине, "Эгоист
- это тот человек, который все делает только для себя, а не для меня". И
никого не волнует, каково сейчас тебе. И все время ждешь этого "потом,
как-нибудь". А можно, ведь, так и не дождаться... А все потому, что чересчур
порядочная. Порядочность - это когда потом - чувствуешь себя идиоткой. Все
тебя используют, а ты их - нет. Вот и сиди тихо.
И вот это "потом" неожиданно настало.
Как всем известно, корпоратив - вещь добровольно-принудительная, вроде
партсобрания: хочешь-не хочешь, а присутствие обязательно. Хотя от многих
физиономий тошнит: на работе - и на трезвую голову, а в компании зеленого
змия, этого великого провокатора и развязывателя языков, может случиться
всякое.
Что общего у женщины-программиста и морской свинки? То, что не свинка и
не морская - этот паскудный анекдот Лоран слышала уже далеко не в первый раз
и прекрасно знала, что он предназначен именно для ее ушей. Это было
последней каплей, перышком, которое сломило спину верблюда. Рассказчик имел
славу женоненавистника, убежденного, что основное назначение женщины сугубо
биологическое, и считавшего Лоран ошибкой природы. Да, еще прошел слух, что
возможно, по какому-то странному недоразумению она сядет в то самое кресло,
которое идеально соответствовало ему, любимому.
Но Лоран мало прислушивалась к свежим слухам и сплетням на работе, и
посему воспылала праведным гневом, не думая о последствиях - "Ничего другого
от тупого членистоногого, привыкшего думать не головой, а тем, что в штанах,
я не ожидала. Единственное твое жизненное предназначение - осеменить как
можно больше примитивных самок, чтобы порода похотливых дебилов не
оскудевала. Ни на что другое ты не способен, ты грубое оскорбление самого
понятия "мужчина". Пошлая пародия на жалкое недоразумение!"
Буквально выплюнув эту тираду в морду своего обидчика, Лоран от души
съездила ему по физиономии и выбежала из бара.
А что дальше - заявление об увольнении, серия статеек о корпоративной
культуре и многом еще в знакомых сетевых изданиях. Ну, надо же было как-то
развлекаться на досуге!
Ты смотри, какие люди без охраны! Сам небезызвестный Вэл Фимаус
собственной персоной! Ну, как бывает, слегка небрит и до синевы пьян. Да уж,
скучать в ближайшем будущим мне явно не придется. Сто процентов, что его
проспиртованное внимание привлекла "зеленая революция". А его статьи о
сексуальной контрреволюции были свежи и интересны, особенно, про "Белую
идею, в голубом понимании".
Нет, просто так он от меня явно не отвертится - и придав своему лицу
некое подобие обольстительности, Лоран решительно направилась к барной
стойке, где Вэл вяло поправлял свое, несколько пошатнувшееся здоровье.
Одному пить скучно, а пристойных собеседников пока не находилось.
"Стихийный гнев народа!" - передразнивал Вэл газетные вопли:
Ха-ха, так я и поверил в такие низкопробные сказочки!
современное народонаселение способно только тупо горбатится восемь
часов в день А приползя домой на полусогнутых, наслаждаться обществом
кнопочного друга.
Надо бы самому окунуться в это живое творчество масс. А то мой издатель
уже мне явно намекает, что я несколько исписался, а это грозит мне
некоторыми финансовыми неприятностями. А где я ему новые сюжеты возьму, если
их давно уже гады-классики растащили, а современность тупа, слащава и
однообразна.
Нет, надо ехать, когда там ближайшее судно на этот задрипанный остров,
как его там? Тормоз-... ах да, Тормозунд! Вот дебильное название!
Аппетитная пышка Лоран отличалась на редкость язвительным умом и могла
застебать любого комика. Вэл тоже был не лыком шит и решил устроить ей
небольшую провокацию. Он написал ей на салфетке любовные стихи, рассчитанные
на круглых идиоток. Это был своеобразный тест. Однако Лоран быстро его
раскусила:
Твоя магическая сила
Меня до ручки довела
И сердце бедное пронзила
Амура острая стрела
Тебя увидел я воочью,
И вздох сам просится из уст
И снился мне сегодня ночью
Твой трепыхающийся бюст!
Да, вкус толпы довольно шаткий,
Недолго держатся стандарты,
Но ляжки жирной свиноматки
В сознаньи спутали все карты
Плывем путем по морю, дальним
Что делать? Груши оббивать?
И я, маньяком сексуальным
Красотку сволоку в кровать!
Борюсь со скукой я, и с ленью
Ей говорю я: "Скука! Сгинь!"
А у тебя, на удивленье -
Еще присутствуют мозги
Я томно-трепетной заразе
Излил все чувства, все, как есть,
И хоть немного куртуазен,
Но буду холить вашу честь!
"Акула пера" Лоран не заставила себя упрашивать с ответом:
Меня эмоцией укрыло,
Был чувств невиданный накал:
Среди уежищ тупорылых,
Ты самый главный уникал!
Плюясь ядом, как королевская кобра, Лоран не стеснялась в выражениях.
Конечно, как помнил Вэл, в каждой женщине должна быть змея, но обычно
за ранг банальных гадюк vipera berax они не выползали, а это была истинная
кобра (Naja naja). С этим редким подвидом явно стоило познакомиться поближе.
Тут, на острове, запахло новой газетной сенсацией: живой пророк мигом
обращает толпу в новую веру! Вера эта - истинная, потому что он, Учитель -
пророк, а пророк он потому, что глаголет Истину. Логика - железная. Вот и
все доказательства. Складывалось впечатление, что среди толпы охмуренных,
зеленый ослик по кличке Маленький Буба был еще далеко не самым тупым
существом. А Пророк доводил толпу до экстаза, распаляя сам себя, как это
любил делать в своих публичных выступлениях, великий фюрер Адольф Алоизьевич
Гитлер. В Борманиде чувствовалась "сильная рука", хватка. И надо заметить,
народу Тормозунда, уставшему от безвольного управления Чекануса, с его
вечными приступами меланхолии, импонировали диктаторские наклонности
Пророка. Его страстная убежденность, которую он умело изображал на публике,
вселяла уверенность, что он знает, что надо делать, как именно, и что этот
деятель будет не щадя себя добиваться всеобщего счастья. Но история, эта
magistra vitae, учит нас, что в первую очередь, при таком лихом правлении,
летят невинные головы. Борманид, так же, как и упомянутый персонаж из
истории, был несостоявшимся художником, и хотя техникой рисунка и живописи
владел очень слабо, воображения ему было не занимать. Он рисовал такие
радужные картины счастливого будущего, что вся толпа, как один, проникалась
мыслью, что "этот человек приведет-таки да, нас к благоденствию".
Впервые Борманид, нынешний Пророк, показал коготки, когда ему
исполнилось тринадцать. Его бабушка, делая генеральную уборку и все
перерывая, случайно наткнулась на "нычку", где отрок прятал целый ворох
порнографических журналов и открыток, сплошь заляпанных характерными
пятнами. Бабушка пригрозила рассказать об этом родителям, когда те вернутся
с работы. Маленький бесенок прикинул, что ему, пожалуй, может не
поздоровиться. Гибкий и изобретательный детский ум сразу нашел решение:
Бабушка мыла пол, стоя на карачках. Мелкий мерзавец вырвал шнур из
настольной лампы и кинул его, оголенными концами, на пол, залитый водой.
Бедная старушка со слабым сердцем, погибла в страшных мучениях. И хотя
негодяй догадывался, что это происшествие может несколько огорчить маму, он
испытал некую порочную радость от сознания, что он взял верх. Полиция пришла
к выводу, что имел место печальный несчастный случай: тяжелая лампа с
мраморной подставкой упала на пол от случайного толчка, и провод оборвался
под ее собственным весом. Дело не стали заводить, а невинный мальчуган,
который во время происшествия "мирно играл в футбол во дворе", расплакался,
"узнав" обо всем.
Недолго мучилась старушка... Хоронили ее в закрытом гробу. Борманенок,
идя за ним в составе процессии, вытирал крокодиловы слезы. Так, впервые в
жизни Борманида, столкнулись, нос к носу, злодейство и число "тринадцать".
Это, если не считать повешенной им кошки, было его первое убийство.
Вообще-то, "пятница, тринадцать - появилось после того, как Филипп Красивый,
король Франции, объявил арест всем членам ордена Тамплиеров (храмовникам).
Это было 13-го в пятницу, откуда и пошло - "13-е, пятница, несчастливое
число".
С возрастом поведение Боманида стало все больше и больше отличаться от
остальных серых личностей. С особо неподражаемой экспрессией он предавался
просмотру телевизора. Стоило на экране появиться лицам государственных
мужей, стоящих у кормила власти, то на него тот час сыпался град плевков.
Впору было устанавливать "дворники". "И когда же эта гнусная банда уже
издохнет!" - любил приговаривать Борманид. "Они там, у этого кормила,
неплохо кормятся!"
И повзрослев, мальчик всем дал понять, что "есть на свете один человек,
которому должно во всем быть хорошо, и ни в чем не должно быть отказа. И
этот человек - Я. А остальные могут пребывать в глубокой жопе. Лохов надо
разводить, как кроликов".
Когда Владыка предавался трогательным воспоминаниям об уничтожении им
кабинета химии, на его глаза даже навернулись слезы. "Какой это был шикарный
взрыв"- разглагольствал тот, придавая интонациям своего голоса,
манерно-ностальгическое выражение. Конечно, я рассчитывал на несколько иной
результат, но и так было здорово. Сколько дыма и копоти в ненавистном
школьном здании. "Дешевое позерство"- улыбалась про себя Лоран - "а еще
считается, что этот человек собаку съел на всяческих понтах ". Скачал в
интернете "Поваренную книгу анархиста " и решил изготовить "Коктейль
Молотова ". Тоже мне "Неуловимый мститель" нашелся, рецепт суспензии
оказался сложнее, чем он наивно предполагал, и процесс вышел из-под
контроля.
Он мне распрягал, как три месяца втирался в доверие к химичке, мыл эти
дурацкие колбы, и вообще всячески делал вид, что этот предмет ему жутко
интересен, сам по себе, а не только в прикладных целях.
Зачем ему это было нужно? Он решил провести в жизнь принцип одного из
своих любимых литературных героев - Монте-Кристо: "Я мстю, и мстя моя -
страшна!" Правда, что в этой книжке его всегда раздражало - граф слишком
затянул с местью. Его обидчики могли умереть естественной смертью, так и не
дождавшись заслуженной расплаты. Он, будущий пророк, решил ускорить процесс
и постарался найти подручные средства
Но каким-то чудом, выйдя сухим из воды, после всей этой истории, с
кабинетом химии, Борманид расслабился и потерял нюх на опасность. Ну, и
засыпался на первой же серьезной краже. Пришлось познакомиться с нарами...
Юность Чекануса
Мечтатель и идеалист, Чеканус жил на островах Полинезии, занимаясь
рутинной работой - геологической разведкой. Местные условия его вполне
устраивали - красивая природа, певчие птицы, буйная зелень, экзотические
фрукты, обилие смугленьких островитянок... Правда и это смущало возвышенную
душу. Чекануса всегда привлекал магический флер, любовное томление, сам
процесс утонченного ухаживания, стихи о любви. Однажды он попробовал
закрутить головокружительный роман с п