Введение.

   Джон Рональд Руэл Толкин (1982-1973) известен широкой читающей публике в первую очередь как автор "Хоббита" и "Властелина Колец", двух произведений, что, завоевав широкую популярность в пятидесятых - шестидесятых г.г. нашего столетия, пользуются не меньшим успехом и по сей день. "Хоббит" был и остается одной из самых читаемых и любимых детских книг, в то время как культ "Властелина Колец", даже утратив отчасти неуемную горячность времен "кампусного" бума, не угасает; сорок лет спустя после выхода книги толкиновские группы и общества продолжали и продолжают возникать, и не только в англоговорящих странах: список одних только названий и адресов, составленный Г. Ханневелом, издателем фэнзина "Равенхилл", представляет собою внушительное справочное издание, объемом превышающее 100 страниц[1]. Поклонники творчества Толкина получают возможность ознакомиться с огромным количеством уникальных материалов, откомментированных и опубликованных сыном писателя, Кристофером Толкином, - тех самых материалов, что легли в основу многопланового мира "Властелина Колец" и "Сильмариллиона", равно как и изучить малую прозу и богатое стихотворное наследие.

   Не приходится удивляться, что с момента выхода в свет "Властелина Колец" и по сей день творчество Толкина остается в центре пристального внимания критиков и литературоведов. Помимо "любительских" публикаций в фэнзинах, библиография "толкиноведения" включает в себя бессчетное количество монографий, сборников критических статей, материалов конференций и серьезных диссертационных исследований. Отклик резко поляризован; однако следует отметить, что уничижительные отзывы, как правило, характеризуются крайне низким уровнем, упрощенностью и поверхностностью подхода и неадекватным знанием текста (Э. Уилсон "Oo, Those Awful Orcs!" (1956), Р. Адамс "The Hobbit Habit" (1981). Примечательно, что целый ряд статей, посвященных творчеству Толкина, принадлежит перу профессиональных литераторов, известных мастеров стиха и художественной прозы и классиков ХХ века: У. Х. Оден "A World Imaginary, But Real" [A](1954), "The Quest Hero" (1962), К. С. Льюис "The Dethronement of Power" (1955), М. З. Брэдли "Men, Halfling, and Hero-Worship" (1966), и т.д.., а также профессиональным ученым-медиевистам: Ч. Мурман [2] "The Shire, Mordor, and Minas Tirith" (1966), Т. Шиппи "Creation from Philology in The Lord of the Rings" (1979) и т.д.

   Учитывая сложность и многоплановость творческого наследия Толкина, не приходится удивляться разнообразию толкований и критических подходов. Существует целый ряд монографий популярно-ознакомительного плана, представляющих собою биографию писателя в сочетании с общим обзором творчества: Х. Карпентер "Tolkien: A Biography" (1977), К. Крэбб "J. R. R. Tolkien" (1988), К. Стимпсон "J. R. R. Tolkien" (1969), Д. Гротта "The Biography of J. R. R. Tolkien, Architect of Middle-earth" (1978) и т. д. Многие исследователи склонны рассматривать произведения Толкина в контексте творчества "Инклингов": книга Х. Карпентера "The Inklings: C. S. Lewis, J. R. R. Tolkien, Charles Williams and their Friends" (1979), сборник Р. Сэйла "England's Parnassus: C. S. Lewis, Charles Williams, and J. R. R. Tolkien" (1964). Особое внимание как в англоязычной, так и в русскоязычной критике уделяется рассмотрению жанровых особенностей романа "Властелин Колец" и соотношению в нем эпических/сказочных элементов (Д. Миллер "Narrative Pattern in The Fellowship of the Ring" (1975), Р. Уэст "The Interlace Structure of The Lord of the Rings" (1975), В. Флигер "Frodo and Aragorn: the Concept of the Hero" (1981), С. Кошелев "Жанровая природа романа "Повелитель колец" Дж. Р. Р. Толкина [B]). Авторы обращаются к исследованию возможных источников влияния и установлению параллелей, в том числе с библейскими текстами (Т. Шиппи Op.cit., Р. Ноэль "The Mythology of Middle-earth (1977), Р. Хелмз "Тоlkien and the Silmarils" (1981)), к рассмотрению романа в рамках отдельных литературных традиций и направлений ( Р. Зимбардо "The Medieval-Renaissance Vision of 'The Lord of the Rings'" (1981), Д. Хьюз "Pieties and Giant Forms in 'The Lord of the Rings'(1981)"); к анализу отдельных лингвистических аспектов романа (Дж. Тинклер "Old English in Rohan" (1968), отдельных нравственных проблем (А. Перкинс "The Corruption of Power" (1975)), языческих и христианских концепций и коррелятивных пар (Ч. Гуттар "Hell and the City: Tolkien and the Traditions of Western Literature" (1975); У. М. Кауфман "Aspects of the Paradisiacal in Tolkien's Work" (1975)); предпринимаются попытки проинтерпретировать содержание романа с точки зрения тех или иных внелитературных культурологических и социальных явлений и проблем современности (Р. Планк "The Scouring of the Shire": Tolkien's View of Fascism (1975)).

   Характерно, что большинство критических работ посвящены анализу "канонических произведений" - в первую очередь "Властелина Колец" и "Хоббита", в меньшей степени - малой прозы. Начиная с конца 1970-х гг. публикации отчасти затрагивают "Сильмариллион" (заключительная глава книги Дж. Ницше "Tolkien's Art: 'A Mythology for England" (1979), статья Дж. Мак-Лилана "Frodo and the Cosmos: Reflections on 'The Silmarillion'" (1981), монография Р. Хелмза "Tolkien and the Silmarils" (1981).

   Критические отзывы на публикации серии "История Среднеземья" сводятся лишь к журнальным рецензиям, авторы которых в большинстве своем отрицают самоценность публикаций, объясняя их коммерческий успех популярностью "Властелина Колец" (отзывы на "Книгу Неоконченных Преданий" Б. Сибли "History for Hobbits" (1980) и Ф. Бухнера "For Devotees of Middle-Earth" (1980), рецензии на "Книгу Утраченных Преданий" I и II И. Хислопа (1984) и Дж. Йейтс (1984), и т.д.). Наиболее глубоко и полно анализирует творчество Толкина в его неразрывной целостности Т. Шиппи в книге "The Road to Middle-earth" (1983).

   С сожалением приходится отметить, что в подавляющем большинстве случаев авторы критических работ рассматривают произведения Толкина синхронически, как отдельно взятые, в отрыве от творческого наследия в целом, но не как элемент подвижной, непрестанно изменяющейся структуры, вне сложного взаимодействия внутритекстовых и межтекстовых взаимосвязей. Редким примером диахронического подхода может послужить статья Б. Кристенсен "Gollum's Character Transformation in The Hobbit" - попытка проанализировать эволюцию отдельно взятого персонажа на материале публикаций разных лет.

   Цель исследования, таким образом, заключается в том, чтобы оценить роль и статус аллитерационной поэзии в творческом наследии Толкина, что до сих пор не становилась объектом целенаправленного литературоведческого анализа. На основе сопоставления с подлинной традицией выявляются и объясняются механизмы мифотворчества, пути и средства построения цельного и убедительного "вторичного мира" ("драма Фаэри") через взаимодействие разных уровней: от стиховой организации материала (аллитерационный стих) и свойственных ему поэтико-стилистических приемов, до фабул и образов, а также определить возможности создания адекватных версий перевода поэтических текстов, составляющих неотъемлемую часть мифологического наследия Толкина, - версий, наиболее приближенных к форме оригинала с точки зрения метрико-ритмических, фонических и металогических структур и с наибольшей полнотой сохраняющих заключенную в оригинале смысловую и эстетическую информацию.

   Актуальность темы исследования определяется пристальным вниманием в современной филологии к механизмам художественного творчества в целом и мифотворчества в частности, и к месту мифотворчества в литературном процессе современности. Диссертация восполняет пробелы в изучении "апокрифического" творческого наследия Толкина. При общем изобилии критических работ авторы, как правило, концентрируют внимание на "канонических" произведениях: на "Властелине Колец", "Хоббите", "малой прозе", до известного предела на опубликованном "Сильмариллионе", представляющих собою видимую вершина айсберга, основная часть которого скрыта под водой. Все, что находится за пределами признанных основными произведений, исследователи склонны воспринимать как малозначащие черновики, игнорируя несомненную художественную ценность фрагментарных, незаконченных отрывков, вошедших в тома "Истории Среднеземья". Серия посмертных публикаций упоминается лишь в рецензиях, причем обозреватели обычно недооценивают ее значимость, объясняя коммерческую рентабельность "Истории Среднеземья" лишь популярностью "канонических" произведений ("Властелин Колец"). Так, Дж. Йейтс в рецензии на "Лэ Белерианда" (III том серии, содержащий основную часть стихотворного наследия) характеризует содержимое тома как "личные наброски, сами по себе публикации не заслуживающие" (Йейтс, с. 754). И далее: "Поклонникам Толкина предстоит зубодробительное чтение; академическим библиотекам тоже стоит задуматься о приобретении этих образчиков неудач на пути к успеху более значимой поэмы в прозе, "Властелина Колец" (ibid). Критики упрямо игнорируют тот факт, что мифотворческое наследие Толкина представляет собою гармоничное, многоплановое и многоаспектное целое, каждый элемент которого, будь то отступления, ссылки и эпизоды, оставшиеся "за кадром", или центральные, детально разработанные легенды, в равной степени важен. Ощущение глубины и многомерности толкиновского мира во многом создается за счет отсылок к сюжетным линиям и обработкам, не вошедшим в "канонические" тексты. Закрывать на это глаза означает существенно сужать и ограничивать восприятие литературных построений автора. Таким образом, научная новизна работы состоит в том, чтобы восполнить по меньшей мере два пробела: 1) изучить отдельный пласт творческого наследия Толкина, до сих пор объектом исследования не являвшийся (ряд неоконченных аллитерационных поэм) и доказать его самоценность; 2) рассмотреть аллитерационное наследие не синхронически, но диахронически, как элемент непрестанно эволюционирующей структуры авторского мифа Толкина, как легенду в развитии и значимый этап становления легенды.

   Аллитерационные поэмы Толкина, безусловно, способствующие лучшему пониманию более крупных произведений автора, сами по себе представляют несомненную художественную ценность и ни в коем случае не должны отбрасываться как "академические упражнения". Предметом исследования, таким образом, станут художественные тексты Толкина, созданные на основе подлинных образчиков аллитерационной поэзии, максимально приближенные к таковым по форме, но описывающие вторичную реальность, созданную автором. Осмысление подобных текстов в сравнении с первоисточниками и их интерпретация (перевод, сопоставление нескольких версий и создание на их основе единого произведения) представляется одной из важных задач данного исследования. Объектом исследования являются художественные приемы, характерные для аллитерационной поэзии в частности и эпоса в целом, примененные автором в процессе построения вторичной реальности, средства создания художественного образа и образная система рассматриваемых произведений в сопоставлении с первоисточниками, элементы трансмифа и возможность использования их в авторской мифологии.

   Метод исследования в соответствии с решаемыми задачами носит комплексный характер. Традиционный историко-литературный подход к рассмотрению текстов, созданных в рамках традиции мифологизма, сочетается с детальным изучением поэтики на материале переводов ряда стихотворных произведений Аллитерационного Возрождения XIV века со среднеанглийского языка на современный английский язык ("Сэр Гавейн и Зеленый Рыцарь", "Перл"), выполненных Толкином, а также самостоятельных стихотворных произведений Толкина ("Lay of the Children of Hurin", "The Fall of Gondolin", "The Flight of the Noldoli", и т.д.) и обработок соответствующих сюжетов в прозаических версиях. Стихотворные тексты рассматриваются с учетом их принадлежности к разным периодам и стадиям творчества (от академического перевода к апокрифу, от черновиков до законченного произведения), к различным жанрам и степени завершенности; и анализируются с использованием методов лингвистической семантики и стилистики, с привлечением сведений из специфических областей литературоведения, таких, как поэтика и теория перевода. Критический анализ текстов в сравнении с подлинными поэтическими памятниками древнегерманской (главным образом, англосаксонской) поэзии и Аллитерационного Возрождения XIII-XIV веков обусловил обращение к основополагающим работам русскоязычных и англоязычных германистов: О. А. Смирницкой, Т. Шиппи и др. В своем исследовании автор опирался также на работы представителей различных мифологических школ (Дж. Фрэзера, Дж. Кэмпбелла, Е. Мелетинского), а также этнологические, антропологические и философско-герменевтические труды К. Леви-Брюля, А. Ф. Лосева, Х.-Г. Гадамера, точнее, на те их положения, которые определяют соотношение мифа и художественного творчества. Элементы биографического литературоведения позволили подчернуть обусловленность ряда особенностей творчества Толкина спецификой его профессиональной деятельности.

   Практическая ценность диссертационного исследования состоит в том, что результаты могут быть использованы в курсах истории английской и американской литературы, а также теории литературы, как иллюстративный и теоретический материал, для учебных пособий. Созданные на базе полученных теоретических выводов переводы должны заполнить существенный пробел в утверждении художественного наследия Толкина в нашей стране. Непрерывно растущий интерес к произведениям Толкина требует создания адекватных переводов на русский язык и выработки строгих критериев соответствия перевода оригиналу. Виртуозное владение автором техникой и приемами, характерными для поэтических жанров различных эпох и народов превращает перевод поэтических произведений Толкина в одну из интереснейших задач, поставленных перед современным филологом. Определение взаимовлияния и взаимопроникновения различных литературных традиций в процессе воссоздания древних образцов на ином фактологическом материале содействует формированию более полного представления о различных пластах английской культуры. Разрешение трудностей, неминуемо возникающих при переводе поэтических текстов Толкина, должно существенно обогатить школу поэтического перевода. Безусловное значение имеет и борьба с коммерческим подходом к переводу и изданиям текстов Толкина.

   Если значимость вклада Толкина в литературу не подлежит сомнению, то о месте автора в литературном процессе XX века однозначного мнения не существует. Попытки соотнести Толкина с той или иной литературной традицией нового времени неизменно приводят к тому, что устоявшиеся рамки оказываются тесными, либо надуманными и искуственными. "В определенном плане "Повелитель колец" уникален для литературы ХХ века. Вряд ли можно безоговорочно причислить его к той или иной определенной литературной традиции. Скорее, Толкин сам является родоначальником литературной традиции, к которой обращались П. Андерсон, У. Муркок, Э. Мак-Кэффри, У. Ле Гуин и др. Впрочем, правильнее будет сказать, что многие произведения названных авторов - просто подражания Толкину", - утверждает С. Кошелев, один из первых исследователей творчества Толкина в России (Кошелев, с.81). "Что до современных писателей, влияние их Толкина нимало не затрагивает", - приходит к выводу Т.Шиппи, на сей день - наиболее авторитетный из англоязычных "толкиноведов" (Шиппи, 1992, с. 301).

   Наиболее часто творческое наследие Толкина (как правило, это касается отдельно взятого романа "Властелин Колец") соотносят с традицией "послевоенных писателей", в силу тех или иных причин прибегнувших к мифологизации. В заключительной главе своей книги "The Road to Middle-earth", Т. Шиппи причисляет "Властелина Колец" к ряду "послевоенных" книг, созданных в Англии в период между 1914-1945 гг. и позже, и ставших своего рода откликом на кризис западной цивилизации. Характерно, что именно в середине века возникают произведения, так или иначе затрагивающие проблему войны, авторы которых, непосредственные участники боевых действий, в силу тех или иных причин предпочли облечь свои мысли и свой опыт в форму фэнтези ("Король былого и грядущего" Т. Уайта (1958), "Повелитель мух" У.Голдинга, опубликованный в том же году, что и "Братство Кольца" (1954), "1984" Дж. Оруэлла (1949) и т.д.). Однако сам Т. Шиппи признает, что мотивы разочарования и мысль о неуничтожимости зла, отчетливо ощущаемые в романе "Властелин Колец", универсальны и, хотя и приложимы к конкретной послевоенной ситуации, не обязательно ею продиктованы. Он же, в интервью, данном норвежскому журналу "Ангертас", ссылался на трагическое мировосприятие германского эпоса, согласно которому в итоговой битве Зло одержит победу над Добром, а люди сражаются на стороне заведомо обреченных. Сам Толкин не отрицал возможности сопоставления, однако недвусмысленно подчеркивал, что отнюдь не ставил целью в аллегорической форме отразить реальные события: "Вы можете воспринимать Кольцо как аллегорию нашего времени, если угодно: аллегорию того неизбежного исхода, что венчает любую попытку победить силы зла при помощи силы. Но только потому, что любая сила, магическая или механическая, всегда действует именно так", - утверждал он в письме к издателю (Толкин, "Письма", с. 121). В послании к одному из своих корреспондентов Толкин высказывался еще более категорично: "Моя история не заключает в себе символизма или сознательной аллегории... Спрашивать, правда ли, что орки "на самом деле" - коммунисты, по мне, столь же разумно, как спрашивать, являются ли коммунисты - орками. Но отсутствие аллегории не означает невозможность соотнесения. Соотнесение возможно всегда. И поскольку борьба не вовсе абстрактна: тут и леность и бестолковость хоббитов и гордыня Эльфов, и зависть и алчность в сердцах Гномов, и одержимость и жестокость "людских Королей", и предательство и жажда власти даже среди магов, - я полагаю, моя история вполне сопоставима с современностью. Но если бы меня спросили, я бы ответил, что в истории речь идет не о Власти и Господстве, это - только двигатели сюжета; моя история - о Смерти и жажде бессмертия" (Толкин, "Письма", с. 262).

   Силы тьмы в творчестве Толкина - реакция не на отдельное событие современности; такова универсальная природа зла - идет ли речь о кризисе западной цивилизации XX века или последней битве Рагнарек. Как писал о "Властелине Колец" К. С. Льюис: "Эти события были придуманы не для того, чтобы отразить конкретную ситуацию реального мира. Все произошло наоборот: реальные события стали с кошмарной убедительностью подтверждать канон, автором независимо изобретенный" [3].

   Ошибкой было бы поставить мифотворческие построения Толкина в ряд "литературных мистификаций" либо искусных стилизаций, подобных "Поэмам Оссиана" Дж. Макферсона. Оставляя за собою право творить собственный вторичный мир, Толкин никогда не пытался сознательно ввести читателя (либо издателя) в заблуждение касательно истинного авторства. В этом смысле характерен следующий эпизод: когда рецензент незаконченной поэмы Толкина "The Gest of Beren and Luthien", представленной в издательство после успеха "Хоббита", сослался на "режущие глаз кельтские имена", в ответном письме к издателю Толкин поспешил опровергнуть неточность: "Комментарии вашего рецензента доставили мне немало удовольствия... Я лично полагаю (а здесь я - хороший судья, поверьте!), что имена удачны, и общий эффект по большей части зависит именно от них. Они последовательны и сообразны, и созданы на основе двух взаимосвязанных лингвистических формул, так что обретают реальность, чего, на мой взгляд, не вовсе сумели добиться прочие изобретатели имен (скажем, Свифт или Дансени!). Излишне говорить, что имена эти - вовсе не кельтские. Равно как и сами легенды" (Толкин, "Письма", с. 26).

   Толкин не только не стремится мистифицировать читателя (попытка соотнести поэму с подлинным кельтским эпосом вызывает у автора решительный протест), но, напротив, решительно отстаивает право называться творцом собственного вторичного мира и различных его аспектов; и убедительность этого мира подкрепляется не созданием вымышленных "авторитетов", но мастерством авторских построений. Любопытно, что в качестве предшественника Толкин называет лорда Дансени - английского автора конца XIX в., в России малоизвестного, за полвека до Толкина осуществившего сходный литературный эксперимент - попытку создать самодостаточную авторскую мифологию, правда, заметно уступающую толкиновской в масштабности и убедительности.

   Говоря об авторской мифологии, следует заранее обозначить разницу между мифом как таковым, мифологизаторством и мифотворчеством. Миф, согласно словарному определению, есть "характерное для первобытного сознания синкретическое отражение действительности в виде чувственно-конкретных персонификаций и одушевленных существ, которые мыслятся вполне реальными (Мифология); продукт устного народного творчества, коллективной народной фантазии" (Эстетика: Словарь / Под общ. ред. А. А. Беляева и др.- М.: Политиздат, 1989). Под мифологизаторством понимается использование элементов мифа в литературе в качестве "инструмента художественной организации материала и средства выражения неких "вечных" психологических начал или хотя бы стойких национальных культурных моделей" (Мелетинский, с.7). Мифотворчество - целенаправленный процесс моделирования "вторичного мира" во всей его сложной многогранности (история, этнология, теология, флора и фауна, поэзия, и т. д.); по Толкину - высшая форма художественного творчества. Таким образом, авторский миф, воплощая в себе основные характеристики и свойства подлинного мифа, является, тем не менее, продуктом индивидуального, а не коллективного сознания, и несет на себе яркий отпечаток авторской индивидуальности.

   Упрощением оказалось бы соотнести мир Толкина с традицией английской литературной сказки; безоговорочно вписывается в нее, пожалуй, только "Хоббит" (Л. Кузнетс, "Tolkien and the Rhetoric of Childhood" (1981)). Резкая граница между сказкой и мифом, в современном восприятии отчасти размытая, Толкином воспринималась крайне отчетливо. Сказка, по определению Е. Мелетинского, десакрализована; миф - сакрален; Толкин творит именно миф, а не детскую сказку, отсюда-неизменная серьезность авторского отношения к собственному творению, не допускающая снисходительного притворства, исключающая насмешливое отношение к магии, и, как следствие - серьезность восприятия со стороны реципиента. Для английской литературной сказки, со времен Л. Кэрролла, характерны элементы абсурдной, "перевернутой" логики, ирония и авторская самоирония (У. Теккерей, Э. Несбит, Э. Фарджон, А. Милн, К. Грэхем и т. д.): именно то, что, по Толкину, препятствует возникновению "вторичной веры" - способности воспринять вторичный мир, его законы и правила, как реально существующие. Недаром, описывая механизмы мифотворчества в своем эссе "О волшебных историях", Толкин оперирует термином "волшебная история" (fairy-story), как противопоставление понятию "волшебная сказка" (fairy-tale).

   Не отрицая возможности проводить определенные параллели и делать сопоставления, приходится признать, что авторский миф Толкина - явление по сути своей уникальное, стоящее особняком: литературный эксперимент, не вписывающийся ни в одну из традиций, выходящий за рамки каждой из них, и даже суммы; породивший бесконечное количество подражаний, и в то же время по сути своей исключающий возможность повтора и формирования новой традиции. Мир Толкина, одна из составляющих и одно из возможных проявлений тенденции к мифологизаторству, усилившейся в литературе XX века, индивидуален, обособлен и неповторим.

   Подход Толкина к литературному процессу, видение мифотворчества и его закономерностей, а также позиция по отношению к современным проблемам (точнее, право автора абстрагироваться от современности) наиболее убедительно сформулированы самим автором в лекции "О волшебных историях", прочитанной в университете Сент-Эндрюз (1939) и впоследствии опубликованной в виде одноименного эссе, и в полемической поэме "Mythopoeia"[4]. Представления Толкина о литературном вымысле воплощены и реализованы главным образом посредством его художественных произведений: автор предпочитал скорее применять идеи на практике, нежели заниматься их теоретической разработкой. Однако же два вышеназванных текста, содержащие теоретическое обоснование толкиновского подхода, дают ясный ответ на то, как воспринимал мифотворчество сам автор: ответ в первую очередь христианский, а не гражданский.

   Не будет преувеличением сказать, что представления Толкина о литературном творчестве, равно как и эстетические предпочтения, в значительной мере сформированы не тем веком, в котором ему довелось родиться[5]. Для самого Толкина литература заканчивалась на Джеффри Чосере[6] . Как писатель и ученый, он в значительной степени находился под влиянием средневековой эстетики, ее законов и философских концепций, основной составляющей которой являлся католицизм. Воспитанный католическим священником, подростком Толкин одновременно посещал церковную школу св.Филиппа при часовне Бирмингема, находящуюся в ведении католического духовенства, и светскую школу св. Эдварда, обеспечившую мальчику превосходную филологическую подготовку. Влияние религии было как эмоциональным, так и обучающе-образовательным. Из писем, адресованных сыновьям и К. С. Льюису, одному из наиболее влиятельных теологов XX века и близкому другу писателя, видно, как много значили для Толкина вопросы католической веры[7]. Неслучайно Толкин вновь и вновь настаивал, что "Властелин Колец" несомненно католическая книга, безотчетно повторяя средневековое убеждение в том, что все сочинения, претендующие на авторитетность и глубину, должны быть католическими по духу. (Ср. утверждение Алана де Лилля в Regulae theologiae: ""Все теологические трактаты должны быть католическими, обобщенными, традиционными, рациональными... католическими, говорю я, ибо все, что противоречит католической вере, терпеть не должно"[8].) В письме Толкина к Роберту Меррею читаем: ""Властелин Колец", разумеется, в основе своей религиозное и католическое произведение; поначалу так сложилось неосознанно, а вот переработка была уже вполне сознательной. Поэтому я или не вкладывал, или решительно устранял из вымышленного мира практически все ссылки на "религию", на культы и обряды. Ведь религиозный элемент вобрали в себя сюжет и символика" (Толкин, "Письма", с. 172). В то время как Толкин твердо настаивал на том, что книгу его следует рассматривать в католическом контексте, в восприятии автора литературный вымысел, verbum как таковой, становится не только средством интерпретации Божественного Замысла, но и одним из способов участия в нем.

   Известно, что авторская мифология Толкина возникла в первую очередь как обрамление для созданных автором искусственных языков: художественный образ порождали фонетическая и графическая форма слова, а не наоборот. "...Язык и имена для меня неотделимы от сюжета, - утверждал Толкин. - Они являются и являлись, так сказать, попыткой создать фон для мира, в котором могут быть выражены мои лингвистические вкусы. Истории возникли сравнительно позже" (Толкин, "Письма", с. 214). . По созвучию со средневековой концепцией Толкин воспринимает слова как инструмент, орудие, предназначенное исключительно для человека: блаженный Августин, стоящий у истоков средневековой эстетики, в начале книги II "De Doctrina Christiana" описывает слова как знаки или символы, видя в них лишь утилитарное средство, выполняющее конкретную, прагматичную функцию. Бог творит и обозначает посредством материальных объектов; человеку же дана способность не только постигать великий процесс, происходящий на первичном плане с момента возникновения мира, но и давать имена, то есть обозначать. Согласно Толкину, называя предметы, человек не только читает и интерпретирует Божественный Замысел, разворачивающийся перед его глазами, но и участвует в нем, соответственно собственным возможностям:

Yet trees are not 'trees,' until so named and seen
and never were so named, till those had been
who speech's involuted breath unfurled,
faint echo and dim picture of the world [9]...

   Не будучи названы, деревья не являются "деревьями"; пока элементы материального мира не обретут название, Замысел не завершен. Процесс творения продолжается в бесконечности; следовательно, продолжается и процесс называния и параллельного "вторичного творчества". Язык "Сильмариллиона", свода легенд Древних Дней, на практике реализует представление Толкина о функции verbum. Слова в "Сильмариллионе" - не украшения, как для средневековых риториков, и даже не утилитарные средства для передачи мыслей и чувств, как для Августина, не понятийные ярлыки. Именно в словах оживают предметы; именно в словах сотворенный мир обретает бытие, и деревья становятся "деревьями". Отсюда пристальное внимание Толкина к именам и генеалогиям. Магические объекты и наиболее значимые персонажи толкиновской мифологии наделены более чем одним именем; чем больше эмоционального и символического смысла заключает в себе предмет, тем больше имен ему дается: "говорящие" имена, постоянные эпитеты и описательные определения. Для Толкина, перечисляющего имена одного и того же персонажа на разных языках, языковое разнообразие - средство обогатить денотат, обнаружить в нем новые грани и наполнить новым смыслом. Характерно, что язык "Сильмариллиона" как художественного произведения сравнивается с языком творения толкиновского мира, музыкой: "проза перетекает в поэзию, а поэзия - в музыку" (Крифт, с. 169). Значимость имен и названий мы попытались проиллюстрировать на материале сопоставления эволюции ономастики по мере развития легенд.

   В отличие от Блаженного Августина, воспринимающего лишь один вид истины: тот, что заключен в материальных объектах, существование которых неоспоримо, либо в словах Священного Писания, Толкин принимает истинность "придуманного", литературного вымысла, - на ином, "вторичном" уровне. Для Толкина создать нечто, не существовавшее прежде, - высшее достижение человеческого разума. "Всяк, кто унаследовал волшебный инструмент языка человеческого, может сказать "зеленое солнце"... Но для того, чтобы создать Вторичный Мир, в пределах которого зеленое солнце покажется правдоподобным, порождая Вторичную Веру, видимо, потребуются и труд, и работа мысли, и всенепременно - особое умение, нечто вроде эльфийского мастерства. Мало кто брался за дело столь непосильное. Однако ежели попытка предпринята, и цель отчасти достигнута, тогда перед нами - редчайшее из произведений Искусства: речь идет об искусстве повествовательном, сочинительстве в его первичной и наиболее могущественной форме" (Толкин, OFS, с. 48-49). Сам Толкин успешно решает задачу столь сложную, заставляя читателя поверить во Вторичный Мир, убедительный и на удивление реальный мир Арды, где Солнце и Луна - магические сосуды, сохранившие последние цветок и плод Светоносных Дерев; где деревья, и воды, и скалы говорят голосами стихий, а судьбы мира заключены в трех волшебных кристаллах, Сильмариллах Феaнора. "Though they [poets] make anew, they make no lie [10]", - утверждает Толкин в поэме "Mythopoeia". "Создавать заново" означает создавать то, чего еще не было, при помощи слов: новый тип реальности, которая, тем не менее, не является ложью.

   Библейское определение человека как "образа и подобия Божьего" находит непосредственный отклик у Толкина-христианина: человек, созданный "по образу и подобию", унаследовал многие из Его качеств, в первую очередь способность к творчеству, только на ином уровне и при помощи иных орудий: на уровне вторичного творчества и посредством слов. Таким образом, наивысшее предназначение человека заключается в "со-творении" Вторичного Мира - подобного тому, что сам Толкин в момент чтения лекции о волшебных историях пытался создать во "Властелине Колец"; а написание романа, подобного тому, которому сам Толкин посвятил большую часть жизни - миссия истинно христианская. "Христианину... ныне дано осознать, что все его склонности и способности преследуют некую цель, причастную искуплению. И столь велика оказанная ему милость, что человек может осмелиться на такое предположение: Фантазией он ни много ни мало как содействует украшению и многократному обогащению сотворенного мира", - утверждал Толкин в своем эссе (Толкин, OFS, с. 73).

   История, в которой человеку отведена определенная роль, в интерпретации Толкина обретает несомненную "истинность", в исключительных случаях становясь частью первичного, реального плана. Авторская мифология Толкина, как мы пытались показать на материале главы II, коренится в реальной истории, слишком отдаленной, чтобы поддаваться расшифровке, и однако же слишком значимой, чтобы вовсе изгладиться из памяти. Подобный подход обрисован в незаконченном романе Толкина "Записки клуба "Мнение"": один из персонажей утверждает, что границы между мифом и историей размыты, древние эпосы или предания, неотъемлемая часть культурного наследия определенного этноса, в некой начальной точке сливается с подлинной историей: если вернуться назад, невозможно сказать с уверенностью, обнаружим ли мы, как "миф сливается с историей, или история - с мифом". По сути дела, невозможно утверждать наверняка, где проходит граница между реальностью и легендой, или, точнее, насколько одно способно воплотиться в другое, и наоборот. Во "Властелине Колец" Эомер, для которого хоббиты всегда были персонажами полузабытых сказок, услышав про них наяву, изумляется: "Где мы - в мире легенд или на зеленой траве при свете дня?" На что Арагорн отвечает: "Одно не исключает другого. Ибо не мы, но те, кто придут после, сложат легенды о нашем времени. Зеленая трава, говоришь ты? То - могучий источник легенд, хотя ты и топчешь ее в дневном свете!" [11]

   Для обозначения механизмов вторичного творчества Толкин вводит понятие Драма Фаэри ("Faerian Drama" ["On Fairy Stories"]) или Эльфийская драма ("Elvish Drama"["Notion Club Papers"]), - мгновенное ощущение воздействия Вторичного Мира, порожденного фантазией, убеждение в его неподдельной достоверности. Термин не означает определенного жанра, предназначенного для постановки на сцене; речь идет о создании убедительной иллюзии, литературном вымысле как таковом. Названный "эльфийским", поскольку сам Толкин проводит параллель с иллюзиями, при помощи которых, в народных поверьях, эльфы якобы заманивали в ловушку смертных, механизм также описывается при помощи термина "Чары", хотя в данном случае имеется в виду не магия, но убедительность художественных образов. "Чары создают Вторичный Мир, в который могут войти и создатель, и зритель, и мир этот будет восприниматься ими до тех пор, пока они в нем находятся" (Толкин, OFS, с. 52-53). Это означает выход за пределы Вторичной Веры, апогей вымысла, возможно, превышающий человеческие возможности (отсюда эпитет "эльфийский"); однако именно к этому стремится всякий вымысел. По Толкину, "драма Фаэри" - высший уровень творчества, на который только может претендовать литературное произведение.

   И в этом - принципиальное отличие подхода Толкина к мифотворчеству на фоне общей тенденции к мифологизаторству в современном мире. Отмечая поворот в сторону "ремифологизации" в XX веке, Е. Мелетинский говорит о том, что миф используется как средство: к мифу обращаются... "как к инструменту художественной организации материала и средству выражения неких "вечных" психологических начал или хотя бы стойких национальных культурных моделей"[12]. В случае Толкина речь идет о возвращении к "буквальной мифологии", вере в "буквальное существование мифических образов" в пределах искусственно созданной системы, - то, что для современного восприятия, якобы, исключается. "Подлинная, буквальная мифология, основанная на буквальной вере в ее образы, есть достояние преимущественно мирового фольклора или отдаленных эпох человеческой истории. В Новое время, когда уже перестали верить в буквальное существование мифических образов, миф широко использовался в целях реализма, и в целях романтизма, в целях символизма, типологии и метафоризма, теряя свою буквальность и принимая переносный характер, даже становясь аллегорией", - утверждал А.Лосев[13]. Благодаря мастерству построения "Эльфийской Драмы", вера в мифические образы распространяется и на создателя, и на зрителя; пусть на уровне осуществления игрового принципа - "примата игры в отношении сознания играющего"[14], где в качестве играющих выступают и автор, и реципиент.

   Подводя итог, скажем: для Толкина мифотворчество - самодостаточное занятие, не отклик на внешние обстоятельства, но внутренняя потребность, реализация высшего предназначения человека и христианина, врожденная способность, приближающая человека к его Творцу; один из способов интерпретации Божественного Замысла (предназначение всех текстов, по Блаженному Августину) и участия в нем. Эту же мысль убедительно формулирует К. С. Льюис, вполне разделявший толкиновское восприятие мифотворчества: "Поскольку Создатель счел нужным сотворить вселенную и привести ее в движение, долг художника-человека - в свою очередь творить как можно более щедро. Сочинитель, придумавший целый мир, поклоняется Богу более успешно, нежели реалист, анализирующий то, что его окружает"[15]. Чем ярче и убедительнее литературный вымысел - тем успешнее достигнута цель. Иллюстрацией к тому стала притча "Лист работы Ниггля" - пожалуй, единственная аллегория, которую позволил себе автор: "Все сказки могут однажды сбыться - и тогда, очищенные и возрожденные, они будут так же похожи и непохожи на те формы, что мы им придаем, как Человек спасенный будет похож и непохож на того падшего, которого мы знаем" (Толкин, OFS, c. 73).

   До сих пор речь шла о христианском восприятии сути и целей мифотворчества. Эффективным средством достижения цели становятся филологические познания автора. Критики единодушно сходятся в том, что успех Толкина как писателя многим обязан филологическим познаниям Толкина-ученого; профессиональное освоение эпических традиций прошлого позволило автору создать собственный эпос, эпос необыкновенно правдоподобный, сочетающий в себе архетипическую убедительность подлинных древних текстов и выразительную образность и отточенность формы, достигнутые немногими авторами XX века. Только так возможно отстраниться от "наших собственных масштабов и предрассудков", обрести "правильный горизонт вопрошания для тех вопросов, которые ставит перед ними историческое предание" (Гадамер, с.358). Х. Карпентер, автор биографии Толкина, что почитается наиболее авторитетной из всех написанных, утверждает: "Одна из причин, почему Толкин оказался настолько эффективным преподавателем, заключается в том, что был он не только филологом, но и писателем и поэтом, он не только изучал слова, но и использовал их в качестве поэтических средств" (Карпентер, 1992, с.138). Справедливо и обратное. Для того, чтобы использовать систему стихосложения в собственных целях, необходимо досконально изучить ее, освоить, понять правила и модели, в нее входящие и сделать их частью собственного мировосприятия, ощутить себя причастным эпохе, породившей конкретный жанр (что, разумеется, может произойти только в результате серьезного научного изучения); тогда имитация перестает быть имитацией и по праву становится частью подлинной традиции. Иными словами, чтобы научиться говорить на языке так, как говорили на нем неизвестные авторы "Беовульфа" и "Сэра Гавейна", необходимо побывать "внутри языка".

   Аллитерационная поэзия, которую Толкин освоил как профессионально, так и творчески, составляет неотъемлемую часть всех аспектов разностороннего гения лингвиста и филолога, переводчика, поэта и романиста. Как часть английской литературной традиции, аллитерационный стих служит для Толкина предметом научного анализа и источником творческого вдохновения; как система стихосложения, уходящая в глубокую древность, он превосходно гармонирует с образной системой самого автора, предоставляя готовую форму для авторских сюжетов и тем, становясь своего рода средством, способствующим обретению "правильного исторического горизонта".

Примечания.

1. Tolkien Fannish & Scholarly Activities & Publications. Ed. Gary Hunnewell. Second Edition, 1993.

2. Чарльз Мурман (Charles Moorman, 1925- ) - профессор английского языка университета Южной Миссисипи, автор ряда работ по литературе средних веков: "A Knyght There Was: The Evolution of the Knight in Literature" (1967), "The Pearl-poet" (1968), "An Arthurian Dictionary" (1978).

3. Цит. по: Carpenter, Humphrey. Tolkien: A Biography. -London: Grafton, 1992. Р.193.

4. Tolkien, J. R. R. Mythopoeia // Tree and Leaf by J. R. R.Tollкien. 2nd ed.- London: Unwin Hyman, 1988.

5. Так, например, профессор Майкл Фостер, читающий отдельный курс, посвященный творчеству Толкина, в колледже штата Иллинойс, в частном разговоре жаловался на то, сколь непросто отвести Толкину место в учебном плане: включить Толкина в ряд средневековых писателей невозможно, поскольку принадлежит он XX веку, и невозможно преподавать Толкина в контексте современной литературы, поскольку к таковой он, на первый взгляд, не имеет ни малейшего отношения.

6. Carpenter, Humphrey. Tolkien: A Biography. -London: Grafton, 1992. Р.71.

7. См., напр., отклик Толкина на трактат Льюиса "О христианском поведении" ("Письма", ╧49), обсуждение христианского брака в письме к сыну Майклу ("Письма", ╧45), и т.д.

8. Цит. по: Trout, John M. The Voyage of Prudence: The World View of Alan of Lille. -Washington: UP of America, 1979. P. 129.

9. Однако деревья не являются "деревьями", пока не увидены и не названы таковыми; / и они не были названы, пока не возникли те, / кто открыл усложненное дыхание речи - слабое эхо и смутную картину мира". Tolkien, J. R. R. Mythopoeia // Tree and Leaf by J.R.R.Tollкien. 2nd ed.- London: Unwin Hyman, 1988. Р. 98.

10. "Хотя поэты создают заново, их творения не являются ложью". Tolkien, J. R. R. Mythopoeia // Tree and Leaf by J.R.R.Tollкien. 2nd ed.- London: Unwin Hyman, 1988. Р. 101.

11. Tolkien, John Ronald Reuel. Lord of the Rings. The Two Towers. Part II. -Boston: Houghton Mifflin, 1978. Р. 37.

12. Мелетинский, Е. М. Поэтика мифа.-М.: Наука, 1976. C. 10.

13. Лосев, А. Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. - М.: Искусство, 1976. C. 173.

14. Гадамер, Х.-Г. Истина и метод. - М., 1988. C. 150.

15. Цит. по: Purtill, Richard. J. R. R. Tolkien: Myth, Morality and Religion.-San-Francisco: Harper and Row, 1984. Р. 15.

Примечания хранителя.

A. Ср. название статьи В. Кантора в "Литературном обозреним", 1983, ╧ 3. С.64-66.

B. Возможно, автор диссертации и не была знакома с достижениями новейшей (второй половины 90-г.г. прошлого века) российской толкиенистики. Но, к сожалению, и из более ранних работ ею было упомянуто лишь исследование С.Л. Кошелева, опубликованное в 1981 году. Работы того же С.Л. Кошелева, Р.И. Кабакова, Е.М. Апенко и др., появившиеся в 1983-1995 г.г., похоже, остались неизвестными автору диссертации. Перечислим некоторые из них:

• С.Л.Кошелев, Философская фантастика в современной английской литературе (романы Дж.Р.Р. Толкина, У. Голдинга и К. Уилсона 50-60-х гг.), 1983. Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук.

• С.Л.Кошелев, К вопросу о жанровых модификациях романа в философской фантастике // Проблемы метода и жанра в зарубежной литературе, 1984.

• С.Л.Кошелев,Жанровая природа "Повелителя колец" Дж.Р.Р.Толкина // Жанровое своеобразие литературы Англии и США XX в., 1985 г.

• Р.И.Кабаков, "Повелитель колец" Дж. Р. Р. Толкина: эпос или роман? // Л., 1988, 14 с. Рук деп. в ИНИОН АН СССР, ╧37042 от 06.03.89.

• Е.М.Апенко,"Сильмариллион" Джона Толкина (к вопросу об одном жанровом эксперименте) // Вестник ЛГУ, Сер. 2, 1989, вып. 1, ╧ 2.

• Р.И.Кабаков,"Повелитель колец" Дж.Р.Р.Толкина и проблема современного литературного мифотворчества, 1989. Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук.

• С.Л.Кошелев,"Великое сказание" продолжается (Эстетическая теория Дж.Р.Р.Толкина и его роман "Властелин Колец"), 1990.

• Р.И.Кабаков, Возникновение героя: (Лит. сказ. образ в творчестве Дж.Р.Р.Толкиена) // Пути и формы анализа художественного произведения, Владимир, 1991 г., с.107-118 - Библиогр.: 6 названий.

• О.Л.Кабачек, Феномен Дж.Р.Р. (Эпопея Толкиена "Властелин Колец" как роман - посвящение) // Сказка и фантастика в творческом развитии читателей-детей: Сб. статей. - М., 1993, С. 39-79.

• С.А.Лузина, Проблема универсальности мифологического образа Дж.Р.Р. Толкьена (Миф о деревьях Валинора) // Проблемы поэтики в зарубежной литературе. М., 1993, с. 99-107. - Деп. в ИНИОН РАН ╧ 48670 от 24.11.93.

• С.А.Лузина, Своеобразие поэтики Дж.Р.Р. Толкьена // Проблемы поэтики в зарубежной литературе. М., 1993. с. 89-98. - Деп. в ИНИОН РАН ╧ 48670 от 24.11.93.

• С.А.Лузина, Архетип "Центра мира" в контексте мифопоэтики Дж.Р.Р.Толкьена.// В сб.: "Традиции и новаторство в литературах стран Западной Европы и США" - М., 1994. С.95-107.

• С.А.Лузина, Логика сказочного образа. (Символика "кольца" в эпопее Дж.Р.Р.Толкьена "Властелин колец").// В сб.: "Семантика слова и семантика текста" - М., 1994 г.

• Э.А.Шурмиль, Проблемы духовной культуры в творчестве Толкина // Духовная культура: проблемы и тенденции развития. - Сыктывкар, 1994.

• С.А.Лузина,Художественный мир Дж.Р.Р. Толкьена: поэтика, образность, 1995. Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук.

• П.Ю.Малков, Сотворение мира в мифе и сказке современности // Альфа и Омега, 1995, ╧6.

• С.А.Лузина, Мотив "Странствия героя" в поэтике Дж.Р.Р. Толкьена // Идейно-эстетическое многообразие литератур стран Запада нового и новейшего времени. М., 1995.

• Е.М.Апенко, Ранняя поэзия Джона Толкина // Из истории русской и зарубежной литературы / Отв. Ред. Е.В. Владимиров. - Чебоксары, 1995 - с. 144-152.